Качели Глава 4

               
               
                Дон-Жуан не тот, в ком женщины пробуждают страсть,
                а тот, кто пробуждает страсть в женщинах.               
                Хосе Ортега-и-Гассет

      
         Утром я делал вид, что впал в глубокое забытье, пока Кира одевалась и приводила себя в порядок. Не в силах добудиться меня бытовыми шумами, она, не прощаясь и сокрушительно хлопнув дверью, уехала. Я надеялся, что навсегда.         
        Случившееся объяснил совпадением случайностей, отягощенное алкогольным отравлением Киры, забыв предупреждение Маркса о том, что случайность является неявной формой проявления закономерности.
        Я встал, чтобы сварить кофе. Однако сияющие свежим хромом водопроводные краны утробно выдохнули лишь струю ржавой жижи – в воскресные дни коммунальные службы Гагаринского района устраивали себе отдохновение, как Господь Бог на седьмой день творения.
        Взяв чайник, постучал в соседнюю дверь, где жила аспирантка очного обучения, урожденная казачка и остроглазая шатенка Павлина Гордеевна Збруева, которую я называл по-свойски Повилинкой по аналогии с травой повиликой, которая обвивается вокруг дерева и питается его соками. В фольклоре она широко известна как «сорочья пряжа», «березкин повитель», «льняная крапива» и привитница. Моя покойная бабушка делала из ее семян бальзам для беременных, поскольку все они обязательно прорастают в любых погодных условиях, а недозрелые семечки - еще быстрее вызревших. Аспирантка Павлина Збруева приняла свое новое крестное имя как должное.
        Мы были взаимовыгодными соседями полтора года, поскольку общежитие сдали в эксплуатацию и заселили раньше учебного корпуса. По выходным дням Повилинка кормила меня настоящим борщом с чесноком и мясными пирожками, а на праздники – варениками с домашней сметаной. На наших товарищеских застольях по поводу получения стипендии самодельная копченая колбаса служила знатной закуской. Я по-братски охотно делил с ней тверские домашние соления и овощи дачного происхождения, при этом моя миниатюрная в размерах соседка кабачковую икру, сделанную моей мамой в часы раздумий о грядущей полосе кишечных расстройств в общеобразовательных школах после летних каникул, ела с каким-то благоговейным выражением лица как боги Олимпа – нектар.
      По своему характеру она никак не ассоциировалась с птицей - у нее не было крыльев. Конечно, павлины не принадлежат к перелетным пернатым, но им под силу невысокие подлеты и подскоки, для чего нужны крылья. Ей такое было недоступно. Она была земной, и твердо стоящей на земле женщиной – летать Повилинке не дано было природой.
     Она была родом из Ставрополя, поступила целевым образом в МГУ и окончила исторический факультет, но по причине отсутствия мест в аспирантуре университета путем сложных обменных операций между ректорами, оказалась у нас в списке «кадрового резерва». Повилинку, как и всех женщин, родившихся или натурализовавшихся в Ставропольском крае, отличала широкая эрудиция без глубоких знаний, которая по мнению остроумного американского мистика Амброза Бирса, представляет собой только пыль, вытряхнутую из книг в пустой череп. Такие женщины могут повелевать слабыми и, поэтому, болтливыми мужьями, случайно оказавшихся государственными мужами, чтобы вместо них, убогих умом, править государством.
     Повилинка в МГИМО была знаменита тем, что писала кандидатскую диссертацию на тему «Руководящая роль В.И. Ленина в переговорном процессе в Брест-Литовске (январь-март 1918 г.)», где речь шла исключительно о деятельности первого наркома по иностранным делам Троцкого. Присутствие  в составе советской делегации на разных этапах переговоров Каменева, Радека, Карахана, Сокольникова, Иоффе и Чичерина ситуации принципиально не меняло. Но для проректора по научной работе было важно, что в названии работы упоминались международные отношения в соответствии с профилем вуза.
     Поскольку знаменитого адепта международного терроризма и ревизионизма советским ученым со студенческих пеленок рекомендовалось поминать исключительно в негативном смысле, практичная Повилинка перед прочтением каждого параграфа перед коллективом кафедры истории КПСС осваивала тайны баснописного языка Эзопа с моей помощью. Одноразовый гонорар был текучим, и представлял собой бутылку «Кубанской водки» ставропольского изготовления с казачком на этикетке, запас которых у нее не иссякал, объемом 0,8 литра, откуда она аккуратно отпивала в ходе занятия 120 граммов.
     Для искусного препарирования партийно-государственных документов при их цитировании в нужном свете у Повилинки не хватало ни ума, ни таланта, и она неустанно уговаривала меня отредактировать весь текст. В этом я был сам виноват. Однажды под парами крепкого казачьего напитка я нечаянно похвастался, как лихо писал политдонесения за несмышленого в искусстве эпического мифотворчества  молодого замполита лейтенанта Тараса Пацюка, отчего наш мотострелковый батальон вошел в список передовиков социалистического соревнования нашей дивизии. Как известно, в любом полку есть три «дуба» - замполит, начхим и начальник клуба!
     Я изо всех сил сопротивлялся, отшучиваясь, что только водкой Повилинка в таком случае не отделается. Похоже, что она восприняла мое ёрнинчество буквально, если судить по тому, что ее халатики становились все короче и тоньше по фактуре материала, и лифчики при мне она носить перестала.
     Повилинка открыла мне дверь с недовольным выражением лица, но зато в прозрачном пеньюаре. Ее плотно сбитая ладная фигурка с маленькой упругой грудью девочки-подростка с розовыми пуговичками плотных сосков и округлыми небольшими бедрами отчетливо прорисовывалась под легкомысленными кружевами. Сегодня на ней не было и трусиков!
     Я отвел глаза вбок, сделал книксен и вежливо произнес:
          - Доброе утро, соседка! Будь милостива, поделись ключевой водой со страждущим путником. Мой родник иссяк по вине злого коммунального шерифа. Кофе очень хочется испить поутру!
    Она легко уступила мне дорогу и сказала:
          - Проходи, кофе у меня горячий – сварила сразу, как услышала шевеление в твоей хибарке. Видно, сквозняк был у тебя сильный, чуть дверь не вынесло!
    Комната Павлины Збруевой по габаритам ничем не отличалась от моей пыльной конуры, но благодаря ее женскому вкусу и житейской обстоятельности она выглядела как рубрика журнала «Работница» под названием «Уют в вашем доме».   
    Всюду были вязаные салфетки разных геометрических форм и расцветок, а над экраном телевизора – целая свадебная вуаль. На миниатюрной полочке трюмо с огромным в половину человеческого роста зеркалом стояли семь белых мраморных слоников строго по ранжиру, которые своими телами защищали многочисленные планшеты с красками для макияжа, пузырьки с духами, пудреницы и пеналы губной помады. Апофеозом домашнего комфорта была кровать с пружинным ортопедическим матрацем и двумя пуховыми подушками по углам, между которыми сидел большой плюшевый медведь с концертной «бабочкой» на шее. Здесь так и хотелось прилечь и расслабить истомленные члены – напряженными их в этой пасторали представить было трудно!
    По этой причине во избежание несвоевременной релаксации мы осваивали эзопов язык в моих пенатах напротив, где, наоборот, хотелось надеть плотную куртку или съежиться под пледом в голых стенах, всегда казавшихся холодными.
       - Знаешь, Повилинка, вчера во время субботника наблюдал, как трогательно выглядят наши элитные студентки на трудовом фронте, - говорил я, наблюдая из коридорчика, прозванного ею сенцами, как сервируется стол для дорогого соседа. – Я на сей счет даже злободневную частушку сочинил. Хочешь, прочту?
   Она кивнула, не оборачиваясь. Я принял позу балаганного клоуна и продекламировал с выражением:
                Скину лифчик, не шутя,
                Бюст по телу распущу.
                Приникнешь к сладким областям
                Где все кощунства допущу!
        - Да, до поэтов «серебряного века» тебе еще расти и расти! Пошловато, но весьма искренне, - заметила Повилинка. – Садись к столу, народный сказитель!
        - Жаль, что не развеселил, - пожалел я и заметил. – У тебя правильные слоники – у них хоботы загибаются вперед, что приносит счастье в дом. Ко всему, они еще и альбиносы, что в Индии считается чудесным признаком благоденствия и удачи.
      Я занял гостевое место у круглого стола с вышитой украинскими петухами скатертью, которому не было тесно рядом с письменным собратом с двумя тумбами, с видом на «красный угол», где вместо иконы висел портрет Ленина с ходоками кисти Бродского. Повилинка была рачительной хозяйкой – наши генсеки так быстро умирали последнее время, что тратить на их отретушированные образы аспирантскую стипендию было убыточно.
      Она выставила на стол блюдечко с тонко нарезанным сервелатом, баночку шпротов и тарелку с солеными огурчиками, а посередине стола поставила хрустальный запотевший графин, содержимое которого угадывалось без труда, и две стопки.
      Пока я сооружал себе бутерброд, Повилинка слегка подкрасила губы и уселась напротив. Она разлила водку и предложила тост в южнорусской песенной манере:
        - За нашу дружбу, Вадим! Меня так много с тобою связывает.
     Я согласно кивнул и с наслаждением медленно выцедил ледяную жидкость сквозь зубы, как пил воду в безводных горах вблизи Кандагара. Меня охватило похожее чувство спокойной радости, когда ничто не предвещает опасности, пока светит солнце. Повилинка из-под густых ресниц подглядывала за мной, притворяясь, что сосредоточена на пережевывании огурца.
        - А теперь – Христос воскреси! Сегодня православная Пасха!
        - Воистину воскрес! – машинально ответил я, и с запозданием вытаращил глаза. – Неужели, правда, Пасха? Вот, что значит, закрутиться с делами! Атеистическую лекцию первокурсникам МЭО прочитал в пятницу, а сам запамятовал, в какой связи.
      Хлебосольная соседка укоризненно покачала головой, и мы выпили.
      Потом Повилинка без спроса взгромоздилась мне прямо на колени со словами:
        - Похристосуемся троекратно, брат мой во Христе.
      Она крепко прижалась ко мне всем телом, для чего уперлась ногой в пол. Полы халатика разошлись, и я увидел зарозовевший снизу мысок, покрытый густым темно-каштановым пушком с намокшей длинной косичкой!
      Поцелуй был таким долгим и жарким, что я успел поразмышлять, сумею ли сбежать: в конце концов, на Руси до Петра I обходились без кофе!
      Места для маневра в комнате аспирантки из-за узостей между мебелью не было, и я обязательно что-нибудь опрокину или сам покалечусь при падении в случае энергичного прорыва к двери. Обождем! Второй поцелуй отдался резью в укушенной ночью губе, и я невольно дернулся. Повилинка поняла это как свой успех и буквально впилась мне в рот.
      Я хотел придержать ее рукой, но не смог – начинался ураганный приступ. В глазах побежали радужные круги, левая нога потеряла чувствительность, а правая рука захолодела изнутри. Заныло за ушами и ломило затылок. Меня охватило полное безразличие.
     Повилинка умело уложила меня в кровать, которая по мановению ее ловких сильных рук мгновенно оказалась без тяжелого парадного покрывала. «Кровать-самобранка!», мелькнула тусклая сумеречная мысль. Однако ее действия были не навыками опытной женщины, а заученными приемами медсестры, получившей навыки на военных сборах. Раздеть меня, временно лишившегося сил, было парой пустяков, да и для нее обряд обнажения плоти заключался в расстегивании пяти перламутровых пуговиц!
     Инстинкт самосохранения еще тлел на периферии сознания, и я обреченно прохрипел:
        - Надеюсь, хоть ты не девственница?
        - Оставь надежду, всяк в меня входящий! - Повилинка тяжело села на меня сверху, протяжно зарычав от боли сквозь стиснутые зубы и сжав кулаки до белизны костяшек, а я почувствовал теплую кровь в паху. «”Не надейся, что конь смирный - пешим окажешься”, говорил непобедимый гунн Аттила. Читайте классику!» - подумал я, глядя в ее напряженное от сладкой муки орошенное крупными слезами вперемежку с мелкими капельками пота лицо с приоткрытым как у птенца ртом. Тут я почувствовал, что повис внутри нее, обволоченный чем-то вязким и горячим: она содрогнулась, в спазме привстала, чтобы обдать теплыми брызгами, и, нечленораздельно бормоча, водрузилась обратно. В конце растерянно задохнулась, вздрогнула несколько раз с округлившимися от удивления глазами от толчков изнутри, и, легко подскочив с закатившимися раскосыми зрачками, вновь исторглась на меня запенившейся клейковиной.
     С минуту она сидела на мне, прерывисто дыша, а потом наклонившись, не утирая слез, умиротворенно заглянула глубоко мне в глаза, - у нее были радужки орехового цвета.
       - Попался, гений? – с доброй усмешкой, не вытирая слез, прошептала Повилинка и по-матерински поцеловала меня в лоб. - А еще говорят, что поспешишь – людей насмешишь! Наши станичницы говорят: вломился в меня женихом, поставив рачком, вышел въяве казаком, заменив притвор ростком. Отныне быть тебе моим мужем до последней березки!
     Она заботливо прикрыла меня одеялом, после чего сама забралась туда. Я приходил в себя, и запоздало упрекал себя в легкомыслии. Юная Клеопатра овладела великим Цезарем во время припадка эпилепсии, а Павлина Збруева вычислила, что мои приступы происходят в результате сильного переутомления на фоне нервного стресса. Спиртное значительно ускоряет процесс, но, как ни странно, способствует и сокращению времени выхода из состояния общей слабости. Врачи объяснить эту взаимосвязь не сумели.
     Надо полагать, от ЗАГСа мне на сей раз не уйти.
     Повилинка под покрывалом неуверенно положила мою руку на липкий от крови мысок между ног и весело сказала, хотя мелко дрожала от пережитого:
        - Теперь ты здесь хозяин. Познакомься с новой подружкой - ее зовут Мышка, которая машет хвостиком, и толкает яички внутри норки. Простые разбивает, но золотое сохранит потому, что в первый раз наелась досыта и научилась плавать. Я рада за вас обоих - не ссорьтесь!
        - Кот женится на мышке! - ляпнул я и исправился. - Нелегко было терять невинность?
        - Впечатление двойственное. Физически я чувствовала первые пару минут адскую боль, будто что-то острое, толстое и колючее распирает до бедренных костей и разрывает у меня всё внутри, пока трижды не добрался до упора! Затем наступило блаженное умопомрачение. Прилившая вначале вниз кровь хлынула обратно к груди, наполнив ее так, что соски вытаращились; а там, внутри, где ты меня распирал напором, наоборот, стало легко и звонко, как в майское утро, промытое ночным дождём. Когда испускал семя, почудилось, будто сама себе вовнутрь писаю. По школьной привычке теснее сдвинула ноги, напрягла живот, чтобы зажаться, пока не добегу до туалета, но не успела. Сразу свело спину, внутри бедер стало обострённо щекотно, отключилась от неописуемого блаженства освобождения, и из меня навстречу сперме то ли потекло, то ли полилось, то ли выливается наружу. Стало стыдно на миг, но потом беспредельно радостно, что наши потоки смешались воедино, и главное - одновременно! Но психологически изначально испытывала гордость от того, что тебе приятно, и свершилось то, чего сама давно хотела, с тобой, и только с тобой! Если таким был мой первый оргазм, то, поверь, он достигается не трением, а зависит от психического настроя женщины. Не пугаю тебя своей бабьей откровенностью? По-твоему, я безнравственная, если делюсь с тобой познанием великолепия после открытия в себе женщины?
    Я просто крепко ее поцеловал.
    Хорошо хотя бы то, что Повилинка вышла из студенческого статуса, и мне не поставят в вину злоупотребление служебным положением. Когда встанем, попрошу ее рассказать автобиографию, а то я почти ничего толком о Павлине Гордеевне Збруевой не ведаю. Она-то наверняка обо мне знает все, что зафиксировано в документах.
       - Что ты имеешь в виду, говоря о спешке? С чего вдруг тебя потянуло на героический для каждой девушки подвиг потери утраты девственности сегодня, а не позже, тем более со мной?
    Она взъерошила мне волосы, и всем телом прижалась ко мне, - я ощутил пружинистые мячики грудей с колкими сосками.
       - Я видела, как от тебя утром выходила девица. У нее было такое стервозное выражение лица, что я поняла, что та после пикового пустого интереса ни перед чем не остановится, пока своего не добьется - яркая синеглазая брюнетка приблудного вида! В какой подворотне Марьиной Рощи ты ее отыскал? Или сам затискал до предсмертной бледности? Тогда почему ее не отоварил, как положено мужику? Убедилась только что на личном опыте, что этим мастерством ты владеешь в совершенстве.
    Вдаваться в подробности нелепого казуса, чтобы не выглядеть в ее глазах клиническим идиотом, не хотелось, и я отделался еще более дурацким объяснением:
       - Вахтеры позвонили, что нашли ее пьяной в аудитории в Башне и потребовали забрать. Ты знаешь, что я единственный из членов парткома, кто проживает на территории института. Пришлось потесниться ненадолго!
       - Когда врешь, у тебя глаза виноватые, - отметила Повилинка с холодком. – Ты весь исполосован кошачьими глубокими царапинами - даже, извини,  на заднице, и губа насквозь прокушена. Не верю, и в мыслях такого не допускаю, что ты пытался девицу изнасиловать! Что тогда у тебя с ней произошло, коли такая сильная девка отбивалась, но не орала благим матом, как бывает, на всю округу? Успел-таки насадить ее на свой рожок?
       - Чепуха какая-то случилась, - честно сказал я. - Кажется, она хотела мною овладеть, но передумала. В общем, ничего у меня с ней не было.
     Повилинка печально покачала головой:
        - Слава Богу, если так, хотя похоже на правду! Я узнала ее: Кира Мечетина со 2-го курса МО, генеральская дочь и внучка известного дипломата. Декан Фокеев ей даже выговор объявить за прогулы не может – покровители влиятельные имеются. Ей все всегда сходит с рук. Уж если такая мамзель, что задумает, то осуществит обязательно! Я давно заметила, что она намерилась тебя охомутать! На общеинститутские открытые партийные собрания ходит, когда остальные студенты сачкуют. А уж когда она долго смотрит на тебя, то прямо чувствую, как девица слюну глотает, и как у нее намокают трусы - аж ерзает на стуле! Впрочем, иного ожидать трудно – при тебе половина институтских бабёнок такую же тоску снизу источает! Но я вовремя опередила ее и остальных мокрощёлок, и теперь ты только мой!
         - Трусы-то тут причем? – на всякий случай спросил я, раздумывая о том, что она сказала о Кире. Меня вновь охватил страх чего-то темного и рокового в ближайшем будущем.
         - А вот причем! - она вытащила руку из-под одеяла и поднесла к моему носу указательный палец с клейкой эмульсией. – Это оттуда, где заканчиваются бабьи доспехи. Там в первую очередь у девушек раздается звоночек, что душою влюблена, а вот осознание, что пора отдаться телом, приходит потом. Можно подумать, ты про такое не слышал?
         - Знаешь, Повилинка, я когда-то запоем читал Фрейда, Райха и Фуко, но у них нет прямых указаний на то, что у женщин выделяется секреторная жидкость из слизистых оболочек вагины, в его преддверии, и из канала шейки матки при визуальном или вербальном контакте с мужчиной, - промолвил я значительно и с опорой на авторитеты. – Может быть, не придал значения описаниям предкоитального состояния!
    Научная терминология была слабым местом аспирантки очного обучения Павлины Збруевой, а перед именами знаменитых зарубежных ученых она благоговела, но никогда не запоминала области приложения их интересов. Для полноты впечатления я мог бы включить в число сексологов Ренуара, Ясперса и Стравинского, но к розыгрышам сегодня был не расположен! Я стал великодушен, получив от нее драгоценное девичье подношение. Как говорил Спиноза, largiendo supremum enim est in potentia, что можно образно перевести с латыни, как «отдавать значит проявлять человеческую силу, всю без остатка». Однако в памяти назойливо всплыло зловещее предупреждение, вложенное Гомером в уста Кассандры, «Бойтесь данайцев, дары приносящих!»
   Она по привычке съёжилась, но быстро нашлась – сказывалась коренная почвенность казачьей натуры:
       - Бабник ты несчастный! Хоть в любовной постели без науки обойдись! – она, торжествуя, подняла стопку. - Давай лучше выпьем, дорогой разрушитель всех преград, Вадик! Торжественно отметим мое посвящение в сословие жен порочных.
    Вставать и одеваться не хотелось совсем, и я принялся охать, приподнимаясь на локоть. Повилинка с причитанием «Забыла про твои армейские раны!» вскочила и, накинув халатик, придвинула стол к кровати. Я сел, как китайский мандарин, прикрыв ноги простыней, и произнес тост. Он был строфой из стихотворения, которое когда-то в юности посвятил другой женщине, которая навечно исчезла из моей жизни:
                Безнадежно рано, а может быть и поздно,
                Встретил я мгновенье трепетной любви.
                Кровоточит рана. Думал, что не создан
                Я для наслаждения пить уста твои...
     Глаза Повилинки обильно повлажнели, и она хлюпнула носом «Как красиво!» Выпив, мы с жадностью набросились на закуску и ели, пока она не потребовала права на произнесение следующей здравицы.
         - Пью за тебя, кто просветил меня в науках и произвел меня в женщины! Сколько моих модных трусиков сгинуло, чтобы добиться сегодняшнего чуда чудного с тобой! Пусть оно у нас никогда не кончается! Тебе было хорошо со мной?
     У меня не хватило технического образования, чтобы грамотно описать движения поршня в наполненном маслом цилиндре, и я по примеру Архимеда с его «эврикой» ограничился возгласом:
        - Это было восхитительно! – и сам спросил от возникшего мужского петушиного порыва. - А тебе понравилось?
     Она вдруг облилась стыдливым пунцовым румянцем от щек до живота, да так пламенно, что большие овальные розеолы вокруг задорно задранных сосочков казались их бледными обрамлениями:
         - Не знаю, как словами передать мои ощущения, но после дьявольских начальных мук посаженной на кол преступницы скоро возникло чувство невесомости! – она тут задумалась и прикрыла рукой пылающую, как маков цвет, призывно манящую тугую грудь девочки из старших классов средней школы. – Поняла, как сказать! Ты прыгал когда-нибудь с парашютом?
         - Нет, я по военной специальности механик-водитель БТР-152, а рожденный ползать летать не может! В десантники меня не взяли по причине недостаточной крепости здоровья.
         - А у меня пятнадцать прыжков с разных высот! Сначала воздух ударяет тебя снизу вроде как кулаком между ног, и кажется, что вся кровь устремилась к лицу до самой макушки; потом – невесомость, когда растворяешься в парении, а потом стропы вздергивают тебя вверх, под купол, то кровь приливает к ногам, и в Мышку Вцепляешься намертво в стропы, - она покраснела еще гуще. - Ощущения похожие: становится очень жарко от резких переливов крови, хочется кричать от радости, - во время каждого прыжка я всегда «Авиационный марш» громко пела, - крепче держаться за тебя, как за стропы, и не отпускать потому, что чувствую себя совершенно беззащитной, трепещущей глупой стрекозой на липкой мухоловке. Слов мне не хватает! Похоже, будто внутри каждой клеточки невесомого тела сияет солнце, а в середке Мышки извергается горячей лавой вулкан. Это невероятно сладострастное восторженное ощущение такой интенсивности, что его ни с чем нельзя сравнить. Оно наделяет меня фантастической силой, а ты видишься богоподобным! Начинается неуемная дрожь, которая проходит зыбунами по телу, начиная с пяток. Почему-то наворачиваются слезы, но сегодня с трудом сдержалась, чтобы благоверного не напугать. Потом буду всегда слезливо выть белугой от счастья у тебя на груди, не обессудь. Остальное знаешь - сам видел мои гейзеры!
     Повилинка засмущалась и спрятала лицо на моих коленях, обхватив голову руками. «Господи, - подумал я, - беззащитный котенок! Сколько же тебе пришлось копить силы, чтобы сегодня безоглядно броситься в мои объятия! Ты же трусиха записная! Да, советская аристократка Кира Мечетина одним своим появлением толкнула тебя, консервативную провинциалку Павлину Збруеву, преступить нормы патриархальной морали, которые у казаков непререкаемы! И сама того не ведая, ты бесстрашно прикрываешь от беды меня, как ослабшего собрата по строю, своим маленьким телом! Повилинка ведь считает, что мы с ней - одного рабоче-крестьянского поля ягода, поскольку в документах отсутствует моя княжеская родословная. Если она станет известна, все может повернуться для меня, тебя и для моего ближнего круга радикальным образом, и вряд ли в благоприятном направлении».
      - Почему ты молчишь, когда достигаешь пика? - с робким любопытством спросила она. - Я в Мышке почувствовала, как ты вспухаешь, и сокращения ощутила, когда изливался вовнутрь меня, но без одобряющего мужского голоса было одиноко словно одна в дремучем лесу! Мама говорила, что отец при этом стискивал ее до потери дыхания и ревел как племенной бык, сладкой сучкой обзывал. Она мне как-то призналась, что тогда в конвульсии сама ответно мычала, тут же выпускала ручеек от крайнего удовольствия, горло перехватывало, и грудь мурашками покрывалась. Я в нее пошла один-в-один!
      - Армейская закалка сказывается - до конца не обнаруживать себя в засаде.
      - Ну, и глупо - переносить ее в постель! Стон удовольствия любимого мужа — это музыка для моих ушей, и сигнал, что я все правильно делаю и вовремя кончаю с брызгами шампанского. Это такое великое счастье - слушать, как ты наслаждаешься мною внутри! Давай будем петь на два голоса, после чего буду плакать, а ты меня с улыбкой успокаивать.
    Я поднял ее лицо, поцеловал в тонкие губы и сказал обычную мужскую неправду, в которую сам хотел бы уверовать в предчувствии грядущей беды:
      - Ладно, стану вопить «Включай фонтан, моя касатка!», пока соседи не сбегутся.
    Она в порыве обняла меня за шею, спина выгнулась, ее ноги свело судорогой, и новорожденная жена, еще стыдливо дрожа, принялась безудержно плакать навзрыд, лепеча сквозь слезы с виноватой, но горделивой улыбкой: «От доброй ласки оросила бесстыдница Мышка тебя - впервые голышом, а уже разбаловалась без дверцы, по дорогому гостю скучает!»
    Я целовал мокрое личико, и уговаривал себя зайти с Повилинкой в семейную бухту, где можно переждать любые штормы.
    Известно, что идеальная любовь возможна только в переписке. Жаль, что каждый известный мне на практике союз двух возвышенных сердец, который начинается с панегирика юной женщины: «мой муж - мой первый, лучший и единственный мужчина», обязательно плохо заканчивается. Может быть, меня с ней минует чаша сия?
    Ее житейская и хозяйственная основательность компенсирует мои идейные искания. Сам не раз говорил, что если нет той, что любишь, то полюбишь ту, что есть. Вдвоем легче получить постоянную московскую прописку, хотя меня заверили в Моссовете, что бюрократических проблем не будет. Там подумаем с ее и моими родителями о покупке кооперативной квартиры. Наконец, в моем возрасте при крайне неопределенном медицинском диагнозе давно пора обзаводиться детьми, а то скрутит, - не дай Бог! - лихоманка, и на репродуктивном поприще у меня ничего не получится.
   С подготовкой диссертации Повилинки я справлюсь, потому что писал текст сам на базе источников, которые она по моей рекомендации разыскивала в архиве. Кандидат исторических наук Павлина Гордеевна Збруева будет моей Галатеей.
   Надо будет написать ей веселую эпиграмму, которую начну словами «Слепил тебя из праха книг Пигмалиона ученик. Изваяна из пламени и льда, красива телом и стыдом горда»….
   Повилинка успокаивалась, все реже всхлипывая, да и мне, кажется, удалось расставить точки над i в своих жизненных перспективах. Я бережно поднял ее и покачал головой, сдерживаясь, чтобы не рассмеяться и не обидеть счастливую женщину. Ее зарёванная милая мордашка с размытыми подтеками черной махровой туши и бесформенными пятнами румян напоминала модное в интеллигентских домах авангардистское полотно, где сияли огромные любящие глаза.
   Она все прочла по моему насмешливому взгляду:
      - Что, красота моя дала течь?
      - Нет, у тебя сейчас отличный окопный камуфляж, а показать тебя душманам перед боем, у нас потерь было бы намного меньше – они бы от страха разбежались!
   Повилинка посмотрелась в зеркало, истошно ойкнула и скрылась в душевой.      
   Я оделся и пошел за сигаретами в свою квартиру. На двери в жестяном ящике с выпуклыми буквами «НКПиТ СССР. Для писем и газет» лежали конверты. На первом была лишь подпись с завитушками, принадлежавшая проректору по кадрам Юрию Петровичу Дубову. На листке, вырванном из перекидного настольного календаря, значилось: «Вадим! Зайди обязательно ко мне завтра после третьей “пары”. Обсудим вопрос о твоем распределении».
    Разговоры о сфере дальнейшего приложения моих профессиональных усилий длились уже целый год, но никакого результата не давали. Вряд ли я услышу что-нибудь новое. Однако надо спросить у Повилинки, что ей ведомо о моих делах, – на кафедру истории КПСС стекались слухи отовсюду, а она была лицом заинтересованным.
    Остальные послания были поздравлениями от однополчан. Я взял про запас две непочатых пачки «Примы», латунную пепельницу начала века в форме распростертой полногрудой богини Ники, развернутое левое крыло которой служило для окурков победителей, и вернулся к Повилинке. Она, посвежевшая после водных процедур, в макияже ограничилась губной помадой, справедливо надеясь на продолжение брачных объятий, и знала, что я больше возражать не буду.
    Я сел за стол, и мы чинно вполне по-семейному приступили к праздничной трапезе, не произнося витиеватых тостов. Она внимательно следила, чтобы моя рюмка и тарелка не пустовали. Так, наверное, в будущем мы и будем коротать супружеские вечера.
      - Меня завтра вызывает проректор Дубов по поводу распределения, - я показал ей записку.
   Повилинка, бросив взгляд на листок, сказала:
      - Так я и знала! Ректор поставил на вид нашему завкафедрой профессору Обичкину за то, что он не заботиться об омоложении кадров и привел в пример новую кафедру истории СССР. Там профессор Анфилов кроме двух наших старушек, списанных по недостатку нагрузки на полставки, сразу четырех молодых кандидатов наук из МГУ и Академии наук на работу пригласил. А у нас за пять лет только хилая защита Рыбалёва с публикацией одной статьи в «Блокноте агитатора» состоялась! У меня впереди год, там еще полгода до предзащиты, и в очереди на Ученый совет в университете еще года полтора «париться», как говорят наши студенты. Сейчас мне двадцать два года, и получается, что защищусь, когда стукнет 26 лет! Мало, еще очень мало у нас в Москве диссертационных советов по истории КПСС!
      - По-моему, их как раз явный перебор! И темы как на подбор: «Ленин о роли женских объединительных органов в коммунистических движениях», «Формы сношений Ленина с Инессой Арманд в период деятельности партийной школы в Лонжюмо», «Непосредственные контакты Ленина с отзовистками Заграничного бюро РСДРП в Цюрихе». Мне попалась ликероводочная проблематика - «Ленин в Разливе: новые открытия!» Есть и коммунальные исследования типа «Ленин о социалистическом общежитии: половой вопрос»,  – с серьезной миной высказался я, но Повилинка не поняла сатирическую эскападу, и вытаращила глаза, думая, что цитирую бюллетень ВАКа. – Куда тебе теперь торопиться, Повилинка? Женщинам научную карьеру планировать вообще непросто - у них иногда дети рождаются. А на Пасху зачатие обязательно происходит; иначе не бывает после самого долгого православного поста!
    Она смутилась, отчаянно покраснев и положив ладонь на низ живота. Я только сейчас заметил, что халатик застегнут, и надеты плотные трусики. «Ого, глаза нараспашку, но с закрытым кармашком! Понятно, что этап соблазнения завершился, и интимные отношения отныне будут упорядоченные с обязательным недомоганиями для возбуждения мужа в согласии и с лунным, и советским календарем», - подумал я и загодя заскучал.
    Властные казачки научили ее, что мудрость женщины состоит в том, чтобы вырастить из ветреного юноши настоящего мужчину, ибо не бывает слабых особей сильного пола, есть только те, кто забыл о своей мужской сущности. И только жена способна ее в муже пробудить. Ей с появлением месячных внушали, что мужчину делает женщина, когда ублажает его ночью телом, а днем – домашним уютом. В общем, Повилинка понимает семейную жизнь как матриархат в отдельно взятом доме.  Надо ее уведомить, что патриархальные устои в урбанизированном социуме я не считаю анахронизмом.
     - Повилинка, выпьем за нас! Так уж случилось, что я на Святую Пасху делаю тебе предложение руки и сердца! Знаешь, к этому все шло само собой, но я, как всякий мужчина, проявлял нерешительность в проявлении чувств, и прятался за шутками и прибаутками. Хотя Виктора Гюго трудно причислить к философам, но в одном он был абсолютно прав, говоря, что первым признаком любви у мужчины является робость, а у женщины - смелость. Но нашему отшельническому существованию пора положить конец – на следующей неделе пойдем подавать заявление, ладно? Ты не против такого поворота в биографии? Не следует тебе надолго оставаться в женоводной стадии - между лягушкой и царевной!
    Новоявленная невеста мужественно кивнула, сдерживаясь из всех сил, чтобы не расплакаться от радости.
    Тем не менее ей удалось справиться с собой, глаза засияли, но казачья закваска дала себя знать, - Повилинка огорошила меня прямым вопросом:
      - Вадик, у тебя сейчас есть женщина?
    Она еще не почувствовала себя невестой, иначе сказала бы «любовница». Я на сей раз сказал правду:
      - Есть одна, которая лучшая на свете, и она сидит передо мною! Других давно нет, а архивы подернулись тленом. Неужели ты сама этого не почувствовала?
    Повилинка механически кивнула, но словам не поверила. Рюмки опять были наполнены, и она негромко попросила:
      - Прошу на будущее, не обижай меня враньем! Лучше скажи, что стала неинтересной, и я сама уйду. Договорились? Так уж вышло - я деревенская наивная девушка, и верю в чистоту чувств. И пока эта вера будет во мне жива, на меньшее я не согласна. Ты можешь читать сколько угодно лекций о равенстве полов, но я останусь старомодной, с детскими фантазиями девчонкой с Кубани. Хочу довести наши горячие отношения в постели не до свадьбы, а до смерти. Хочу быть верной подругой и достойной женой. Хочу ребенка не «завести», а подарить обожаемому мужу, и стать хорошей матерью. Хочу строить судьбу, живя по уму и сердцу, а не по книгам и газетам. Хочу двуспальной кровати, чтобы делить ее с любимым. Хочу вечеров с чаем, вареньем и сахарными плюшками. Хочу объятий и любых интимных шалостей на полном доверии. Хочу быть обнаженной с тобой всегда и во всем. Хочу, чтобы меня не переделывали по моде, а принимали, какая есть. Не нужно колотить молотом по наковальне!
   Она сцепила пальцы рук на коленках и тяжело выдохнула:
       - Можешь считать меня закоренелой мещанкой, но я не хочу летать как птица, чтобы остаться для кого-то лучом света в темном царстве! Хочу быть наседкой! Муж должен быть единственным и обязательно моим. Я скорее предпочту одиночество, чем ложь в конфетном фантике. Знаю, что недостойна тебя, большого умницы, и ты меня не любишь, но сделаю всё, чтобы ты меня ценил и уважал - большего не надо!
   Я вспомнил о страданиях от полового воздержания казачек Дарьи Мелеховой и Аксиньи Астаховой в шолоховском «Тихом Доне» и полюбопытствовал:
       - А бывает на Кубани, что муж изменяет, а жена ему всё прощает? Спрашиваю исключительно из научного любопытства безотносительно нас с тобой в будущем.
    Повилинка спокойно объяснила:
       - У нас в станице есть соседка, писаная красавица. Как-то за чаем в бане после парной мы ее укорили: «Маруся, как ты с ним живешь? Он же тебе изменяет налево и направо!» А она загадочно заулыбалась и ответила: «Ой, бабоньки! Вот проснусь утром, а рядом со мной родное, любимое, красивое лицо. Для меня его краше нет». А потом засмеялась каким-то солнечным смехом, каким умеют смеяться только счастливые жены, и не сказала, а почти запела: «Ну, а если излишки в мужских яйцах случаются по моему недосмотру, то не жаль и поделиться! Как по мне, если стоящий муж и всё для семьи и для детей, почему прогонять и отдавать его другой женщине? Он погуляет, нашалится и поймет, что лучше своей семьи нет на всем белом свете, так что не стоит навсегда разрушать налаженные годами отношения. Главное, чтобы грешил не в ущерб дому: нагуляется и будет самым лучшим мужем, отцом и дедушкой. Муж же не виноват, что на него голодные бабы сами вешаются, а им юбку задрать, что нам чихнуть!» Надеюсь, что этот сказ не про нас.
    Говорить было нечего – ее слова были мыслями женщины, которая займет достойное место в семье, если будет ощущать себя единственной. Утверждение философа эпохи Просвещения Дени Дидро и кумира не блиставшей нравственностью и прочими добродетелями императрицы Екатерины II Великой, что человеческая душа не имеет пола, является порочным заблуждением. Французского идеалиста опроверг пруссак Иммануил Кант, написавший, что женщины руководствуются страстью, а мужчины – умом. Кто-то из индийских гуру советовал, что надо постоянно интересоваться тем, что происходит внутри вас, не меньше, чем тем, что вас окружает. Если во внутреннем мире все в порядке, то и во внешнем все встанет на свои места. В этом смысл бытия!
   Я произнес свой тост:
        - За тебя, моя мудреная моралистка! Американский психоаналитик Эрих Фромм в философском трактате «Искусство любить», написанным в отличие от Овидия прозой, предупреждал, что «есть замечательная пословица: "Каждый хочет иметь друга, но не каждый хочет им быть". Сейчас всё чаще мы хотим "иметь". "Хочу ребёнка" — вместо "хочу быть матерью", "хочу иметь мужа" — вместо "хочу быть женой". За этими тонкостями языка стоит отношение человека к жизни, его девиз: "я для кого-то", или "кто-то для меня". В своём желании "иметь" мы ломаем себе жизнь, разбиваем сердца — и страдаем от духовного одиночества. "Человеку обладающему" всегда будет мало того, что есть». Надеюсь, что ты не будешь потребителем, живя за счет того, кем и чем обладаешь. Что до супружеской измены, то, думаю, что смогу избежать соблазнов – юношеская горячность меня давно покинула.
   Ее глаза, наконец, наполнились благодарными слезами. Я взял юную женщину за плечи и поцеловал в родинку на кончике носика, под которым красовалось второе аккуратное пятнышко. Повилика хихикнула от щекотки и заулыбалась. Только казачка могла смеяться и плакать одновременно!
      - Суженая-ряженая моя, что ты хотела сказать по поводу моего распределения?
      - Профессор Обичкин просил ректора направить тебя к нему в аспирантуру, но тот объяснил, что главной загвоздкой является отсутствие постоянной московской прописки, и организовать ее он не может. К нему уже обращался Анфилов, но тот предложил ходатайствовать перед академическим Институтом истории СССР о твоем обучении там. У богатых академиков есть возможность дать тебе временную прописку у них в общежитии на улице Дмитрия Ульянова. В МГИМО же по моей вине лимит по временной прописке аспирантов исчерпан.
   Меня охватила бессильная злоба потому, что об этом предупреждал отец. Профессор доктор исторических наук Обичкин на кафедре истории КПСС был лишь по должности заведующим, а по сути дела выступал покорным исполнителем воли неостепененного профессора Пережогина – ветерана МГИМО, работающего практически со дня его основания.
   Этот одноглазый нестареющий великан с убаюкивающим и ласкающим слух баритоном, присущим большинству кадровых следователей НКВД и МГБ с солидным стажем, - не исключено, что в свое время он служил в органах госбезопасности, - благополучно пережил и суровое сталинское время, и расправу над Берией, и кадровые кульбиты Хрущева по замене думающих профессионалов партийными функционерами, и благостное правление Брежнева, и, судя по умению приспосабливаться к капризам генсеков, пересидит и последующих кремлевских вождей.
   Профессор Пережогин был несведущ в тонкостях исторической науки, но являлся непревзойденным мастером придворной интриги. Его советы становились негласными приказами для ректора, а его суждения о деловых качествах преподавателей – основанием для повышения в должности или увольнения с работы. У Пережогина на сей счет имелась своя Табель о рангах, где непролетарское происхождение или гуманитарное вольнодумство было веским основанием для исчезновения человека из стен института. Для этого у него имелась масса апробированных методов и классических сценариев. Среди них доминировала диффамация, то есть распространение порочащих слухов о неугодном ему человеке. Вряд ли профессор Пережогин знал слова Наполеона, произнесенные после капитуляции австрийской армии генерала Мака под Ульмом в 1805 году под впечатлением прочтенных отпечатанных в Париже поддельных таблоидов, где сообщалось о подписании мира между императорами, что «четыре газеты могут нанести больше ущерба, чем 100-тысячная армия», но шел всегда таким путем.
   Он не мог просить за меня ректора по причине показной плохой успеваемости по его предмету и нигилизму в отношении коммунистических ценностей. Путем привлечения повышенного внимания к моей персоне с подобающими уничижительными комментариями Циклоп, как его называли студенты между собой, вознамерился, как говорится, с порога, исключить меня из числа будущего профессорско-преподавательского состава. Он-то обязательно доберется до моих аристократических корней, где, как назло, фигурировал в семнадцатом колене знаменитый изменник князь Андрей Курбский.   
      - Мне предписано окончить вуз, - Повилинка объяснила, увидев мое недоуменное лицо. – Это расшифровывается «выйти удачно замуж», разумеется, за москвича. Даже жениха нашли – толстого холостяка доцента Рыбалёва! Я с рождения улавливаю характер человека по какому-то индивидуальному природному запаху: от Рыбалёва воняет злостью притворством, трусостью и угодничеством.
      - Такой феномен в психологической науке не описан, - подивился я. – По-моему, Рыбалёв на себя выливает полфлакона одеколона «Саша» перед выходом на работу. Тогда, наверное, от меня исходит драгунский аромат конской мочи, смешанный с перегаром?
      - Нет, от тебя пахнет умом, добротой, и немножко гордыней. Когда я тебя целую, - она театрально потупила глаза, - то чувствую на губах вкус твоей спермы. Она – сладкая, чуть-чуть вяжущая и приторная. И аппетитно пахнет сырым каштаном, которым мы с ребятами в детстве объедались
    Я не уставал удивляться будущей женой. По всем признакам Повилинка оказалась состоявшейся женщиной, и, как говорится в самой поре. Она уже не студентка, которая от неопытности выбирает в меню столовой блюдо, где побольше гарнира, чтобы утолить голод. Ей нужен бифштекс с кровью безо всяких приправ.
     - Откуда тебе-то знать об этом? – растерянно усмехнулся я. – Ты сама из девической скорлупы только что вылупилась! Это наводит на крамольные мысли, ибо сказано в древнеиндийском трактате о любви, что «простые ласки не радуют милого, искусные – подозрение рождают».
    - Нет, просто такие, вот, мы всезнайки, потомственные казачки! - хитро подмигнула мне Повилинка. – Мы все немного ведьмы и в подсознании генетическую память храним. С тобой я скоро проверю, не сбилась ли в подкорке мозга настройка на вкус и запах настоящего мужчины!
   Она вдруг отчаянно покраснела и опустила глаза. Мне с ней было всегда легко и просто быть рядом, а сегодня, когда Повилинка открылась с особенной таинственной стороны, я испытывал нежданную радость.   
   Преодолев застенчивость, она продолжила:
    - Мы с тобой похожи, за исключением ума, необязательного для жены качества. Ведь настоящая любовь складывается не из того, как люди смотрят друг на друга, а в какую сторону они оба смотрят. Я давно люблю тебя, и мне наплевать на научные степени и ученые звания с нелюбимым мужем. Ты уже сам все понял. Иначе сегодня ничего бы не случилось с нами.
     В памяти не ко времени всплыла цитата Ницше: «Мужчине следует остерегаться женщины, когда она любит: ибо тогда она готова на любую жертву, и все остальное не имеет никакой ценности в глазах ее». Интересно, давно ли Повилинка поставила крест на своей научной карьере? Или она осознала, что через месяц меня рядом не окажется, и некому будет редактировать текст диссертации?
     Нет, она делает это из искренней любви, придумывать такие многоходовые и рискованные комбинации ей не под силу, - отбросил я темные мысли. Да, жизнь научила меня сомневаться в очевидном. Я стремлюсь в каждой конкретной вещи или явлении распознать их тайный смысл, как дон Кихот – захотел и увидел в ветряных мельницах великанов!
     С моей будущностью сегодня все оказалось не только неясным, но и совсем туманным:
         - А если мне обойтись без аспирантуры и идти в МИД, потеряв военный билет с отметкой «не годен к военной службе»?
         - Об этом в ректорате речи не было. У товарища Громыко есть свои возможности и на улице Горького, 13, и на Садово-Сенной площади, - с молитвенным придыханием прошептала Повилинка, поскольку речь шла о министре иностранных дел и бессменном члене Политбюро ЦК КПСС.
         - Тогда отправимся к тебе в Ставрополь! Ты там будешь сеять семена знаний в университете, а меня устроишь при себе агрономом - буду заниматься яровизацией дипломников и аспирантов, а потом, глядишь, и в няньки возьмешь несостоявшегося дипломата. В крайнем случае, займусь от скуки краеведением, хотя энтузиазм жизнеописателей казачьего быта нынче высоко не ценится. Бессребреник Антон Павлович Чехов завещал: «Писанье как "искусство для искусства" выгоднее, чем творчество за презренный металл. Пишущие домов не покупают, в купе первого класса не ездят, в рулетку не играют и стерляжьей ухи не едят. Пища их – дикий мёд и акриды приготовления Саврасенкова, жилище – меблированные комнаты, способ передвижения – пешее хождение».
         - Что такое акриды? - не поняла Повилинка.
         - В русском простонародье их считают сушеными кузнечиками. В Новом Завете сказано, что Иоанн Креститель, скитаясь по пустыне, «носил одежду из верблюжьего волоса и пояс кожаный на чреслах своих, и ел акриды и дикий мёд». Чехов слова почерпнул оттуда. Я на досуге выяснил, что речь идет о плодах рожкового, или хлебного, дерева, и по форме они похожи на стручки. Говорят, что на вкус они очень сладкие. Как твои губы!
     Она жадно облизнулась.
         - Впрочем, обождем до завтра и послушаем, что Дубов изречет!
     Я потянул ее за руку на кровать. Она вновь покраснела, задумалась, и самоотреченно сбросила с себя одежду.
         - Как мне повезло, что ты такая современная женщина, - серьезно промолвил я, и, видя, что она застеснялась наготы, уточнил, - малогабаритная, что в наших весьма скромных по кубатуре квартирах представляется фактором немаловажным….
      Она приосанилась, подтянув живот  и заложив руки за голову, как девочка на пионерском смотре. Ей хотелось, чтобы ею любовались мужские глаза, поскольку в постели ее плотно сбитая фигурка с тугой со вздернутыми сосками потянувшейся вверх грудью была бы не видна во всей гармонии форм недавнего подростка, как ни ложись.
      Повилинка забралась ко мне и уютно свернулась калачиком в объятиях. Она излучала теплый покой и живое любопытство:
        - Вадик, я знаю, что ты умеешь гадать на картах. А другие способы предсказаний будущего тебе известны? Ты, говорят, и тайнами хиромантии владеешь?
      Я согласно кивнул, взял ее левую руку и согнул пальцы. Сбоку на боковой подушечке под мизинцем отчетливо проявилась морщинка в виде латинской буквы V с менее глубокой левой ветвью. Переведя взгляд на лицо, я новым взглядом прорицателя оценил темную круглую родинку во впадинке над верхней губой:
        - У тебя, Повилинка, родится двойня – мальчик и девочка. Близнецы или двойняшки будут, не знаю. Посмотрев на тебя, диву даюсь: как они в тебе уместятся!
        - У моей прабабушки первыми родами тоже была двойня, но один из сыновей, дядя Каллистрат, погиб на войне! – вскочила на коленки Повилинка. – Спасибо за добрые слова о моей фигуре, но я с беременностью уж как-нибудь справлюсь – местечко в животе найдется и для двоих, - так и рожу. Главное, чтобы они были здоровенькими!
    Я ничего не сказал ей о малозаметной как точка родинке на кончике носа: она означала, что мать будет воспитывать детей без родного отца! И на лоб опускался «вдовий мыс», когда волосы растут в виде треугольника, обращенного вершиной вниз. У меня заныло сердце. Такое случалось после приступа, но эта боль была другой - тяжелой и тупой.
    Повилинка не находила себе места от счастья и благодарно гладила ладонями себя по животу:
        - Давай придумаем сейчас им имена: я - для девочки, а ты - для мальчика! Назову ее Пелагией, Полинкой, в честь мамы, - я промолчал, и она сказала. – А сын будет носить имя Андрей, в честь твоего папы.
   Она никак не могла настроиться на лирический лад и улечься.
        - Утихомирься, буяша, курносая сверху и снизу! – отвлек я Повилинку от мечтаний о грядущем материнстве. Увидев мою улыбку, она тут же приняла мстительную позу, развернувшись вполоборота спиной и согнув в колене левую ногу так, что обзор заповедных мест ограничился одним торчащим из-за плеча розовым сосочком. В довершение она вытащила заколку из волос, и они тяжелой волной скатились вниз, занавесив тело до талии.
     Сражаться, так сражаться, подумал я, и продекламировал:
                Грудь девичью я выкачу,
                Густую косу распущу,
                И станешь тем, кем я хочу,
                Когда к сластям запретным допущу!
    Повилинка сладко вздохнула и широко улыбнулась.
        - Воистину правы древние натурфилософы: женская геометрия гласит, что улыбка полных верхних губ по ширине равна развороту и пухлости ее нижних уст в предвкушении радости. Как говорят сексологи, «рот - это генитальное эхо!» - заметил я.
    Уловка удалась, как всегда, - она сразу сделала губы бантиком. Поняв, что ее опять провели, она притворно замахнулась на меня:
       - Как тебе не надоедает все время острить и стихами шпарить по всякому поводу! Твой поэтический дар надо использовать по назначению, а не тратить его попусту.
       - Нет у меня никаких поэтических способностей, ибо я лишен музыкального слуха. Без него пиитом не станешь, сколько в Литературном институте не просиживай штаны! Правда, из таких бесталанных получаются превосходные критики, для чего требуется лишь высокая политическая сознательность и нездоровая зависть. Мои вирши, Повилинка, являются простенькими частушками. Благодаря таким экспромтам, я был неплохим капитаном команды КВН областного масштаба, а в армии они были хороши, когда усталым бойцам нужно было поднять настроение. Для командира в военной обстановке такое свойство – крайне важная вещь. Однако там и сюжеты попроще, и словарный запас из окопных выражений невелик. Для тебя у меня рождаются исключительно приятные слуху эпиграммы:
                Вся мудрость в очах среди кудрей витых,
                И прелесть блаженства меж бедер крутых…
      - Ты не просто лишил меня девственности, ты навсегда сердце моё забрал вместе с той девственностью. Я влюбилась в тебя давно, но теперь люблю ещё больше. Если ночью сумею полностью преодолеть стыд, то ты услышишь мои самые расчудесные рулады! Скажи что-нибудь еще!      
      - Если долго куковать, то рассохнется кровать, - закончил я беседу о поэзии и повалил ее на подушку….
    Я остался у Повилинки на ночь, а перед сном перенес к ней свой нехитрый холостяцкий скарб. В моей комнате остались только книги и пишущая машинка.
    Впереди было завтра.