Парагеоэколитика

       В тяжёлые двери столичного вокзала, соединенного старейшей в стране железной дорогой с точно таким же вокзалом в другой столице, проследовал собранный бритоголовый пассажир крепкого телосложения лет сорока или чуть больше, с плотным рюкзаком средних размеров за плечами. Он привычно бодро взлетел по ступенькам в вестибюль и уверенно направился к рамкам-металлоискателям.
        «Ну, нет! На грязную ленту рюкзак? Не дождётесь, – решил про себя бритоголовый крепыш, на мгновенье притормозивший у багажного скана, – я его никогда и нигде не кладу на пол. Только в контейнер!»
       Он ловко подхватил с каменного пола и водрузил на ленту серый пластмассовый лоток, немедленно принявший его компактный багаж. Лотком этим собирался воспользоваться другой пассажир с явно дорогой светло-коричневой кожаной сумкой, лёгким, но пухлым пакетом и щеголеватым чемоданом – объёмный джентльмен с румяным лицом под неброской модельной стрижкой и весьма престижными очками на породистом носу – эдакий Пьер Безухов двадцать первого века, для которого ниже "бизнес-класса" или "СВ" транспортных категорий не бывает. Но бритоголовый оказался проворнее.
        «А ты, пельмень, не щёлкай клювом, пошустрее надо шевелить мякотью», – заметив разочарованный блеск дорогущих линз, усмехнулся про себя крепкий пассажир, – «ты ж меня, может, лет на десять моложе…», – и, выкинув из головы секундное ощущение лёгкого презрения к проигравшему, нырнул в портал-рамку металлоискателя, за которым остановился, чтобы взять из лотка свой рюкзак.
       – Гражданин, пройдите дальше… дальше, пожалуйста, – обратилась к нему девушка в униформе службы безопасности вокзала, – за вами другие люди идут.
       Крепыш только скривил губы. Не поворачивая головы, он остался там, где считал наиболее удобным для себя, дождался появление лотка с рюкзаком из-за резинового занавеса аппарата сканирования, подхватил его, привычно водружая за спину, устремился внутрь вокзала.

       Его поезд уже был подан; на табло сиял номер пути, где он стоит...
        « – Опа! А это что за хрень? » – удивился мысленно давно не ездивший поездом пассажир, заметив на табло пауки-каракули, вспыхнувшие на месте привычной кириллицы
        « – Иероглифы? Ну, надо же, как весело! И что ж это я языков-то не знаю них... – пренебрежительный сарказм размышлявшего так пассажира вдруг сменился весёлым внутренним восклицанием, – а вот и нет! Знаю! «Нихао». Во как: «Ни-ха-а-о-о!»
       Табло – ладно: там и русский, и английский варианты расписания периодически меняют друг друга. А вот перед табло …
       Плотная толпа невысоких людей с ужасающего размера чемоданами и встревоженными стрелками восточных глаз заполонила все свободные места центральной части огромного пространства под высоченным потолком в стиле техно, и застыла в трансе иностранного недоумения. Продраться к поезду можно только "по стеночке" вдоль вокзальных сувенирных киосков и кафешек.
       В центре толпы раздался резкий то ли крик, то ли всхлип; над азиатскими головами зашевелились какие-то яркие флажки-вымпелы, заметные издали, и вязкая непробиваемая чемоданная стихия, колыхнувшись раз-другой, хлынула к выходу.
       Крепышу, казалось, готовому к любым испытаниям, и потому не думающему терять самообладания, повезло. Внезапно возникшее течение вынесло его прямо к нужному перрону, залитому колким светодиодным сиянием под мутно-аспидным ночным столичным небом, а там ...
       У входа в каждый новенький вагон состава, отливающего под вокзальными фонарями блестящими светло-серыми боками с рефреном огромных красных букв «pid», за которые выдавали себя склеившиеся до неузнаваемости русские «р», «ж» и «д», скопился рой таких же, как и внутри вокзала невысоких людей с внушительным багажом на колёсиках. От обычных среднестатистических пассажиров эти путешественники отличались полным пренебрежением к очереди, одинаково встревоженными лицами с вопросительным прищуром и непривычным соотношением объема "пассажир – багаж" в пользу последнего.
       Расталкивать этот нервно подрагивающий в октябрьской российской мороси рой было неловко, да и вряд ли возможно. Возле нужного вагона женщина-проводник в форменном пальто и симпатичной шапочке проверяла документы с обречённым лицом.
       Увидев в руках российский паспорт, хозяйка вагона возвела бездонно-печальные глаза на своего очередного пассажира.
       – Ну, как же вы? – с горестно-сочувственным укором произнесла она.
       – Что, значит как? – в голосе пассажира смешались удивление и вызов.
       – Как вас с ними вместе угораздило? – слабо, но одновременно в нескольких плоскостях, кивнула головой проводница.
       – Нет, это не я с ними, – бодро парировал пассажир, – это они за мной увязались, хотя я их не звал…

       Новенький, "с иголочки", вагон внутри оказался чрезвычайно технологичным и ультрасовременным. Путь в основной коридор вагона пролегал через непривычно «Г-образный» в горизонтальной проекции тамбур, расцвеченный множеством ярких кнопок и светодиодных индикаторов, надписями на русском и английском языках. Дверь, разделяющая тамбур и проход вдоль купе, чутко улавливала приближение к ней пассажиров. Она безропотно услужливо скользнула перед крепышом в сторону, скрылась в нише-щели, и замерла там, притворяясь, будто решила остаться в укрытии насовсем.
       Перед взором пассажира открылся никак не простой коридор, а прямо-таки галерея: рядом с каждым дверным проёмом сияло огромное, от пола до потолка, и шириной как с дверной проём, зеркало. В следующую минуту выяснилось, что каждое из этих роскошных зеркал – внутренняя сторона купейной двери на петлях, распахнутой настежь и зафиксированной в таком призывном положении специальным устройством. Таким образом, все до одного купе демонстрировали "открытость" и радушный приём. А обычный проход вдоль купе со снующими суетливыми туристами, вызывал ощущение предельно упрощённой и уменьшенной модели парадного дворцового зала – например, Версальского – в его современной музейной роли. Поразительное сходство абсолютно непохожих помещений усиливалось особенностями наполняющего их «контингента». Музеи мира, как и этот коридор, теперь переполнены любознательными азиатами…
        Одновременно, не стихающее интенсивное в обоих направлениях движение мимо открытых купейных ячеек-сот, напоминало пчелиный улей. Утомлённо-напряженные пожилые пассажиры с багажом и налегке, казалось, собираются сновать так до конца поездки. Раздававшийся отовсюду непривычный по тембру для русского уха гвалт, казался плотным потоком тысяч, слившихся воедино бессвязных, однообразных птичьих восклицаний.
       Вместе с тем, ярко выраженные восточные лица, неразличимые между собой в первую секунду, к внутреннему удивлению бритоголового пассажира, стали и в его неопытных глазах постепенно приобретать индивидуальность.
       Продираться по проходу было невероятно утомительно. Бритоголовый пассажир, протискиваясь своим инородным для атмосферы вагона телом, с трудом отыскал своё купе и … застрял на пороге, непрерывно задеваемый нудно снующими вдоль коридора азиатами широкого диапазона преклонных лет. В купе оказалось то ли пять, то ли шесть встревоженных пассажиров, непонятно как помещавшихся в сдавленном пространстве, в котором, к тому же, пол между диванами – от столика до порога – был заставлен всё теми же громадными чемоданами.
       – Здра-а-асти! – нижняя челюсть пассажира утратила упругость.
       Обитатели купе, до этого атакующие друг друга перекрёстными, не вмещающимися в этом ограниченном пространстве возгласами, разом обернулись на его незнакомый голос и замерли.
       – И как же войти? – возвращаясь в свое привычное боевое состояние, взыскательно поинтересовался крепыш сразу у всех, включая себя.
       Купе отозвалось вначале хором, потом вразнобой, норовя загалдеть с прежним воодушевлением. Из похожего на базарную перебранку щебетания новый пассажир выловил что-то похожее на «тэн».
       – Тэн – как раз моё место! – включился в обсуждение пришедший, и перешёл на международное общение  – ит из май… тэн из май плэйс.
       На него взглянули и защебетали между собой с новой силой, но с места не сдвинулись. Непонимаемому пассажиру снова почудилось «тэн», но в голове заскрежетала мысль о том, что контекст здесь иной.
       – Ду ю спик инглиш? – настроившийся хотя бы и штурмом взять восточную крепость,  пассажир воззвал к её защитникам тоном строгого следователя, чем снова привлёк к себе всеобщее почтительное внимание и установил тишину. Но не более.
       Тогда он попытался придать голосу ещё большую убедительность и металл.
       – Шпрехен зи дойч?
       Это позволило ему добиться ещё большего внимания в глазах обитателей купе, которые, как будто, неестественно округлялись.
       – Парле ву франсе? – в голосе вопрошающего послышалась ехидная мягкость и азарт.
       Во взорах и позах слушателей прорезался беспокойный интерес. Немая сцена длилась, напряжение росло, но желаемого результата оратор не добился. Глаза благодарных слушателей заискрились вкрадчивым благоговением, что подбодрило полиглота.
       – Литовишки кальбек? – уже задорно и уверенно декламировал крепыш, не теряя надежды наладить контакт.
       Сплочённая аудитория заворожённо продолжала каменеть.
       – Узбекча гяпры? – не сдавался бритоголовый, едва не радостно, но тут почувствовал, что контакт может вот-вот разорваться.
       Полностью восстановив самообладание, он с издёвкой одёрнул себя внутренним вопросом: и как ты с ними собрался говорить по-узбекски или по-литовски? Но тут из его сознания на язык, а с языка в купе вырвалось спасительное:
       – Нихао!
       Эффект был максимально яркий. Напряжённые лица иностранцев, обращённых к вещающему на входе аборигену, одновременно озарились пониманием, и все они с облегчённым кивком головы хором выпалили:
       – Нихао!
       – Ну, вот, – обрадовался крепыш, – а это моё место постучал он по верхней полке справа от входа, и для убедительности приложил другую ладонь к груди, объединив, таким образом, себя и купейное ложе в нечто изначально нераздельное.
       Перенаселённое купе снова загалдело, но на этот раз с большей тревогой и отчаянием. Один из азиатов, вероятно относительно молодой, сосредоточенно уцепился за свой чемодан, выволок его мимо бритоголового из купе в проход и покатил куда-то в центр вагона по ковровой дорожке, с трудом пробиваясь сквозь соплеменников.
       Теперь стало возможно хотя бы оказаться внутри тесного помещения. Новый пассажир сделал шаг, снимая с плеча рюкзак, повернулся к своей полке и, поправив съехавшее в сторону одеяло, увидел на торце полки большую белую табличку с жирной чёрной цифрой «6»…
       Это было не его купе.
       Пассажир попятился в коридор вагона и задержавшись в проёме двери, пожал плечами и разочарованно обратился к аудитории с прощальной репликой:
       – Извините, это не моё место, у меня другое купе! Сори, энтшульдиген, скузи ми, пардон муа…
       С этими словами он смущенно оставил несостоявшихся соседей в горестном недоумении и направился в соседнее купе.

       Там обстановка была поспокойнее.
       Людей с такими же, как и у остальных обитателей вагона, азиатскими пожилыми лицами, было всего трое: женщина и двое мужчин. Под столик у окна втиснулось два сердитых друг на друга чемодана. И всего один скромный и непритязательный чемоданчик, не поместившийся под диваны, робко примостился к этим двум амбициозным верзилам. Сухая женщина, по всей видимости, приходилась супругой кругленькому и невысокому даже по китайским меркам, путешественнику. Второй пожилой мужчина – повыше и постройнее туриста из супружеской пары – одетый в приличную тройку, производил впечатление холостяка и занимал нижнюю полку под местом бритоголового.
        «Нихао» и в этой ячейке вагонного сообщества было встречено с дежурной доброжелательной готовностью, которая, впрочем, не задержалась в плотном воздухе купейного полумрака. Через полсекунды от мимолётной учтивости не осталось и следа; вслед за её исчезновением забыт был и новый пассажир, с приходом которого купе оказалось укомплектованным.
       Впрочем, и сам вновь прибывший не открыл в себе никаких чувств, кроме желания поскорее забраться на свою полку, забыться и не просыпаться до прибытия в пункт назначения. Однако даже краткий вагонный отдых требует подготовки. Поэтому бритоголовый энергично и ладно, как будто соревновался в этом с кем-то таким же ловким, расстелил на своей полке простыни, одеяло, вставил подушку в наволочку, разместил рюкзак «в ногах» своей постели и вышел из купе.
       Поезд, тем времен, незаметнно тронулся и начал набирать скорость.

       Оставаться среди суетливо снующих взволнованных пассажиров было некомфортно, возвращаться в купе пока не хотелось, и пассажир решил проверить места общего пользования. Это представлялось нелишним и ввиду уже наступившей ночи.
       Туалет оказался в том же смешанно-безвкусном стиле «техно-хай-тек», довольно обычным по современным меркам, в дневном «Сапсане» были они не хуже и даже стильнее и эргономичнее. И всё же местный туалет удивил искушённого пассажира: здесь был … ДУШ!
       От обычного туалетного пространства дополнительный пенал душа отделяли порожек корытца, в который предполагалось вставать счастливцу, моющемуся в купейном вагоне, и дешёвая полиэтиленовая шторка, а не пластиковые дверцы. В остальном душевая кабинка напоминала любую другую «бюджетную», как стало принято говорить, душевую.
       Впрочем, кнопки в душевой оказались издевательски безответными, «мёртвыми», хотя в раковине и унитазе вода текла исправно.
       Пассажир распахнул туалетную дверь и вышел в коридор, по-прежнему наполненный пассажирами из Поднебесной, и едва не столкнулся с единственным в вагоне человеком европейской внешности. Это была хозяйка вагона – проводница с обречённым лицом.

       – Что же, такая красота… и не работает? – бритоголовый дёрнул подбородком в сторону хозяйки, а затылком указал на душ через распахнутую в туалет дверь.
       – Работает – отозвалась проводница-обречённость, закатив глаза на манер чревовещателя и проявляя что-то отдалённо напоминающее кокетство, – но не для всех.
       В душе бритоголового пассажира вспыхнуло непреодолимое стремление смыть с себя все неприятные впечатления и опасения, аж в носу защипало и зачесались колени. Он даже не заметил, как был вдвинут обратно в тесный санузел, куда мягко вплыла и проводница.
       – Комплект полотенец... сто пятьдесят рублей, – с осторожным, как на первом свидании, недоверием предупредила хозяйка вагона, скользнув вопросительным взглядом по лицу потенциального источника дополнительных доходов.
       – Ладно, – азартно выпалил бритоголовый в предвкушении неожиданного приключения, обещающего дополнительные положительные эмоции.
       – А душевые принадлежности? – проводница испытующей дугой возвела взор на клиента, набирающего вес в её глазах.
       ... ? – пассажир с непониманием вздёрнул подбородок, побуждая собеседницу к пояснению.
       – ... шампунь, там... кондиционер, – выполнила немую просьбу пассажира хозяйка, приобретающая черты душевой феи. Её тон и вид утверждали: без всего этого процедура вагонного омовения теряет весь смысл и привлекательность.
       Пассажир нетерпеливо-мелко кивал, сопровождая своё согласие выдохом нарастающей утомлённости.
       ... и тапочки, – поставила неразборчивую точку вагонная фея в перечислении элементов нежданно-негаданного дорожного комфорта; и добавила уже почти про себя, – одноразовые.
       Внезапно спохватившись, благодетельница, собиравшая было покинуть тесноту санузла, обернулась и пристально взглянула в глаза пассажира. Доверительно и проникновенно – как бы делясь сокровенным опытом, давая ценный и совершенно бесплатный совет, повышая статус клиента и качество обслуживания – она прошептала:
       – Вы здесь оставайтесь, не выходите пока… присматривайтесь, готовьтесь ...
       Вероятно, выражение лица бритоголового вновь окрасилось недоумением. И банная фея с участливым радушием посвятила несообразительного пассажира в детали сервисного плана.
       – У вас же деньги с собой? – полу-утвердительно уточнила она с доверительностью заговорщика, – так зачем вам лишний раз среди этих... Да ещё и занять могут, а после них... В общем, я скоренько туда и обратно...
       Она бесшумно выскользнула за едва открытую дверь и растворилась там, в коврово-зеркальной тесноте прохода, остановив бритоголового в лёгком замешательстве. Как и чему готовиться было не вполне ясно. Пассажир даже ощутил шевельнувшееся в районе поджелудочной железы раздражение, готовое усилиться и перейти в растекающуюся по телу злость, однако, фея проявила нереальную расторопность. Казалось, она мягко прикрыла за собой дверь лишь с тем, чтобы не обнажать всей магической силы своих до поры скрытых запредельных возможностей. Почти незамедлительно она вновь вплыла внутрь тесного хайтечного пространства, на этот раз с обольстительной улыбкой на лице и пакетами в руках.
       Будто Марья-искусница или Царевна-лягушка, она, как сокровища Монтекристо или Монтесумы, извлекала из пакетов незамысловатые дары сервиса. Ловко развесив три полотенца, разложив по блестящим лоточкам яркие пакетики с эквивалентом мыла, пристроив у порога душа одноразовые тапочки, хозяйка с доброй грустью заглянула в глаза клиента и с ободряюще-нежной застенчивостью объявила:
       – Пятьсот рублей.
       – Как сказка ... детская, – прорвалось наружу недоумение бритоголового, которому запомнилась цифра «сто пятьдесят».
       – Конечно, – с воодушевляющим одобрением согласилась фея, по-своему интерпретируя удивление пассажира, – как в сказке.
        Но прочитав в мимике клиента явное разочарование, примирительно и немного сокрушённо добавила:
       – Всё есть... три полотенца, три вида моющих средств, тапочки ...
       – ... три, – вставил, не удержавшись, бритоголовый.
       Хозяйка вагона одобрительно улыбнулась шутке.
       – Только пожелайте! Будет три, и вообще, сколько хотите... А в стоимость ещё  и вода входит, – пояснила она, пожав плечами, – и время! Ничего не поделаешь... Экономика. Всё-таки это место общего пользования, и услуга, согласитесь, эксклюзивная.

       И всё же было забавно принять душ в поезде; тем более, под завязку набитом иноплеменниками.
       Такого опыта у бритоголового до сих пор не было.
       Удобство, впрочем, сомнительное, учитывая, что время, действительно, ограничено. Вода после нажатия подавалась «с отсечкой», как при стрельбе из супер-скорострельной авиационной пушки ГШ-23.  «Моющее средство» оказалось назойливым, размазывалось лениво, а смываться с кожи и вовсе не торопилось. Да ещё вспомнилось с опозданием, что не подумал о губке или мочалке, но тут же нашёл повод для моральной компенсации собственного упущения: с мочалкой бы, возможно, пришлось и тысячу выложить.
       – И экономика, и экономия, – фальшиво пропел бритоголовый под прощальный всхлип душа.
       Вода закончилась довольно быстро.
       – Место-то общего пользования, – вспомнил и повторил вслух справедливое замечание феи-хозяйки омывшийся счастливец, стирая полотенцем липкие остатки «моющего средства».
       Отмыться от ощущения неуместности и фантасмагоричности происходящего не удалось...

       На выходе бритоголового ожидал почётный караул из строя взволнованно-напряжённых азиатов, лица которых для него начали приобретать неуловимую неповторимость. Впрочем, гримасы выстроившихся около туалета почти одинаково терпеливо несли неясную печать сдержанного страдания. Лишь одна, замыкающая очередь чрезмерно немолодая леди с пустой бутылкой в руке, напоминающая виолончелистку, уволенную из оркестра по возрасту ещё при Мао цзе Дуне, отличалась от других неподдельной тоской во взоре, готовой разразиться скорбью...
       Энергичное китайское приветствие никак не гармонировало с оттенённым тоской коллективным позывом.
       – Вольно, не напрягайтесь, – ободрил попутчиков пассажир, только что покинувший походную купель.
       Но легче от того никому вокруг не стало; разве что первому в очереди...
        «Родное» купе встретило подсыхающего после душа постояльца гимнастическим аттракционом.
       Азиат из супружеской пары, возможно, вдохновившись примером бритоголового, пытался застелить верхнюю полку. Похоже, эта процедура заняла у него уже немало времени. Повторить действия бритоголового с его сноровкой и спокойствием низкорослый азиат не мог физически. Чтобы как-то уровнять возможности, пассажир из Поднебесной переоделся в спортивный костюм (явно новый, функциональный, но поразительно блёклый – светло-мышиный, без малейших цветовых акцентов) и, разувшись, взобрался на столик, что, само по себе, выглядело кощунственно-вызывающе. Но больше в гимнасте-по-неволе, не обременённом этическими и гигиеническими ограничениями и не обладающим избыточной спортивностью, было сатирического. Заправка на ближнем к двери краю полки, куда плоскость столика не простиралась, вызывала у него смятение и трепет; азиат, верно, ощущал себя так, будто балансировал на краю пропасти, а не стола. Захваченный в момент отчаянной попытки дотянуться до дальнего угла подготавливаемого ложа, эквилибрист неожиданно сорвался и едва не рухнул в проход к ногам критически настроенного аборигена.
        «Китайский цирк» – промелькнуло в голове бритоголового путешественника, успевшего подхватить незадачливого акробата. Спасший попутчика и реализовавший тем самым международную солидарность, лишь усмехнулся и немного удивился. Он что-то слышал о высочайшем профессионализме, самоотверженности и изобретательности китайских артистов развлекательного жанра. Бритоголового охватило тоскливое ожидание дальнейших мелких неожиданностей.
       И они не замедлили возникнуть.
       Азиат не совершал больше кульбитов, а раздосадованный плюхнулся на нижнюю полку, в чём можно было усмотреть элемент продолжавшегося представления, скрытый вызов, демонстрацию независимости, но никак не намерение спать. Его супруга, которая, оказывается, поджав ноги и замерев как изваяние, всё это время оставалась в ближнем ко входу  углу, не шелохнулась ни в момент самоотверженного падения супруга, ни после. У обнаружившего её бритоголового даже возник соблазн помахать ладонью перед её окаменевшим лицом, но он легко преодолел это искушение, не желая отыгрываться на скромной женщине за всю нелепость ситуации.
       Впрочем, на мелочи путешественник-интернационалист уже не обращал внимания, попытавшись снять все дальнейшие вопросы относительным уединением в своей постели. Не дожидаясь, когда уровень купейного абсурда достигнет нетерпимых значений, он сноровисто забрался на свою полку, ловко разделся, удобно и надёжно разместил одежду, компактную дорожную сумку с документами и гаджетами, отвернулся к стене и готов был заснуть.
       Но сон не спешил осчастливить его, хотя за окном стремительно проносилась под ровный гул мягко скользящего состава глубокая непроглядная ночь.
       Соседи по купе, выдержав короткую паузу, начали-таки укладываться. Возня продолжалась не меньше четверти часа. С заметным трудом относительная тишина все же установилась, но свет в купе не погасили.
       Пришлось бритоголовому присесть в постели и самому дотянуться до сенсорного выключателя.
       Каково же было его удивление, когда он увидел пожилую супружескую пару – то ли встревоженную соседством иноплеменника, то ли по другим соображениям не пожелавшую допустить даже временного разрыва семейных уз – компактно расположившуюся на нижней полке: «валетиком», как иногда спали в дошкольном возрасте мальчишки-близнецы – дети бритоголового.
        «Какая-то Кама-с-вечера, не к ночи будь помянута», – захотелось съязвить пассажиру. Вся сцена с заправкой азиатом постели на верхней, и теперь пустующей, полке приобрела ещё большую нелепость и загадочность.
        «В конце концов, они же родственники», – про себя примирительно пожал плечами представитель державы-реципиента, подвергшейся испытанию на прочность и толерантность назойливой тайфунообразной туристоманией. Впрочем, то, что он остался наверху один, его обрадовало, создало иллюзию немного большей свободы, и он предпринял вторую попытку уснуть.
       За пределами ограниченного пространства, возможно, единственного на этот момент затихшего купе, погрузившегося в слабый мертвенно-синий туман светодиодного ночника, не затихала активная жизнь. Кто-то без устали сновал по коридору, задевая стены и двери, кто-то взволнованно обменивался репликами и экспрессивно выраженными впечатлениями. На этом фоне тишина и отсутсвие активности в интернациональном купе, странным образом, не столько обнадёживало, сколько настораживало.
       И неспроста.
       Минут через десять относительного затишья внизу между мужчинами-азиатами завязалась оживлённая дискуссия с использованием культурно-этнических оборотов, приёмов повышения убедительности и яркости высказываний, сформировавшихся, вероятно, в низовьях Хуанхе.
       Предмет обсуждения, по всей видимости, оказался чрезвычайно животрепещущим. Спорщики не уступали друг другу в красноречии и темпераменте. Атмосфера накалялась с каждой минутой…
       – Хорош базарить! – не выдержал, наконец, бритоголовый, – ночь за окном!
       Нижние спорщики восприняли реплику по-своему и начали, судя по тону, относительно доброжелательно, но заинтересованно и настойчиво наперебой оппонировать неравнодушному к дискуссии аборигену.
       – Я говорю, ботва, кончай звездеть! – попытался найти более доходчивые аргументы верхний пассажир, переходя на, как ему казалось, международной диалект.
       Увы! Оказалось, что на просторах от Гималаев до Тихого океана далеко не все ещё достигли желаемого уровня лингвистической разносторонности и грамотности.
       Нижние соседи по-прежнему силились донести до свешивающегося с полки полиглота что-то невообразимо важное, но быстро переключились друг на друга.
       – Эй, вы, четвёртый интернационал! Осколки четверти землян! Ша! Хащ! Руихь! – выпалил в словоохотливых пенсионеров не на шутку раздосадованный пассажир.
       Тут до попутчиков стало что-то доходить, они, не глядя на представителя коренного населения, принялись говорить почти неслышно.
        «О деньгах, что ли, вспомнили», – подумал с облегчением пассажир с верхней полки, – «не диверсию же они замышляют, не план захвата поезда... или железной дороги... или»...
       Заговорщики перебрасывались похожими на придыхания репликами всё реже и  вскоре вовсе замкнулись каждый в себе.
       Местный Морфей, наконец, ласково раскрыл свои объятья и для бритоголового; лёгкую вагонную дрожь дух сна выровнял до мерного покачивания, отщипнув струйку от стылого заоконного ветра, живо соткал из неё ласковый бриз, в который заботливо погрузил гаснущее сознание и ватное тело пассажира на верхней полке.

       Как после внезапного грубого толчка, ушибленное сознание вернулось резко, выпало из уютного сна в сдавленную тесным пространством купе тишину.
       Поезд стоял, притворившись совершенно безжизненным полым материальным телом, никогда не знавшим движения. В следующее мгновение сквозь пустынное безмолвие проклюнулись бледные отражения звуков, родившихся в ночном сумраке за бортом оцепеневшего состава. Приглушённая вялая перебранка редких людей на неведомом стылом перроне разбавлялась гулкими в ночном тумане металлическими шлепками, внезапными всхлипами технического скрежета, механическим отрывистым лязгом.
       Пассажиры с востока завозились внизу, как майские жуки в спичечном коробке, кто-то из них затеял очередное, правда, едва слышное обсуждение «текущего момента» или, точнее, момента, прервавшего течение событий.
       Остановившееся мгновение никак не тянуло на прекрасность, но угрожало перейти в бесконечность.
       А сон, между тем, обиженно улетучился.
       Вялые, плотно придавленные тишиной поскрёбывания и перешёптывания внизу, не разрастались, но и не утихали окончательно. То ли азиаты вчера прилетели со своей далёкой зарубежной азиатчины и продолжали жить по своему, азиа-точному времени, то ли никак не могли привыкнуть к новой обстановке, то ли их волновало присутствие человека не из своей среды, да ещё и, в определённой мере, хозяина ситуации...
       Любая остановка железнодорожного состава, кроме последней, когда-нибудь заканчивается.
       Поезд, отозвавшись на едва проникший в полугерметичное пространство вагона трубный призыв локомотива, незаметно перешёл в состояние движения. Возник мерно нарастающий ровный шумовой фон, сгладивший внутренние шорохи.
       Обитатели гетероэтничного купе, занявшие в нём нижнюю позицию, приободрились. Все ли, определить было невозможно, да и незачем. Зашелестела постель, мягко отозвался пол под осторожным перетаптыванием стареющих азиатских пяток, вздохнула приподнимаемая полка, коротко и глухо взвизгнул пластик тяжело нагруженного чемодана, щёлкнул замок...
       Зашуршали пакеты и свёртки, в купе просочились и распространились по нему в меру агрессивные запахи...
       Началась трапеза...
       От досады или от усталости, а может от чувства скорости движения, пассажир на верхней полке провалился всё же в беспокойный сон.
       Снились какие-то вихри враждебные, трепетное сердце, разрывающееся между двумя любимыми столицами, все Великие переселения народов, первая учительница английского, почему-то произносящая единственное слово – «нихао», нарастающий вой китайского суперскоростного экспресса, под аккомпанемент которого неизвестный глумливый пожилой азиат мелко, беззвучно хохоча, щеголял по далёкому Гуанчжоу или Чунцину в сапогах того, кому издевательски снился…

       Очередное пробуждение было не лучше предыдущего.
       Свет горел лишь в нижнем ярусе, но дверь в коридор была распахнута; часы на руке уверяли, что через сорок минут путешествие закончится.
       А главное – носки сапог застенчиво выглядывали из под нижнего дивана, терпеливо ожидая хозяина, что принесло некоторое облегчение.
       Дальше – лучше.
       Ведь завершение неожиданно экзотического переезда, по, казалось бы, привычному маршруту, было совсем близко...
       Вот только вой приснившегося экспресса не исчез, а переместился из наваждения в явь, возвратив тревогу; правда, он существенно смягчился, трансформировавшись в женский голос: кто-то из пассажирок пел голосом, напоминающим оперный, какую-то классическую партию…
        «Чио-Чио-Сан» – мелькнуло в воспалённо-притуплённом вследствие полубессонной ночи сознании бритоголового. Пение то прерывалось, то возобновлялось с новой силой… пока, наконец, не переросло в дуэт.
       Совершенная разбитость не помешала быстро привести себя в порядок хотя бы внешне.
       Проход вдоль дверей купе, всех до одной, как и вчера во время посадки, открытых настежь, был снова похож на  какой-нибудь шанхайский Нанкин роуд. Певицы расположились во втором купе. Когда бритоголовый с полотенцем в руках проходил мимо них к туалету, дуэт преобразовался в трио. На фоне ожидания скорого прибытия пение – к слову сказать, вполне сносного качества – не вызывало раздражения, а воспринялось необременительным дополнительным бонусом …

       Безусловно, положительная сторона поездки на скором столичном поезде – строгое подчинение его движения расписанию. И на этот раз состав замер в тупике конечного пункта своего маршрута минута в минуту.
       На выходе из вагона бритоголовый едва не с восторгом встретил лицо проводницы – специалиста с широким кругом непростых обязанностей, ночной феи, снова ставшей мисс-обречённость. Пассажир с неожиданной для себя теплотой поблагодарил её, искренне пожелав сил, терпения и чуда, способного свести на нет неожиданности и неудобства, подобные тем, которые ей пришлось преодолевать прошедшей ночью.

       Двигаться по широкому перрону, который с каждой секундой становился многолюднее вследствие высыпавшего из поезда восточного десанта, было все же приятно. Радовало розовеющее утреннее небо, воздух отечества казался чистейшим, наполнял лёгкие и душу бодростью и оптимизмом. Людей с огромными чемоданами, послушно сбивавшихся во взволнованные живые островки рядом с выходом покинутых вагонов, обходить было несложно.
       Воодушевлённый пассажир бодро шагал по дальнему от прибывшего состава краю платформы и едва не натолкнулся на человека, вероятно, только что вырвавшегося из восьмичасового вагонного заточения. Им оказался соотечественник, тот самый холёный щёголь, из-под носа которого вчера вечером бритоголовый увёл лоток у рамки металлоискателя. Как и вчера, тот был обременён чемоданом, большой красивой кожаной сумкой и объёмным пакетом.
       – Доброе утро! Позвольте, я вам помогу, – сходу обратился бритоголовый к ухоженному, как к старому знакомому, – давайте вместе выбираться из этого круговорота. Ведь, прямо, нашествие!..
       Соотечественник ответил сдержанным миролюбивым взглядом, учтиво кивнул, но сразу же замотал породистым гладко выбритым подбородком, поблёскивая дорогими линзами, отразившими розовый рассвет.
       – Спасибо! Думаю, мне удастся справиться самому… это всё не слишком тяжело, – вежливым голосом отказался он. Однако взглянув в повеселевшие глаза бритоголового, обладатель неудобного багажа улыбнулся, пожал плечами и изменил решение.
       – Впрочем, если вы так любезны, то… пакет этот, разве что. Он не тяжёлый, но не слишком удобный, – с большей теплотой закончил курпулентный пассажир.
       Крепыш подхватил пакет, вес которого, действительно, не соответствовал объёму, и они вместе направились в сторону вокзала.
       – Подарок везу племяннице, – кивнул обладатель дорогих очков.
       – Племянница… Отлично. Я тоже еду к брату, – улыбался бритоголовый, и, кивнув в сторону очередной группы туристов из зарубежной Азии, поделился впечатлением о только что закончившейся поездке, – никак не ожидал встретить подобного! Кроме меня и проводницы в вагоне не было наших!
       – Неизбежный отзвук геополитики, – отозвался собеседник тоном эксперта.
       – И экономики, – полувопросительно добавил бритоголовый.
       – В какой-то мере, – согласился эксперт.
       Собеседники, не сговариваясь, свернули в сторону, обходя центральный зал вокзала по открытому пространству вдоль главного здания.
       – Конечно, политика и экономика неразрывно связаны, – смягчая шипящие, приглушая окончания слов, непринуждённо сливающихся в плавную речь, продолжал респектабельный попутчик, – раньше, говорят, было распространено выражение «политэкономия»... сейчас так, почему-то не говорят.
       – Стесняются, робеют, – вставил неожиданно бритоголовый, – боятся быть не на общей волне; стесняются собственной трусости и глупости. А на фоне этого … этот наплыв…
       Ему хотелось сказать что-то едкое в адрес раздражающих своим эгоизмом и беспринципностью приспособленцев, слипшихся в уродливого Левиафана, мелочно въедливого «внутри», и необъяснимо уступчивого «снаружи», но ему стало неловко от чего-то. Он осекся, вздохнул, но неожиданная ясная мысль сложилась сама собой.
       – Не понимаем мы своих интересов и возможностей! Цели не видим! А эти понимают, – выпалил крепыш.
      – Вы абсолютно правы, – отозвался с лёгкой горечью пассажир в дорогих очках, – мы боимся казаться несовременными, быть осмеянными, оказаться не в тренде, и часто не знаем толком, чего хотим, каковы наши цели. Может, поэтому страдает наша экономика, есть проблемы в политике… В некоторых проявлениях у нас выходит, как бы… пара-экономика и пара-геополитика. Знаете, как пара-наука.
       – Да уж, – крутил головой бритоголовый, с улыбкой вспоминая прошлую ночь, – пара ... гео… эко…литика... А в общем «паралитика» какая-то.
       Эксперт усмехнулся в ответ, а крепыш с рюкзаком принялся возражать себе.
       –  Нет, не паралитика, – отмахнулся бритоголовый от своего образа, – что-то же делается в нужном направлении. Вот у нас же с вами всё-таки хватает понимания. И воли, думаю, хватает ...  если нужно.
       – В чём-то хватает, – согласился эксперт, несущий на плече дорогую сумку, – а в чём-то нет. Вот посмотрим, как будет с этим наплывом, как вы его назвали, в следующем году, до начала которого осталось меньше трёх месяцев. Слишком много вокруг сил, которые видят здесь в нашей стране только источник ресурсов, за счёт которых можно поживиться.
       – Неужели этих туристов будет ещё больше? – сокрушался крепыш.
       – Боюсь, что так, – ответил эксперт, – что этому препятствует?
       Собеседники вышли к большой, полной машин и людей, площади перед вокзалом и потерялись среди горожан и гостей города...

       Но эксперт ошибся. В начале следующего года мир был напуган наступлением коронавируса, очагом которого считали Китай…
       Эксперты вообще нередко ошибаются.
       Вот только насколько и в каком направлении?


       Октябрь 2019 – март 2020