Душа

В какой-то момент я стала забывать прошлое. Смутно: реинкарнация из четвертинки, из половинки, как окрепли детские ручки и превратились в уверенные мужские, жизнь, жизнь, жизнь... А потом однажды всё замедлилось и остановилось. Стало холодно, пыльно, расслабленно. За пределами моего мира что-то билось и разрушалось, витали смерть и ужас... Я уже думала, что придётся покинуть вместилище, раз я стала ненужной. Изредка сон превращался в дремоту: это руки касались и доносились слова-мысли: «Сколько крупы? хлеба?.. нет, только не это!..» Но смысл происходящего мне был неведом и даже смешон. И не то, что не интересен, он – вне моей вселенной.
И всё-таки я дождалась этого «однажды»... Вместилище взяли в руки и долго куда-то несли сквозь холодный ветер. Потом его тронул свет, его встряхнули, покрутили, осматривая, ощупывая, вызвали меня. Я сонно и грязно отозвалась и окончательно проснулась. И поняла, что не одна, почувствовала ещё четырнадцать сородичей, не больше. И всё же обрывки воспоминаний принесли мне запах былого.
Руки, которые тронули вместилище, были так слабы, что ничего, кроме диссонансов у них не получалось. Дыхание этого человека, когда он приблизил меня к лицу, было прерывистым, он чуть не умер, пока с трудом поднимал эти несколько склеенных дощечек и пытался меня извлечь. Я опять подумала, не покинуть ли этот мир? Не перенестись ли куда-то, где я буду радоваться, а не стонать? Тем более, что эти руки голодающего вместо вдохновения излучали только мысли о еде... Что мне до них?
И тут я почувствовала налёт ожидания, стало любопытно: а зачем меня возрождают?
Постепенно дни стали более наполненными. Да и холод уходил. А руки становились сильнее и искуснее. И нежнее! Мои сородичи, которых я чувствовала и с которыми я общалась – а их становилось всё больше и больше, – тоже окрепли. Я уже почти не воспринимала всерьёз беду, хотя она за гранью моего мира продолжала уничтожать, внушая ужас. Уверенности мне придавало то, что этих внешних страхов перестали бояться руки.
Я наполнялась новой жизнью. Странности внешнего мира не исчезли, странные слова-мысли теперь стали иными, более уверенными и оптимистичными, это передавалось через окрепшие руки. Но хотя мне нет дела до того, кто конкретно вызывает меня в свой мир, он заставлял быть чувственней; я находила это очень приятным и была благодарной.
А потом интенсивность моей жизни в людском мире резко увеличилась, пока в один из летних дней наступило ещё одно «однажды»...
Было сухо, а солнце тускло. Странным был этот холодный летний день! Тогда вместилище было извлечено с особой торжественностью, руки коснулись его, вызывая меня, и я поразилась: мысли человека теперь были не о трёхстах граммах пшена или о невыросшей капусте возле Иссаакия, а о том, что сегодня праздник, что пришло много любителей и даже солдаты и матросы, что немцев заставили не стрелять... А потом главным на этом празднике стала я и мои близкие.
Люди странные существа. Они плачут и смеются, переживают и вдохновляются нами, хотя могут нас только слышать. И я припомнила, что ранее ощущала не только восхищение виртуозностью и гениальностью, мастерством и правильностью. Я ощущала и разнобой образов в тех, до кого я дотрагивалась. Но в этот раз я чувствовала, как на меня обрушились единые для всех воспоминания, потом общее презрение, одна колоссальная вселенская скорбь, чтобы в конце концов этот порыв завершился огромным чувством справедливости и общей победы над злом. Я и мои соплеменники дали слушающим нас людям такое единение, которого я не наблюдала никогда. Люди все, как один, знали, что я и мои сородичи хотим сказать!
Почему это произошло, я не знаю. Я совсем не вижу, я могу только ощущать. Знаю, что и люди меня не видят, но ощущают и, наверное, хотят, чтоб я оставалась с ними. И теперь, после тех памятных трёх часов единения, хотелось, чтоб мир людей остался моим.
Может, мы родственны людям, а не просто играем на них?

Март 2020