Часть V. Глава 4. Как нужно обращаться с огнём?

- Бабуша, родненькая, я не хотела! Честное слово, я не хотела, чтобы так было!
- Я знаю, Мария.
- Ну хоть ты поверь мне. Я хотела растопить её сердце. Помнишь, как Герда растопила сердце Кая?
- А почему ты решила, что сможешь это сделать?
- Мне казалось, у меня получится.
- Почему тебе так показалось?
- Потому, что растопить лёд может только тот, у кого горячее сердце. Ты же сама говорила, что от горячего лёд начинает плавиться.
- Мария, я тебе сейчас покажу одну вещь.

Бабушка взяла свечу, стоящую на комоде в красивом подсвечнике и поставила её на стол. Потом бабушка зажгла спичку и поднесла к фитилю. Пламя осветило стол. Я, не отрываясь, смотрела на пламя и не понимала, зачем это бабушке было нужно. Я сто раз видела, как бабушка зажигает свечи, но чувствовала, что сейчас она хочет мне сказать что-то очень важное.
- Подойди, Мария.
Бабушка говорила строго и называла меня Мария. «Слава Б-гу, что не Мария Борисовна», - подумала я и подошла к столу
- Красиво горит? - спросила бабушка.
- Красиво, - согласилась я. Язычок пламени не вертелся из стороны в сторону, а поднимался ввысь, ровно-ровно. Я боялась шелохнуться: меня прямо завораживал этот огонёк. Каждый человек любит смотреть на огонь, если это не горит его дом, конечно.
- Потрогай пламя, не бойся!
Я удивилась: мне ведь не три года и меня не обманешь: каждый ребёнок знает, что огонь - это горячо.
- Не буду, бабушка. Боюсь, что обожгусь.
- Здорово ты устроилась, Мария Борисовна! Оказывается, ты знаешь, что такое боль! И ты не хочешь, чтобы тебе было больно. Так почему же ты готова больно сделать другим?
- Я не специально! Ну почему же ты мне не веришь? Я думала, что так будет лучше для всех.
- Ты хочешь сказать, что ты чуть не угробила человека и этим хотела спасти человечество?
- Ну ведь угробили же Гитлера, бабушка, родненькая! И спасли человечество. Иногда нужно кого-то угробить, чтобы остальным хорошо было. Но я не хотела... Я не думала...
- Запомни, душа моя, что с огнём нужно обращаться всегда осторожно, будь то пламя свечи или огонь сердца. Можно любоваться этим огнём, а можно испепелить так, что не на что будет уже смотреть. Ладно, идём, покормлю тебя.
- Бабушка, а меня выгонят из школы?
- Не знаю. Вот папа придёт, и мы всё узнаем.

Папа пришёл под вечер. Мы все: бабушка я и Лиза сидели за столом и ждали его. Лиза уже носила Мишеньку и бабушка не велела мне рассказывать ей о том, что случилось в школе. Да Лиза не очень-то и интересовалась. Не скажу, чтобы она так уж не любила меня. С её приходом наша маленькая семья распалась на две совсем маленькие семьи, и только папа оставался связующей нас ниточкой. Папа старался, как мог, и мне было ужасно жаль, что я так огорчила его. Но, что сделано, то сделано. Если бы я могла предположить, что от любви люди умирают, я бы ни за что не велела ребятам орать Анне Генриховне, что мы ее любим. Да и сердце её вряд ли растопишь: оно уже заледенело совсем и не поддавалось огню.

Я услышала поворот ключа в замочной скважине, и в комнату решительным шагом вошёл папа. Он был зол. Брови сошлись на переносице, когда он взглянул на меня.
Чтобы сгладить ситуацию, бабушка встала из-за стола и спросила:
- Кушать будете, Борис Семёнович? Мы вас ждали.
- Варвара Степановна, не заговаривайте мне зубы! - очень строго сказал папа. - Покажите мне маленькую разбойницу, которая, чуть было, не угробила человека? Маша, сколько можно, я тебя спрашиваю? Почему я должен каждый раз идти в школу и извиняться за твои поступки?
- Папочка, я не хотела! Честное пионерское!
- Чего ты не хотела?
- Я не хотела, чтобы человек погиб. Я хотела, чтобы человек выздоровел!
- И поэтому ты уложила её на больничную койку?
- Нет. Но когда у человека холодное сердце – это значит, что он болеет. И это заразно, потому что рядом с этим сердцем начинают превращаться в лёд другие сердца! Ну, вспомни Снежную королеву!
И я заплакала. Я так горько заплакала, что не выдержала Лиза.
- Боря, я, видимо, опять не в курсе. Почему вы меня исключаете из семьи, Варвара Степановна? Боря, что случилось?
- Наша Маша решила исцелить Анну Генриховну и подговорила весь класс участвовать в этом исцелении. Теперь Анна Генриховна в больнице с сердечным приступом. А я в очередной раз был вызван к директору. Но, поскольку я уйти с работы не мог, мы поговорили по телефону и завтра он ждёт нас с Машей у себя в кабинете. Речь идёт об исключении Маши из школы.
- Боря, а ведь девочка права! Ты же сам говорил, что ваша Анна Генриховна настоящее чудовище, – подумав, сказала Лиза и я впервые посмотрела на неё с благодарностью.
- Молчать! - крикнул папа так громко, что мы все вздрогнули. У Лизы задрожали губы, и она встала из-за стола, желая уйти в свою комнату, но папа жестом остановил Лизу.
- Лиза, прости. Но я прошу тебя, никогда не говори плохо об учителях при детях. Маша умный ребёнок, но она ещё слишком мала для подобного рода разговоров.
- Правильно, Борис Семёнович! - поддакнула папе бабушка. Но лучше бы она этого не делала, потому что теперь заплакала Лиза.
- Вы просто меня ненавидите, Варвара Степановна! - рыдала Лиза. Потому что я заняла место вашей дочери!

Тут заплакала бабушка, а я стала выть ещё громче.
Папа растерялся, потом схватился за голову и посмотрел на трёх воющих женщин. И тут он засмеялся. Уж не знаю, что на него нашло, но он стал смеяться сначала тихо, потом громче, потом ещё громче и вот его заливистый смех заполнил всю комнату, потом всю нашу квартиру. И вдруг я почувствовала, что мне стало как-то очень-очень легко. И я, размазывая по лицу слёзы, тоже стала смеяться.
Потом стали смеяться Лиза и бабушка...

На следующий день, утром, папа отпросился с работы, и мы пошли к директору школы, Савелию Фёдоровичу.
Савелий Фёдорович посмотрел на меня поверх своих старых очков в роговой оправе, и мне стало очень страшно. Потом он заговорил. Он сказал, что я невоспитанная девочка и что советским детям не позволительно так себя вести в советской школе. Он говорил долго-долго и, наконец, спросил меня:
- Берман, если ты готова принести свои извинения всему коллективу на педсовете, мы позволим тебе продолжить обучение в нашей, самой лучшей школе города.
Я была не готова, но папа сказал:
- Уважаемый Савелий Фёдорович. Мы оба придём на педсовет, и я тоже принесу извинение за поведение моей дочери, если позволите.
- Да, Борис Абрамович! Это будет уместно!
- Мой папа не Абрамович, он Семёнович, - тихо возразила я.
- Не дерзи, Берман! - грозно сказал директор и папа, взяв меня за руку, повёл к двери.
После школы мы поехали в больницу к Анне Генриховне.

Продолжение:http://proza.ru/2020/03/25/676