В системе мата и иной

      Долженствование порядка мореплавания иногда
требует лоцмана. Вот и в приладившейся к морю Шойне нуж-
нейший человек обретался. Сохраняя его для истории, по-
величаем в именительном: Александр Васильевич Медведев.
Годный по всем статьям дядька да с привязчивой отечествен-
ной хренью. Догадались, небось: любил за единственный 
галстук закладывать. Довеском к предосудительному изъянцу
баловал себя матюжками. Спасался лишь тем, что порученное
дело знавал крепко: буи всегда вовремя поставит, вешки все
блюдёт. Редкие посудины, по выражению сельчан, заводил,
выводил баско*.
    В ту пору хаживал к ним небольшой товаропассажирский
пароходик «Мудьюг». (Потом дымилу обратят в теплоход).
Попасть к дальним шойновцам можно в полную воду. Объ-
явишься раньше – вставай на якорь. Жди. И то верно: куда
спешить? Ночь ведь.
    Только капитан закемарит, откуда ни возьмись кто-то ло-
мится оголодавшим весенним медведищем. Одновременно
зычно бухтит:
– Петрович! Дак что закрылся-то опять? С бабой залёг, что ль?
Ну-ка давай отпирай дверь!
    Беспардонное нахальство срабатывало. Привыкший ко
всяким наездам, молодой кэп пытался увещевать:
– Раненько будоражите, Александр Василич.
– Ничего не рано. Короче, где у тебя Марья-то? Самый раз,
пивка нам попить, пока матёра вода-то не пришла.
– На часы не глянете? Обслугу будить совестно.
– Ты капитан аль сбоку бантик? Прикажи-ка своим бабам:
пускай тащат пиво-то. Ведь мы в Шойне никогдась его не ви-
дим.
– Ладно. Посочувствую.
    Специальным звонком подымается ответчица за спиртное.
(Вне всякого устава, самая обычная на пассажирах напасть).
Сонная, но шустрая ресторанская Марьюшка впархивает с
полудюжиной бутылок и пропадает налегке.
    Начинают тогда хозяин с ночным гостем потягивать «Жи-
гулёвское». На их лицах видится разное. У кэпа – кислое при-
нуждение себя. Лоцман же набирается важности от мужской
расслабухи. Втягивает пенную влагу степенно, жмурится,
причмокивает. В кресле, страхуемом цепью, он откинулся
чтимой местной величиной. Тележными оглоблями раскидал
свою ходовую часть в высоких яловых сапожищах.
    Жжёт помора нестерпимая благодарность за выказанное к
нему уважение.
– Так ты заходи в гости-то, заходи в гости-то, мать
твою-ю за ногу! Пошто никак не проведашь меня в Шойне-то?
Улыбчивый, не чинный Петрович пробует отговориться:
– Ни за что там тебя не сыщешь, Александр Василич. До-
мишек, прикинул, как у нас в Кузнечихе.
– Дак, люба собака меня знат. Спроси только Саньку-репу.
    Кэп позволяет себе уточнить забавное:
– Почему, извиняюсь, прозвище экое?
– Из Долгошшелья, стало быть, мы. Там все отродясь репы.
И дед мой и отец прозывались.
– В газете «Известия» некто Го-ло-щу-пов пописывает. Ка-
ково?!
    Смех разряжает обоих. Вновь задействуется спецкнопка…

   … Представим противоположную картинку отхода. Земля-
ки, собравшиеся кто зачем в Архангельск, зрят Васильевича
на крыле мостика. А он важный, героический, фуражка с кра-
бом. Картинно облокотился на планшир возле пеленгатора.
Взглядом как бы скользит, не замечая в упор лилипутов. По-
неволе запрокинув затылки, кричат ему с палубы:
– Санька! Репа! Когды пойдём-то?
    Лоцману ли на вздор откликаться? Самое верное – считать
ниже своего достоинства. Опять те назойличают:
– Санька! Дак ты, чего ё… ма…! Пошто молчишь-то?
    Тут уж лоцман не сдержится – доходчиво пошлёт их на на-
родный адрес кружным путём и всё ёлками-палками. Словно
по успокоительному ушату лечебной грязи опрокинет.
    На пике прилива тронулись. Команды Васильевича, как
полагается, кратки, спокойны. Ежель убрать створы, бакены,
вешки, нисколь его тем не смутишь. Чутьём водную дорогу
считывать будет. На десятинку метрика не ошибётся.
Настаёт минута передачи управления капитану.
– Ну, Петрович, твори свою волю. Прощевай. А я …
    Насупится, гордясь исполненным, и дельным таким топает
к штормтрапу. Около нижних балясин, поджидаючи его, при-
плясывает лоцманская дора. Мелкая волнишка сулит лёгкий
обратный бег. Белому же пароходику – добрый путь, проло-
женный на штурманской карте. Замечательна та минута! Ис-
тинно флотская!
    …Однажды, пересиливая себя, просьбицу суровый помор
обронил. Со вступлением справился, в общем, на ятъ:
– Валерий Петрович, жёнка моя всё-то к вам просится. По-
рато тебя наши шалые-то бабы нахваливают. Лупоглазки свои
о вас со старпомом стёрли. Наверняка, кой-чего ещё. Кудахта-
нье и до моей дикуши донеслось. С той поры желает попасть
на судно к тебе. Басится**, зудит комарихой. Во надоела!
     Дальше от лица Васильевича продолжить – упаси любого.
    (Кэп уж знал: то вторая его жена. Всего детей у лоцмана
– аж одиннадцать. Семеро от первой. Четверо от нынешней.
Чистая куча мала).
– Право, пустяк, Василич. На следующей стоянке заявляйся
с женушкой.
    От сердца сказанное подвигло вскоре к гостеванию по про-
стоте. Засели они нестеснённо в капитанской каюте, потчуют-
ся, чокаются. Четвёртым в компании не типичный по складу
мыслей старпом.
    Поддавший на внутреннюю каменку, Александр Васи-
льевич в словесном из мата в мат. Ну нет у него другого раз-
говора. Привычно выражается непотребными к застолью
скверностями. Бедная поморка головушку от стыда опустила.
Очень ей душка-капитан нравится. «Куды как лучше артистов
из кинов-то, кои в клубе катили. Впрямь, красавец писаный.
Пуще казистости – до чё он любезной, обходительной». Да и
старший помощник нежданно запоходил на Лермонтова. «На-
косе! Тоже стихи пишет».
    Нимало не смутясь, одно про море и любовь выдал. «И что
ни говорит – всё-то культурными(!) складными словами. Сам
из себя стройный, мундирный. Взгляд мягкий. Сквозит, буди,
как к небесному». Напомнил вживую портретик в учебнике
«Родная речь». Под ним спускался короткими шеренгами-
строчками задаваемый наизусть «Белеет парус одинокий…»
    Потом, в честь дамы, капитан рассыпал с мандолины задорно-
сладкие звуки. Старпом Валентин совсем особливо бархатное
прочёл.
    Не по себе ей, потому что доподлинно поняла: можно ведь
по иному. Не выдержала, хоть страшит то, на чего может на-
рваться. Умоляюще, со слёзками в голосе:
– Санька, да не ругайся!
– Ужа-ты помолци….
    Пусть долгожданное гостевание безнадёжно испорчено.
    Пусть сейчас она плачет. Зато навсегда будет утешена этим
днём. Изумление чуду душевности, всё-всё мигом вытесни-
ло. Даже зависть к женщинам, любящим необыкновенных
мужчин. Промокнула личико платком. Не показывая обиду,
тишайше просит:
– Саня, пойдем домой, робятки ждут.

     И долг несерьёзного обещания – платежом красен. Вы-
брался-таки Петрович с судовым доктором, примкнувшим
из любопытства, на берег. По давнему наставлению, спросил,
как править к Саньке-репе? Узнав, пошли наверняка, набирая
в полуботинки сувенирный песок. (Вся Шойна на песчаной,
пухнущей не к добру, подушке***).
    Вскоре очутились у справного, рубленного не на один век, дома.
Мелкая детвора, улучшенной копией родителя метеорами носит-
ся. Поперёк калитки лежит пьяный мужик. 
– Гм, – перешагнули.
    Из сеней попадают в горницу. Первое, что зацепили глаза,
дюжий молодец в живописном вырубоне, но статично устрем-
ленный на выход. Сам хозяин, спиной к гостям, захмелённо
трапезничает.
– Здравствуй, свет ты наш, Василич!
– Нако! Батюшки! Петрович! Ну, уважил!
    Путешествующий посуху кэп усёк крайнюю степень потря-
сения лоцмана, поскольку тот не вставил матюг. Помогая ему
прийти в себя, вопросом выручил:
– Это, кто у тебя Александр Василич отдыхает?
– Дак что ты! Не обращай внимание. Эт ботовщина**** с
ботов-то. Пьянь … (Дальше походило на оборот: «Пьянь та-
кая-секая»). Не гляди на них, Петрович, ну их на … Напьются,
так ведь не знашь, куды их деть-то. А энтот-то в едрень рас-
пьяной. Шурка! … твою …!
    Тотчас вбегает поморская жёнка. Остолбенела. Душка-ка-
питан! Она же лишь работница, страдалица, исполнительни-
ца мужниного командирства.
– Вылей-ка на Степана-то ведро воды.
    Мокрый хлёст в дубленую рожу – ничто пахарю моря. А
для Шурочки работа с тряпкой на сбор-отжим.
    Лоцман подводит дорогих гостей к столу. Выставляет, по-
рывшись, бутылку портвейна. Не преминул хвастануть: «С тот
год-от берёг на адмиральский случай». (По-тогдашнему там
спирт пили разведённый). Режется сёмужка с крепким помор-
ским душком, подаваемая заместо квашеной капусты. Камбал-
ка разносолом потухлее, вторым блюдом. Шурка конфузится:
– Вродя чем богаты, – и хороводно разводит руками.
    Видно, тоже весьма потрясена. К тому ж расстроена не-
приглядностью их обычной жизни со стороны. «Да куды 
деваеся-то».
    Мутный «благородный» напиток разливается в четыре ста-
кана. Не обижая хозяев, капитан и доктор осушают свои до
донца. Делают вид, что закусили красной рыбкой. Новой бу-
тылочки для балованных городцьких нема. Хоть весь изряд-
ный полуостров Канин обрыщи.
    Избавляя от неловкости Васильевича с Шуркой, визитёры
начинают исподволь закругляться.
– Быват, самоварь?
    Преуспевший в поморской говОре Петрович решительно
отклоняет:
– К лешшому чай.
    Раз дело к отходу, собой, дескать, невольны. Посидели ещё
чуток ради приличия и тронулись до родных бортов. Где в
стиснутом между ними узком пространстве, всё обстояло,
слава Богу, не так.
    Через пару часов двинулся к своим прямым обязанностям
Васильевич. Некая досада свербила сердце, что недородно потчевал
пришедших. На серёдке пути уяснил, в чём его главная ошибка.
«Позорицце – бутылка слабенького. Гости трезвые(!) ушли. Вот кабы ящик!»


     Чувствую, надо сказать напоследок от автора. Потому что
есть редкие читатели, которым непременно хочется заглянуть
дальше последней точки. Если угодно, поведаю.
    Судьба была строга к лоцману Медведеву и жене его Шуре.
Много трудов и всяких напастей стойко претерпели. Случа-
лось – перебивались зимами с хлеба на квас. Но всегда при
красной рыбке с душком. Потому поморов и цинга боится.
    Выросли их дети. Иные разъехались. Со стержнем потвёр-
же – на родном берегу, чтоб жил наш русский Север.
    В свой черёд Александр и Александра приложились к ис-
конному поморскому люду. Почивают теперь до скончания
мира в шойновском обильном песке. Близкое Белое морюшко,
по-прежнему, как бы при них.
     Яркую капитанскую жизнь наполнил замечательным со-
держанием Петрович. Адресую вас к некоторым рассказам из
книги. Он там узнаваемый, с редким даром притягивать столь
разных людей.
     Уводит в печаль всё, что касается старпома Валентина Ко-
четова. По схожести судеб поэтов – затёртый расклад. Разни-
ца в вариантах личных трагедий.
    Почти богиня, любовь к коей воспевал, отплатила низкой
изменой. Честолюбивая мечта стать знаменитым подтолкнула
к роковому: бросить море. Однако в расхваленный Литера-
турный институт почти не наведывались музы. Зато по всем
его коридорам шлялись экзальтированные стервочки. Ревни-
вец одной из них плеснул в лицо кислотой.
    Валентин принял крест слепого, обезображенного, никому
не нужного в человеческом муравейнике Москвы.
    Согласитесь, дуэли наших дворян куда благородней. Увечным от
пошлой уголовщины остаётся, клянча копейки, спиться. Ему
же хватило характера умереть забытым, старым, одиноким.
Вдобавок почти нищим.
     Тоскливыми вечными ночами незрячего припоминал жизнь
на морях. Даже, бывало, мерещился свет шойновского маяка.
Не отнятая подсказка привычки – и он на приходной вахте…
    Уже сбавлен ход. Попутно мучит рождающаяся изящная риф-
ма. Рядом с ним в темноте рубки великолепный красавец капи-
тан. Боже! Как с ним – до нестыдной слезы – надёжно, душевно.
     Древние те минуты оживали всё чётче, ярче. Сейчас он будет
таким, как тогда. Значит – незамечаемо самым счастливым!


* баско (поморск. говОря) – хорошо. Порато баско – очень хорошо.
** басится – прихорашивается.
*** "Благодаря" тому, что рыбацкие тралы содрали придонный ил, на
Шойну, что стоит на полуострове Канин, пошёл губительный песок.
**** Ботовщина – команды с малых рыбацких деревянных ботов.