Где тот предел?

Вовсе не конторским сухарём был старший офицерский
инспектор Виктор Фёдорович Брилин. Каждого из многочис-
ленного комсостава приветит просто так, и за заслуги. Лишь
мельком взглянет на входящего, уже величает по имени, по
батюшке. Всё, что к делу хоть сколь-нибудь относилось, до-
сконально знал об имяреке.
Лично мне представлялся Фёдрыч с огромной связкой клю-
чей, из которой безошибочно выберет нужный. На раз вполо-
борота отомкнёт любого на просвет души. Два-три слова мол-
вит – всякий в плену сочного, густого баритона. Оставалось
прилежно зреть, как смачно прикуривает инспектор очередную
сигарету. Каким чинным манером извлекает учётную карточку.
Характерная казистость в чертах лица располагала попут-
но довериться. Даже причёска бобрик с сединой – и та не впу-
стую. Ещё как играла на образ старого неподкупного служаки!
Заедино подмеченное толковалось: «Тут у нас по-честному.
Ежели лучшего желал, извини, судьба твоя такая».
Когда возник в дверях судоводитель Николай Котков, тон-
кий знаток подопечных позволил себе приязненно улыбнуть-
ся. Наш человек! Ни разу не случалось, чтоб подвёл. Не стенал
в радиограммах о замене, не канючил, не выторговывал. Плю-
сом отзывы капитанов. Какой прикуп для мнения, кто сейчас
перед ним?
Видно же, полный антипят, позволяющим себе бурчать: «За
что на эдаки убиты посылаете?!» «По семейным обстоятель-
ствам дозвольте в резерве потемню». Или вокорень перехлёст:
«Дайте на Антверпен походить. А то всё Арктика да Алексан-
дрия. Третье «А» бы освоить».
Ох, опрометчиво доставать так-то тёртого пентагоновско-
го оригинала. Тут же приищет забубененный теплоход, кой не
притягивался желанными портами. Всегдашне спокойным го-
лосом лишь нечто леденца сунет: «Ладно, сделаем». Заверит-
то заверит и… благожелательно поставит в строй штрафных.
Ни сном, ни духом проколовшемуся невдомёк, каков отвяз-
ный подборчик дышит в затылок. Редкие случайные заходы в
«А» да «Г» начнёт мнить обещанной удачей. Смотришь, через
пару годиков отшкурился, опростел, аки граф Толстой.
Гораздо обильней числом тех, кто нисколечко ни капнул из
сальников выдержки. Однако ж на первое им Куба, на второе
Арктика, на компот Александрия. Но тут железно действовал
обрывок шикарной фразы: «…судьба твоя такая».
– Ну что, Николай Валентинович, готов Родине послужить?
Вопрос сам по себе не нуждался в ответе. Задан в черёд на-
строенческой связки.
– Предлагаю тебе на выбор два «фантомаса»: «Константин
Савельев», «Александр Панкратов». Оба налево пойдут. Даль-
ше не просматривается. На «ов» в Ленинград придётся лететь.
На «ев» и трамваем маймаксанским обойдёшься.
Блин! Остро заточил Фёдрыч. Не выдав, что внутри похо-
лодело, спрашивает:
– Капитанами-то на них кто?
– Да ты никак торгуешься?!
– Таки да нет, по простоте.
– Ладно, вологодскому верю.
Сразу за фамилиями Николай прикинул шустрей компью-
тера. «Этот военно-морским подходом своих помощников за-
долбал. Тот вообще без нервов. Мужик что надо».
– Может на «Александр Панкратов» тогда, – с дипломатич-
ной неуверенностью растягивает слова ещё вчерашний от-
пускник.
Незабвенный бобрик Брилина склоняется над направлени-
ем на судно. Сразу пульс-норма под посыл баритоном в пер-
востихию мира.
– Желаю удачи тебе, Николай Валентинович. Свободен.
За дверями кабинета совсем иной настрой. Будто «Проща-
ние славянки» в длиннющем коридоре врубили. По зашаркан-
ному линолеуму стабуненной поступью сначала к кассе полу-
чить командировочные. Затем гордо отрешённым, здесь явно
лишним зашагал к лифту. Смайнаться на нём, имея чёткую
бумажку, вроде начала погружения в судовую жизнь.
Уважая редких читателей нынешних времён, тотчас про-
светим, откуда взялись в советском флоте «фантомасы».
В Выборге то имело место быть. Заводской хохмач ещё на
безымянном борту вывел мелом, словно припечатал. Народ
подхватил. Значит, попал в точку. Кликуха злодея француз-
ской кинофигни перенеслась на всю серию убогих короты-
шек.
Нет худа без добра. Господа механики и белые люди мости-
ков стали виртуозными матерщиниками, потому что главный
двигатель «Шкода» стопился по особой подлянке при ревер-
сах в узкостях и прочих инфарктных местах.
Не желай никому видеть в кошмарном сне анафемское ко-
лесо его управления. До разрыва сердца можно поворачивать
круглый ужастик туда – обратно и после отжима, как промах-
нувшийся камикадзе, вновь тянуть на себя.
Для сухопутных чехов, застолбивших наш рынок, и тех, кто
на него пустил, не в пример, весьма барышно. Интересанты в
Прагу, Карловы Вары на шару ездили. Аж кухни охрусталили
и свои, и тёщины, и персон с закорючкой на миллионы. Ну,
все, кажись, довольны.
Всего-навсего продвинутые питерские мореходы от наше-
ствия «фантомасов» протестно взвыли. Нежданный шухер
требовал пожарных мер сверху. В давшем ляпа министерстве,
почесав ответственные макушки, скинули жертвы проекта
1574-го нам. Мол, северянам с замороженной скромностью не-
гоже вякать. А в утеху балтийцам реквизируем 14 финских
красавцев-ходоков. Остальные задарим литовцам – плачутся
больно.
Ну, дупель с комприветом! Образчик вам, ностальгирую-
щим по той справедливости до сих пор.
Чувствую, пора по-настоящему приладиться к рассказу.
Посмотреть на всё глазами второго помощника капитана Ни-
колая Коткова. Хорошего, верного парня, не только со штур-
манским обликом, но и подходом ко всему. Такого мудрый
прусак Кант означил бы особью в себе. У кого хватит вообра-
жения, пусть попробует представить. Может, получится.
Страшно ли моряку вступить на чёрт-те какой борт? Не сам
ли он намечтал встречи и разлуки, моря и океаны на лучших
страницах жизни? Коль не так, зачем тогда кончать мореходку?
Признаться, волнуешься на трапе, и никак не дольше. Все
же свои. С некоторыми по учёбе иль прежним плаваниям на-
коротко знаком. Увидев вдруг стольких приятелей, и робеть?
Огорчала на первых порах лишь скукоженность «фантомаса».
О тесноте рубки его против рубок «отобранных» подробности
упустим.
Средь подобравшейся молодёжи и теми, кто не вчера рас-
простился с принудительным комсомолом, боцман Севастья-
нов. Скуп мимикой что анфас, что в профиль. Настоящий,
стёртый, продубленный солёными ветрами кремень. Угады-
валась в нём пружинистая стальная воля, которая продержа-
ла его на стольких палубах! Уже и памятных ему пароходов не
было в помине. Скольких корешей, с кем начинал окропляться
штормами, пропустили через морг водниковской больницы...
Явно он сверхстойкий. Вот бы Севастьянову, по шику
царского флота, серебряные вещицы: серьгу на мочке уха да
боцманскую дудку. Извинительным отсутствием их, может, и
проигрывал. Боле ни в чём.
Возрастом – готовый пенсионер на шести дачных юрасских
сотках. Естественно, в комплектации подручных: бабки, внуч-
ки, жучки.
Им гордились как судовой достопримечательностью. По-
читай, с войны человеку шёл плавательский стаж! Да любой
кэп за честь иметь таковского соблаговолит. Алмазно и пом-
политу для назидания стилягам с вредными привычками. Что
правда, то правда: старый дракон столбился недосягаемым ав-
торитетом.
Зашуровали «А. Панкратов» картоном в бывшем порту
приписки «и пошли они солнцем палимы». Балтика, подчи-
няясь законам лета, словно остекленела. В датских проливах
музейная тишь гамлетовского замка увязалась за ними до Се-
верного моря. Новым курсом двинули к козырному Лондону.
Добавьте к этому, что каждый осознал избранную фунто-
вость шикарного плавания. Расслабленческие шутки, затяжные
перекуры участились в разы. Крышки трюмов манили точно
на ялтинскую набережную, где столичные проныры щурятся
от искрящейся сини и девушек невесть в чём. Почти все пан-
кратовцы свободными часами предавались схожей элитарке.
До последнего манкировал весь какой-то вываренный шеф.
Наконец и он выставился в наглухо застёгнутой фланелевой
рубахе и служебном колпаке, сплющенном беретиком. Чудес-
но и через них бережённого пробило. Дабы разнообразить за-
тяжное балдение, изумил команду холодной окрошкой.
«Спасибо, не заказывали» – никто над супницами не сбон-
монил.
Вклинившись в привычное дело, Николай на дневной вах-
те испытывал нечто подобное. Хоть «точку» тогда находили
расчётами, а не тыканьем кнопки, всё равно замечательное
времяощущение. Невольно взгляд его цеплял творившееся в
ближайшем обзоре. Вон, по нужности зараз везде, на носовой
палубе обозначился боцман. Поначалу его бодрый драконов-
ски вид превратился в странно удручённый. Перед комингсом
второго трюма он застопорил себя, наверное, чего-то припо-
миная. Так и есть. Шлёпнул ладонью по лбу и продолжил вы-
шагивание к полубаку.
Не вполне смешно, не вполне грустно. Какие мы сами-то
к старости будем? Чтоб глаза не мозолить курортниками, ут-
кнулся в локатор. Расхождений не намечалось. Редкостный,
однако, выпал рейс.
Благодарно вспомнил живьём Брилина в его обиталище
поднаготных. Ни одной детали не упустил: ручка в правой, си-
гарета в левой. Сбоку уникума портретным фоном картотека
имён, планид, степеней надёжности.
И ага! – приспело журнал заполнять…
Только у причала прочувствовали: попали в прельститель-
ный мир. Вожделённая для всех тогдашняя отоварка кого
угодно дурила. Стоянка, как и сам теплоход, с гулькин нос.
Надо поспеть протралить близжужжащий пригород на пред-
мет дешёвки. Пусть выданных фунтов прискорбно мало, всё
ж молодцевато двинули советскими тройками почти наугад.
Что все попадут в десятку, можно было не сомневаться.
В доброй старой Англии на те случаи завали хватало. Пени-
базар (толкучка), сэконд-хэнды за синими дверями, апофео-
зом квартальный супермаркет. Мало?! Ещё жмёте в потном
кулаке шилинговую мелочь? Тогда не ленитесь подальше об-
топтать стриты. Клянусь из прошлого: вывернутые карманы
посеют одну пыль.
Не надо впадать в потеху, представляя, чего там ребятушки
накупили? С мерками наших дней негоже трунить над перечё-
том шоповских вышвырок. Не с нищих спрос – красная систе-
ма портила марку, коя низка морским братишкам. Нашлись и
те, кто фунтики получить не восхотел. Так-то! Противу пра-
вил: второй помощник да героически боцман-легенда.
Николай решил подкопить, то есть, по изящному выраже-
нию трёшников, «положить на депонент». Другой проявил
полное равнодушие, похоже, не понимая, с каких хренов ме-
таться? Под этот резон заместо вахтенного около трапа встал.
В том тупейном занятии хозяйски локтями на планширь
опёрся, головушку крупными мозольными ладонями охватил. 
С чего бы печалиться человеку на судне с разбежавшейся ко-
мандой? Отдыхал бы от одних и тех же, грубовато сказать, рож.
     Будучи в некотором роде связанными службой и добро-
вольным лишением берега, погодя, отказники разговорились.
     Дракон, видать, любил вопросы на засыпку.
– Какой сегодня день? – наперво выпытал. Почему, де, кра-
ски настоящей теперь не привозят? Флейсы хуже пуделей
линяют. Рукавицы – дрянь. Роба неноская. Вот на пароходах
раньше было – не чета! Разве ж это флот? Так, одна пачканина
дизелюшная и грохот.
     Даже жалко его стало. Никак, старинушка, заработался. По
пивку бы ему ударить в баре без дорогих закидонов. Разные
обиды на изменчивость всего на свете, испарились бы пузы-
рёчками пены. А может, разыгрывает? Эдакая манера про-
щупки казённых умников. Не загордится отвечать, тогды уж
могём уважительно.
Он пока для порицателя всякого новья: «Человек в рабочей
кепке и простреленном пальто», то есть темнила.
Ладно. Сменим тему.
– Не наши ли идут при пакетах? Похоже, группа помполита?
– Нет. Наши откормленней будут. То с питерского, – воз-
ражает дракон.
Парой минут выясняется: точно, помпа своих гонит. Не за-
балуешься с ним. Должность-то какая?!
Сама собой припомнилась пословица: «Севастьян, Се-
вастьян не узнал своих крестьян». Оплошавшему неловко.
Угадавшему вроде тоже. Аллах с ними! Следующий разго-
вор всегда душевней прежнего.
Поправил Николай повязку на добровольце-вахтенном
и в каюту почитать отвлекающее.
Рейс-задание приспело к позднему вечеру. Аккурат до-
ждавшись пустоты трюмов. Очень к тому же ободрительное:
возвращаться в Архангельск. «Бай, ЛандОн! Сенькаем».
Вновь быстро приладились к ходовым вахтам. Отстояв
собачью дневную, после чая пленники малого пространства
приняли горизонтальное положение. Не стал исключением и
Николай.
Без задержки в шутёвую филёнчатую дверь кто-то вежли-
во постучал. Штормовочку скинул, окончательно нарисовав-
шись весь Севастьянов! Видок несвойственный, смущённый.
Прежде чем разговор затеять, деликатно кося глаза, осмотрел-
ся. Вроде чему-то удивлён.
– Женщина у тебя ушла?
– Вот это вопрос! Классно прикалываешься.
Дракон одолел растерянность. Морщинами задвигал от
растяжки жалкой улыбки.
– Будешь тут с вами, – и также воспитанно всё вернул в ис-
ходное.
С того забавного визита начал Николай к боцману Сева-
стьянову присматриваться. Благо, изрядно случаев в сутках,
усечь на «фантомасе» каждого. Чем чаще его из рубки на-
блюдал, тем очевиднее становилось: «Болен он, голубчик. С
огромным внутренним напрягом себя за исправного выдаёт».
От этой мысли тут же заворачивал к новой. «У старого все
права на причуды. Попробуй поморячь, как он. СлабО не бу-
дет? Остальные, поди, тоже самое думают».
Лето своей нежащей ласковой линии не меняло. Единствен-
но чутарик прохладней вдоль норвежской горки. Да мировое
светило к ночи проседало к горизонту, по рассеянности забыв
закатиться. С правого борта природной крепостью тянулись и
тянулись романтические Лофотены.
Как бы рахманно многим не было, что-то неподдающееся
определению назревало на «фантомасе». То-то и оно. Лишь
двое улавливали приближающийся свист и тень крыльев беды.
Первый всё вящее не под силу сопротивлялся душевной бо-
лезни. Второй боялся жестокого наговора. «Ужели бесчестно
выставлю старика в дурном свете. И кто я после этого? При-
дём в Архангельск, устаканится любая напасть».
Спасительного же мнения команды не возникло по понят-
ной общечеловеческой и судовой откидке друг от друга.
Безмятежная красота моря тоже способствовала развяз-
ке. Вот так случайная горсть фишек тех дней внезапно стала
роковой. Почти всегда незамысловатый обман предвосхища-
ет задуманное, которое одобрить никто на себя бы не взял.
Этакое подручное средство, объединяющее злодея и добряка,
хитрого и простоватого. Короче, всех.
Не стал исключением и Севастьянов. Подошёл он тихой
сапой к электромеханику и, глядя прямо в глаза, попросил о
пустячном:
– Я тут над одной ржавой железякой бьюсь аж до кашля.
Дай-ка соляной кислоты протравить особливо резьбу.
– В керосинчике бы замочил.
– Что ты мне детский совет впариваешь?!
Не желая дальше калить грозу морей, электрически сдался.
– На ключ от кладовки. Отлей в перчатках осторожно. И
помни мою доброту.
Севастьянов шуточку не поддержал. Не до того. Вдруг про-
колется? Уже смекал: чертовски трудно представляться нор-
мальным. Тут и достоверные мелочи надо изображать. Как
только ключ выцыганил, показнО заспешил, будто по делу.
Помимо главной нужности, требовался стакан. Дебютным
за жизнь криминалом спёр его в портомойке комсоставской
посуды.
«Теперь бы сыскать в каюте завалящий пакет. Нет, не то на
очереди. Надо пойти проверить порученную матросам ош-
крабку на корме».
Образцово исполнив боцманский долг, вернулся к лично-
му дельцу. В опрятно прибранной каютке он не позволил себе
расслабиться. Кое-чего в наборе усложнил: тонкий стакан
обернул самодельной пропиленовой мочалкой, прежде чем
сунуть в пакет.
Очутившись в электрокладовой, сколько раз подсмотрен-
ным действом при помощи груши с длинной стеклянной
трубкой наполнил стакан на три четверти. Сунул его с предо-
сторожностями в пакет и всё другое отчётливо проделал. У
себя же принялся за самое трудное, то есть написание письма.
К большому удивлению, строчки рождались легко и с ними
по наитию лепились знаки-запятАки. При каждом удачном
изложении мысли Севастьянов оглядывался. Не стоит ли кто
за спиной, шепотом подсказывая ему? Плохо разборчивый
подчерк разгонисто заполнил страницу. Едва-едва втиснулась
роспись и дата.
Сей результат несвойственного труда заставил пустить в
душу сомнение. «Так ли уж я болен? Взять и порвать мараку-
ли. А пакет в иллюминатор». Но тот, кого высматривал, мигом
проник в мысли и участливейше подтвердил: «Болен ты, Гена.
Палёно болен! Не тяни резину. Задумал, так это того – давай!».
Что подсказчик себе сам, никакого сомнения. Слишком все
словечки, даже интонации были его. Про великого копииста
в атеистическом бедламе, разумеется, «ударник комтруда» не
слыхивал.
Минуту посидел, цепенея, просто так. Не упустил ли чего?
Но всё, пришедшее на ум, было о работах матросов назавтра.
Выходит, к нему уже не относилось. ЛадЫ, значит.
Севастьянов помрачнел и стал раздеваться, сознательно
облегчая чей-то неприятный труд. Затем на стол выложил в
строгом порядке ключи от своих кладовок, доверенный ключ,
всё объясняющую бумагу. Почти подгоняя себя, вытащил и
поставил удобно стакан. «Эка польза, когда качки нет» – по-
думал как о чём-то способствующем. С забытым, казалось,
чувством молодости взялся за стеклянный, наполненный
жидким ужасом предмет. «Выдохни и залпом, будя спирт» –
всплыла подсказка.
Матёрый боцман согласительно мотнул седой головушкой.
Включив волю за пределом естества, втянул кислоту до донца.
Без паузы, какой-то бешеный когтистый зверь стал разрывать
Севастьянова изнутри. Дикая боль изгнала остаток выдержки. Он
заметался по каюте, опрокидывая и круша, что попадалось.
Только крик не выталкивался из сожжённой напрочь глотки.
Непонятная шумная возня за тонкой каютной перебороч-
кой привлекла всех по матросскому коридору. Несчастье с
драконом стало моментальной новостью, требующей атас-
ных мер. Взволнованный, как никогда, капитан изменил курс.
До ближайшего норвежского порта четыре часа хода. Успе-
ем, не успеем – вопрос не торчал. Пока старались по крайно-
сти что-то сделать для Севастьянова. Единственное доступное
им средство из концентрированного молока оказалось беспо-
лезным. Он не мог глотать. С губ срывались лишь хрипы, в
бессилии быть понятными. Приметно выцветшие глаза кроме
страдательного удивления ничего не выражали. Всем хлопо-
тавшим возле него сделалось не по себе.
Изуверский яд, растворившись в крови, выжигал мозг не-
счастного, а с ним память, сознание. Выжег и сигналы адской
боли. Севастьянов стих, поджался, как в утробе матери. Му-
ченическая слеза проделала коротенькую дорожку. И не стало
человека, давшего себя провести.
В предсмертной записке тушевалось оправдание поступка
задним числом. Эти гладко написанные «не могу», «не хочу»,
«простите» убеждали в обратном. Точно в подстрочнике про-
ступали колкие слова. Блажь. Чушь. Дичь.
Немилосердно к памяти когда-то тебя родившей матери.
Даже если болен, выбивает разум – всё равно терпи. Сама
природа избавит. Не ведись лукавым на шкертике коварной
душевности». Работа у него такая: в доску своим казаться.
Ещё вопросительная мысль проступала: «Где тот предел
жизни на морях? Каковой переплели, навроде шершавой ма-
нилой, судовые труды, шторма, тревоги, монашеские койки,
тысячи казённых отрицаний себя». Не ступить за ту грань –
волен каждый. А общим безоколичным правилом для многих:
задержишься на флоте – считай, здоровья нет.