Выкидыш

Та весна закончилась для меня ужасно.
– Видите ли, – сказала наш классный руководитель Анна Петровна моей маме –  если Алёша не сдаст норматив по чтению и не напишет диктант хотя бы на три, школа не будет иметь возможность перевести его в третий класс.
– Да как же, – мать выдохнула и сотряслась всем своим тощим телом.
– Голубушка, – снизошла Анна Петровна из-под своих очков – не волнуйтесь вы так, пусть занимается и в августе школа примет у него экзамен.
Всю обратную дорогу из школы домой, мать рыдала, а когда останавливалась, давала мне подзатыльник. Дома отец тоже хмурый как туча, выслушав мать, подозвал меня к себе. И я уже мысленно подготовился получить ремнём, но он молча открыл буфет и достал оттуда путёвку в пионерский лагерь,
– Вот видишь? –  спросил он
– Угу – ответил я
– Раз у тебя экзамен, то ты не сможешь поехать в августе отдыхать.
 Папа молча порвал ее на маленькие кусочки. Определённо лето пропало! Только папина собака Найда, переваливаясь с боку на бок, подошла ко мне и тихонько лизнула в ладонь. У неё лето тоже не задалось, скоро начнётся сезон, а у неё вот-вот должны появиться щенки.

 Мы жили в Замоскворечье. В большой коммунальной квартире нам выделили  двадцати метровую комнату. Помимо нас в квартире проживал молодой бухгалтер дядя Гриша, он, как и мы занимал одну комнату, только маленькую, с крохотным окошком под самым потолком. За углом у туалета жила Светлана Аркадьевна костюмерша из театра, а ещё две смежные принадлежали семье Каморниковых. Последние часто становились предметом обсуждений моих родителей. Дело в том, что Каморников был много старше своей жены. Он пошёл на фронт добровольцем, сразу после окончания архитектурного института. Дома у него оставались мать с отцом, сестрёнка и невеста. Случилось так что Андрей Петрович провоевав четыре года не получил даже легкого ранения или контузии, а все его близкие погибли разом - осенью сорок первого от бомбёжки. После Победы он, долгое время мотался по Союзу, строители нужны были везде, города лежали в руинах. Он работал как каторжный и, не имея своего угла, возводил величественные дома из розового туфа и золотого песчаника для рабочего класса. Начальство посылало на Север, там тоже кипела жизнь. Проработав так десять лет, он вернулся в Москву директором строительного комбината, получил звание героя социалистического труда и две комнаты в нашей коммунальной квартире.

 Он, наверное, так и прожил бы один, если бы не поехал позапрошлой весной отдохнуть в санаторий, где случилось знакомство с молодой девушкой-подавальщицей.В её сильной, нетерпеливой, молодой красоте, в той пышной весне, которая неожиданно его окружила, была словно сама жизнь, и она кричала ему: «Живи! Живи! Ты вернулся победителем со страшной войны! Ты человек! Ты должен любить, ты должен бросить зерно в землю, которую спас!». Они поженились уже летом, и Полина со своими корзинками и узелками переехала из колхоза «Заветы Ильича» в нашу квартиру. Она была младше моей мамы, уж не помню на сколько, и удивительно, необыкновенно красива, той сильной крестьянской красотой, какая  уже тогда была в диковинку  в столице. Однако Полю не жаловали, несмотря на её старание всем угодить. В её любовь к Андрею Петровичу никто особо не верил. Ни девушки, ни женщины не хотели с ней дружить, опасаясь такой красавицы. А Андрея Петровича наоборот все уважали, ведь он строил дома, в которых давали квартиры. С ним раскланивались, приглашали выпить пива, он никогда не отказывал, всегда сообщал последние новости и давал дельные советы. Соседские бабы частенько гадали, есть ли у Полины «кто», и какой её «интерес». Из этих разговоров я узнал, что «интерес» у Полины большой - муж в следующем году должен был получить отдельную квартиру в новом доме. «Вот –  почти каждый вечер тихонько начинала мать – я в две смены работаю, да полы в гаражах мою, тебя по полгода из-за вахты не вижу, лишь бы на кооператив скорее накопить, а эта сука нигде не работает, а быстрее и лучше нас устроится».  «Спи» –  недовольно ворчал в ответ отец.
 
  Ко мне Андрей Петрович относился с теплотой, а последние полгода особенно. Частенько подзывал меня к себе, угощал конфетами, показывал альбом с марками и модель парусника, которая стояла в его кабинете на шкафу. Неуклюже гладя меня по голове, он, словно удивляясь своим словам, говорил:
  – Ты знаешь, а ведь у меня тоже скоро будет сынок, я ведь уже и не надеялся, а вот будет!
  Мне становилось неловко от его нежности, и я спешил рассовать все конфеты по карманам и удрать во двор. «Вот -  стала добавлять мать к своим ежевечерним вздохам- нагуляла сука» «Спи» -  ворчал отец. Отец уже года три ездил на Севера. Он работал там с начала лета и до поздней осени, а обратно привозил гостинцы, тёплую зимнюю одежду и много денег в пачках, которые они, с матерью предварительно пересчитав и повздыхав над ними, несли в Сберкассу.  Зимой отец вместе с Найдой ездили по охот хозяйствам, где они снова забивали деньгу. Мать работала на заводе в две смены, а по выходным мыла гаражи в Мосстройтрансе. Деньги, которые она зарабатывала на заводе, и которые отец привозил с охот хозяйств, тоже отправлялись на книжку, а на полотёрные мы и жили вчетвером. Родители строили кооператив, первый взнос был уплачен, и нужно было до следующего лета в обязательном порядке внести всю сумму. В мае мать ушла из Мосстройтранса и каждые выходные стала уезжать в деревню, собирала первую зелень, сморчки, берёзовый сок и в воскресенье вечером продавала сей нехитрый товар на рынке. Я редко видел родителей, и всё время проводил во дворе.

 В тот год отец уехал сразу как ощенилась Найда. Дядя Гриша получил отпуск и собирался ехать к матери на Дальний Восток. Светлана Аркадьевна порхала по местам общего пользования и все время что-то напевала, её радость тоже не трудно было понять, ведь она вместе с театром ехала на гастроли в страны соц. лагеря. Мать прикидывала, где в этом году будет больше ягод и где её выгода. Каморниковых я тоже видел редко, Андрея Петровича вызвали в Мурманск для консультации, а округлившаяся Полина почти не выходила из комнат. Наша огромная квартира, да что квартира, весь наш двор опустел. Мои дворовые товарищи разъезжались один за другим кто в пионерский лагерь, кто в деревню. Особую обиду мне принесла одна встреча. Юрка Светлов, в общем-то, не плохой парень, встретив меня как-то на лестнице спросил:
– Знаешь, куда я поеду? Нет? Помнишь моё сочинение? Нет? Юра округлил глаза- «Детство Ленина»! Это-то ты должен знать. Так вот оно заняло второе место по Москве, а мне дали путёвку в Артек на Чёрное море.
– Да-а – протянул я и, чтобы не потерять лицо, добавил – а у нас Найда принесла пять щенков.
– Хм – презрительно хмыкнул Юрка и убежал.
 Самым несчастным человеком, я вернулся в квартиру, и уже хотел было открыть нашу дверь, как вдруг из коридора услышал голос костюмерши, она с кем-то говорила по телефону:
 – А я тебе говорю, Полинка хочет скинуть, точно тебе говорю! Что? Нет, ей нет ещё двадцати? Откуда я знаю, где он её нашёл? Знаю только родители её где-то под Торжком? Да, да в колхозе, ты представляешь в колхозе! Ха-ха-ха! Что? В высотке, в высотке ему квартиру дают! Не знаю, не хочет, ребёнок пелёнки, не знаю. С абортом она дура не успела, теперь скинуть хочет, только мужа боится. Да-а боится, что выгонит, а как переедут она сама на развод подаст. Сама посуди, с такой квартирой в центре она себе по моложе найдёт, зачем ей довесок. Да! пока он в командировке! Ладно, я побегу. Да! Завтра уезжаем, завтра. Да в Польшу, да! Ну пока, целую тебя!
 Из этого разговора я не понял ровным счётом, ничего. Ни того, что именно хочет скинуть Полина и почему она боится такого доброго Андрей Петровича. Я зашёл к себе. Достал из буфета обед поел сам, покормил голодную Найду. Она теперь всё время пестовала своих щенков, не отходя от них ни на шаг, выбегая только утром по нужде во двор. Её еда и уборка за всем выводком легла на мои плечи. Но, я не тяготился этим, друзья и соседи разъезжались, поневоле сядешь за уроки, а тут хоть какая-то забота. Андрей Петрович перед отъездом подарил мне книгу «Арабские сказки», а в ней были огромные во всю страницу картинки. Сначала я только разглядывал их, но скоро любопытство взяло вверх, и я не заметил, как стал читать.
В пятницу выдался погожий денёк, и я решил не сидеть дома, а сбегать на Москва-реку набрать камыша для стрел. Я быстро спускался по лестнице, как вдруг дорогу мне преградила, тощая как скелет бабка. Несмотря на свою худобу, она занимала весь пролёт, одной рукой держась за перила, а другой за стену. Мне бросились в глаза её руки – тонкие костлявые, с огромными паучьими кистями. Её красные пальцы были узловаты и необыкновенно длинны. «Вот так ведьма» – промелькнуло у меня в голове.
 – К Каморниковым куда? – спросила она, зачем-то протянув ко мне руку.
 – Это здесь – я показал на дверь нашей квартиры и уточнил – два звонка.
 – Спасибо милый, спасибо –  неожиданно любезно поблагодарила она.
Я выбежал во двор, и припустил к Москва-реке. Солнце, ещё не начало припекать, дул приятный ветерок, я бежал и мечтал о новых стрелах. Как вдруг вспомнил: «Ножик! Вот балда! Забыл ножик!». Притормозив так, что чуть было, не порвал свои сандалии, я развернулся и поспешил обратно. Пулей взлетел вверх по лестнице, открыл дверь в квартиру, прошёл в комнату, взял из серванта свою любимую «Белочку», и направился к двери, как вдруг в квартире раздался страшный вопль: «Оох тяжко». Я вышел в коридор, кричала явно Полина, дверь в её комнату была приоткрыта. От страха я весь взмок. Крепче сжав ножик, я на цыпочках подкрался к её двери. Но что там? Я тихонько приоткрыл дверь, на моё счастье рядом стоял стол, покрытый длинной скатертью. Я юркнул вниз и затаился. «Не могууу» – кричала Полина. «Давай, давай ещё немного» – узнал я ведьмин голос. Я не видел ничего, что происходило. Зачем? Зачем я вернулся? Зачем я вообще влез под этот стол?  Мои ноги стали ватными, и я не мог сдвинуться с места, а в квартире никого, и эта страшная бабка, она, наверное, убивает Полину, а когда убьёт, пойдет шарить по углам, найдёт и убьёт меня! Вдруг снова какой-то звериный крик и звук, будто мокрую тряпку бросили в таз, я не успел выдохнуть, как этот таз сунули под стол. Меня прошиб холодный пот, в тазу лежал огромный кровавый вонючий кусок мяса и ещё что-то. «Чего орёшь? – донёсся откуда-то издалека ведьмин голос- Заткнись!Послед не весь вышел!». Я набрался храбрости и получше разглядел то, что было в тазу. Да, это же маленький человечек! Да, он шевелит ручкой! Скорее бежать отсюда! А как же он? Ведьма непременно сожрёт его! Не понимая, всё до конца, я взял его из таза. Из живота у него тянулась тёмно-фиолетовая змея, она поднималась к голове, туго обвивала шею и тянулась дальше к рваному куску мяса. В секунду я достал ножик и отсёк её, освободив шею малыша. В кармане чудом оказался   большой отцовский носовой платок, быстро завернув в него кроху, я, не помня себя от страха, на четвереньках выскользнул в коридор и мигом очутился в своей комнате. Ещё секунда и я заперся на ключ. Ох, теперь можно перевести дух. Присутствие собаки успокоило меня, даже если ведьма каким-то образом залезет к нам в комнату, Найда не даст меня в обиду, не зря отец брал её на медведя. Я вздохнул, сел на диван и стал разглядывать маленького человечка. Он был не то синий, не то фиолетовый и весь в каких-то липких подтёках. Он шевелил ручками и ножками, но не кричал, а как бы тихонько скулил. Этот скулёж заинтересовал Найду, и она, оставив спящих щенков, подошла посмотреть и понюхать.
– Вот – я показал ей человечка – Что делать-то теперь?
Найда поглядела на меня, так как будто сочувствовала моему скудоумию, и начала спокойно и основательно вылизывать кроху своим шершавым языком. Я положил его на кровать, и поворачивал, чтобы Найде было удобно это делать. Мы так увлеклись, что когда, за дверью раздалось  звериное: « Гдееее?» чуть не упали с кровати. Я совсем забыл о ведьме, а ведь она всё ещё была в квартире. В коридоре послышались шаги и беготня. Я затаился, и неотрывно глядел на дверь, как вдруг ручка зашевелилась.
– РРРР – откуда-то из живота зарычала Найда.
– Ах сука! –  раздалось за дверью.
– Дура! Дура! Входная-то открыта!
Ведь верно, я так торопился за ножом, что не закрыл входную дверь.
– Дура!
– Дрянь! – ругались за дверью – Что делать-то теперь?
 Найда продолжала вылизывать кроху, и её презрительное спокойствие передалось мне. В комоде я нашёл какие-то тряпки и марлю, кое-как обтёр и завернул в них малыша. Он тихо-тихо поскуливал и как будто что-то искал. Следует признать, что у Найды ума было по-более моего, она легла на бок и подняла лапы, показывая мне свои мохнатые соски, тут-то и я догадался, что ребёнок голоден. Кое-как я устроил его поближе к собачьему брюху, приоткрыл пальцем рот, и попытался засунуть ему сосок. Увы, это не получилось, тогда выдавил ему в рот несколько капель. Крохе как будто понравилось. Я стал подкладывать его и так, и этак, выдавливая по чуть-чуть из каждой груди. Всё это время моя милая псина лежала на боку, подняв лапы и вздыхала. К счастью, малышу удалось поесть, перед тем как заворочались щенки. Собака вздохнула и пошла кормить своё потомство.  Малыш заснул на родительской кровати, а я задумался. Крохе ведь нужно место, где ему спать? Я открыл буфет и внизу увидел большую прохудившуюся корзину, мать уже давно не брала её с собой, а отнести в починку, не было времени.  В сундучке с бабушкиным приданым, я нашёл жесткую подушку для плетения кружев, а вместо простыни и одеяла взял наволочку. Получилось здорово: и красиво, и чисто. Я с гордостью положил туда спящего малыша и поставил корзинку на нижнюю полку  буфета. Он был старинный резной, и малышу не было там душно. Не решаясь, выйти в коридор я, чтобы немного успокоиться, сел читать, а часа через три снова  услышал знакомый скулёж. На этот раз кормление прошло удачнее, каким то чудом  кроха ухватил собачий сосок и тянул из него минут пятнадцать. За всё это время ни я, который поддерживал его, ни Найда, не смели пошевелиться. После того как он сытый отчмокнулся от собачьей груди, я убрал его в шкаф, справил малую нужду в горшок с фикусом и снова хотел сесть за чтение. Но, увы, буквы прыгали у меня перед глазами, я не мог сосредоточиться и чувствовал непреодолимую усталость. Я прилег на кровать, чтобы немного вздремнуть, закрыл глаза и провалился в глубокий сон до самого утра. Что происходило в тот вечер и в ту ночь в квартире навсегда осталось для меня тайной.
 Проснулся я рано, но мамы уже не было в комнате, она, как и во всякую субботу уехала засветло в деревню. На столе был завтрак, а рядом в кастрюльке обед и ужин. Найда, обеспокоенная скулежом из буфета, разбудила меня. Я достал корзинку, но что это. Вместо вчерашней белоснежной красоты и наволочка, и подушка были залиты чем-то желтым и вонючим. «Он обосрался» - понял я – «вот балбес, надо ж проситься!». Я вздохнул и подсунул собаке малыша, всё то время пока я пытался засунуть ему в рот сосок, пока он ел, мы вдыхали аромат его ночного приключения. Когда же малыш заснул, я понял, что вдыхать это я больше не в состоянии и необходимо всё прибрать. Устроив спящую кроху на родительской кровати, я приложил ухо к двери. На моё счастье дядя Гриша ещё не уехал, и что-то напевал на кухне. Собрав всё своё мужество, я повернул ключ и вышел в коридор.
 – Салют Лёшка! – дядя Гриша жарил яичницу – фу что за вонь!
 – Так щенки дядя Гриша.
 – Иди, скорее, промой всё в туалете, пока Полина не проснулась.
«А, значит она дома, но спит» – понял я.
Дважды я себя просить не заставил и через пятнадцать минут с выстиранной наволочкой и более-менее чистой подушкой вернулся к себе. Но что это! Не может быть! он снова обосрался, и на этот раз на маминой и папиной кровати.  К счастью, он лежал на плотном покрывале, я подтёр его влажной только что выстиранной наволочкой, и устроив теперь уже на своей кровати, пригрозил:
–Ну, гляди! – но маленький человечек крепко спал.
А я два последующих часа смывал следы его преступления, грел утюг, сушил покрывало и бельё, таскал еду и воду Найде, совершенно забыл про свой завтрак и к десяти часам был абсолютно без сил. Только я присел, опять проснулся кроха, и начал робко, как бы извиняясь, вздыхать. Но Найда кормила свой выводок, и свободного места у её груди не было. В собачьей миске оставалось немного воды, я смочил носовой платок и сунул его краешек малышу в рот. Ждать обеда пришлось часа два, собака сама знала время. И, когда, наконец, у неё снова появилось молоко, малыш с голодухи вытянул из трёх  сосков, а после надул мне на штаны.
 – Нет, пацан, так не пойдёт! Слушай, а пацан ли ты? – удивительно, но за всей суматохой я как-то забыл это уточнить. Я развернул все тряпочки и, убедившись, что кроха – пацан, успокоился и даже проникся к нему симпатией. «Нужно разжиться для него такой же клеёнкой, как у щенков» –  решил я. Устроив его на своей кровати, я вышел из комнаты, закрыл на ключ дверь и направился в дворницкую, размышляя по дороге, что бы такое правдоподобное соврать дворнику. Но как назло ничего не придумывалось.
 – Здравствуйте Иван Николаевич – вежливо и с почтением сказал я.
 – И тебе не хворать, – дворник был занят делом.
 – Не дадите ли Вы мне кусочек клеёнки?
 – Я же матери твоей в прошлый четверг отрезал? Разорвали что ль уже?
 – Угу
Иван Николаевич пристально посмотрел на меня, вздохнул и принёс из подсобки, уже отрезанный кусочек.
 – На! –  и подумав, добавил –  Обормот.
С куском клеёнки, я взлетел наверх и уже в квартире столкнулся с Полиной. Бледная, она шла по коридору, держась одной рукой за стену, а другой за обвислый живот. И если раньше от неё пахло духами, то теперь мне почудился как будто запах тухлого мяса.
–  Алёшенька –  от её сладкого голоса я похолодел – ты гулял?
–  Да тетя Поля –  как можно развязнее ответил я.
–  А вчера?
–  И вчера, чего летом дома сидеть !
–  Так вчера же был дождь!
–  Разве? На Москва-реке палило, будь здоров!
«Хитра ты, да я хитрее» – мелькнуло у  меня в голове.
– А это у тебя что?
– Для щенков, гадят же! – сказал я, и хотел было пройти к себе, но Полина преградила мне путь.
– Я их ещё не видела–  сказала она– можно посмотреть?
– Нет, Найда не подпустит! – и в подтверждение моих слов из-за двери послышалось рычание. Полина развернулась, а я прошёл к себе. Малыш спал, щенки тоже. Собрав корзинку, я устроил в ней малыша и убрал в шкаф. До вечера я не выходил из комнаты. Я слышал, как уехал на вокзал дядя Гриша, как вечером приезжала скорая и забрала Полину в больницу. Квартира опустела. Мне стало спокойнее, я немного почитал, поел, сделал упражнения и стал возиться с щенками. И вдруг обратил внимание, что их пупки обработаны зелёнкой. «И моему нужно намазать» –  смекнул я и когда он проснулся я помыл его в раковине, а после обработал пупок. Во время мытья, он был очень доволен, открывал рот и шевелил ручками-верёвочками, а я очень боялся уронить кроху. Он не кричал, он вообще не имел такой привычки, когда он был голоден, то поскуливал, а когда мокрый просто вздыхал. Ночь прошла спокойно. Мать приехала только в воскресенье вечером. Уставшая, измотанная, но при деньгах, я опять хотел ей всё рассказать, но она взмолилась:
– Сыночек, не могу – на ходу засыпаю, завтра поговорим.
На завтра был понедельник и новая рабочая неделя. Мать оставила мне завтрак и немного денег на обед в столовой. Я проснулся и принялся за ставшие обычными для меня дела, поменял подписанное бельё у щенков и у крохи, искупал и обтёр последнего. Напоил собаку, последнее время она выпивала чуть ли не по ведру в день, а после пристроил всю ораву к ней на завтрак. На этот раз он, вероятно опасаясь бесцеремонности щенков, быстро ухватил сосок и быстро поел.
День пролетел быстро, также, как и следующий, и следующий. Нет, я хотел все рассказать матери, но когда она приходила, я обычно уже спал, а если не спал, то глядя на её измученный вид откладывал разговор. Со временем мне стало казаться, что она итак всё знает. Как-то вечером я пристроил малыша к Найде, на ужин, в этот момент пришла мать, мы поздоровались, она прилегла на кровать, а я продолжил свои труды. Потом она встала, и, не обратив на меня внимания, пошла в ванну, а я уложил своих подопечных спать. Эта обыденность успокоила меня.
 Я чувствовал себя Али-бабой и Синдбадом–мореходом, и это не удивительно. Где? Когда? Кому в десять лет выпадала такая удача. Это даже не пионерский лагерь, не Артек это маленький живой мой собственный человечек.
Мы жили в квартире одни три недели, потом из командировки вернулся Андрей Петрович. А ещё через три дня он привёз из больницы серую похудевшую Полину. Она теперь безвылазно сидела в комнатах, и часто ругалась на мужа. Андрей Петрович, уставший и какой-то прибитый, сбивался с ног, он доставал ей фрукты и конфеты, обеды из столовой, выкупил у соседки с шестого этажа её фамильное кольцо с огромным зелёным камнем. К сожалению, все эти подарки успокаивали Полину на день-два не более, а потом она снова кричала на мужа, обвиняя его в старости, в том, что она скинула мертвого ребёнка и сама чуть не погибла от заражения.  Ко дню рождения муж повёз её в ГУМ, где она выбрала, пожалуй, самую длинную шубу. Несмотря на июль, она вернулась домой в ней, а вечером специально одела для моей мамы.
 У нас тоже приближалось важное событие. Мы стали отлучать щенков от материнской груди. Скоро за ними должны были прийти покупатели, нашу суку, хорошо знали в подмосковных охот хозяйствах. Я радовался, что теперь всё молоко доставалось крохе.  Он уже не был, таким синюшным, поправился, порозовел, но вёл себя по-прежнему тихо.
В один из выходных дней, мать не поехала, как обычно, в деревню. Я покормил малыша, пока она крутилась на кухне, подсунул ему сухую тряпку и уложил опять спать. Мать дала мне завтрак и велела всё съесть. Потом нарезала бутербродов, налила в термос сладкий чай и заговорщицки присела рядом со мной.
– Алёшенька, – сказала она – сегодня придёт хозяин кобеля, мы должны ему одного щенка, и он наверняка захочет взять Чалого, а отец не велел его ни отдавать, ни продавать, поэтому собирайся и иди с ним гулять лучше всего подальше от дома.
– Хорошо – ответил я
Чалый был действительно хорош. Самый крупный в помёте и главный задира, он первым бросил грудь Найды, и вовсю хлебал бульон. У отца на него были свои планы.
Раз мне и Чалому сегодня предстоит прогулка, можно захватить с собой и кроху. Не обращая внимания на мать, которая крутилась у стола, я спокойно достал с нижней полки корзину с спящим малышом, затем взял Чалого за шкирку и молча подсунул под наволочку.
 – Как ты ловко придумал сынок –  похвалила меня мать – ни к чему, что бы его до времени кто-то видел.
 Я взял с собой корзину, сухой паёк и пошёл на улицу. День был солнечный, свернув с пыльных улиц вниз, я очутился у Москва-реки. Здесь уже собирался народ. Мне очень хотелось окунуться, но я боялся оставить без присмотра своих подопечных. Поэтому, что бы ни расстраиваться ушёл с набережной, и устроился под вязами. Малыш спал в корзинке. Напрасно я беспокоился, что шум города помешает ему. Я играл рядом со щенком, восхищаясь его храбростью. Первый день на улице, без мамки, без братьев, но он не скулил, не жался, быстро нашёл какой-то сучок и начал его обдирать. Молодчина!  Чалый был готов вступить в бой с любым жуком, червяком или бабочкой. Без зазрения совести он стащил и слопал колбасу с бутербродов. Я пил чай с белым хлебом, когда, наконец, проснулся малыш.  Он проспал почти шесть часов, и теперь удивленно озирался по сторонам. Тут я снова не растерялся, завернул в носовой платок мякушку белого хлеба, обильно смочил в сладком чае и засунул ему в рот.  Он с удивлением мусолил, но всё же сладкий вкус ему очень понравился, и он начал причмокивать. Потом мы все втроём спустились к реке, где я прополоскал наволочку с желтым пятном и подмыл кроху.  Наступил полдень, мы позагорали, наволочка высохла, и я решил, что теперь можно спокойно возвращаться домой.
  На лестнице я столкнулся с матерью, она спешила в магазин. В её отсутствие я успел покормить, перепеленать маленького и уложить его спать. Вернувшись, мать рассказала, что хозяин кобеля выбрал и забрал себе Морду единственную суку, которую в этот раз принесла Найда. За оставшимися щенками, покупатели должны были прийти завтра. Естественно присутствие Чалого было нежелательно.
– Поэтому погуляйте завтра так же как сегодня.
 Воскресенье прошло, так же, как и суббота.  Мы с Чалым играли, малыш спал почти всё время. По возвращении я застал грустную мать, она удачно расторговалась, но была озабоченна словами одного заводчика.
– Обвинил меня в том, что щенки до сих пор сосут молоко, –  пожаловалась она мне –  а ведь это не так. Он мне говорит: Раз не так, значит, у вашей суки и слово какое-то страшное назвал, если молоко не уйдет, вызывайте ветеринара.  Ох! лишь бы прошло, иначе как я отцу в глаза посмотрю?
 Прошла неделя наступил август. Мать каждый вечер проверяла соски у Найды. Мне всё труднее стало ходить за малышом. Если раньше я удачно сваливал все его кучи и лужи  на щенков, то теперь, когда остался один Чалый, это становилось всё менее похожим на правду. Надо было придумать что-то новое, иначе мать решит, что и Чалый тоже болен.
Постепенно возвращались соседи. Дядя Гриша привёз от матери два ящика разной снеди, а Светлана Аркадьевна – чемодан вещей и много разных баночек.
 Как-то раз, в коридоре я столкнулся с Андреем Петровичем, он был серый, погруженный в свои мысли. Увидев меня, он сказал:
– А Алёшенька, здравствуй, давно тебя не видел, прости у меня нечем тебя угостить.
– Ничего страшного – ответил я и неожиданно добавил – заходите к нам пить чай. Я нес чайник и собирался почитать, пока мои спали.
– Одну минуту, –  задумался Андрей Петрович – мне кажется, у меня есть то, что может тебя порадовать.
 «Странно, –  подумал я –  зачем меня радовать, я ведь не грустный» Пока я расставлял чашки, старик сходил к себе и вернулся с моделью парусника.
– Нравится? Тогда это тебе. – он протянул мне корабль – видишь сынок у меня так и не появился, хотел ему подарить.
– Сынок?
– Да – он вздохнул –  Ну ладно, зачем такой красоте пылиться на шкафу.
И тут я неожиданно понял, что мальчик, который спит в буфете в корзинке – сын Андрей Петровича. Это простая мысль буквально пригвоздила меня к полу. Я взял парусник и стал его рассматривать. Чем дольше я его рассматривал, тем более совестно мне становилось. Мне стало казаться, что я вовсе не Синдбад-мореход, а какой-то мерзкий воришка, стащивший у несчастного старика последний кусок хлеба. Нет, я даже хуже, я последняя скотина. Как я мог так долго и бессовестно пользоваться тем, что мне не принадлежит. Как я мог так обойтись с Андреем Петровичем, который всегда был добр ко мне.
 Весь красный и готовый разревется, я рассказал ему всё. И как к нам приходила ведьма, и как она убила Полину, а потом сама стала ею, и хотела съесть его ребёнка и как мы с Найдой его спрятали.
Он слушал мой сбивчивый рассказ рассеяно, не понимая, о чём я говорю. Но когда я открыл буфет и достал корзинку, он спросил:
– Что это? – и у него затряслись пальцы. –  Нет, не может быть, ведь у меня есть документ.  Документ из больницы. Подожди, что ты мне сейчас рассказывал, я …я не всё понял.
 Я повторил свой рассказ. Пока я говорил, кроха проснулся. Сосед смотрел на него как-то отрешённо.
 – Подожди, - директор комбината засуетился – я должен поговорить с женой.
Он вышел, спотыкаясь, а я, не зная, что теперь делать, по привычке пристроил проснувшегося кроху к собачьим соскам.
 Вскоре из комнат Каморниковых стала доноситься ругань:
 – Я не знаю, откуда он его взял – кричала ведьма-Полина
Через минуту она ворвалась в нашу комнату, на этот раз дверь была открыта, и бросилась к нам. Я сидел на корточках, спиной к двери, и держал кроху у Найдиных сосков. Полина схватила меня за плечи, и резко с силой опрокинула назад. Я с грохотом ударился затылком о паркет. К счастью ребёнок приземлился на мой живот. В следующий миг я увидел Найдины задние лапы. Одним махом она перепрыгнула через нас, лежащих на полу, и вцепилась наклонившейся Полине в лицо, та заорала, и тут кроха, который до этого только поскуливал, неожиданно изверг из себя страшное:
- АААААА
 На крики прибежали соседи, и с трудом оторвали Найду от Полины.  Комната была вся в крови. Я забился в угол, прижимая к себе орущего ребёнка. Полину увели, дядя Гриша вызвал врача а Светлана Аркадьевна увидев у меня на руках невесть откуда взявшегося младенца, сбегала за милицией. И через пятнадцать минут в квартире был чуть ли не весь наш двор. Комната превратилась в гудящий улей, и, если бы не Алексей Семёнович, наш участковый, я бы, наверное, потерял сознание.
 Он быстро взял у меня с рук ребёнка и велел принести соску с водой. Она появилась немедленно после его слов. Затем всех вывел, закрыл дверь на щеколду, налил воды мне, а крохе сунул соску. Подождал, пока я допью, и спокойно стал меня расспрашивать. Я снова рассказал и про ведьму, и про Полину, и про Синдбада-морехода, и про младенца, и про Найду.
Участковый слушал внимательно и ничему не удивлялся. Казалось будто ему каждый день приходилось слышать про ведьм и героев восточных сказок. Потом устроив малыша на кровати, Алексей Семёнович достал бланк.
– Давай уточним с тобой детали, ты помнишь, какого числа приходила эта ведьма?
–  Это было в первый день лета в пятницу. –  ответил я
– Тааак – протянул он и сделал первую запись –  Полину Ивановну отвезли в больницу в ночь с субботы на воскресенье?
–  Да –  подтвердил я.
–  А кто из соседей был в те дни в квартире?
–  Только дядя Гриша, но он уехал в субботу вечером.
–  Так, а мама твоя не знала о ребёнке?
–  Кажется, нет.
–  Кажется, или точно не знала? –  нахмурился Алексей Семёнович
–  Точно не знала, – ответил я и добавил – знала только Найда, она его кормила.
Он задавал мне ещё какие-то вопросы, а я отвечал. Через какое-то время в дверь постучали. Это пришёл ещё один милиционер и доктор педиатр с медсестрой.  Доктор осматривал ребенка, тоже что-то спрашивал, а сестра писала на бланке. Участковый позвал дядю Гришу и Светлану Аркадьевну и попросил их пройти с ним для дачи показаний. А моей матери участковый оставил записку. За Полиной приехала скорая и отвезла её вместе с мужем в больницу. Малыша до выяснения всех обстоятельств забрали в казенный дом, а соседям велели расходиться. Так мы снова остались вдвоём с Найдой. Вечером вернулась мать, она прочитала записку, посмотрела на меня, села на кровать и горько заплакала.
-Это я во всём виновата!- только то и сказала она, поднимая на меня свои зарёванные глаза.
 
 Выяснения обстоятельств длилось до конца августа. Меня и мать вызывали несколько раз в участок, где я повторял всю историю.  Нашли ту страшную ведьму, которая приходила к нам.  Я опознавал её в участке. Наша соседка костюмерша, с присущем ей чувством драмы, отрапортовала обо всех слухах что знала. Её распирало от гордости, когда она пересказывала подробности допроса во дворе соседкам. С её слов, я узнал, что взяли доктора, который дежурил в воскресенье и выдал Полине липовую справку о выкидыше. Дело было почти законченно, а вот отношение ко мне оставалось не определённым. Приближался экзамен в школе, благодаря «Арабским сказкам», я спокойно сдал норматив по чтению и получил тройку за диктант. Но директор и Анна Петровна почему-то не спешили с моими документами.
– Видите ли –  сказала классная моей маме – Ваш сын замешан в таком деле, что может вам лучше перевести его в 54 коррекционную школу.
– В каком таком деле – возмутилась мама – в чём он виноват? в том, что не дал придушить младенца, в том, что заботился о нём?
– Ещё ничего до конца не ясно, по факту он украл новорождённого у матери.
– Даже если и так –  вдруг закричала мама –  это не дает школе права отказать ему в переводе в третий класс!
На обратном пути мы зашли в милицию, мать постучалась к участковому, а мне велела подождать за дверью. Я слышал, как она объясняла Алексею Семёновичу нашу беду. Потом мы с мамой зашли на квартиру к старенькому доктору педиатру, который осматривал и забирал у меня ребёнка. Там мать тоже о чём-то с ним поговорила.
– Нет уж, –  сказала она дома –  пойдёшь вместе со всеми. Из-за этой суки тебе жизнь хотят испортить. Не будет этого!
  Первого сентября, под неодобрительные взгляды директора и классной, я всё же стоял на линейке. После звонка, мы все поднялись в класс, я хотел было сесть на своё место, но Анна Петровна, пересадила меня на последнюю парту. Между мной и ребятами теперь было две линейки пустых парт, и я почувствовал себя на необитаемом острове.
 Начался урок.  Мы стали выводить в тетрадках «Первое сентября. Классная работа», как вдруг в дверь постучали. Сверкая как новенький пятак, в класс вплыл директор. Мы встали.
– Дорогие дети, –  торжественно сказал он –  я должен сделать объявление. Один ваш товарищ отличился этим летом. Можно сказать, совершил подвиг. Проходите, пожалуйста.
И в класс вошёл наш участковый.
– Здравствуйте дети, –  поздоровался Алексей Семёнович – садитесь. Я пришёл к вам сегодня, чтобы от имени советской милиции объявить благодарность ученику 3Б класса Ветрову Алексею, за мужество и смекалку, проявленную при спасении гражданина СССР Каморникова Александра Андреевича.
 Я услышал свою фамилию, но не совсем понял, что происходит и кого я спас.
– Алёшенька –сказал директор –ну что ты сидишь?
Я встал и через весь класс прошёл к доске.
– Товарищ Ветров – торжественно сказал участковый – поздравляю Вас с первым сентября, желаю Вам успехов в учёбе, и хочу объявить Вам благодарность от лица Советской милиции и от себя лично! – с этими словами он вручил мне большую грамоту в золоченой рамке, пожал руку и отдал честь.
– Ещё раз с праздником товарищи, – сказал он классу –  разрешите идти.
 Класс встал, участковый вышел. Я оглядел одноклассников, и собирался уже проследовать на место, но тут прозвенел звонок. На перемене меня окружили с расспросами, а когда снова прозвенел звонок, мои вещи чудесным образом переместились на одну из первых парт.
  Вечером дома тоже произошли интересные события. Пока я был в школе, из Дома малютки Андрей Петрович привёз сына. Он пригласил меня посмотреть, как всё устроил, и какое приданое собрал. Я попросил разрешение взять Найду с собой. Кроха не спал, и похоже, узнал нас и очень обрадовался. Когда я взял его на руки он что-то заворковал, а когда Найда по привычке вылизала ему лицо, широко улыбнулся. Я покормил его из бутылочки, за то время что он пробыл в казённом доме, у Найды пропало молоко, и ей нечем было его угостить. Мы просидели с Андреем Петровичем и Сашей до позднего вечера, директор комбината рассказывал мне про войну, про службу на Севере, а напоследок подарил две книжки, за то лето я неожиданно для себя пристрастился к чтению.
 В середине ноября в квартире объявилась забинтованная Полина. От костюмерши я узнал, что ей сделали четыре операции, одна из которых оказалась крайне неудачной. От её пышной красоты не осталось и следа. Голова была вся в бинтах. Нос как бы съехал на бок, часть щеки отсутствовала, и зубы справа были обнажены. Она пришла с двумя грузчиками, которые полдня вывозили её добро. Муж не препятствовал этому: «Пусть берёт всё что ей нужно» – сказал он нам. В последний раз я видел её в коридоре, в норковой шубе, с забинтованной головой и обнажённым оскалом. После был суд, который, присудил Сашу Андрею Петровичу, не смотря на его возраст. Мы жили все вместе в нашей коммунальной квартире ещё до следующего лета, а сразу после Сашиного дня рождения, его отцу выделили отдельную квартиру в высотке на Котельнической набережной. Мои родители тоже рассчитались за кооператив, и мы переехали на проспект Мира. Много лет мы продолжали созваниваться с нашим бывшим соседом и его сыном. Саша вырос красивым, крепким парнем и, глядя на этого весельчака-балагура, невозможно было представить себе, каким страшным было его рождение и какими необычными были первые месяцы его жизни.