Два могиканина

     Когда с отборным северным людом было всё в порядке,
живали настоящие поморы. «Эка невидаль» – прикинут, раз-
дражаясь. «Куда они на фиг девались со своих берегов Белого
моря?» Однако, где простодушные, не мутные, на вес золота
теперь? То-то.
    Не осталось и свидетелей их земного поприща, исполнив-
шихся судеб. На самобытном Борисе Шергине, пожалуй, по-
вествователи закончились. Только охочих присочинить до сих
пор тьма. Нам, читатель, будет не до потеющих строчкогонов.
Пусть другим вольно наврут с три короба, сплетённых не-
весть подо что.
    Тебе сейчас как бы магнитофонную антик-плёночку по-
ставлю. Достоверный, чёткий капитан дальнего плавания Ко-
ковин, состарившись, наговорил её. Явно не домашним хотел
потрафить в покойном кресле у окна. Сдаётся, давние долги
чести отдал по редкостному, врождённому благородству.
Ну, что? Жму, чуть погодя, на клавишу?
    Сразу за словами архаические ныне образы возникнут, со-
всем иные времена. Судить которые уже глупо, а знать в под-
робностях полезно.
     Нелишне покаяться: не мне первому плёнка попалась. Упо-
добясь стенограмме, выборочно и по понятному соображе-
нию строго дозированная, внесена она родными в трогатель-
ную книжку под названием «Любовь и Вера».
    Решил я, грешный, придать полной записи на слух форму
рассказа с началом и концом, с отступлениями и раздумьями.
К тому же живая речь, даже гладко звучащая, нуждается в со-
всем иной литературной расчёске. Это вроде как в новую ба-
гетную рамку заново достойное облечь. С тех резонов не без
колебаний, признаться, к эдакому приступил.
    Об единственном жалею: не поддаётся передаче обаятельно
мужественный голос Валерия Петровича. Всё ж попытайтесь
представить, что тот звучит.
    «Посчастливилось мне в молодости, 22 лет от роду, быть
старпомом на легендарном стареньком пароходе «Профсоюз».
Капитанил на нём Андрей Александрович Антипин, ис-
товый наш помор. Если уточниться, из древнего Сумского
Посада. (Без натяжки – отчины таковых). Весьма своеобраз-
ный, интересный, со старым поморским выговором. А какой
отменный судоводитель! Замечательные у него водились вы-
ражения. Вопрошал, например: «Ну, каким пОбытом вы живё-
те?» Понимать нужно: каким образом…
    Чего только ни случалось в общении нашем и работе!
Должно авансом, величал меня Петровичем. Сначала серьёз-
но никак не воспринимал. Понятно, слишком казался молод.
Ему же было за шестьдесят. Вот как-то огорошил:
– Петрович, сам-то когда-нибудь швартовался?
– Нет, Андрей Александрович, не доводилось.
– Дак, понимаешь, надо мне в Соломбалу ехать. У меня там
жена, хозяйство, да ещё кой-чего. Тебя бы оставить, чтоб пе-
решёл на левый берег с Красной пристани и обратно.
Не сумняшеся, предлагаю:
– Давайте, Андрей Александрович, попробую.
– Попробуешь?! Дак пароход-то ведь сломашь.
    Стармех Ермолаевич тут подскакивает.
– И-и-и, Андрей Александрович! Да перейдём мы с Петро-
вичем. Зряшно не волнуйся. В случае чего, из машины ему
подскажу.
– Что ты оттудова подскажешь, враль толстопузый!
    Потом остыл малость. Согласился положиться на добрый
исход. С попущения Александровича берусь за ручку теле-
графа самостоятельно. Отвалили благополучно. Забункерова-
лись угольком – возвращаемся обратно. Рулевому, подбавляя
адреналинчика, говорю:
– Ну, смотри, Коля. Вон капитан стоит шпиком на причале.
Переживает, как будем швартоваться.
    Тихонько, аккуратно подошли. Без крика завели продоль-
ные, шпринги. Всё!  Признательно получил я право ходить
по всему порту архангельскому. Теперь, как с рейса явимся,
Александрович, напутствует:
– Занимайся-ка энтими перешвартовками. А я в Солом-
балу поеду. Там у меня жена, хозяйство, всяка разна шту-
ка…
    Удачный генеральный прогон наладил дела. Честное сло-
во – никаких особых происшествий.
    Помимо лет, естественно, здоровьем с капитаном разни-
лись. Сам наконец-то отъелся после войны. Накачался энер-
гией молодости, урывочной дружбы со спортом.
Александрович же приметно сдавал. Желудок, что ль,
побаливал. За обедом, бывало, он из своей тарелки мясо
крепкому комплекцией деду переложит. Голос вдруг подве-
дёт – дрогнет от предчувствия, что ухайдакают в больнице
«Семашко».*
– На, ешь, Ермолаевич.
    Обыкновенно оленину трескали, раз в Индиге и Пёше регу-
лярно отмечались. Про то сказ отдельный.
    Встречали нас тамошние ненцы, словно возвратившихся с
того света купцов. Скоренько на карбасе вёсельном подгребут
с собственным товарцем. Первыми и в торг вступают.
– Мясца олешка надо-о?! Морошки?! Селёдки?!
    Обоюдный интерес неистребимо живуч при всякой власти.
– Да как не надо-о!!!
    У нас Ермолаевич заправлял по этой части. Владел личным
безменом в фунтах с подрисованными килограммами. Важно
подцепит его на штаге возле бункера. Они, значит, тушу оленя
вытащат. Дед подвесит её как-то там, подтряхнёт. Мину скро-
ит недовольную:
– Это чего привезли? Что за зайцев-то опять навезли? Этот
ничего-то не весит. Тридцать кэгэ всего.
    Ненцы стоят, смотрят, смотрят.
– Почему тридцать-то?
– Так это весы ведь. Подходите, гляньте.
– Да? Ну ладно.
    Видать, в голове лишь прикидывают, сколько спирта купят.
И всё-то у них три рубля. Морошка – три рубля. Оленина –
три рубля. Селёдка – три. Совсем не мыслили цен по-другому.
Три на тридцать хорошо множилось, ещё проще делилось.
Было видно: стороны сделкой довольны.
    Пробовал один на один урезонить Ермолаевича. Стесни-
тельно, мол. Обманываешь местное население. Но с деда как с
новоземельского и со всякого гуся вода.
– Не твоё дело. Безмен у меня царёв. Знашь, какой точный?
– Ну, уж таки «точный»?!
– По крайней мере жалостный. Берегёт детей природы от
лишка спиртяги. Сущего яда в натуре. Уразумел?
    Помню, в Несь заходили. Раз в год пароход туда жаловал в
июле месяце. Потому как мелко там. Речка архисложная. Лоц-
мана и в помине нет. Три мужика местных приезжало. Один
залезал на верхний мостик. Двое расходились по крыльям. И
все они пытались подсказывать капитану, как править даль-
ше. Кто сверху, кричит:
– Право! Право! Право!
    Мужик на левом орёт:
– Левей надоть, левей!
    На противоположном крыле:
– Правей чуть! Правей коси!
    В конце концов гиблые места минуем. На виду Неси «стоп»
в машину. Споро привязываемся к «мертвякам». Разгрузка
прямо на скудный травкою луг. При отливе пляжно обсыхаем.
С виду полная жуть для парохода. Да благо, судно плоскодон-
ное, динамка паровая, «обратка»* пущена по-хитрому. Знай,
полеживай и храни достоинство.
    Следующим летом вновь туда отправились. Александро-
вич меня по-срочному на мостик вызывает.
– Петрович! Ну-ка, ты подивись. Смотри, что делает-то
стармех. Взял себе сопровождающего и вместе пьют винище.
А бочка-то соблазная стоит в третьем трюме. Лючину с него
черти снимают и шкодят там. Это что будет?! Под суд же всех
нас отдадут. Прекрати скверное дело. Поставь туда немедля
вахтенного.
    Снарядил я моряка. Мало ко мне Ермолаевич бежит.
– Петрович, дай ты нам хоть одну трёхлитровую баночку
нацедить.
– Ладно, Ермолаевич, но смотри. В последний раз, больше
ни-ни.
    Ушлые изобразили послушание… до задуманного хода ко-
нём. Сподобились удачно двадцать два несчастья не задеть.
Отшвартовались. На луг даже кто мал и стар высыпали до
единого. Собаки и те к общей радости лаем подключились.
Непросыхающий сопроводитель речь толкает:
– Мужики! Давай-ка мы перед тем, как начать выгрузку
винца попьём. Весь на нервах, не спавши, не евши привёз вам
пару двухсотлитровых бочек захмелиться.
    Польщённые очевидной заботой, грубым многоголосьем с
перекатами:
– Ура-а-а-а!!!
    Кэп будто бунт на борту почуял:
– Петрович! Это ж пьянь кака будет! Сколь мы здеся тогда
проторчим?!
– Сейчас, – ответствую, – попытаюсь.
    Какое там! Ничего не смогли поделать. Напились косма-
тые, бородатые. Комары им все рожи искусали. Не дожида-
ясь похмелья, принялись дружным скопом за работу. Вскоре
луг смахивал от раскиданных товаров на дикую бражную яр-
марку. А мы с приливом и прощевальным гудком рискованно
тронулись восвояси.

     К зиме заведённым порядком встаём на «Красную кузницу».
Невдолгих серьёзные морозы власть свою утвердили. При-
рода пока перебарывала безумие, почему-то именовавшееся
техническим прогрессом. Патриархально стояли ещё бес-
крайные леса, текли полноводные реки. Ни в чью головушку
не приходила мысль о том, что всё обернётся по-иному.
Север – на то и север. Неприлично красил носы, знобил под
пальтухами на довоенном ватине. В ларьках для сугрева ледя-
ная водка.
    Самая крутизна, по справедливости, возносилась к бабам.
Пополощи-ка бельишко в проруби, стоя на коленках?! Стерпи
боль, выворачивающую от студёной воды суставчики ручек.
Тащи из последних силёнок санки с тяжеленной корзинищей
до Костромского, а то и Обводного.
    Александрович переобувался в солидные настоящие пимы.
На вверенное ему судно прибывал эдак часов в девять. От Су-
хого дока видать – кэп(!) шествует. Пока по «кузне» идёт, всё
приглядывал: где что худо лежит. Понравившееся, не разду-
мывая, подбирал. Ещё бы не так! Кругом соблазнительно ва-
лялось ничейное родовым признаком соцреализма.
    Подойдёт к трапу и первым вахтенного матроса напрягает:
– Ну-ка мне стармеха позови.
    Дед выходит с готовым возгласом:
– У-у, Андрей Александрович, кормилец ты наш, здрав-
ствуй!
– Здравствуй, здравствуй, Ермолаевич. Бардак! Каков бар-
дак! Нет порядка-то на энтом заводе. Вона сколь я вам гаек,
херовин да болтов насобирал. Чего там только не валяется!
На. Держи. Тебе ведь, знамо, пригодится.
    Ермолаевич кланяется.
– Ой, Андрей Александрович, спасибо тебе, голубчик.
Сколько ты тут хорошего-то принёс.
    Довольный подбиратель добра, околотивши от снега пимы,
удалялся к себе. Подождёт дед маленько, затем кричит в ма-
шину.
– Ибрагим!
    Высовывается маслопупый.* На нём доходная майка неким
машинёрско-котельным форсом. Теперь командует Ермолае-
вич:
– Капитан опять… принёс. Выкинь эту дрянь куды подаль-
ше.
    Назавтра приснопамятная картина повторялась в точно-
сти. Однажды поутру лично я Александровичу понадобился.
– Петрович, усмотрел сейчас ничейную грузовую стрелу.
Тащите её на судно. Поставим заместо деревянной.
    Пробую отговориться:
– Но, Андрей Александрович, это чья-нибудь, наверняка.
– Нету здесь хозяина. Понял! Ничья это стрела. Забирайте. 
Поставим себе.
– Воля ваша, скоммуниздим.
    Пошли с матросами. Приволокли её, приладили. Действи-
тельно, никакого хозяина не нашлось. Так наш старинушка
«англичанин» обзавёлся железной стрелой.

     Оригинальнейший человек изумлял до конца совместных
плаваний. Как-то на карте курс проложил. Испытующе воз-
рился на меня.
– Петрович, ну-кось погляди, каков я курс задал. Ловко ль
проходит?
    Посмотрел я на скрытый подвох. Деликатно начинаю с его
любимого вступительного словца.
– Дак, Андрей Александрович, он через двухметровку про-
легает.
– Это где? У Кедовок, что ль?
– У Кедовок.
– Э-да, ни хера. У Кедовок на полной воде и так проскочим. 
А на убылой чуть днищем стуканём. Грунт-то песок. Пройдём
всё едино. Нет, не буду курс переиначивать. Еврейно менять
шило на мыло. А что узрел – молодец!
     В чём уверился Александрович, обязательно то соблюдёт.
Опытом жил, никогда его не подводящим. Многое чего и от
предков взял, что пришли в бытность новгородской Марфы-
посадницы на беломорские берега. Обжили их, холодным
морюшком научились кормиться. По сути – у северного края
державы стояли авант-постами.
   Длинен список родов Антипиных, Полежаевых, Батуриных,
Вешняковых, Двининых…. Не характеры  – загадочные базальтовые
каменья Ветреного пояса вдоль Поморского побережья от
Нюхчи до Онеги.
     Вспоминал Александрович отчёркнутое роковой русской
чертой всегда осторожным подбором слов. Опасных сравне-
ний с текущим умно избегал. Как никак, оголтелая сталинщина
на закваске местных идиотов. Пресловутые «воронки серого
дома» жаждали подкатить очередного выявленного врага наро-
да. Забавным лишь иногда благодушно делился. Вроде такого
случая.
    На парусной частной шхуне хаживал мальчишкой в роли
зуйка. Ещё русско-японская война не стряслась. Кондовая
православная Русь со своим пониманием порядка сверху до-
низу. И на той часто заливаемой палубе иначе быть не могло.
    «Раз шкипер послал меня за чаем с кулебяками. Помимо ис-
полненного простого дела, спрос:
– Это что у тебя тарелка худо-то вымыта? Ну-ка, обратно
иди. Вымой, как след мыть!
    Обиделся я. Вышел. Возле фальшборта расстегнул ширин-
ку. Поводил шишкой по тарелке. Принёс обратно.
– Вот всё вам, пожалуйста.
– Теперь доволен. Ступай».

    При спуске на воду окрестили пароход именем «Руно». Тем
самым намекнули на ценность приобретения. Достойное на-
звание чумные красные замазали. В своём хамском духе по-
литичное приискали: «Профсоюз». За многие годы к оному
привыкли. Перестали несообразность замечать.
    Верой и правдой отходил беломорский старинушка шесть-
десят один год. Обсыхал, всплывал, далее проведывал рыбац-
кие сёла, становища. Никому только нужнейшую вахту сдать
не смог. В пароходстве тупо кичились. Дескать, сами с усами.
Закажем в КБ лучше прежнего.
    Затейников, бахвалов постигла конфузная срамота. Аппа-
рели* и выдвигающие транспортёры «Вавчуги» и её близнеца
дурковали, находясь в вечной поломке.
Метнуться и скопировать паровую легенду, увы, поздняк.
Причинные связи расходились к разным временам ножни-
цами.
    Так родные чертежи судоверфи «Scott & Co», при отнятии
судна, из хозяйского шкафа выбросили. Не без пользы про-
двинутые товарищи пустили их на растопку.
    А отходивши две жизни, раскромсан перед родинами су-
пер-детищ «кузницы». Словом, очень похоже на то, когда не
добегают до уборной.
    К началу семидесятых «порезали» и товаропассажирские
«Мудьюг», «Карелию», ходивших к тем же берегам. Вестимо,
без таланта обсыхать.

     Но все эти тайны за семью печатями будущих лет. Пока
же дымит, как бы в удовольствие табачничает, непревзой-
дённый старинушка. На его борту – ревностным тщанием
достигнутый порядок. Спаянная, точнее пошучивают, споен-
ная команда каботажников гордится общим мужским делом.
Отношение друг другу лучше всяких родственных и коридор-
но-коммунальных. Только их любимое морюшко всегда раз-
ное. Потому-то его, действительно, невозможно запомнить.
    В редкие душевные минуты позовёт Александрович к себе
верхушку комсостава. Рассядутся чинной довольной троицей.
На столике водочка с сургучной головкой, всё ещё непривычно
по недавней войне, щедрыми ломтями хлеб, радужно-масляная
наструганная сёмужка. Приоткрытый иллюминатор нежит
свежим  дыханием моря.
Восьмиузловый ход стального могиканина беззвучен. Чуток
поскрипывает лишь набор корпуса на пологой волнишке.
Первостатейный капитан чем-то смахивает на своего об-
русевшего «англичанина». Так же степенен. Наглухо застёг-
нутый китель строг, архаичен. Шкиперская бородка свиде-
тельствует о характере неповторимого закала, презирающего
искушения обманной нови. В выцветших зрачках глаз то лёд,
то лучистость от солёной шутки. Рублёвская сухость черт
лица располагает довериться.
     Как-то надо ж начать застолье.
– Петрович аль Ермолаевич, двиньте-ка тост.
– Только после вас, – вывернется не промах дед.
    Старпом деликатным молчанием уступит по справедли-
вости.
    Приосанится тогда Александрович.
– Да будет флот(!) на Белом море, как плешь на лысой го-
лове.
    Стопки разгона состыкуют и с честью морских паладинов
оптимистически опрокинут.
    Если бы это зависело от подобных! С несбывшегося тоста, 
других причин, поморские берега людьми оскудели.
    Взять хотя бы тот Сумской Посад – богатейший в прошлом.
Наперво советская власть отняла промысловые шхуны, шня-
ки, карбаса. Святоотеческую веру, которой сильна русская
земля, объявила дурманом, порушив две намоленные церк-
ви. Навигацкую двухгодичную школу обдуманно закрыла. (А
в ней начинали постигать морское ремесло 80(!) капитанов).
Согнанные в рыбацкий колхоз мужики так и не взяли в толк,
в чём их-то интерес?
    Затем Отечественная война многих призванных повыкоси-
ла. Уцелевших и подрастающих косило безверие вкупе с водкой
и труд не в радость. Когда химера кровавой утопии рухнула,
легче не стало. Натиск дикого капитализма доконал сумских.
Алчные москвичи скупили всё, что осталось от колхоза. Одна-
ко «рыбалка» больших дивидендов им не принесла. Привычно
грохнули шальное ООО и... пишите письма.
    У «разбитого корыта» скукожился Посад. Если чем-то там
гордятся, так это столетиями при царях. Вот, говорят, были
у нас два храма, один Никольский, о-о! – каменный! Была 
то ль навигацкая, то ль морская школа. Гм, да сгорела ничей-
ной, брошенной.
    Есть памятная вещь – Петровская! (На самом деле подарок
великого князя Алексея Александровича. Всего лишь вахтен-
ного офицера винтового корвета «Варяг» на переходе из Ар-
хангельска в С.-Петербург.
    Восхищенный увиденным поморским селением, в том же 1870
году прислал он сей подарок. – Прим. В.К.).
Кто попросит показать, покажут, отводя глаза.
    Большой дубовый бот в безобразном состоянии догнивает, от-
крытый непогодам.
    Не спасает именитое село даже близость железной дороги. Поезда
Мурманск – Вологда и обратный, встречаясь на станции, стоят пре-
долго.
    Пользуясь этим, местные несут на перепродажу залежалое
привозное, как-то: соки, конфеты, пряники. Летом могут забаловать
своей клубникой.
    Из даров Белого моря, помилуйте, рехнуться можно, – ничего!
Словно вовсе они не поморы.
    Последним штрихом на деревянном перроне появляется
баянист для самопрокормления.
     Хочется задёрнуть шторку, почувствовав горечь строчки
из Гоголя: «Скучно жить на этом свете, господа».


===* «Семашко» – бассейновая больница водников (моряков, речников).
===* "обратка"- отработанный пар (конденсат).
===* маслопупый – прозвище машинистов на пароходах.
===* аппарель – выдвижная носовая часть судна, позволяющая осуществлять
     продольную выгрузку.