Рысь

           Длинный рыбовидный самолет на приземистых ногах одиноко ожидал меня на бетонной дорожке.
           Согласно проекту «легкий штурмовик Як-38М с вертикальным взлетом и посадкой был предназначен для авиационной поддержки боевых действий сухопутных войск в тактической и ближайшей оперативной глубине расположения противника». На военно-морском флоте их планировалось использовать на строившихся в серии новейших океанских кораблях проекта 1123, то есть авианесущих тяжелых крейсерах, для уничтожения надводных кораблей любого типа, мобильных объектов береговой обороны, поиска субмарин и ведения ближней визуальной воздушной разведки. Американский журнал «Aviation Week & Space Technology» писал, что опыт применения советского летательного аппарата, «базирующегося на русском авианосце "Киев", убеждает в том, что этот самолет рассчитан только на вертикальный взлет и посадку. Расположение поворотных сопел позади крыла и балансировка их двумя подъемными двигателями создает труднопреодолимые проблемы безопасности при взлетах и посадках с горизонтальной скоростью». Штурмовик строился в малой серии, но требовал означенной модернизации, чтобы соперничать с иностранными машинами.
          Предстоял контрольный полет в связи с нештатной ситуацией, в которую попал мой заместитель по циклу испытаний Артём Каменев.
          Я по многолетней привычке обошел вокруг самолета для осмотра, хотя струбцины с элеронов и рулей техники забывают снять только в авиационных анекдотах, и постучал ногой по носовому колесу по суеверному обычаю, чтобы «не отпугнуть удачу!» Она была нужна сегодня, во-первых, для того, чтобы не допустить приостановки испытаний перспективного штурмовика, крайне нужного возрождающемуся отечественному флоту, и, во-вторых, чтобы реабилитировать Артёма.
          В кабине было тепло после прогрева двигателей, эфир, шурша запечным мышонком, молчал. Дежурный в Башне управления командного пункта не спешил отдавать команды, потому что мой вылет был внеплановым, и ему требовалось согласовать с прибывшим утром Генеральным конструктором полетное задание.
          Я пристально осматривал окрестности вдоль взлетной полосы, которые были покрыты тонким, съежившимся и побуревшим апрельским снегом. Почему-то в голову пришла вредная перед выполнением «площадки» мысль, что десять лет назад весной 1968 года погиб Юрий Гагарин во время рядового тренировочного полета.
          Меня в первую очередь интересовала роща, местоположение которой приходилась на точку отрыва от земли. Собственно говоря, я и готовился к вылету во внеурочный день по причине появления странных живых существ из ее таинственных глубин, которые нарушили строгий государственный план проведения испытательных полетов.
          За неглубоким кюветом в сотне шагов от «бетонки» вцепились в землю частые и сплоченные березки и осины. Они устояли под напором раскаленных струй из сопел самолетов благодаря роднику, который изливался робкой струйкой из небольшого косогора в миниатюрное озерцо. По инструкции источник полагалось засыпать, а деревья - выкорчевать на случай вынужденного приземления опытной машины, но пилоты ЛИИ Министерства авиационной промышленности упросили командира базы генерал-майора Хомутова сохранить этот оазис неукротимой воли к жизни в целости. Начальник технико-эксплуатационной части Герой Советского Союза гвардии подполковник Володя Хромушин на производственном совещании, где обсуждался перспективный план расширения старых и прокладки новых взлетно-посадочных полос, три года назад раз и навсегда обосновал научно-техническую необходимость сохранения рощи тем, что в тумане и в морось она служит хорошим ориентиром для летчиков, заходящих на посадку при ограниченной видимости. Мы знали, что он великий мастер розыгрыша, но после такого остроумного и сокрушительного кульбита дружно зааплодировали, чтобы не захохотать хором.
          Роща была спасена от скрепера бульдозера.
          Весной деревца дружно зеленели и усеивались птицами согласно сезонному расписанию. Сначала там отдыхали от длительного перелета грачи, зачернив первую свежую листву, их сменяли громкоголосые скворцы, чтобы уступить место всепогодным воронам и воробьям. Летними ночами оттуда раздавались соловьиные трели, которые дополняло лирическое уханье филина.
          Мы по мере сил стремились облагородить нашу рощу. Артём Каменев где-то раздобыл саженцы карликового канадского сахарного клена, а я – молоденькую лиственницу, которые мы посадили в траншее, прокопанной неутомимыми особистами в поисках шпионской аппаратуры в довоенные времена. К нашему удивлению, деревца прижились на пропитанной бензином, керосином и прочими маслами почве. Нашему примеру последовали другие безымянные озеленители-натуралисты, присоседив к нашим новосёлам кедр, голубую ель, кипарис и пихту, а над озерцом кто-то пристроил крохотную плакучую иву.
         В благоустройство нашего оазиса не мог не вмешаться хозяйственный начальник квартирно-эксплуатационной части полковник Шахнович: лично соорудил небольшой одноногий деревянный столик с двухместной скамейкой. Он ее сделал в соответствии с размерами парашютных мешков, из-за чего они годились и для обширных женских седалищ. По аналогии с учебным двухместным самолетом с двойным управлением мы прозвали этот столик «спаркой». Как и положено в ВВС, на столе была прибита латунная пластинка с вытравленными кислотой краткими наставлениями инструктору и курсанту о правилах поведения в полете.
         Они сводились к следующему:
          1)   Инструктор перед стартом должен убедиться в исправности материальной части аппарата, в первую очередь: двигательной установки, системы зажигания, работу заслонок радиатора, механизма уборки и выпуска шасси, чистоту несущих поверхностей и оптимальные углы отклонения рулей.
          2)   После расчехления аппарата инструктор должен снять с рулей все контрящие приспособления, могущие воспрепятствовать выполнению полетного задания и согласно обычаю сам протереть пространство между колесных опор и колпаки кабины;
          3)   Инструктор обязан лично обеспечить, чтобы в баки аппарата было залито высококачественное горючее;
          4)   Инструктор должен убедиться, что у курсанта не пропало желание подняться в небо и что он морально подготовлен к вылету;
          5)   Инструктор обязан предупредить курсанта, что при малейшем треске аппарата ему надлежит поднять ноги вверх и раздвинуть их, чтобы не повредить ручку управления.
          6)   В случае вхождения в штопор курсант не должен дотрагиваться до органов управления, полностью доверив пилотирование инструктору;
          7)   Курсант должен быть предупрежден, что случаи самопроизвольного истечения жидкости из работающих агрегатов аппарата свидетельствуют о перемене давления в системе, а не об аварийной ситуации;
          8)   В слепом полете курсант должен полагаться не на свои ощущения, а руководствоваться указателем поворота и скольжения;
          9)   Если курсант, отправляясь в полет, считает, что он совершает подвиг, значит, вылет следует отменить;
         10)  При покидании аппарата курсант должен делать медленные движения без перерывов между ними.
          Инструкцию коллективно писали летчики на общем сборе, и напоминали репинских запорожцев, сочинявших письмо турецкому султану. Начальство признало ее технически правильной и утвердило без колебаний.
          Мы обычно собирались вокруг столика, чтобы стоя с бутылочкой по-быстрому отметить заметное событие в нашей однообразной жизни. Чаще всего поводом был приезд очередного знаменитого лектора из Политуправления войск ПВО, которому в порядке исключения разрешалось читать лекции по международной и внутриполитической тематике на секретном объекте - в комнате отдыха для экипажей. Они были лицами гражданскими из академических институтов с громоздкими на слух учеными степенями и регалиями, которые увлеченно рассказывали о том, чем самоотверженно занимались в промозглых казематах архивов и чердачных закутках спецхранов библиотек. Таких гостей было немного, но дело свое они хорошо знали, и заслуживали лафитника коньяка с закуской в виде бычков в томате за добросовестную работу. Заодно мы могли задать им в непринужденной обстановке каверзные вопросы по широкому кругу интересов – историей и экономикой интересовались все, хотя наши познания исчерпывались художественной литературой и ночным прослушиванием «Голоса Америки» и «Русской службы Би-Би-Си».
        Лекторы терпеливо выслушивали наши байки об авиационной находчивости, когда ночью при отказе электроники ты выводишь самолет из штопора, ориентируясь на планету влюбленных Венеру, или планируешь вслепую с заклинившим двигателем на посадку, используя в качестве радиомаяка песню Аллы Пугачевой «без меня тебе, любимый мой, лететь с одним крылом!», которую заводили техники на земле в экстремальной ситуации. Трудно было определить по лицам, что они и вправду верили нашим россказням в духе приключений барона Мюнхгаузена, но тосты за мужественный труд испытателей поднимали исправно.
          Мы с легкой руки Хромушина  дали нашему полевому пункту отдыха название «Ресторан "У пади"», который каждый произносил по-своему с ударением в зависимости от конкретной ситуации.
          Иногда нас навещали ветераны из числа прославленных испытателей, которых мы принимали, что называется, «а ля торшер». С ними ситуация кардинально менялась – теперь мы оказывались благодарными слушателями. Несколько раз у нас побывал заслуженный летчик-испытатель СССР Герой Советского Союза Марк Лазаревич Галлай, писавший добрые и честные книги о людях лётной профессии. Обычно писатели, виртуозно владевшие пером, оказываются скучными рассказчиками, и наоборот, но Галлай владел обоими искусствами повествования в совершенстве. Но, главное, что отличало этого человека, было неистребимое чувство юмора.
          В этом году Галлай приезжал на День космонавтики. Было видно, что ему трудно передвигаться даже с тростью, но он оставался прежним в общении с нами, сверкая мудрыми глазами. Он держал в руках свой стакан с коньяком, и делал вид, что отпивает из него понемногу, но мы понимали, что он таким путем поддерживает компанию. Само собой, разговор зашел о его последней книге, которую он подарил каждому с задорными пожеланиями. Володя Хромушин спросил Галлая, почему он не описал свои боевые вылеты в начале войны, когда воевал в составе 2-ой эскадрильи Особого назначения, сформированной из летчиков-испытателей.
          Он рассмеялся:
            - Мы величались 237-м ИАП Западного фронта, если следовать данным архивов. А в полку том славном было всего 15 пилотов, как в авиаотряде двадцатых годов, – Андрей Юмашев, командир, Алеша Гринчик, его заместитель, и летчики Матвей Байкалов, Костя Груздев, Володя Расторгуев, Миша Самусев, Ваня Федоров, Лёша Якимов, я, грешный, и 7 парней, уцелевших из прежнего состава. Они летали на «ишачках», а мы пригнали новенькие истребители ЛаГГ-3 с мощным пулеметом Березина во втулке винта и четырьмя синхронными пулеметами: секундный залп аж 2,65 кг! С одной прицельной очереди разваливаешь любой ихний аэроплан в труху, если сумеешь нажать сразу на обе гашетки. Наловчились быстро - на войне учёба скорая! Кроме всего прочего, нас немцы издалека узнавали «по почерку» - мы летали звеньями из 4 самолетов пеленгом на 0,9% максимальной скорости на больших нечётных высотах  вместо положенных по устаревшим Боевым наставлениям 0,6% плотными «тройками» на средних чётных высотах, на которые были настроены взрыватели зенитных снарядов противника. Завидев нас, фашисты часто удирали, сбрасывая бомбы на своих. «Мессеры» вообще предпочитали избегать ближнего боя.
          - Почему - ведь «мессершмитт» был легче «лагга»? - спросил Хромушин.
          - Костя Груздев, убедившись, что в бою на виражах наш ЛаГГ-3 не может зайти в хвост «мессершмитту», придумал хитрый прием: отклонять на несколько градусов посадочные щитки крыльев. Это нелегко - на глубоком вираже, под давящей трехкратной перегрузкой, дотянуться к нижней части приборной доски, нажать кнопку выпуска закрылков, а в нужный момент, когда щитки отклонятся, насколько требуется, вернуть ее в нейтраль! И все это в скоротечном бою — крутясь, уворачиваясь от огненных трасс, ни на секунду не теряя из виду противника! Сторонний наблюдатель сказал бы, наверное, что для того, чтобы справиться со всем этим, надо иметь третью руку и дополнительную пару глаз, и  желательно — на затылке. Груздев говорил иначе: «Надо правильно распределять внимание». И лично сбил 10 «мессеров»! А мы переняли его опыт.
        Галлай вдруг посерьезнел:
          - О завоевании господства в воздухе с нашей помощью Сталин, конечно, и не помышлял: что могут сделать несколько неполных с точки зрения довоенного штатного расписания эскадрилий, назови их хоть полками, хоть дивизиями, против германских Воздушных флотов! Но им от неожиданности пришлось оголить небо над другими участками фронта, перебросив против нас целые эскадры и отозвав самолеты из тылового резерва,- а он в гитлеровском рейхе был невелик, - что нарушило план «Барбаросса». А это уже значило много! В составе групп армий «Центр» и «Север» объявились секретные истребители Хейнкель-113, ветераны войны в Испании бомбардировщики Юнкерс-86, ископаемые пикирующие бипланы Хеншель-123 и тяжелые бомбардировщики Фокке-Вульф-200 «Кондор». Над Оршей Стёпа Супрун свалил такого четырехмоторного монстра, что теоретически невозможно на одиночном истребителе МиГ-3 с трехпулеметным вооружением. Раненного огнем стрелков, его атаковали четыре «мессершмитта» сопровождения, и он погиб при вынужденной посадке.
          Мы, молча, выпили, чтобы помянуть дважды Героя Советского Союза Супруна, и даже Галлай, кажется, сделал глоток.
            - Испытателям не хватало только фронтового опыта. С теорией было все в порядке. Мы накануне поднатужились, и кое-как сдали экзамен по знанию нового Боевого устава. Оттуда, умирая от смеха, почерпнули, что отныне личным оружием сталинского сокола при выполнении боевого задания является сабля, как у самураев - меч! Наверное, замначальника Генштаба по авиации Смушкевич заимствовал этот положительный опыт у японских авиаторов, битых на Халхин-Голе. Зачем она нужна в воздухе, и куда ее девать в полете на истребителе при перегрузках, когда эта железяка мечется по кабине так, что уклоняться не успеваешь, спрашивать у начальства мы не стали из дисциплинарной вежливости. Я уже представлял себя в парадной синей форме с конармейским клинком на ремне и мечтал сфотографироваться на память. Но нам вместо пистолетов ТТ вручили допотопные «маузеры» в деревянных коробках, а сабель вообще не выдали - мобилизованным, как кутузовским ополченцам, они не полагались. Хоть свою приноси! Обидно было до слез – так хотелось покрасоваться перед любимой. Но и без холодного оружия мы немцев под Смоленском погоняли знатно!
            - Но массивному «лаггу» было трудно тягаться с «мессершиттом», и в скорости он ему заметно уступал, - заметил я.
            - Воздушный бой, - ответил Галлай, покачав головой, – это знание слабых мест противника и умение владеть своим самолетом. На максимальной скорости осуществляется только первая атака. Дальше, как говорят англичане, dog fighting – «собачья свалка», как было до создания Покрышкиным тактики эшелонированного по высоте наступательного построения истребителей – немцы до этого не додумались. В групповом воздушном бою значительную роль играют маневренность, кучность огня и своя боевая высота.
         Он сделал паузу, чтобы перевести дыхание:
            - «Мессершмитт» был отличным самолетом, но не без серьезных конструктивных изъянов. На глубоком правом вираже при «перетягивании» ручки управления он постоянно срывался в плоский штопор, из которого пилот средней квалификации мог выйти только при помощи специального хвостового парашюта. Да и кабина была тесной: сидение располагалось низко, и летчик находился в нем в полулежащем положении, что затрудняло обзор назад. Ведомый, идущий с превышением следом, наблюдал за верхней полусферой ведущего и сообщал ему об обстановке в воздухе, и если отогнать или сбить ведомого – сзади он также видел плохо, то ведущий неважно ориентировался и начинал елозить по курсу. Его «глаза» летали как-бы отдельно. В биологии есть понятие «стебельчатый глаз», когда выдвигающиеся щупальца брюхоногих существ могут заканчиваться глазом, как у улитки. Немецкая «пара» истребителей из этой популяции. Потом фашистские асы таскали за собой аж трех ведомых!
         Галлай чуть задохнулся от темпераментной речи, и с извиняющейся печалью во взоре прокашлялся. Ему хотелось до конца объяснить, как можно было умом одолеть в воздушном бою более совершенный, нежели твой, самолет, тем более металлический!
            - Из-за реактивного момента винта инвертного двигателя «мессер» значительно хуже выполнял правые фигуры высшего пилотажа, и немецкие летчики применяли в бою левые виражи, боевые развороты и бочки. Мы всегда этим пользовались, вынуждая пилотов «мессершмиттов» совершать невыгодные и непривычные правосторонние маневры. Тут немцы обычно терялись, и даже у стареньких, но юрких И-16 появлялось преимущество. На Восточном фронте для уменьшения радиуса виража на истребителе Bf-109 серии «Е» даже устанавливали ручной механизм изменения угла стабилизатора в полете – пилот с помощью механической рукоятки в кабине ослаблял или натягивал тросы, но опять почему-то слева на внешней поверхности фюзеляжа! Это отвлекало его внимание, так как одновременно требовалось изменять и шаг винта, и наблюдать за противником, заходящим еще и с неуставной стороны. Толку от этого приспособления не было никакого. Поговорку «Лучшим является тот истребитель, который пилотирует лучший летчик» придумали не зря! 
            - Значит, главное, первым увидеть противника и уйти со снижением вправо на горизонтальный вираж? - уточнил я.
            - Если упростить вышесказанное, то так и получается, - согласился он и добавил. - Я хочу об этом написать, если, конечно, здоровье позволит! Начальник Генерального штаба вермахта Франц Гальдер отметил в своем дневнике 1 июля 1941 года, - аккурат тогда, когда мы прибыли на фронт: «Командование Люфтваффе серьезно недооценило воздушные силы противника в отношении их численности. Русские, очевидно, имели в своем распоряжении значительно больше, чем 8000 самолетов. В настоящее время генерал-полковник Мильх из авиационного руководства считает, что перед фронтом группы армий “Юг” противник располагает 800-1000 первоклассными самолетами, перед фронтом группы армий “Центр” действуют 400-500 первоклассных самолетов противника, перед фронтом группы армий “Север” также отмечено наличие 400-500 первоклассных самолетов. В общем, в действиях авиации противника чувствуется твердое и целеустремленное руководство». Поскольку такого количества новых советских самолетов в строю тогда не было, то остается считать признание генерала Гальдера высокой оценкой деятельности шести Особых авиационных полков численностью около сотни самолетов!
            - Скажите, Марк Лазаревич, - поинтересовался Хромушин, - а хоть какая-то броня была на ЛаГГ-3?
            - А как же без брони! – с деланным возмущением воскликнул Галлай. – Чай, новейший был истребитель, пусть и деревянный! На нем устанавливалась 8-мм монолитная стальная плита в качестве бронеспинки. По сравнению с английским «харрикейном», который мы получали по ленд-лизу, где она представляла собой две вертикально расположенные одна над другой 4-миллиметровые алюминиевые пластины, это был бронепоезд. Правда, пол в кабине был фанерным. Как-то Петя Стефановский, - верста коломенская был ростом, - от лихости запрыгнул в самолет и провалился наружу, что называется, по самое «не балуй», и ноги наружу. А Алеша Гринчик ему в матюгальник кричит: «Коли потерял невинность, аэродинамику ероплана не нарушай! Не превращай личную радость в общенародное торжество!»
          Мы дружно посмеялись и с восхищением смотрели на сгорбленного годами умницу, который обыденными словами описал самоотверженный героизм горстки летчиков-испытателей, сумевших в первые, очень тяжелые месяцы отступления Красной армии переломить психологию прежде непобедимых фашистских асов. Они сбили с них арийскую спесь, своим примером воодушевили других советских пилотов, научив их сбивать лучшие по сравнению с нашими немецкие самолеты.
          Галлай закончил как всегда веселой шуткой.
            - А с саблей я все-таки сфотографировался – позаимствовал ее у одного артиллериста довоенного призыва. Им тоже сабли выдавали, наверное, на случай отсутствия снарядов! Впрочем, пушки были на конной тяге.
          Девушки-планшетистки с радиолокационной станции прозвали рощу Соловьиной, и бегали сюда в перерывах между полетами помечтать о женихах и прочем девичьем. Холостяки победно хвастались, что назначали им свидания и в тени березок вкушали плоды чувственной страсти. Когда приходил черед  рассказам полуночных любовников, то эротизм классических арабских сказок тускнел на их фоне! Они повествовали с придыханием, что вода из родника обладает экстраординарными целебными свойствами: у мужчин она многократно повышает потенцию, а на женщин действует как конский возбудитель. Как-то само собой получилось, что Соловьиная роща получила по моей инициативе название «Санаторий “Менструальные Воды”».
          В прошлом году постоянное шефство над зелеными насаждениями взяла на себя девушка из метеослужбы в звании лейтенанта. Неприметная, миниатюрная и малоразговорчивая на фоне рослых и громкоголосых планшетисток, недавняя выпускница штурманского отделения Военно-воздушной академии имени Жуковского не сразу привлекла к себе внимание. Однако с появлением в роще белок, которые по рассказам завсегдатаев ели семечки и орехи прямо с рук, летчики немедленно проведали в отделе кадров, что ее зовут Ирина Васильевна, и она приходится падчерицей нашему главному технологу профессору Воронцову.
          Прошел слух, что она, бросив курить, обожает грызть дешевую карамель и сосать конфетки «Золотой ключик», и к ней прочно приклеилось ласковое прозвище Ириска. Девушка не обижалась и даже откликалась на такой позывной. Она не вызывала интереса ни у кого из наших ловеласов, но появление пушных грызунов в Соловьиной роще связывалось лётной молвой с ее природным даром приручать диких животных. Наши острословы не исключали появления вскорости медвежьего семейства недалеко от взлетной полосы, а трудолюбивый по подъему девственной целины и оттого неженатый капитан Гено Абашидзе предложил Ириске выкопать для них берлогу. Ответом был столь красноречивый взгляд, что мы решили больше не вмешиваться в ее планы по рекультивации Соловьиной рощи. Отпали и далеко идущие планы выписать из Беловежской пущи парочку зубров!
          Лейтенант Ириска по-прежнему в одиночку обихаживала лесной мирок, приходя туда после дежурства с тяжелой полотняной сумкой и долго копаясь в зарослях. Добровольных помощников она холодно отвадила, и мы со временем привыкли видеть одинокую фигурку на тропе, ведущей к роще. Говорила она в рабочей обстановке хорошо поставленным голосом исключительно о направлении ветра, атмосферных осадках, циклонических фронтах и прочей положенной синоптической дребедени, и никогда – о белках в роще!
          Я вообще не представлял Ириску без воинской формы, и затруднился бы сказать, какой у нее цвет глаз. Иногда в дождливую погоду, когда пудра не удерживалась на лице по причине высокой влажности, наблюдалась россыпь веснушек вокруг носа и на щеках, что свидетельствовало о том, что от природы у нее рыжие волосы. Кажется, Винсенту ван Гогу принадлежат слова о том, что на земле не существует некрасивых женщин, а когда они к тому же от природы рыжие, то обязательно рождены в Венеции. В Италии я не бывал, будучи невыездным по роду занятий, и это наблюдение никоим образом не сказалось на чисто служебном общении с Ириской - с моей стороны, во всяком случае.
          Товарищи по отряду, а запевалой, как всегда, был Хромушин, ставили мне в вину пренебрежение ее аппетитными женскими прелестями, единодушно твердя, что девушка неравнодушна к моей персоне, о чем свидетельствуют необычный румянец при любом пустяшном разговоре между нами, изменение тембра голоса и взволнованные блестящие глаза, что бывает на критических углах атаки крыла. Слава Богу, что они вдобавок не констатировали повышение температуры в определенных местах ее тела – их инженерно-испытательная фантазия не простиралась ниже поясного ремня, да и ничего женственного я в Ириске не замечал! Впрочем, после своего «долгоиграющего развода» я перестал уделять внимание противоположному полу – сказывались пять лет тусклой семейной жизни, когда жена постоянно недомогала, ездила одна лечиться по любому поводу в санатории или подолгу задерживалась у своих родителей, которые проживали далеко от Москвы.
          Прошлым летом мы столкнулись с ней в роще, когда припозднились с Хромушиным, прибивая втайне от всех субботним вечером к столику сексапильную инструкцию. Она растерялась, увидев нас с молотками в руках и гвоздями в зубах, и застыла у родника, вытянувшись перед старшими офицерами по стойке «смирно». В отличие от вольнонаемных планшетисток, которые летом носили приталенные с напусками на груди гимнастерки, Ириска зимой и летом пребывала в мешковатом офицерском кителе.
          Хромушин скомандовал «вольно!», отдал мне инструменты и гвозди и грозно приказал:
             - Андрей, помоги девушке с поклажей, и на вечернюю поверку можешь не являться – я сам сообщу по команде. Молоты, наковальни и средства для образования стигматов на конечностях и оконечностях сдашь Шахновичу под расписку! И ознакомь товарища лейтенанта с инструкцией правил поведения курсанта в «спарке». Она давно не совершала предусмотренных моим приказом контрольных вылетов, а с ее золотыми авиационными «птичками» в голубых петлицах и глазами лазурного цвета они положены хотя бы в ознакомительном порядке штурманского обследования района. Об исполнении доложишь лично мне по внутренней связи.
          С этими словами он царственно кивнул и неспешно скрылся за кустами, оставив нас вдвоем. Ириска приняла слова Героя Советского Союза всерьез и вконец смутилась до белизны в лице, хотя никакого вечернего построения у летчиков-испытателей не существовало, как, впрочем, и таинственной «внутренней связи»!
          Я подошел к ней и взял ее тяжелую сумку:
            - Садитесь, лейтенант, на скамейку, а то не ровен час упадете в обморок от служебного рвения! Высокое орденоносное руководство нас оставило, и о субординации можно забыть, тем более что я в кожанке без знаков различия.
         Ириска села рядом и облегченно вздохнула. Да, подумал я, сказывается ученическая привычка избегать встреч и робеть перед любыми начальниками, наделяя их сверхчеловеческими способностями. Помню, как в учебном взводе, будучи рядовым, сторонился сержантов, а получив незадолго до демобилизации три «лычки» на погоны распекал новоиспеченных младших командиров, прибывших с краткосрочных курсов, за высокомерное отношение к солдатам-первогодкам. Потом с годами исчез пиетет в отношении министров и партийных руководителей, если они того не заслуживали своими знаниями и деловыми качествами.
            - Какую инструкцию мне приказал обязательно прочесть гвардии подполковник Хромушин? – спросила обязательная в исполнении приказов старших начальников инженер-лейтенант Воронцова.
          Я, сдерживая смех, указал на стол, и Ириска быстро пробежала глазами текст, и в недоумении пожала плечами. Как всякая женщина, безусловно доверяющая любому печатному слову, будь то правила пользования метрополитеном, поваренная книга или медицинский рецептурный справочник, она поняла его буквально и поинтересовалась: «Ну и что мне делать?»
            - Ничего делать не надо! Следует прочесть инструкцию, исходя из близости корней в словах «спарка» и «спаривание», опираясь на жизненный опыт и чувство юмора.
          Она послушно перечитала латунную табличку, и ее щеки заметно порозовели. Вздохнув, Ириска сказала:
            - Типичный образчик мужского остроумия с политехническим налетом. Женщина, далекая от авиации, вряд ли разглядит тут эротический контекст - инструкция предназначена исключительно для внутреннего пользования. Кстати, кто из веселых и находчивых авиаторов перекрестил Соловьиную рощу в курорт «Менструальные воды»? Не вы ли лично приложили руку к ее переименованию, товарищ майор?
            - Нет, это – результат коллективного творчества, - соврал я, устыдившись своей выдумки, которая прежде казалась удачной. – У летчиков нашего профиля выработался своеобразный стиль мышления, - отсюда и однообразное содержание корпоративных шуток. В отличие от пилотов-строевиков мы живем в небольшом замкнутом пространстве.
          Ириска утешила меня:
            - Не обижайтесь, наименование в целом удачное. Одна мудрая дама сказала, что только в эти три дня месячных она ощущает себя настоящей женщиной, и не хочет быть равной мужчине. Никаких болезненных ощущений обычно не бывает: они  случаются, когда женщина либо отвергнута, либо страдает от одиночества, либо яростно пытается жить по мужскому стереотипу поведения. Первые сутки являются плавной стихией воды, и любое резкое движение может быть прочитано телом как оскорбление. На второй и третий день женщина становится мечтательной, лиричной, погружается полностью в себя, в свои переживания и внешнее для нее уходит на второй план. В это время ее легко обидеть, если отнестись к ней с невниманием, она может легко заплакать от давнего воспоминания о чем-то важном. Ну, а дальше интенсивность переживаний идет на спад, оставляя легкое удивление. И так повторяется каждый месяц, только реминисценции как повод для слез меняются. Женщине всегда есть о чем взгрустнуть, особенно под соловьиное пение. Ведь вся наша сарафанная  жизнь делится на три периода: предчувствие любви, действие любви и воспоминания о любви. Впрочем, я увлеклась - вам, должно быть, бабьи страсти не интересны!
          Она принялась доставать из сумки бумажные пакетики, раскладывая их на краю скамейки. Я примостился рядом.
          Ириска забавно зацокала языком и громко застучала по столу. Через несколько минут у ног оказалась белка с белой грудкой в сопровождении троих малюсеньких бельчат с крысиными хвостиками и мордочками, состоящими  из одних больших, как капельки янтаря, трогательных глаз. Она выложила на обеих ладошках обломки сухого печенья, мелкие кусочки моркови и сушеной кураги. Белка-мать лапками аккуратно забирала их и раздавала малышам. Я присел на корточки, получив от Ириски горсть тыквенных семечек, и на моих плечах, спине и коленях сразу сгрудилось шестеро других белок. Они собирали корм из моих ладоней и разбегались, гортанно чирикая.
          Ирискины кулечки скоро опустели, и мохнатые грызуны потеряли к нам интерес. Она сполоснула руки в озерце, но не ушла.
              - Товарищ майор, вы заметили, что белки вас признали своим? Они инстинктивно чувствуют доброго человека. По внешним повадкам вы казались мне безразличным к людским страстям человеком, а представительниц противоположного пола по слухам, считаете исключительно «сосудами греха». Теперь я поняла, что первое впечатление было ошибочным. Есть в вас что-то залихватски задиристое, как у мальчишки. К тому же вы любите детей, а они без помощи женщин, как известно, на свет пока не появляются.
          Я не знал, что ответить, и пожал плечами. Она укоризненно покачала головой:
            - Вы сделали неверный вывод из опыта семейной жизни и рано отгородились стеной презрения от правнучек охочей до плодов познания Евы. Не все мы одинаковы, поверьте мне!
            - Меня зовут Андрей Николаевич, и еще раз прошу вас обращаться ко мне приватно без чинов и званий. Я вовсе не являюсь женоненавистником – мне просто скучно общаться с женщинами. Выбирать не из кого, а для случайных связей я не создан, потому что не уважаю любовниц за танковый натиск и стремление сделать меня, хотя бы напрокат, своей вещью. Для меня понятия интеллектуального равенства полов не существует, а претензии «золушек» различного калибра и расцветки выглядеть умными забавляют безмерно. Будет неправдою, что я это осознавал сразу за привлекательным экстерьером, но прозрение наступало быстро.
          Ириска искоса бросила на меня насмешливый взгляд.
          Я, молча, проводил ее до ворот, и, сдав пропуска, мы разъехались в разные стороны…
          В наушниках зазвучал ее чеканный дикторский дискант, в который вкралась нотка беспокойства:
            - «Пятому» сообщаю: температура воздуха +11 градусов по Цельсию, ветер южный 3 балла, высота кучевой облачности полторы тысячи метров по нижнему уровню, давление 733 миллиметра ртутного столба при повышении к полудню до нормы, возможен слабый дождь. Будьте внимательны – видимость у земли ограничена 3-5 километрами, да и полоса сырая, но без наледи! Удачи, товарищ Долгих!
            - Товарищ Ириска, вы своих белок предупредили, чтобы они взлету не мешали? И вообще, почему дворняжки в вашем заповеднике не приживаются – там для них столько поживы! – спросил я от скуки, заведомо зная, что ответа не услышу, так как неуставные разговоры на старте были запрещены, тем более что сегодня Генеральный конструктор сотоварищи и подполковник Хромушин были в Башне.
          Недавняя авария Артёма Каменева не поддавалась никаким инженерным объяснениям, отдавала первобытным мистицизмом и требовала присутствия лиц, ответственных за исполнение проекта, но появления Генерального никто не предполагал.
          Генеральный был уже не в том возрасте, чтобы сломя голову мчаться на опытный аэродром по причине аварии самолета, который проходил дополнительные испытания из-за несущественной модификации двигательной установки. Но в течение непростой жизни, полной стремительных взлетов в зенит славы вплоть до личного советника Сталина и скорых падений в забвение при Хрущеве, он привык лично разбираться в причинах неурядиц. Его первые самолеты запечатлевались на почтовых марках наряду с тогдашним «чудом техники» - туполевским восьмимоторным гигантом «Максим Горький». Однако после ареста в 1937 году бескорыстно опекавшего его Алексея Ивановича Рыкова как «врага народа» он был разжалован. Это объяснялось тем, что все его самолеты носили индекс «АИР», бывший аббревиатурой инициалов ленинского соратника, перемещенного накануне сплошной коллективизации с должности Председателя Совнаркома за принадлежность к «право-кулацкому уклону» в наркомат почты и телеграфа.
          Конструктора по причине пролетарского происхождения миновали «ежовые рукавицы»: его сослали в Хамовники изготовлять железные пружинные кровати для населения! Там Генеральный в инициативном порядке спроектировал и с помощью энтузиастов-рабочих построил из отходов производства отличные учебные самолеты, давшие путевку в небо всем советским летчикам, и был восстановлен в правах. Во время войны истребители его конструкции составляли большую часть самолетов этого класса в структуре наших ВВС. Он был неразговорчив потому, что умел внимательно слушать, и взвешивал каждое слово, отчего казался высокомерным, что усугублялось его природной аристократической внешностью. Если бы окружающие знали о его деликатном и ранимом характере, об его умении выслушивать не очень компетентные замечания и предложения, и отвечать на простенькие детские письма по поводу содержания его мемуаров, они бы поняли, насколько обманчива внешность этого незаурядного человека.
          Дело было так. Три дня назад Артём впервые испытывал самолет в режиме взлёта с коротким разбегом. Опыт англичан с эксплуатацией войсковой серии аналогичного истребителя-бомбардировщика Хоукер-Сиддли P.1127 «Харриер» показал, что таким простым путем можно существенно улучшить тактико-технические характеристики морского штурмовика Як-38М. Однако наши авиационные специалисты скептически относились к этой затее ввиду особенностей компоновки силовой установки отечественного самолета. Он в отличие от «Харриера» был оснащён одним подъёмно-маршевым двигателем Р-28 и двумя подъёмными двигателями РД-38, расположенными за кабиной лётчика, но им недоставало солидарной мощности. Новой была лишь катапульта типа САК, которую установили для соблюдения массы аппарата.
          Сложность заключалась в своевременном включении поворотного подъемно-маршевого двигателя, который сыграет роль ракетного ускорителя, чтобы обеспечить стремительный отрыв машины, сильно оттолкнув ее от полосы. Всегда ответственно относившийся к делу, Вадим две недели теоретически в ангаре отрабатывал методологию выполнения задания и, кажется, рассчитал все свои движения до автоматизма. После разрыва отношений со своей невестой, продавщицей из «Военторга» Дарьей Молчановой, уехавшей из городка полгода назад, он полностью отдавался работе, только что не ночевал на аэродроме.
          Все свободные от работы летчики, как всегда, столпились на командном пункте у обзорных окон и наблюдали, как заработали двигатели «яка» и, ненадолго прижавшись острым носом к бетонке, он резво побежал вперед. Но с появлением пламени из поворотных сопел, самолет порывисто дернулся вверх и, очевидно не добрав скорости отрыва, дымя на форсаже, круто ушел в набор высоты и скрылся в облаках.
            - Плохо взлетел Артём, - сказал кто-то сзади меня, а остальные промолчали, соглашаясь с этим бесспорным фактом.
         Внезапно из зыбкого небесного молозива вдали выпал купол парашюта.
            - Сейчас самолет упадет и рванет, - холодно вынес приговор Хромушин, и крикнул в микрофон.  – Аварийная команда - на выезд! Направление – черный дым! – он повернулся к начальнику старта Абашидзе, - Сколько залили топлива?
            - Керосином заправили на 30 минут для центровки согласно режиму площадки: Артёму надо было немного «повисеть» над полосой и крутануться на приземлении, - последовал ответ.
            - Громко, однако, рванет! – вздохнул некто из сочувствующих товарищей. – Опять стекольщиков нанимать придется, чтобы крестьянские окна чинить…
          Взрыва не последовало: в открытую фрамугу доносился лишь скулящий тенорок ветра. Хромушин непонимающе пожал плечами и на всякий случай посмотрел на часы:
            - А кто же аппаратом управляет? Господь Бог?
          Бездельничающие летчики оживились:
            - У Артема собачка есть – породы шницель-спаниель. Может он сам в кабину забрался? У пса и родословная дворянская, и медалей во всю грудь – значит умный, как генерал! И голова квадратная, и уши торчком, и шерсть черная каракулевая в завитушках! У таких собак своя квалификационная комиссия имеется, та, что разряды присваивает. Она зря хлеб не ест, не то, что наша чиновная  компания!
            - И вовсе у него не такая порода! Штуцер-шершень прозывается, черный такой кобель, который с бородой…
            - Нет, у Артема – точно сука! Он мне говорил, что ее любит и жить без нее не может. А испытатель «голубым» не бывает – у тех центр тяжести смещается к средней хорде и с гидравликой возникают проблемы. …На парашюте в кресле прямо не усидишь, ёрзать придется! А на перегрузках может и расплющить самое дорогое – мама не горюй…!
            - Тогда хоть в петлю полезай, ребята! Я когда в полку на истребителях летал, то мечтал в курортном отпуске переспать с чужой женой, а стал испытателем – радуюсь, когда сплю дома и со своей!
            - Артем у нас холостяк, и правильно делает – собачья сука, зовись она хоть шницель, хоть лангет, мужика не продаст!
            - Подождите, а как же быть с бородой?
            - Так борода же спереди, делу не мешает! У меня в Сочи была одна тетка с усами, как у Буденного, - первый класс там, где брилась!
            - Борода спереди – тоже неплохо, сразу и оботрешься! Очень гигиенично….
            - Командир, ты на связь выйди и призывно по-кобелиному гавкни!
          Хромушин по привычке поднес к губам микрофон и тут же бросил его на стол:
            - Прекратить «банчок», пацаны! Не время шутить – у нас ЧП окружного масштаба.
          Громкоговоритель в подтверждение его слов над головами объявил:
            - Воздушная тревога! В радиусе ста километров – неопознанный самолет, высота 1000 метров, скорость порядка 700! На запросы не отвечает. Опознавание «свой-чужой» отсутствует. Идет зигзагом, курсом на Москву! Звену истребителей прикрытия объекта барражировать в своем секторе! На принуждение нарушителя к посадке подняты перехватчики  из 18-й дивизии ПВО.
            - Час от часу не легче! Дежурные экипажи – по самолетам! Вылет по готовности! – громогласно выдохнул Хромушин и приказал мне через плечо, - Андрей, с врачом Гуревичем, - он сегодня главный по останкам – садись на «махолет», и мчись к месту приземления Каменева! Если у Артёма все в норме, сообщи мне сразу с любой телефонной оказией – радиосвязью в связи с тревогой пользоваться не разрешаю.
             - Володя, а не наш ли это бесхозный «як» топает? – предположил я, надевая куртку, - Ветер сегодня весенний, южный, его и сносит потоком потихоньку к столице нашей Родины, при включенном автопилоте.
             - Похоже, так оно и есть. Но тревога есть тревога: может рядом, кто из чужих мастеров примостился в его «тени», - ответил он.
         Летчики дежурного звена, надевая на ходу шлемофоны, помчались вниз, а я неторопливо спустился к выходу. Там уже стоял доктор Женя Гуревич с чемоданчиком, помеченным красным крестом. Вспомнилось, что через три дня – православная Пасха, но весеннего радужного настроения от этой мысли не пришло, да и нудный вьющийся в воздухе снежок навевал отнюдь не богоспасаемые мысли.
          Снег превратился в жидкое тяжелое месиво, и обычно юркий «газик», который мы называли «махолетом» по причине максимальной скорости – он не двигался по шоссе быстрее 62 км/час, то есть на 0,001 от сверхзвуковой скорости по числу Маха, - буксуя и взвывая мотором, медленно пробирался заснеженными извилистыми проселками к деревеньке Лыхонино. Там по нашим прикидкам приземлился Артём Каменев.
         Спустя полчаса мы увидели пустой парашют, бессильно висящий на могучем дубе у крутояра на берегу реки Быковки. Артёма не было видно, но внизу у кромки была свежая полынья, от которой тянулась цепочка следов. Было ясно, что нашего страдальца следует искать в ближайшей деревне.
         Его временное пристанище мы нашли без труда благодаря гурьбе мальчишек, столпившейся у центрального дома, который, судя по красному флагу над козырьком двери, принадлежал какому-то колхозному ведомству. Правда, никакой официальной доски с наименованием учреждения не имелось, но была другая надпись на тронутой ржавчиной жести: «На пожар беги с ведром!» с лубочной разъясняющей иллюстрацией. На мой немой вопрос во взгляде, Гуревич пояснил:
            - С дореволюционных времен висит такое указание и, заметь, обновляется. Так было заведено в русской крестьянской общине – каждый землепашец твердо знал свои обязанности при стихийном бедствии. Уверен, что на соседнем жилом строении висит напоминание: «На пожар беги с багром!», а на следующем: «На пожар возьми топор!» И справлялись мужики с огнем сообща без телефонов и начальников.
         На веревке толщиной с морской канат, натянутой тяжестью мокрого комбинезона, который покрывался под порывами ветра мелкими крупинками льда, рядком висели постиранная гимнастерка с капитанскими погонами и бриджи. Ясно, что, зацепившись при приземлении за ветви дерева и освобождаясь от парашютных строп, мой друг Артём свалился прямо в полынью, искупался в ледяной воде и после этого, наверное, долгонько добирался пешком до жилья. В лучшем случае он переболеет ангиной, но к летно-испытательной работе допущен медкомиссией не будет  до полного выздоровления, так что следующий месяц мне придется занимать его место в кабине опытного самолета.
          Мы вежливо постучались, и нас в правление колхоза – таким было функциональное назначение этой капитальной постройки - впустила плотная женщина с орденом «Знак Почета» на выходном платье. Данная сельскохозяйственная артель скучно называлась, судя по Доске почета, «Имени XXII партсъезда». Интересно, подумал я, между прочим, помнил ли кто-нибудь из сельчан Программу построения материально-технической базы коммунизма в течение 20 лет, принятую на этом тщательно забытом партийном сборище, и что через два года они смогут бесплатно ездить в автобусах в Москву и не платить за газ и за свет?
         Под портретом вечно молодого Брежнева, но с тремя Золотыми звездами Героя Советского Союза, за канцелярским столом с тумбами сидели представительный мужчина в темном костюме при галстуке и Артём в женской бязевой сорочке в цветочек не по росту, напущенной на синие сатиновые трусы. Они пили водку из закаленных граненых стаканов, ласково прозванных в народе «горбатиками», и закусывали толсто нарезанной любительской колбасой.
             - Температуру мерить не будем – прибор зашкалит, - подытожил картину Гуревич. – Сорок градусов налицо!
          В правлении было натоплено, и мы с доктором сняли куртки, после чего сели за стол. Когда Вадим стал наливать нам водку в стаканы, я увидел, что правая сторона лица представляет собой сплошной кровоподтек, затянувший покрасневший глаз сизой опухолью.
         Это увидел и Женя, звонко цыкнув языком:
             - Артём, сколько раз говорено, - не сачкуй при тренировочных прыжках! Вот и сказалось отсутствие навыка.
             - Я бы сообразил, как покинуть машину, да катапульта ни с того, ни сего самопроизвольно сработала. А скоростёнки нет, давление в норме – и меня физиономией она швырнула прямиком на козырек. Мог и вовсе без глаза остаться, если бы не очки! Хотя под гермошлем я их не надеваю, сегодня нацепил, так как площадка была простенькая «взлет-посадка» - я и забрало даже не закрывал!
             - Дальше все понятно: без высоты понесло тебя воздушными потоками согласно розе ветров к Быковке, где, если верить законам физики, атмосферное давление, ниже уровня суши и ветер дует строго вдоль русла, - сказал я, чтобы утешить друга.
         Про падение с дерева после расстегивания замков строп промолчал, чтобы не подсыпать соль на его раны – эта история была из разряда тривиальных казусов при прыжках с парашютом, когда цепляние купола за крону дерева являлось притчей во языцех.
         Выпив непременный русский тост за абстрактное здоровье всех, я без нажима спросил Артема, зная, сколько еще кругов дантового ада в виде расспросов и допросов с пристрастием ему предстоит пройти:
             - А почему ты так неловко оторвался от полосы, не добрав ускорения? Двигатель сбоил или характер хотел показать?
        Вадим налил неурочные полстакана всем четверым и выпил первым. Последовав его примеру, мы терпеливо ждали, пока он прожуёт соленый огурчик. По окончании сочного хруста он сказал, выдохнув:
             - Кошка под переднее колесо прыгнула. Со стороны рощи выскочила, здоровая такая зараза.… Я автоматом среагировал, и ручку на себя чуток дернул, чтобы ее перескочить. Резковато ушел вверх, грешен, но попади она под колесо направления на взлете, мог ведь и с полосы в чисто поле сойти, и машину подломать! Сам знаешь, иногда столкновение с простой вороной к аварии приводит.
         Что поделаешь, животные в судьбе нашего брата, летчика-испытателя, подчас играют роковую роль. Перед Великой Отечественной войной Супрун испытывал новый истребитель. Самолет был тяжеловат для мощности установленного на нем за неимением лучшего мотора серийного двигателя М-105 и на посадке требовал к себе особого подхода: его следовало опустить сразу на три опоры – колеса шасси и хвостовое колесико под названием «дутик», и потом рулить с помощью мотора на стоянку. «Подтягивать» летательный аппарат рычагом газа до места касания тогда по инструкции категорически запрещалось. Короче, летчик, задрав нос самолета, за широкими крыльями плохо видел землю и садился «врастопырку». Супрун мрачно шутил, что садиться на таком аэроплане все равно, что тигрицу целовать!
          Случилось так, что в конце полетного задания засорился жиклер карбюратора, и мотор заглох. Впереди было ровное поле с твердой стерней после уборки зерновых – садись не хочу! Он мастерски приземлился и …врезался в колхозную корову – единственную на огромном пространстве. Потом у него вычли из зарплаты ее стоимость, но корова была стельная, и с него взяли штраф и за неродившегося теленка. Время было суровое, где главными были учет, контроль и борьба с вредителями всех мастей на извилистых путях строительства первого в мире социалистического общества. Дело, в общем, уладили без суда, соратники деньгами скинулись, но героически павшую корову не забыли и при случае вспоминали, а на опытном аэродроме появилась специальная инструкция: «обязательно убирать коров из зоны полетов».
          Корову я поминать не стал, - дела давно минувших дней, -  но откуда кошке взяться в нашей роще? Все постоянные посетители, ни о каких животных, кроме белок, не упоминали: не из птичьих же яиц она вылупилась?! Надо спросить у Ириски, решил я, она тамошнюю флору и фауну досконально знает.
         Я дозвонился Хромушину и сухо доложил о кошке - великий Станиславский позавидовал бы его театральной паузе! Моя фраза о самопроизвольном срабатывании катапульты ее заметно продлила. Комментариев не было, он коротко поведал, что самолет по выработке топлива сам приземлился без видимых повреждений на снежную прогалину, но местные жители успели унести весь неприкосновенный запас из черного шоколада, сервелата, сухого печенья, сгущенного молока и растворимого кофе. Воздушную тревогу отменили, дознание Каменева переносится назавтра, но тщательный осмотр взлетно-посадочной полосы он, Хромушин, произведет незамедлительно с помощью ребят из инженерно-технического персонала.
             - Андрей, - спросил он раздумчиво, - кошка должна бежать к столовой, как боец к пункту питания, не так ли? Но лично я не видел кошек, которые бросаются с голоду под реактивный самолет. Она бы оглохла или опалила усы! Авиационная особь вывелась в Соловьиной роще. Воистину: ВВС - страна чудес!
             - Насколько мне известно, кошек в нашей роще нет, и не было! Иначе бы птицы не прижились, - сказал я, но не очень уверенно: мои знания о живой природе исчерпывались школьным курсом зоологии, который в настоящее время отменен за ненадобностью. Наверное, его постигла судьба ботаники, которая писалась под достижения академика Лысенко, а после шумных, но неудачных опытов с одомашниванием лося, ее изъяли из программы среднего образования и ввели биологию.
             - Ладно, разберемся, Бог даст! Артём сильно побился? Десантник он всему селу известный…
         Я передал трубку Гуревичу, который со знанием дела описал травмы и поставил диагноз о временной нетрудоспособности Каменева. За столом распивали третью бутылку. Артём вдруг скуксился:
             - Мне теперь припомнят и холостяцкую жизнь, и то, что невеста сбежала к другому. Они обязательно обнаружат у меня отклонения психики на сексуальной почве, отчего и галлюцинации начались! И попробуй поспорь с медиками – они всегда правы.
             - Артём, - сказал я, - я тоже разведенный муж. Правда, мы расстались с женой потому, что она не хотела детей. Или не могла родить, кто ее разберет – медицинской карты мне так и не показали. Я, во всяком случае, в отсутствии потомства не виноват, как постановили врачи. Все вышло мирно и полюбовно. Мне этого в вину не ставят. И никто твердо не знает, бывают ли от семейных метаморфоз непреднамеренные видения или нет! Правда, очередное звание задерживают два года с тех пор, как я развелся, но причину в отделе кадров не выяснишь. У них своя статистика со схоластикой. Впрочем, кошки с женщинами у меня никак не ассоциируются! Только с их постоянными мигренями!
             - Понимаешь, Андрей, я дал путевку в жизнь двадцати самолетам – этот был бы двадцать первым! Видно, не судьба мне выиграть в «очко». Тебе придется доводить его до ума. Меня временно спишут в запас под разными предлогами, если вообще не отправят инструктором в летное училище туда, где не водятся кошки.
             - Поедешь в Уссурийский край, где обитают амурские тигры вперемежку с леопардами. Говорят, что даже волки с ними не уживаются…
         В наушниках затрещало, и зазвучал повелительно голос Хромушина:
             - Долгих, ты готов? Вам – взлет!
         Я развел руками, показывая техникам, чтобы те убрали колодки из-под колес шасси, и включил тумблер подачи топлива. Подержав самолет на тормозах, чтобы двигатели набрали мощность, тронулся вперед, держа руку на панели поворотного двигателя. Все решали секунды…
         И тут я увидел большую рыжеватую с подпалинами кошку без хвоста, которая бросилась под колеса. Я невольно потянул ручку на себя и толкнул сектор газа, но поворотный двигатель включил одновременно. Самолет ушел вверх, чтобы на высоте 1000 метров выстрелить меня из кабины мощным ударом катапульты.   Закрытый гермошлем спас лицо от травм, но мне оставалось сквозь прорези парашютного купола воочию лицезреть по мере спуска на земную твердь, как «як» самостоятельно выровнялся и полетел на юг, чуть покачивая короткими крыльями.
         Сценарий того, что произойдет дальше, я уже знал: посты ПВО объявят воздушную тревогу, самолет аккуратно плюхнется на поле, выработав горючее, а за мной отправят «махолет».
         Мне удалось удачно приземлиться на пустоши, минуя лес и избежав гостеприимного приема жителей села Лыхонино. Через час я с глазу на глаз беседовал с Генеральным конструктором – его интересовали малейшие детали происшедшего и субъективные ощущения пилота: при большом стечении народа любой человек стремится подстроиться под настроение аудитории, и многого поэтому не договаривает.
         Он пропустил рассказ о кошке мимо ушей, промолвив что-то про дурацкие суеверия, и похвалил, что я не растерялся и грамотно взлетел, доказав такую конструктивную возможность самолета, как короткий взлет. Генеральный в конце расспроса сказал, что причина кроется не в животных из преисподней, а в самой катапульте, точнее – в несовершенстве ее автоматики. Дальнейшие испытания он предложил отложить на неделю, пока инженеры с ней не разберутся.
        Мне он приказал отправиться в специальный дачный поселок на станцию Чапаевка, где обычно отдыхали заслуженные члены конструкторского бюро с семьями, начальники и простые генералы из министерства авиапромышленности, чтобы занять любой свободный домик под его ручательство.
          Когда следующим утром меня доставили на персональной «чайке» Генерального к кованым воротам объекта № 707, я понял, что вытянул счастливый билет. Офицер с красными просветами внутренних войск на погонах проверил мои документы с отпускным предписанием и, отдав честь, пожелал приятного отдыха.
        Накануне внезапно установилась знойная погода, что случается на Пасху, и остатки снега стаяли за одну ночь. Судьба благоволила мне.
         Поселок был застроен типовыми финскими домиками зеленого цвета без печных труб по типу прямоугольного в плане древнеримского военного лагеря. На центральной площади вместо трибунала легиона размещался магазин типа сельпо с вселяющей надежду вывеской «Товары повседневного спроса». На его широких прилавках продавалось все, что нужно в быту советскому человеку, - от соли, продуктов питания и спиртных напитков до бельевых веревок и лошадиных подков. Рядом были «Столовая» и длинный летний дощатый кинотеатр, переделанный из солдатской казармы.
        Между равными по площади участками были установлены одинаковые изгороди из невысокого штакетника, но кустарники и огороды отличались друг от друга в зависимости от садоводческих пристрастий жильцов. Многие семьи жили здесь годами и считали себя хозяевами, хотя на прочной деревянной мебели довоенного изготовления блестели инвентарные номера с броским горельефом «НКАП СССР».
         Мой пустующий коттедж назывался «строением № 37». Из бытовой техники в нем имелись маленький холодильник «Морозко» и черно-белый телевизор «Темп-6». Мне с холостяцкими привычками этого вполне хватало, тем более что я был назначен домохозяином ровно на пять дней.
         Двенадцать часов я отсыпался в непривычной после городского монотонного гула тишине. Когда возвращался из душа в хозяйственной пристройке, меня окликнул знакомый голосок, столько раз оповещавший о погодных аномалиях перед полетом. Обернулся – за забором стояла Ириска в коротенькой хлопчатобумажной «амазонке», усеянной красными маками, с глубоким вырезом, едва вмещавшим неожидаемо высокие полные груди, обильно обсыпанные мелкими конопушками. Волосы были красиво уложены тяжелыми огнисто-рыжими косами сверху и венчались кокетливо завитой челкой на лбу снизу. Я тут впервые заметил, что у Ириски миндалевидный разрез зеленых с голубоватым переливом и немного косящих глаз, какой бывает у больших хищных кошек. Ее цепкий взгляд пугающе беспокоил зовущей таинственностью.
           - Добрый день, товарищ инженер-лейтенант! Не ожидал вас встретить в этом райском уголке!
           - Мне предоставили внеочередной отпуск для поступления в очную адъюнктуру в военно-медицинскую академию в Ленинграде. Документы я уже отправила, и первым экзаменом по специальности будет «История и теория психологических учений». Так что вам придется созерцать занудную зубрилку, обложенную томами классиков жанра, в ближайшей беседке.
           - Я никогда не понимал увлечения чистой теорией без ее практического приложения и плохо представляю ваши муки. До лётного училища я два года проучился в медицинском институте, где специализировался на кафедре клинической психиатрии, но ученым мужем не стал. И писателем тоже! Знаете, в шестидесятые годы было такое модное поветрие – чтобы создавать литературные произведения, надо было изучать человека не по трудам философов, а исходя из его анатомии и физиологии. Меня всерьез увлек аэроклуб, и я забрал документы из института. Однако готов оказывать посильную помощь, например, в переносе фолиантов, - игриво заметил я, чувствуя, что она мне волнующе нравится без бесполой военной униформы.
         Ириска понимающе кивнула, хотя по ее возрасту из врачей, ставших известными писателями, она могла знать разве что только Василия Аксёнова. Тут же пришла в голову печальная мысль, насколько же я стар, и нас с ней разделяют не только забор, но и без малого пятнадцать лет!
            - Позвольте полюбопытствовать, чем объясняется столь резкая перемена профессии – вы же авиационный инженер по образованию? - спросил я, двигаясь параллельно с ней, разделенный частоколом.
            - Заявка пришла из отряда космонавтов – им нужны профессиональные психологи с инженерной подготовкой. Выбор начальства пал на меня!
         Остальные вопросы отпали сами собой. Со многими из Звездного городка мы были хорошими знакомыми, но наши производственные интересы пересекались редко. Это означало, что встречи с Ириской станут нечастыми, а мой дачный досуг относился к случайностям. Скорее всего, здесь мы вряд ли увидимся, если, конечно, Генеральный не наградит меня приятным времяпровождением на лоне природы после очередного чрезвычайного лётного происшествия.
            - Скажите, какие неприятности приключились с вами в последнем полете? - поинтересовалась она.
            - Да, я как раз намеревался это обсудить с богиней Дианой аэродромного масштаба, - и поведал ей о появлении пятнистой кошки перед взлетающим самолетом и истории с катапультированием. В заключение я задал вопрос, который беспокоил меня, начиная с инцидента с Артёмом Каменевым:
            - Ириска, скажите, могут ли жить кошки в нашей Соловьиной роще?
        Она глянула на меня жалостливым взглядом борца с неграмотностью на заре Советской власти:
            - Наши кошки ведут свое происхождение от степной праматери Felis silvestris lybica, и в лесах жить не приспособлены. В лучшем случае они адаптируются к речным камышовым зарослям как оцелоты и египетские нильские коты, но лесов как среды обитания они избегают. Единственная крупная кошка, освоившаяся в чащобах нашего климатического пояса, это – рысь! Но и она предпочитает глухие темнохвойные леса, где есть деревья с мощными стволами и ветвями. Наша березово-осиновая роща с редкими колючими вкраплениями для ее проживания не очень комфортна, говоря современным языком. И кормиться там нечем, поскольку основной пищей для рыси являются зайцы и крупные грызуны, вроде крыс или нутрий!
          Я лихорадочно вспоминал, как выглядела та большая кошка с обрубленным хвостом, которая бесстрашно сиганула под переднюю стойку шасси, и попросил Ириску подробно описать рысь. Ее рассказ об внешнем облике и окрасе рыси отмел все сомнения. Однако заканчивать разговор с ней мне не хотелось, и я спросил, возможны ли исключения из правил.
            - Может быть, - вполголоса промолвила Ириска, отведя в сторону глаза, - бедное животное сбежало из какого-нибудь передвижного зверинца, где ее кормили в дневное время, чем нарушили привычный распорядок жизни? Тогда наша роща была ее временным местом обитания, да и зайцев в районе аэродрома развелось немерянно – я сама видела их следы вдоль внешней ограды. А заяц не боится перебегать дорогу перед транспортом - рысь за ним и припустила….
         Я с удовольствием слушал ее голос и любовался движением ее маленьких рук, будто поглаживающих кошачью голову. Мне давно не доводилось запросто говорить с красивой женщиной, и было совершенно неважно, что она щебечет – мне было приятно ее слушать. Подумалось крамольное – такой бывает любовь умудренного жизнью перестарка!
             - Простите, Ириска, что отвлек вас от подготовки к экзаменам разговорами о работе.
             - Не надо извинений, товарищ майор! Я пользуюсь счастливым случаем пригласить вас на пасхальное застолье к нам, как говориться, по-соседски! Мой отчим просил непременно добиться от вас согласия, хотя религиозные праздники не принято отмечать в Советском Союзе. Но на этот раз Пасха удачно совпала с 1 мая, и сегодня можно продолжить ее празднование как дня международной солидарности трудящихся. Ждем вас к пяти часам к столу.
          К назначенному времени я тщательно выбритый и одетый в джинсовый костюм, который мне обошелся на «барахолке» в закоулках на Кузнецком мосту в месячную зарплату, подошел к калитке соседней дачи и громко кашлянул ввиду отсутствия звонка.
          С собой я взял раритет, привезенный из старинного уральского городка Бугуруслана, где присутствовал как председатель экзаменационной комиссии на выпуске курсантов авиационного училища. Там местный ликероводочный заводик изготовлял по старинным рецептам персонально для престарелых гурманов со Старой площади водку времен их молодости. По информации директора предприятия, имевшего, кстати, оборонный номер, в спецраспределители Управления делами ЦК КПСС она не попадала.
         На бутылке, запечатанной сургучом, имелась невзрачная желтая этикетка с надписью прописью «Водка» и ценой до хрущевской денежной реформы – «20 руб. 50 коп. без стоимости посуды». Судя по цифре 56%, напиток был крепким, но я помнил из далекой молодой поры только то, какой плотной и тягучей была холодная струя, льющаяся из горлышка! В свое время народная молва уважительно нарекла этот благородный напиток «Сучком».
         Навстречу мне, не скрывая радости, выбежала Ириска в приталенном бирюзовом платье с воланами и прельстительным декольте, вновь заставив меня горько пожалеть о преклонных годах.
          Главного технолога нашего КБ профессора Василия Алексеевича Воронцова я знал по работе, и мы запросто пожали друг другу руки с праздничными поздравлениями. Он познакомил меня с женой Галиной Степановной, заурядной на вид женщиной с добрым лицом станционной буфетчицы, оказавшейся доктором искусствоведения, опубликовавшей несколько нашумевших книг по творчеству импрессионистов.
         Ириску Воронцов представил своей «любимой доченькой», мечтающей о лаврах поэта, не меньших, чем у ее кумира - Марины Цветаевой, и заметил, что она тайно влюблена и под луною грезит о любимом. «Однако эту свою пламенную страсть девица Ирина никак нам не именует в лицах, не говоря уже о паспортных данных», подшутил он над падчерицей.
         Девушка, как положено по незамужнему статусу, застыдилась так, что у нее порозовели ушки, и пробормотала, что ее чувства никому не интересны, а за Цветаеву заступилась, гневно топнув каблучком:
             - Марина Ивановна была не просто гениальным поэтом! Она – единственный женский философ современности. Мы только и слышим запевки якобы от лица женщин «Я хочу ребенка!» Это – чисто патриархальный подход, внушенный мужским социумом. Цветаева же пишет: «Подари мне ребенка!» Так мыслит настоящая счастливая женщина. Дети – это великий дар любящего мужчины женщине! Может быть, пора ее произведения изучать нашим обществоведам, нежели восхвалять на всех углах воспоминания дорогого Леонида Ильича. Говорят, что в ближайшее время появится его новый эпохальный труд!
         Установилось неловкое молчание – эту тему было не принято обсуждать всуе вне привычного для критических суждений кухонного пространства, где прослушивающие устройства быстро приходили в негодность из-за жира и жара. Ириска поняла, что в сердцах сказала лишнее и широким жестом пригласила нас к столу. Так неожиданно завершив обязательный ритуал взаимных представлений, мы приступили к праздничной трапезе.
          Как я и ожидал, моя бутылка из советского прошлого вселила во всех ощущение юношеской бесшабашности и в ходе ее распития маленькими коньячными рюмками все ударились в воспоминания о далеких шестидесятых годах. Мы поделились впечатлениями о немногочисленных, но незабываемых поэтических вечерах в Политехническом музее, о беспредметной по существу дискуссии «физиков и лириков» на страницах толстых литературных журналов и, конечно, о первых свершениях в области реактивной авиации и рождении космонавтики. Супруга Воронцова вставляла дельные замечания по поводу печально знаменитых речей Хрущева против абстракционизма в искусстве социалистического реализма.
         Для Ириски наша беседа была неинтересной – она родилась и воспитывалась в другую эпоху, когда эйфория оттепели превратилась в ностальгический сюжет для мемуаров, а фантастический лозунг «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!» забыт. И мало кто из ее сверстников знает о том, как в ноябре 1961 года ночью солдаты с вороватой поспешностью вынесли мумию Сталина из Мавзолея, залили некрашеный гроб бетоном и закопали рядом с могилой Калинина. Чиновники Госкино стали не покладая рук «редактировать» художественные фильмы, вырезая целые сюжеты и вставляя вместо его имени безликие слова «ЦК партии». По указанию не в меру импульсивного Хрущева была создана целая государственная комиссия по переименованию городов и областей, и Сталинград стал Волгоградом, а все памятники и монументы, посвященные Сталину, были разрушены до первомайских торжеств – день Победы еще не объявили праздничным днем. Это произошло лишь в 1965 году по требованию Брежнева – участника знаменитого парада Победы 24 июня 1945 года!
         Закуска была достойной моей сувенирной бутылки: слабосоленая севрюга, воронежский окорок и гусиный паштет по вкусу и свежести, очевидно, были приобретены в знаменитом буфете ЦК КПСС на улице Грановского. По распитии «Сучка» на столе появилась «Столичная» с массой золотых медалей на этикетке. Я в шутку заметил, что в российской глубинке многие не узнают в изображенном здании гостиницу «Москва» и считают его элеватором. Воронцов рассмеялся и заметил, что она в тридцатые годы считалась вершиной пролетарского модерна в градостроении. Супруга подтвердила этот факт своим научным авторитетом и поведала о том, какой проект мавзолея Ленину замыслил знаменитый авангардист Казимир Малевич, автор «Черного квадрата».
              - Мне его картина не нравится, - сморщила носик Ириска.
         Мать ей терпеливо разъяснила:
              - Малевич ее написал в 1915 году, когда в России начался голод, русская армия терпела одно за другим поражения на фронте, в рядах интеллигенции воцарилась растерянность, а среди народа нарастало недоверие к царской власти. Художник искал новый смысл будущего России - это чёрное Ничто, возможно, проход в притон безбожия и прочих сатанинских сил, что разрушат прогнившую до корней империю. Видный русский искусствовед и меценат Бенуа выразил возмущение в отношении «этой очень важной вещицы», прямо заявив: «Чёрный квадрат в белом окладе — это не простая шутка, не простой вызов, не случайный маленький эпизодик. Это - один из актов самоутверждения Малевича и его предсказание того начала, которое имеет своим именем мерзость запустения, и которое кичится тем, что оно через гордыню, через заносчивость, через попрание всего любовного и нежного, приведёт всех к гибели. Несомненно, это и есть та икона, которую ставят взамен Мадонны».
              - Бенуа Кандинского и Пикассо тоже не признавал художниками, - заметил Воронцов. - Закончи, дорогая моя, про проект Мавзолея Малевича.
              - Он предложил построить на Красной площади гигантскую пирамиду из черного мрамора с хрустальным навершием-тетраэдром, чтобы солнечный свет падал на мумию Ленина внизу, лежавшую внутри хрустального куба-саркофага. Он должен был находиться ниже уровня моря. Малевич говорил, что «куб – это объект, посредством которого мы пытаемся изобразить вечность, и поддерживать ими вечную жизнь Ленина, побеждая смерть. Смерть Ленина не является смертью, он жив, вечен и символ этому – новый объект, принимающий форму куба. Проход в куб к телу Ленина - это первый шаг в вечность, в новое будущее». Размеры пирамиды составляли бы 200 на 200 метров в основании и 150 метров в высоту. Правда, для этого пришлось бы снести Гостиный двор, нынешний ГУМ, и часть Кремля. Монументализм в архитектуре является, как правило, порождением перестройки мышления после глобальных социальных потрясений.
         Ириска расстроилась:
               - Все учебники сообщают о том, что большевики были убежденными атеистами. А послушать вас, то они впали в грубое язычество, в основе которого лежат тотем и табу! Или возомнили себя наследниками египетских фараонов, которые сооружали в честь себя, богоподобных, бессмысленные пирамиды!
               - Язычество тут не причем, милая моя! Ленин по совету известного врача, – он открыл способ лечения с помощью переливания крови, - Александра Александровича Богданова, вышедшего из партии большевиков в период столыпинской реакции, был объявлен «руководящей тройкой» в Политбюро в составе Каменева, Зиновьева и Сталина новым православным божеством в трех никейских ипостасях, - ответила Галина Степановна. - По распространенной легенде он был искусственно погружен в летаргический сон в Мавзолее, из которого его советские ученые выведут в день победы коммунизма. Тогда воскресший Ленин будет вершить суд над усомнившимися и еретиками! Это будет подобным второму пришествию Христа. Маяковский выразил это предельно точно: «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить!» Сталина в 1929 году его ближайшие соратники объявили «Лениным сегодня», то есть первоапостолом и охранителем устоев нового строя.
                - Солженицын считает, что Ленин и Сталин стояли у истоков «большого террора», что противоречит христианским заповедям, - упрямилась Ириска. -  И священников коммунисты истребляли сотнями!
                - Тут была совсем другая причина, доченька моя, порожденная нашей революцией и событиями гражданской войны! – тактично заметила Галина Степановна. - В январе 1919 года патриарх Тихон Белавин благословил самозваного Верховного правителя России Колчака на борьбу с большевиками, несмотря на то, что тот участвовал в аресте царской семьи. Адмирал после этого заявил: «Я знаю, что аз есмь меч государства. Я чувствую, что самый сильный – это меч духовный, который и будет непобедимой силой в крестовом походе против чудовища насилия!» Собор духовенства Сибири единогласно утвердил Колчака главой русской православной церкви, и Тихон это решение одобрил.
               - Получается, что вновь избранный патриарх Тихон вопреки традиции, идущей от Византийской империи, вступил в политическую борьбу? – возмутилась Ириска. – Тогда многое становится понятным.
               - Под знаменем Колчака собралось более трех тысяч православных священнослужителей и полторы тысячи «духовных воинов» - добровольцев. Из них были сформированы целые воинские подразделения. Самыми печально известными среди них стали «Православная дружина Святого Креста», «333-й полк имени Марии Магдалины» и «Святая Бригада». Если в их руки попадали командиры Красной армии, комиссары, чекисты, летчики, матросы и евреи, то их ожидала мучительная смерть в худших средневековых традициях XVII века: «мужчинам насыпали в рот пороху и зажигали его, а иным набивали порох снизу, а женщинам прорезывали груди и, продев в раны веревки, вешали на этих веревках». Представители Революционного военного трибунала приговорили заочно их всех к смертной казни. Получалось, что советские суды исполняли приговоры, которые не имели срока давности.
          Профессор Воронцов заметил:
               - Русские интеллигенты исстари интересовались историей, и мы не были исключением. Читали ленинское «Письмо к съезду» задолго до ХХ съезда КПСС. Вопреки крикливым заявлениям Хрущева и его присных, оно не было запрещенным и никаких якобы длительных тюремных сроков за его хранение прочтение или разглашение не предусматривалось. «Письмо» первым опубликовал в 1922 году главный редактор «Правды» Бухарин, тогда бывший преданным поклонником Троцкого, в Приложении к центральному печатному органу ЦК ВКП (б). В 1927 году оно было напечатано целиком в Бюллетене № 30 XV партсъезда, а в 1936 году - в трехтомнике «Ленин и Сталин. Сборник произведений к изучению истории ВКП (б)» тиражом 550 000 экземпляров. Он имелся во всех центральных и областных библиотеках, а из домашних стеллажей оперативники НКВД изымать бы их замучились!
              - Откровенно говоря, я в свое время поверил басне Хрущева, - сознался я.
              - Басен для задуманной Хрущевым обязательной учебной дисциплины для вузов «История КПСС» академик Пономарев придумал предостаточно! Например, супруга просветила меня, что российская революция и порожденная ею гражданская война стала столь кровопролитной вопреки намерениям Ленина и его соратников. Упомянутый академик Богданов сказал, что такому развитию событий есть единственное объяснение: «Корень всему — мировая война. Она породила экономический и культурный упадок и гигантское развитие военного коммунизма. Партия из рабочей стала рабоче-солдатской. А это значит преобладающее влияние более отсталой части — солдатской. И поразительно, до какой степени преобразовался большевизм в этом смысле. Он усвоил логику казармы, все ее методы, всю ее специфическую культуру и ее идеал. А логика казармы в противоположность логике фабрики характеризуется тем, что она понимает всякую задачу как вопрос ударной силы, а не как вопрос организационного опыта и труда». Это была планида прагматика Троцкого, отодвинувшего теоретика Ленина на второй план.
                - Вашей феноменальной памяти можно позавидовать, профессор, - признался я.
                - Иногда, работая с секретными документами, мы не имели права выносить записи, и привыкали заучивать текст с формулами целыми страницами, - не без гордости признался он. – Да и супруге помогаю перепечатывать рукописи ее монографий: в издательствах странное представление о выполнении плана. Они всегда требуют сдавать их назавтра!
         На этом экскурс в общественные науки закончился, как впрочем, и водка. Супруга профессора стала убирать мясные закуски и соленья, а сам Воронцов начал медленно растапливать медный самовар на сосновых шишках. От моей помощи он отказался, и Ириска предложила мне прогуляться перед чаепитием.
          Мы вышли на прогон между изгородями и продвинулись к центру поселка. У дверей кинотеатра висело объявление: «Сегодня по просьбам зрителей демонстрируется польский художественный фильм “Анатомия любви”. Детям до 16 лет вход воспрещен». Под впечатлением рекламного анонса я задал вопрос, который волновал меня с того кормления белок в роще:
             - Извините за бестактность, но почему вы не вышли замуж, учась в академии – женихов там хоть отбавляй? Девушка вы видная, и трудно представить, чтобы за вами не ухаживали молодые офицеры.
             - Была однажды отчаянная попытка – стать добродетельной женой, которая к моему счастью ничем не закончилась. Он был хорошим человеком с карьерной перспективой и любовником оказался покладистым, - ровным синоптическим голосом сообщила она. – Но он любил спортивные телевизионные передачи с бутылочкой пива, украинский борщ, а потом уже меня. Литературные познания остались на уровне школьной программы, а в остальном он обещал быть уютным домашним котиком на диване. Для мужчины секс - физиологическая потребность, для женщины - психологическая. Женщина хочет секса, чтобы почувствовать себя любимой, а не снотворным после борща. А мне хотелось необычного мужа! Может быть, меня сбила с толку Марина Цветаева, которая сказала, что мы, женщины, сотворены Богом лишь до талии. Остальное в нас доделывал Диавол. Сейчас я понимаю, что из-за бесконечной учебы и разных общественно-культурных мероприятий, забыла повзрослеть. В общем, мы расстались, так друг к другу и не привыкнув.
          Честно говоря, я не понял, что Ириска хотела мне объяснить, но сгоряча причислив себя к презренным «домашним котикам», хотя не любил пива, подумал, что никакой надежды найти место в ее душе у меня не осталось.
             - Потом, когда вы повзрослели, конечно, были и другие мужские особи? Я, как весельчак Джованни Боккаччо, не верю в целомудрие монашек.
             - Не стану лицемерить, молодые и красивые мальчики имели место быть, но не более того. Мы оказывались не вместе, а рядом. Главное, что не хотела от них родить, а значит – никого не любила. И так и не забеременела, хотя незавершенности ни в чем и никогда не приемлю, и мужских резиновых средств химической защиты от женщин не терплю!
         Следующие слова звучали умно и беспощадно:
              - Летнее море чарующе прекрасно, но в шторм оно всегда тухлой рыбой воняет! Море, как и жизнь, сильного любит, а бессильного губит. Не море топит корабли, а ветры. И дуют они не так, как рассчитывают капитан и штурман корабля. Говорят, что студеный ветер и ссоры любовников затихают с наступлением ночи, но в отношениях мужчины и женщины чаще случается совсем наоборот.
         Ириска вдруг сказала с оптимизмом, не совпадающим, как мне показалось, с тональностью прежде высказанной печали:
             - Я точно знала, что эти люди не мои. Мне хотелось глубины и искренности отношений, когда я смогу полюбить всей душой и стать одним целым с любимым человеком. И они мне не снятся! - она крепко взяла меня за локоть и развернула к себе лицом. - И знайте, кто бы со мной ни был до того грядущего, единственного и посланного судьбой мужчины, являлся миражом. Божий избранник для меня будет первым!
             - Скучно ночами красивой женщине без кавалеров? - безобидно уколол я Ириску. - В Сокольниках, где я вырос, в ватаге пацанов шутили про рыженьких девчонок «Если крыша ржавая, то в подвале всегда мокро!»
          Она не обиделась, но не стала развивать тему о женском мироощущении:
              - Простите, но я задам встречный вопрос: чем объяснить ваш аскетический, даже отшельнический образ жизни, Андрей Николаевич? Вы смелый, сильный и большой души человек, из тех мужчин, которые нравятся женщинам. Ну, а гуманитарная эрудиция - выше всяких похвал. Как вы умело скрыли от отчима, что знаете стихи Цветаевой!
              - Признаюсь, читал, и люблю поэзию «серебряного века», которая оказалась настолько русской, что никак не поддается подстрочному переводу на иностранные языки, как, впрочем, и великая проза Толстого, Достоевского и Чехова. А о моих товарках, простите - женщинах, мы как-то говорили. Однако вам я как отшельник не нравлюсь?
              - С чего вы взяли? – вскинула на меня открывшиеся нараспашку малахитовые глаза Ириска. – Наоборот, вы первый мужчина, который бесповоротно возмутил мой прежде безмятежный ночной покой. Об этом без умолку судачит уже полтора года офицерский состав и все завсегдатаи нашего секретного объекта, включая женсовет. Знаю по формулярам в читальном зале, что вы хорошо владеете французским языком. Слушайте: Je sens votre chaleur et de l'amour, quand vous me regardez! Вы ко мне настолько неравнодушны, что подсознательно желаете обладать мною, – я это ощущаю клеточками тела, особенно там, где пониже пупка. И неистово рвусь вам навстречу! Помните, у Цветаевой: «Двух вещей хочет настоящий мужчина: опасностей и игры. Именно поэтому ему нужна женщина — как самая опасная игрушка». Признаюсь, вы меня постоянно посещаете во снах, и всегда с двумя малышами - девочкой и мальчиком. Так вам в любви присягаю без словесных кружев - как русский офицер во всеоружии!
          Растерявшись от такой неслыханной откровенности, я не нашел нужных слов и механически перевел в уме фразу: «я чувствую ваше тепло и любовь, всякий раз, когда вы смотрите на меня». Ириска после знакомства с белками мне нравилась, и подчас хотелось прижать ее к себе так, чтобы она задохнулась, запрокинулась от тесноты и могла смотреть только на меня, но называть это чувство любовью я бы не стал. А, может быть страшился признаться в этом самому себе?
            - Марина Цветаева говорила, что влюбленная женщина и ведьма в стремлении к высокой чувственной любви схожи друг с другом. Для обеих единственный способ быть замеченной умудренным жизнью мужчиной, — колдовать и ворожить, - она по-старушечьи скрипуче хохотнула, подняв на меня остекленевшие немигающие глаза со зловеще остановившимися раскосыми зрачками. – Вы толкнули меня на это своей рассудочной нерешительностью, и я прикормила рысь, чтобы затащить вас сюда! А, может, сама в нее оборотилась, а? И сбила непобедимого аса на взлете, чтобы захватить в свой мучительный плен?!
          Я остолбенел и совершенно потерял ориентировку в пространстве. Ириска с переливистым смехом подхватила меня под руку и потянула за собой к домику профессора Воронцова. Оставив меня одного у пыхтящего самовара, она убежала заваривать чай.
          Чай был хорош. В домашнюю заварку, очевидно, что-то добавляли, напоминающее брусничный лист. Во рту становилось свежо, в голове - ясно; этакий эликсир бодрости. Но одновременно где-то в глубинах сознания рождалась волнующая радостная тревога, подспудно смешанная и с извечным мужским страхом перед случившейся необратимой жизненной переменой, и со сладостным предвкушением долгожданной ослепляющей радости. С каждым глотком мое лихорадочное состояние нарастало и, похоже, передалось чете Воронцовых.
          Вокруг самовара завязалась неприхотливая беседа, которая без спиртного становилась монотонной. Обмен мнениями о международном положении, сменившееся рецептом малины в собственном соку, по кругу вернулся к событиях в Иране и Афганистане. Его жена вежливо вмешалась, заявив, что в конечном итоге эти войны – «локальные, - поправил профессор Воронцов, - локальные войны, Галина», - существенно влияют на ценообразование в мире.
          Ириска прихлебывала чай, не вмешивалась в разговор, и с прищуром смотрела на меня, однообразным движением ладони отбрасывая со лба насыпаемые ветром пламенеющие в закатных лучах пряди. Из вежливости я изредка обращался к ней, ища поддержки своим аргументам, но она только усмехалась уголками рта моей нехитрой уловке из правил хорошего тона. Похоже, в мыслях она переместилась в иное измерение, откуда земные проблемы выглядели суетой муравьев.
          Я хотел уловить выражение удлиненных к вискам густо опушенных ресницами глаз, поскольку терялся в догадках: что значило признание в любви, и, если не было шуткой, почему оно прозвучало сегодня? Тут явно не годилась распространенная метафора о «зеркале души» или «барометре настроения». Ее глаза как стена прятали мятежную душу за изменчивой зеленью.
          Приземленными словами о мировых ценах доктор искусствоведения Галина Степановна умело перебросила мостик на житейские темы, или, если быть точным, на модные вопросы охраны окружающей среды. Мнения семейной четы об экологии были милы, но лишены глубины. Слушать их было утомительно - создавалось впечатление, что читаешь студенческий реферат.
         Я заскучал, изображая лицом живейшее внимание, как, вдруг профессор Воронцов заинтриговал меня неожиданным заявлением:
            - Я считаю, - сказал он,- поелику посевных площадей в России исторически не хватает, необходимо выкорчевывать смешанные леса и распахивать подлесные почвы. Такова единственная реальная возможность повышения урожайности в средней полосе.
         Признаться, я оторопел и уставился на него - лицо профессора сохраняло приличествующую теме серьезность.
            - Но позвольте, - возразил я,- элементарная логика протестует против такого умозаключения. Деревья дают нам кислород, пусть не столь много, как считал Тимирязев, однако дают. Потом леса поглощают углекислоту. Не можем же мы, вырубив леса, строить дорогостоящие станции по промышленному обновлению воздуха на основе хлореллы или планктона? Вот уж где верный путь к разорению государства!
            - Вы меня не поняли, - мой собеседник недоброжелательно посмотрел на окружающий дачный поселок остро пахнущей стеной лес. - Я вовсе не имел в виду уничтожения лесных угодий как таковых. Деревья можно сохранять в обширных парковых зонах по типу Великобритании. Рациональная геометрическая посадка не лишена эстетического начала. И в равной степени она способна поглощать отходы человеческой органики и частично промышленности. В то же время площади потребны меньшие, и используются они благороднее.
            - Взгляните,- он, как бронзовый Юрий Долгорукий напротив Моссовета, простер длань в сторону тренькающей дроздами пущи, - какое пространство занимают беспорядочно растущие деревья! Одно в борьбе за существование убивает три других, и тем самым окружает себя калеками и уродцами. Чаща - раздолье для гнуса, клещей и прочей вредной нечисти!
         Я не прерывал его патетики, и с возрастающим удивлением следил, как бледность растекается по его полнокровному лицу и глаза наливаются кровью. Жена замерла, беспокойно теребя пальцы и сжав тонкие губы. Ириска с непроницаемыми глазами по-прежнему молчала, регулярно, как заведенная поправляла волосы и посмеивалась уголками губ. Она гипнотизировала меня переменчивой зеленью бездонных зрачков, а я с трудом заставлял себя не смотреть на нее постоянно. Ее слова о дрессировке рыси ради того, чтобы я попал сюда, не выходили из головы.
            - Да-с, а почвы здесь плодороднейшие - здесь находится Великое ополье, - продолжал он заученной скороговоркой.- Если осушить болото, будет гектаров пятьдесят великолепной посевной площади. Правильно культивированный парк занял бы не больше десяти при аналогичном количестве здоровых особей. А сушняк и бурелом — на бумагу!
          Я мысленно повторил за ним «если осушить болото...!» Никто из старожилов, отдыхавших в этом поселке, не упоминал о существовании болота, хотя все они слыли заядлыми грибниками. Что он называл болотом, - не пойму же здешней речушки-переплюйки, затопляемую весной на радость мошкаре?
         Мой вопрос прозвучал несвоевременно: он уже разглагольствовал о выгоде для народного хозяйства паркового разведения шампиньонов.
         Он с укоризной посмотрел на меня, и сухо обронил:
            - Болото лежит к северо-западу, строго по компасу. А грибники ходят по грибы и ягоды, а не с целью топографических изысканий. Заветными тропками, по пути наименьшего сопротивления и наибольшего количества. Ради десятка рыжиков в дебри они не полезут, будьте уверены, Андрей Николаевич. Да и какие на болоте грибы!
         Я согласился с ним, что грибы на болотах не произрастают. Мы допили чай, начисто забыв о переустройстве России по английскому образцу, и сыграли в карты. Играл он скверно, но я с самого начала потерял интерес и пару раз остался «в дураках», чем доставил ему удовольствие. Расплатившись такими моральными ценностями за гостеприимство, я откланялся, сославшись на режим.         
         Ириска вызвалась меня проводить.
         Когда мы вошли в мое казенное строение, она неожиданно попросила:
            - Андрей Николаевич, не могли ли ненадолго поделиться со мной своей удачей? Летчики говорят, что у вас счастливая рука, и какой-нибудь простенький сувенир обязательно принесет исполнение трех, как в сказках, моих самых сокровенных желаний, сначала, конечно, женских, а потом уже карьерных. Пора в жизни одинокой спесивицы случиться чудесам! Он станет заговоренным колдовским амулетом от такого доброго, как вы, волшебника. Когда всё сбудется, вещицу непременно верну с рапортом о проделанной работе.
         Я ничего не понял из слов о женских мечтаниях, но размышлял недолго, потому что мне очень хотелось, чтобы Ириска была счастлива. В командировочном чемодане всегда лежал мой талисман – плоское золотое колечко с тремя продольными канавками. Будучи подростком, я нашел его на чердаке в доме покойной бабушки, когда разбирал хлам в старых сундуках. Я взял за привычку брать его на экзамены в школе, военном училище и академии, в армии носил в чехле партийного билета, и клал во внутренний карман во время всех полетов, как рядовых, так и испытательных. Моя бывшая жена мечтала сделать его предметом своего выходного гардероба, но получила отказ.
         Колечко оказалось впору безымянному пальчику правой руки Ириски, и я поведал вкратце историю о его магических свойствах, походя вспомнив, что перед вылетом, где видел рысь, в спешке не взял его с собой. Она зачем-то утвердительно кивнула и, отблагодарив меня целомудренным поцелуем в щеку, убежала.
         Солнце плавало в киселе заката. Я стелил постель и обдумывал дневные впечатления. Не зная анамнеза, сложно определить, чем страдает профессор Воронцов. Реакции параноидного типа налицо, но с одинаковой степенью вероятности они могли быть следствием как реактивного параноида, так и парафрении. Правда, в последнем случае мания преследования обычно имеет своим предметом одушевленный объект. Образ леса в таком качестве в специальной литературе не встречался, а психоаналитические интерпретации о подсознательных ассоциативных образах женских гениталий тут не годились в силу преклонного возраста профессора.
         Проснулся от отчетливого прикосновения женской руки, гладившей лицо, а мелодичный голосок юно звенел издалека «Просыпайся, милый, вставать пора!»
         Я открыл глаза и протянул руки, ища ту, что разбудила меня, но рядом никого не было. За окнами тлел алея сумеречный рассвет. По комнате беззвучно скользили кольцами синеватые пятна прокравшегося за ночь в дом тумана и деловито прятались от света в щели пола. Уныло скрипел сверчок за шкафом, далеко вдали сыто взбрехивали деревенские собаки, пробовал голос петух-тенор - всё пока дремало в свежем утреннем полузабытье. Я было потянул на голову одеяло, как вновь услышал ласковой шепоток: «Какой же ты соня, а еще знаменитый летчик-испытатель!»
         Вскочив, я бросился в сени, больше негде было ей спрятаться. Натыкаясь в холодном темноте на разбросанную обувь и растопырив руки, метался секунду другую по пустой веранде, сеням, потом подбежал к входном двери и принялся открывать ее. Дверь стонала, но не поддавалась, я не унимался, пока больно не ударился о ключ, торчащий из замочной скважины. Тут я вспомнил, что заперся вчера перед сном.
         Я зажег свет. Из большого зеркала на меня смотрел всклоченный бледный человек с бессмысленно-счастливой улыбкой на губах и округлившимися от ужаса глазами. Я попятился в страхе, сразу не узнав собственное отражение. Мышцы лица свела судорога, я долго массировал щеки и умывался, чтобы смыть эту дикую улыбку пароксизма довольства. Вместе с ней прошел страх, оставив после себя неприятное чувство стыда. «Довела холостяцкая жизнь до галлюцинаций, - из-за либидозных сновидений чуть дачу не разнес», подумал я краснея.
         Часы показывали четверть шестого, но ложиться в остывшую постель не хотелось. Я закурил и стал раздумывать, чем бы заняться, раз уж встал.
         Вдруг в хаос из обрывков фраз, роившихся в мозгу, вторглась мысль, очень ясная и аккуратная, словно она покоилась такой наготове в моем подсознании, ожидая своего часа: «Надо пойти на болото Воронцова - сейчас лучшего не придумать!» Память услужливо напомнила «на северо-запад, строго по компасу», где «бурелом и сушняк». Я заторопился, и взял компас и неизвестно зачем заткнул за пояс топорик. Сущий тать в нощи, констатировал я, оглядевшись.
          Лес встретил меня сторожкой тишиной. Ветра не было, роса россыпями битого стекла покрывала траву и кусты, кора сосен влажно рдела, изредка возникал шорох - отягощенные влагой кусты по-собачьи встряхивались. Воздух был по-особому трепетно напряжен ожиданием пробуждения.
          Я шел, боясь потревожить покой леса. Однако непривычные к ходьбе по высокой траве ноги скользили, и я то и дело вынужден был хвататься за ветки, чтобы не упасть. Эхо игриво резвилось, оповещая окрестности о моей неуклюжей поступи. Оно кралось по пятам то зверем, то человеком, преследующим меня, заставляя опасливо оглядываться, таиться, постоянно прислушиваться, замерев. Лес отвечал гулким ворчанием, перешептываясь кронами.
         Я стал обегать заросли и густотравье, но вскоре вынужден был остановить свой петляющий лисий бег для того, чтобы свериться с компасом - появилась ощущение, что начал делать крути. За какие-то полчаса я выбился из сил: пот заливал глаза, брови повисли мокрыми косичками, а сердце гудело пожарным набатом. Отираясь носовым платком, присел на замшелый пенёк передохнуть.
         И немедленно вскочил, объятый суеверным ужасом. Лес пристально смотрел на меня. Смотрел неприветливо, враждебно, великаном, тщащимся рассмотреть назойливую букашку внизу. Этот настойчивый взгляд был невыносим. Безглазый взор будто множество винтовочных стволов, нацеленных на меня, толкал по-звериному схорониться на отсыревшей земле. Согнувшись как под обстрелом немыслимой «пехотной змейкой» я помчался прочь, потом медведем ломился сквозь ветвосплетения орешника, прикрывая липкими ладонями голову от хлестких ударов их розог.
         Трудно сказать, как долго я крушил кустарники. Я потерял разум - моим повелителем стал страх. Он заполнял меня всего, хрипом рвался из горла.
        Наткнувшись на припорошенную жухлой мокрой листвой тропинку, я несказанно обрадовался. Здесь ходили люди, а значит она выведет меня из зловещего леса. Чуть не танцуя от радости, я опять вытащил компас. Когда стрелка успокоилась, во рту пересохло - тропа вела строго на северо-восток. Наваждение какое-то, пробормотал я, выходит, что все время приближался к болоту, хотя такой цели не имел. Как известно, человек в лесу и в тундре, где нет ориентиров, всегда описывает окружность. А я, оказывается, сумел соблюсти идеальную прямую.
        Привычный лексикон приободрил меня, и я легко зашагал на северо-восток, как дитя научно-технической революции, верующий в науку, только в науку и в одну только науку. Воспоминания о недавно пережитом столкновении с лесом вызывали усмешку.
        Тропа привела меня к огромной поляне, поросшей ярко-зеленой осокой. Едва ступил на траву, как под ногами зачавкало! Болото Воронцова существовало, будучи в правильном смысле озером с заболоченными берегами.
        Оно было круглой формы, какой бывает воронка от полутонной бомбы, скорее всего, сброшенной бомбардировщиком во время войны. На глинистых покатостях у воды густо разросся камыш, обрамляя валуны, под которыми в тени еще лежал снег.   
        На самом объемном камне слева сидела, сложив ноги подобно русалке, Ириска, задрапированная до пояса в вишневую шерстяную шаль. Ее распущенные волосы закрывали грудь, оставляя обнаженными плечи. Наши взгляды встретились: ее глаза были не зеркалом, а оптическим прицелом! Она властно поманила меня пальчиком, а когда приблизился, встала – тяжелое одеяние сползло на землю, ослепив белизной тела с золотистой дорожкой веснушек от пупка до кудрявеющегося лобка.
         Меня окатило изнутри жаром, и я выкинул топорик в воду.
            - «Ад пуст, все бесы здесь!» - охрипшим голосом она процитировала Шекспира.
         Ириска нетерпеливо толкнула меня на упавшую ткань и воссела сверху, по-кошачьи круто прогнув спину, да так, что тяжелые колокола грудей с пуговичками сосков в бордовых окружьях качнулись над лицом. Она впилась мне в губы, а, когда тела слились, победно ойкнула, сочно облизнулась, крепко зажмурилась, как дошколята при игре в прятки, и, обратив лицо к небу, трижды взмолилась протяжным мяучащим баритоном «Дай мне дар!»…
         Вернувшись обессиленным до озноба, забрался под одеяло: во рту остался вкус карамели от ее тягучих поцелуев. Я уснул счастливым, чего давно не бывало.
         Проснувшись, обнаружил на столе лист бумаги и прочел:
                «Со мною что-то происходит,
                Мой милый друг меня не слышит.
                Наверно где-то ходит-бродит,
                Он по болоту, где цветет камыш,
                На метлах ведьм подался в пляс!
                Такой вот чудный вышел сказ...
                Любовью я полна безмерно,
                А он храпит себе примерно.
          P.S. Я поехала в Ленинскую библиотеку. Жди вечером у себя. У меня впервые в жизни был оргазм!»
          Через три дня я уехал. Катапульту отладили быстро, и остальные полеты мы с Артёмом Каменевым вплоть до ноябрьских заморозков и сезона шквальных ветров совершали с аэродрома в Каче и с авианосца «Киев», стоявшего на рейде Севастополя. Испытания завершились успешно, а в Москве после вручения нам орденов Красной Звезды я узнал сразу две опечалившие меня новости.
          На доске приказов висела в траурной рамке фотография Героя Советского Союза Галлая. Он ушел из жизни летом, когда я был в Крыму и ничего, кроме окружной многотиражки, не читал, а до телевизора добирался лишь по случаю нелетной погоды. Подумалось: в июле 1941 года он сбил первый фашистский самолет, и в такой же летний день спустя без малого сорок лет сам был сражен безжалостной судьбой.
          Вторым известием меня расстроил Хромушин. На мальчишнике по поводу «обмытия» ордена, совпавшего с присвоением очередного воинского звания, он, театрально насупившись, выразил мне соболезнование, сообщив, что «очаровательная как богиня кисти Ренуара инженер-лейтенант Воронцова поступила в адъюнктуру, и в летно-испытательный институт больше не вернется».
          С явления рыси минуло десять месяцев – зверь в Соловьиной роще больше не появлялся и на программу испытаний не влиял.
          Накануне дня Советской армии приехали родители, и меня отпустили домой пораньше. Заказное письмо с ленинградским штемпелем лежало в кабинете, сказала мама. Я, как был в обсыпанной снежной пылью лётной куртке и сапогах, прошел туда и взял плотный увесистый конверт. Отправителем был неизвестный мне Медведев А.К. из в/ч 11304. Вероятно, подумал я, мне как ведущему испытателю прислали отчет об итогах социалистического соревнования летчиков 1-ой армии ПВО, досрочно освоивших двухмоторные сверхзвуковые истребители Як-28 – изделие нашего КБ.
          Я вскрыл конверт и по привычке встряхнул.
          На ковер упало колечко с красно-синим нитяным бантиком.