Картина

                Картина

   Солнечный лучик, словно воришка, проник сквозь щелку в занавеске, и желтым пяточком упал прямо на глаза Калинина. Он поморщился, задвигал густыми усами, и громко чихнул. Лениво потянувшись, Никита Павлович встал, с кровати. Раздвинул шторы, и приятно щурясь, взглянул на цветущую весну, с разбега бросившуюся ему в объятия.

  Жизнь на пенсии проходила тихо и мерно, новый день не отличался от прошедшего, все слилось во едино, и эти пол года, что он был на заслеженном отдыхе, крайне его утомили.

 Солнце играло на золотых погонах генеральского мундира, гордо висевшего на стене, как напоминание о былой силе и власти. Калинин, вздохнул и отправился делать зарядку. Да, да именно зарядку. Наконец таки, он занялся свои здоровьем, теперь все по режиму, подъем, отбой, прием пищи.

  Выполнив Утренний туалет, Никита Павлович, вышел на балкон и прикинул, чем бы ему заняться. Мысль навестить родное УВД, накатила спонтанно. Она, как куча мала, навалилась всей своей радостной тяжестью, волнуя без того оголенное сердце.

- А почему бы и нет, двигал плечами Никита Павлович.

   Он, надел парадный костюм, причесался, и еще раз взглянул в зеркало, спросил сам у себя, - «Ну чем не генерал?». И действительно. Высок, статен, волосы густые, с проседью. А этот проницательный взгляд, ведь он все такой же, как и пятнадцать лет назад. Довольно улыбнувшись отражению, он вышел во двор.

  Весна! Она ударила в лицо, пьянящим запахом ароматов жизни. Свежем ветерком, шевелящим пепельные волосы. Чириканьем птиц, благословляющих эту чудную пору. Все пело, все кричало, ликуй жизнь! да здравствует Весна!

  Во дворе скрипели качели, под веселый гомон детворы. Этот скрип качелей всегда был признаком тепла, признаком новой страницы в жизни. Кто как, а Калинин внутренне начинал год, с первым весеннем днем. И эти качели были неким календарем, ведущим отсчет бытия, отсчет жизни самого Никиты Павловича.

   Выйдя на проспект, он шел по тротуару, зеленеющему, нежными, девственными листочками, еще не успевшими потерять свою сочную, свежесть, и покрыться мертвой, прошлогодней пылью. Мимо дымя и шурша резиной, проносились машины. Ах, каких машин сейчас только не было, и большие и маленькие, и красные и белые, глаза разбегались, от их разнообразия.

  А он все шел и шел, наслаждаясь этой погодой, улыбками молоденьких пар, полетом белоснежного самолета, разрезающего индиговое небо, и оставляющего курчавый след, похожий на завитушки, шерсти овчинного, полушубка. Перекресток, один, второй, и вдоль каменных стен сталинских домов, обрамленных лепниной и небольшими колоннами, бывший генерал, твердо чеканил шаг.

  Над головой ажурной сеткой, раскинулись тонкие нити проводов. Никита Павлович, смотрел в холодную высь, сквозь электрическую, паутину, и любовался белыми облаками, кудрявыми, озорными, как молодые ягнята. А свежий ветерок выбивал еле заметную, блестящую на солнце слезу.

  Люди бегут, жизнь бежит, ускоряя темп, а Никита Павлович, выпал из этой обоймы. Он почувствовал вещество времени, он трепетал от его еле заметных, но все же осязаемых, прикосновений.

   И вот оно! Глаза радостно заблестели, увидев родное управление, озорно выглядывающее, в такт его шагам, из зеленых крон каштанов. Оно улыбалось, увидев своего прежнего хозяина. Оно подмигивало ему отблесками солнечных лучей, из начисто вымытых окон. Оно приветствовало его развивающимся флагом, всем своим стройным видом, оно отдавало воинское приветствие своему генералу.

  Сердце радостно стучало, ноги отсчитывали мраморные ступеньки, ничуть не изменившегося крыльца, а он уже чувствовал запах журнала КУСПА, запах комнаты хранения оружия, запах казенной пыли.

  Тяжелая деревянная дверь, до блеска отполированная ручка, натруженный скрип пружины, и родной воздух ударил, в лицо Калины.

   Странное дело запах. Запах способен услаждать, в его силах охмурить, и пленить, подобно загорелой шатенки, с нежно розовым бутоном в роскошных волосах. Но еще он способен проникнуть в наше сердце, в нашу память, воскресив казалось бы давно забытые, напрочь изглаженные воспоминания.

  Вот и Калинин испытал на себе волшебную силу запаха. Едва попав в полумрак фойе, родного и  в тоже время уже совсем чужого, едва он вдохнул запах уголовных дел, продлений и бесконечных совещаний, как в памяти, цветными слайдами, пронеслись года. Заставляя сердце, горлицей в силках, сжиматься, биться и отчаянно трепетать.

   Многое пролетело в один миг. Первый день стажировки, получение формы на вещевом складе, присяга, первое раскрытое преступление, первый день в качестве начальника УВД. Памятные события, толкались, пытались нагромоздиться друг на друга, будто льдины, и лишь один жалкий клочок казалось давно истлевшего воспоминания, неожиданно появился, словно тот самый мамонтенок упорно ищущий свою маму. Клочок, острой занозой уязвивший сердце, клочок, ярким цветом распустившийся, и затмивший собой и весну, и трогательную ностальгию …

  Перед взором возник Барышников Александр Александрович, или просто Сан Саныч, бывший безраздельный владелец этих стен, колонн, несметных кип бумаг, званий и судеб.

  Шестнадцать лет назад, Сан Саныч вышел на пенсию, и на должность назначили Калину. Никита Павлович не мог насладиться силой, которую вдруг ощутил, он не хотел ни с кем ее делить, власть дороже любви женщины, обладать властью куда слаще, куда приятнее.

 Так вот, наконец таки дождавшись, он с широкой улыбкой, оголяющей белые, ровные зубы, вошел в заветный кабинет, на третьем этаже. Но войдя он тут же обомлел, застыл, и окаменел, словно взглянул в глаза Гаргоне. В пустом, начисто вымытом кабинете, на стене висела картина. Картина писанная масляными красками, на холсте, с незамысловатым сюжетом. В помещении дежурной части, оперативный дежурный внимательно слушает радиостанцию, Сан Саныч, что-то помечает в блокнот, а молодой кинолог со служебной собакой, затаив дыхание, наблюдает за действиями, опытных отцов командиров.

  Калину бросило в озноб. Он не мог смериться с тем, что власть в этом кабинете, придется, делить с ним. И пусть он да же на картине, все равно, он здесь, все равно он не ушел… «Какой хитрый и вероломный человек», - думал про себя Никита Павлович.

   Он вызвал водителя, и рыча подобно библейскому скимну, приказал выбросить картину, выбросить куда угодно, но лишь бы духу ее здесь не было! Параллельно распорядившись, о том, что бы Сан Саныча, не пускали на территорию, Управления.

  Новость облетела УВД, со скоростью кометы. Сотрудники негодовали, но все это возмущение быстро растворилось в клубах, табачного дыма, по курилкам и кабинетам.

  Водитель не посмел выбросить картину. Вечером того же дня, он без лишних слов, привез ее Барышникову. Сан Саныч, лишь глубоко вздыхал и неловко пожимал плечами. Ведь он специально оставил картину, на память своему другу…

  Время шло, Сан Саныч, не ходил на профессиональные праздники, не появлялся на встречах ветеранов МВД, и вообще его мало кто видел. Говорили, что он с головой ударился в религию, а пару лет назад в ведомственной газете, скромно упомянули, о кончине Барышникова Александра Александровича. Верой и правдой отслужившего тридцать лет, а что такое отслужить тридцать лет? Это значит вырвать их из своей жизни, вырвать с мясом, и бросить на алтарь правосудия, ничего не требуя в замен. Долг! К слову, Калинин, не появился даже на похоронах.

 Как будто пелена, застилавшая глаза многие годы, вдруг спала, и он наконец-то увидел свой истинный облик. Просто аккуратный мужичек, две руки, две ноги, без золотых звезд, и кумачных лампасов. Все к чему стремился, растаяло как пыль, испарилось, подобно слезам на девичьих глазах. Он был обычный человек, он был таким же как все. И мало того, а ведь его самого могут не впустить в родные стены, сказав что по внутреннему приказу, управление в выходной день не работает, и вам гражданин, делать тут нечего, приходите в понедельник, запишитесь на прием и только тогда, в сопровождении… От этих мыслей его бросило в дрожь, желваки судорожно задвигались, приводя в движение мясистые щеки. Все пустое, все тлен – выдохнул Иван, но вдруг улыбнувшись, что –то смекнув, вышел из здания.

  Калинин шел по тихой, асфальтированной дорожке, местного кладбища. Он сжимал скромный букет гвоздик, то и дело поглядывая на темные тела памятников, напоминающих, что вся власть и все богатства мира, рано или поздно, разобьются о гробовую доску…

 Вскоре он нашел памятник.

- Спасибо администрации кладбища, думал Никита Павлович, в жизнь бы не отыскал…

  Низко поклонился, положил цветы и попросил прощения, пусть у праха, пусть у немого каменного изваяния, но попросил.

  Со скрипом качелей во дворе, и первыми весенними деньками, он каждый раз начинал отсчет нового годового круга. А с раскаяньем у могильной плиты, он начал новую жизнь, жизнь без шелухи, жизнь по совести!