С подсказки беса

     Пред дамами извиняюсь. Разумеется, они не такие. Лишь
одна подскользнулась... на простыне. Разгон брать ни к чему.
Нет, не с греха начнём...
    Люблю вспоминать зимы ничем не избалованных лет. Чуд-
ные сполохи при морозах в звездном небе.
    Чисто по-деревенски принаряжал Архангельск накрахма-
ленный снежок. Горожане нестеснительно топали в подшитых
валенках. Единичные солидные мужики – в кожаных пальто
мехом внутрь. Горд шаг в белых тонкого войлока бурках с от-
воротами. Низ восхитительных покрыт коричневой кожей,
напоминая штиблеты.
    Щеголиха скрип-скрип – ботиками  на резиновом ходу.
Снимет, придя, а ножки в туфельках. В моде просто и в чело-
веческих отношениях, куда как хорошо.
    На улице с саночек предложат вязанку дровишек. «Э-э, –
смекнул кто-то.– Пятидесятые годы!»  «В самую точку, – со-
гласился бы весьма довольным».
    Под осень в городских окраинах заведённым порядком
играли свадьбы. На стыке Трамвайной с Рабочей это обстояло
так: вечером, по деревянным мосточкам непривычно шли не-
знакомые пары. Именно туда, где не задёрнуты занавески и
лиловый свет из-под матерчатого абажура. Гости что-то вос-
клицали, обнимались с ранее пришедшими.
    Украшением скатерти – высокая ваза, со свешивающимися
кистями винограда. Молодожёнам полагалось заколдованно
каменеть. Сургучные головки бутылок, похоже, также стесня-
лись. До третьей рюмки даже речистые из родни пребывали в
конфузе. (Ранешнее воспитание, знаете ли).
    Бабки и шкетики, как я, тащили табуретки, чтоб воззриться
всласть. Ни те, что в доме, ни у низких окошек не чувствовали
неловкости. Всем от недостатка впечатлений хотелось празд-
ника. Пусть ту вазу вечно одалживали и базарный виноград –
охраняемый натюрморт. Не придирки жизнь определяют.
    Вон, кстати, шипя, вступал центровым предметом пате-
фон. Народ заводился общим весельем. Старушки умилялись
счастью без войн и хлебных карточек. Ребятня постигала, что
радость лучше подходит другим. Как-то посыпались воскли-
цания:
– Смотрите, лётчик! Лётчик(!) на Машке Наумовой же-
нится.
    Младший возраст в восторге. Вплоть до карапузов. Нам
страсть охота летать на «ястребках». Грохотом с неба об-
ращать на себя внимание. Заваливаясь на крыло, атаковать.
Стремительно вонзаться в облака. Снова чертить на синеве
белые стрелы. А приземлимся – чайник какао со сгущёнкой
на одного. Ну-ка зараз пачку какого-то горького шоколада?!
Не хныча, мы согласны, согласны!!! Может, и погибнем. Тогда
сотворят нам помрачительный почёт.
    Чуть в отдалении забор быковского (городского) погоста.
Если присмотреться, печаль крестов и памятников вида не
портит. Для нас он – вроде прекрасного парка. Днями плю-
щим носы о цветные стёклышки богатой усыпальницы под
крышей. В её склепах теперь покоятся наши кумиры.
    Произведённые во второклашки повествуют: «Там лейте-
нанты. Погибли в 44-м. Всего за год до Победы». Вычитывают
с обелисков: «Веч-ная  сла-ва  лёт-чи-ку...».
    При вскипевшем восхищении к воевавшим в небе, уничто-
жаем возле крапиву. И «айда, сладкие дудки искать!» (Не со-
ветую пройтись туда сейчас. Огорчитесь).
    Меж тем на свадьбе под «горько» уже целовались. Раско-
ванней гости себя повели. Репертуар приблизился к естеству
и не очень тонким намёкам. Узнаваемый одессит с пластинки
игриво распевал:

У самовара я и моя Маша,
А на дворе совсем темно…

    Иногда к началу почётно подрулит «Победа». Без исклю-
чения – в ней покалеченный фронтовик на начальствующей
должности. Cупруга его – вся правильная до шляпочки. Про-
стецы же с топающими деревяшками обходились трамваями
и жёнками, какие достались. Зато все мастаки, штукари, ис-
кусники. Правда, пьющие.
    Обида средь них не чувствовалась. Ведь ни жучара с базы
али, к примеру, уголовник. Взять сына дяди Васи. Сидит. Ну,
выйдет, отчаянная башка, разведчик, лишённый по суду орде-
нов. При фарте деньгой разживётся. Кто ему автомобиль ку-
пить позволит? Самая что ни на есть справедливость!
    Пустое занятие не бесконечно. Малышня перегруппировы-
вается. Очумевшей командой впериваемся в ковш, показан-
ной недавно Большой Медведицы. Кто-то рядом усматривает
из трёх звёзд «самолёт». Пока напрягаю воображение, так ли?
Голос родной бабули Надежды Ивановны:
– Домой, милок. Пойло коровушке напарилось.
    Забираем свои пьедесталы и пересекаем дорогу, вроде зелё-
ного лужка.
    В частном домишке тепла и отрадна русская печь. Моя
наставница вытаскивает ухватом из кирпичного зева чугун.
Края его курятся хлебно-картофельным духом. То благоуха-
ют корки, очистки и несколько горстей комбикорма. Должно
быть, рогатой Зойке нравится.
    Бабкино «обряжание» долгое-предолгое. Лучше шмыгну-ка
в комнату с большущим фикусом. Меня магнитит довоенный
приёмник. Включишь – лишь треск и подвывания. Всё равно
упорно кручу две его колобашки.
    К вещам у Ивановны прилагались избранные воспомина-
ния. Об этой дословно такие: «Редкостную покупку в сороко-
вом годе принёс младшенький. Рад-то был как! Охо-хонюшки.
На секретной радиостанции где-то за Юрасом тогда Витенька
работал. Скорёхонько главная война и приспей».
    Бабка умолкает от паузы-раздумья. Будто бы в который раз
примеривает, что дальше из этого вытекло. Новые слова у неё
невидимыми слезками начинали звучать.
    «Бронь, вишь, ему полагалась. Так ведь он с того – оскор-
бился! Рапортами начальство задолбал: «хочу на фронт». Про-
щаясь, наказывал сберечь поющего, говорящего. Вообще-то
могли и отобрать. Да фига(!) тыловикам позорным. Кой хмырь
за него остался – гладким вывел деточек. При серебряных по-
гончиках по нашим мосточкам вышагивал до тропы. Ведь та
радиостанция своё место потом поменяла. Аккурат за клад-
бищем расположилась. Кивнуть гладкий считал уже ниже до-
стоинства. А мой Витенька(!) в танке сгорел».
    Подучено и по душе стараюсь сразу утешить:
– Зато в раю с верными православными воинами. Один
другого там лучше.
    Намеренно упускаю возмущения нашей с отцом командир-
ши: «Какие братья были! И ни копейки за них! Пенсией в 16 рва-
ных отделались! Крохоборствуют на материнском горе. Своих ...
уберегли …» (Пропущенным щегольнуть до сих пор неловко).
    Над комодом три простенькие рамочки. Все погибшим сы-
новьям. Особое моё отношение к тёзке. Даже на блёклой фотке
он нездешне красив. Восхищают танковые значки в петлицах
гимнастёрки. Готов обменяться с ним детством и рвануть за
него на войну с фашистами. Только взгляд молодого дяди Вити
отрешён, неизменен. Чётко очерченных губ не разомкнёт.
    От тихости округи одолевает сонливость. Но и сквозь неё
пробиваются заботушки. Как пойду в непредставляемый мной
первый класс? В чём понесу домой серо-белого котёночка с
пятнышком у носика? До нашего Костромского два трамвая (!)
и ещё пешком по Марсу. Нет. Другим чертям нерусским: по
Карла с Максою. Решаю, что удачней всего поместить Василия
в своей зимней шапке.
    О провальном незнании буковок будущим двоечником
пока не догадываюсь. О многом ином подавно. Для этого нуж-
но зело постареть.
    Ближайшая тайна – как окончательно разделается Хрущ
с Ивановнами. Тучным хряком он всюду на портретах, кро-
ме казенных уборных. Действительно в натуре насвинячит.
Крым(!) отдаст. Оба отпрыска – предатели. Занять у Гоголя:
«Настоящая свинья в ермолке».
    Напротив почтамта «смотрилки» страниц «Крокодила».
Целая серия наглых коров за поеданием гор булок. Бредовые
картинки постичь не по умишку. Взрослым и то невдомёк. Из
Кремля скоро поздравят: «С новым вас Указом!»
    И поведёт бабка свою любимицу на бойню. Обе молча за-
плачут. Надежда Ивановна – мелким старушкиным бисером.
    Холмогорка Зоюшка, с непостижимого понимания, крупными
прощальными слезами. Сзади двоюродник постарше – Алик с
прутиком. Не сдерживаясь, голосом в рёв...
    … Теперь я первоклассник. Дружу с Серёгой Малковым. На
переменках гоняем по подоконнику шаричек, выщипанный
из формы*. В ней мы походим на прежних гимназистов. Пусть
и без родовой черты: воспитанности и всяких там манер. Мо-
чим в чернильнице банты Светки и Ленки, пока пунцовые тя-
нут за пятёрками ручки. Затем переключаемся на морские бои.
С обманчивой прилежностью лупим «снарядами» по клеткам.
Попробуйте-ка топить линкоры!
    Перед последним уроком, должно быть устав от схваченных
пар и попрёков за нерадение, устраиваем слалом по перилам
лестниц. Тем самым берём реванш под восхищённые взгляды
всяких хорошистов. Наверняка бы некоторые из них обменя-
лись с нами оценками. Нестись боком по гладкой перилине,
беспечно свесив ножки, – это что-то!
    Сотворённое нами за день нуждается в сатисфакции без
предупредительных намёков. Так и есть: у выходных дверей
частенько получаем расчётец от Митиной и Кузнецовой бук-
варями по бестолковкам. Сии вместилища для ума обозваны
правильно.
    Нам никак не катит учиться в 6-й школе. Солидная, камен-
ная подходит исключительно хорошистам с отличниками. На
худой конец, чтящим дисциплину троечникам – сплошь ми-
лицейским сынкам, что жили в ведомственных деревяшках
подле тюрьмы на Попова.
    В зале, левей раздевалки, зависают потусторонние особы:
Горький с Лениным и Сталиным. Чаёк манерно, как положено
вождям, пьют. Сами же себе на уме: зыркают со преогромней-
шей картинищи. Не по их ли наущению учительница взъелась
на нас? Даже грозится отвести в 15-ю вспомогательную. Бла-
го, та через дорогу. Заранее напутствует сверх убедительно: «С
подобными – самая подходящая вам компания». (Ничуть бы
не прогадал. Раз сам Писахов(!) рисование вёл. Верно, ему там
было покойно. Несчастные дети не дразнят божьих чудаков.
А я бы рисовать научился. Хоть в чём-нибудь «шестёрок» утёр).
    Принимая на веру страшилки Антонины Андреевны, тай-
но капельку дрейфил. «Вдруг на самом деле? Что мамочке ска-
жу?» Додумать не давал Серёга. Выбирали слабину по полной.
Значит – до колов.
    После четвёртого урока проявляем гурманство к винегре-
ту. Не хуже великих чаёвничаем с коржиками. Всего-то копеек
на восемьдесят. Мелочь с вручённого матерями рубля зажи-
маем. Как-никак на две утренние киношки. Ну, и учитываем
возможность засады. Топчемся у оцинкованного бачка с кружкой на
цепи. Нехотя, поочерёдно пьём и косим глаза. Кажись, нет.
Лишку сливаем в таз под краником.
    Не будь дураками, стремглав прорываемся на
крыльцо. Дермантиновые ранцы над головой. Свобода!!!
    Серёге дуть на Пролетарскую. Мне Павлиновку пересечь
и напрямки по Карле, вдоль всей её разностильной старины.
Само собой, про домашние задания – тю-тю, забыл.
    Нельзя сказать: не научился ничему. Кое-что уже и почи-
тываю. Вот на нашем «37-м» магазине кумачовая растяжка.
«Догоним Америку по производству мяса и молока на душу
населения!» На третий раз – без всякого напряга складываю.
    Те догонялки явно хрипели загнанностью. С озвученным
съестным вдруг начались перебои. Видимо с испуга, что и
хлеб закончится, переключились цэкашники на целину. Ко-
нечно, так думаю я – весьма постаревший.
    Ахинеи в 6-й горьковской хватало всюду, куда ни глянь. На
этаже мелкоты цитатно просветились: «Коммунисты не ждут
милостей от природы. Взять их напором – наша задача».
    Ныне сомневаюсь, чтоб этакое рыкнул тихий садовник
Мичурин, донашивающий вальяжную барскую шляпу. Мыс-
лил бы так – в полотняной фуране щеголял.
    Без моральной поддержки Серёги плетусь домой пропаще
некуда. Эх, с дедом бы интересным поравняться. Настроение
поднять. Примерно в то же время он выходит из общества
слепых. Тогда нам, как двум знакомцам, по пути.
Седая борода знает уйму солдатских песней, не совсем вро-
де нашей армии. Германским газом, сказывал, давным-давно
ему глаза выело.
    С тех пор клеит коробки, подшивает на ощупь валенки.
Стучит своей загнутой из латунной трубки клюшкой о края
мостков и ничуть не унывает. Каждому бы характером на него
походить!
    Надо же, удача! Мы встретились. Подправляемый моей ру-
чонкой, он заметно прибавил ход.
– Затянуть чтоля чего, людей не пужая, – предлагает он.
– Может эту, вашу конногвардиенскую?
– Отчего ж не припомнить:

Нам поле брани стыдно уступать,
Мы в русской армии конногвардейцы.
Царёва чарка стременам под стать,
Звончей в походе наша песня вейся…

    Несколько не понятно, но, чувствую, заводит, как спуск с
перил.
    Поравнялаясь с нами старушка с баночкой щец из северо-
лесовского буфета. Кланяется и ласково так выпевает:
– Здравствуйте-е, мои золотеюшки-и.
    Мы тоже в долгу не остаёмся. Вернее, галантирует дед:
– Здорова ли, матушка?
    Старушка ещё раз согнулась.
– Вашими молитвами только и жива.
– Никак щей купила? Больно силён запашок.
– Купила, золотеюшки. Варить-то немощи не дают.
– Бывай, мать, – выходит из разговора дед и кланяется.
    Старушка отвечает ему тем же. Не отстаю от былого воина и
я. На душе от подобной учтивости почему-то приятно. Мне
невдомёк, что в их молодые времена лишь так и обстояло. Да
те чаепитчики из Горок народное обхожденьице подправили.
    Негоже недопеть конногвардиенскую. С её последним купле-
том куцею шеренгою победно втягиваемся за угол Карлы.
От нашего номера 81-н седой бороде пустяк до Обводного.
Там стоит серая старая домина слепых. Дальше архангельские
прерии. Поспевает к октябрю благодатно крупная клюква. Не
любят, однакось, за ней ходить. Расстрельные-де места. Мхи!
Чур-чур. Знающие про всё бабки крестятся.
    Перевожу деда через тихий Костромской, устланный со-
сновыми плахами. Посему редкие машины на проспекте вы-
глядят, будто заблудившиеся в лесах. Робко прошу песню зав-
тра (в который разик) повторить. Чтоб жалчее было, честно
выдаю себя:
– Двоечник я, беспонятный. За это уже мамка о! как
порола-а!
– Уважить по-всякому можно.
    И сейчас не ясен смысл ответа. Спеть обещал? Или одобрял
внушение ремнём?

      При этакой-то мешанине исторической и личной стряс-
лось необычайное. Сначала услышал из взрослых пересудов.
Не где-нибудь, а в Успенской бане. Для деревянного города с
уличными колонками раздачи воды – самое магнитное место.
У каждого горожанина была там любимая лавка и чугунные
раздельные краны с рычагами.
    В знаменитую, когда-то купеческую, хаживали мы с батей
по субботам. Сколько ж там всяких удовольствий!
    Во-первых, буфет с пивом из огромной бочки со вставлен-
ной в неё качалкой. Дух! Дух-то какой! Мне разрешалась пара
глотков. Законно, с отдраенным отбытием. Остальные мелкие
тоже не терялись. Вопили почём зря:
– Пива хо-о-чу!!!
    Во-вторых, занимательные байки, степенно отходящих от
парилки мужичков. Для начала сердешные облачатся в белые
кальсоны с тесёмочками, нательные рубахи единого образ-
ца. И начнут слова поддевать, будто солёные, обсметаненные
груздочки на вилку. Все-то в калибр точные, со смаком и до-
пуском народных оборотов.
    Военные истории, гулятельные да всякие, выслушивались с
открытыми ртами. Во(!) где жила правда жизни. Кладезь уст-
ного творчества выдавал и жареное из непечатных городских
новостей. Наприклад про несчастного моряка.
    Раз били по башке уже пухлой «Родной речью» и «Матема-
тикой» тема не задержалась. Да и не по возрасту тогда при-
шлась.
    Много позже всплыла в пересказе одной уважаемой ма-
троны. Завсегда меня вопросы чести волновали. Что ха-
рактерно, к ним непременно пристраивалась любовь. 
В странной паре они тянули на равных. Не дай Бог(!) какая-
то подведёт…
     Вариант банный и старой капитанши по мужу попытаюсь
воскресить. Соединённые вместе, представят маленькую тра-
гедию сильней...
    … Молодой моряк из комсостава ехал в зимний отпуск. Су-
дов в тогдашнем СМП, как и нынче, не ахти. А нужно дать
поплавать всем.
    К непосильному мозгованию пекущихся обо всех кадрови-
ков, он относился с хохмаческим пониманием. Жаль, не пред-
упредили скрипевшие перьями заблаговременно. Поэтому
и радиограммы не дал. С переговорного пункта на Невском
кому позвонишь?! В захваленной легковерами той страны,
по нежитью и незнанию, телефонные аппараты -  курносые фишки
начальства.
    Что ещё? Год как женился. Непритворно со всеми вежлив,
по-штурмански отличим. Лицом удачен. Обязателен до мело-
чей. На любимой мандолине выдавал трогательное народное.
Попросят прилипчиво, то и сводящее с катушек иноземное
«Бэсэ мэ...» Верен слову. Мог компанию поддержать. После та-
щить в какую угодно местную даль товарища без остойчиво-
сти. Шуточки отпускал крайне попадные, но не обидные.
    Ему светило капитанство без подлянок и дружбы с помпо-
литами. Дразня судьбу, кое в чём позволял себе прокалывать-
ся. С войны – сирота. Получалось: ротный в мореходке и мать,
и отец. Изведал жуткий архангельский голод. Отсюда состра-
дательность. Привычка делиться последним. Ни одной забу-
горной рубашки толком не поносил. Потому что легко разда-
ривал обновы недопущенным до буржуазного мира. Славный
такой, ничем неиспорченный парень.
    В плаваниях жил мечтами о самой прекрасной. Прикинь-
те достоинства: комсомольская райкомовка, общественница.
Прямо-таки Клара Цеткин и стобалльно в неё влюблённый.
Даже  имечко – как у той немки марципально сластит.
    Возникающий образ  действовал жгучим горчичником на
чувства. Особенно – мужские. Впрочем, трепет обожания пре-
обладал и в них. Каждый час оборота «четыре через восемь»
был под звездой Клары. Все другие звездочки – для определе-
ния точек на карте.
    С идейными всегда пугающе весело. Посмеялась как-то над
привезёнными нитками «мулине». Даром, что в стране целая
эпидемия вышивания. Куда ни зайдёшь – подушечки, рюшеч-
ки, накидушечки... Разве без них народу в себя бы прийти?
Спасибо русским женщинам, что крестиками, сентименталь-
ной гладью затушёвывали недавний военный кошмар.
    Комнату дали из тайной партзаначки. Кларочка явно обхо-
дила его райкомовскими возможностями. Получалось: немно-
го не на равных. Да всё уравновешивала преданная любовь.
    В Ленинграде, перед поездом, купил духи «Красная Мо-
сква» в эдакой кремлёвской башенке. Конфет «Белочка» с оре-
хами во вкусе тех ещё привередниц. Себе позволил лишь при-
чёску «бокс». «Полька» поприглядней – дороже. Теперь всё в
семью, всё в семью!
    Волнение в дороге росло встречным судном по курсу. На-
конец на станции "Левый берег" сошёл. Чемоданишко потёрт
от штормовых ёрзаний в рундуке. Сам одет не по погоде. Пу-
стячное ли замечать? Сердце билось так, будто гнало по аорте
волну. На четверых подрядили мужичка с лошадкой. Степенного
такого из себя. Солидно и представился: - Матвей Григорьевич.
- Видим, видим. Да у вас тут гильдия(!) - восторгнулся кто-то
понаходчивей.
    Мигом в розвальнях да с шиком через продуваемую двинскую
ширь. На городском въезде красовался особняк с ротондой,
колоннами, львиными мордами. Чем не Дворцовой смотрелась с
угла бывшая Архиерейская?!
– Добавьте, почтенные, не мне – гнедой на овёсик.
    Весёлая хитреца всех подвигла к уступчивой душевности.
Его – и подавно. Мечта сбывалась: поздний вечер, последний
трамвай. По Новгородскому четверть мили. Дверь в волшебный мир.
Ласки, смех, рассматривание подарков. Потом ночь! Ночь! 
У любого пылкого, вот-вот одолевавшего долгую разлуку, пере-
хватит дыхание.
    Прошлый Архангельск, не испорченный пятиэтажками,
доживал самобытно деревянным. Шеренги некогда частных
доходных преобладали над прочими. Каждый дом имел своё
лицо. То эркер красиво себя подаст, то башенка. О, не буду про
флюгера, ажурные решёточки, затейные наличники, кой-где
лепнину. Отделаюсь понятным сожалеющим вздохом.
    В единственном притягательном оконце потушен свет.
Спит, душечка... Счастливец уже на крыльце. Руку в карман
сунул. Ключ под невидаль достал. Творение между вахтами и
на ощупь изящно.
    Дореволюционная преграда запиралась изнутри при помо-
щи длинного крюка. Он же в медовую неделю врезал замок. Не
надо барабанить. Цивильно вставил, провернул. Второй, как
от шкатулки со счастьем, дражайшей вручил. Не может быть,
чтоб Кларочка не оценила его тайного значения. А заводской,
неказистый, отдал соседям.
    Рывками вверх по лестнице, ни разу не запнувшись. В кро-
мешной тьме живо представлял: направо летний угловой за-
стеклённый кубик-эркер. Спорный за обладание. Потому всегда
ничейный. Завален затхлым барахлом. Отдыху, как задуман, после
17-го года, не служит. Прямо на площадочке – столик для скорой
готовки. Налево тёплый коридорчик. Вровень со стеной печка. Ещё
три двери: соседская, на общую кухню и до обмирания сердца
своя. Нащупал выключатель. Тусклая лампочка придала мо-
менту острую театральность.
    Теперь надо тихохонько постучаться. Исстари покой хозя-
ев хранил накинутый бронзовый крючок. Тут неосознанная
деликатность сработала. Вдруг Кларочка забыла! Тогда фан-
тасмагория! Салют на границе сна и яви!
    Моряк испытующе коснулся ручки. Есть же везение на све-
те! Дверь поддалась. Глазам предстала картина, от которой не-
вольно вздрогнул. На кровати спали двое: густопсовый мужик
и воплощённая в совершенство форм Клара. Как одолела ис-
тома после страсти, так и вырубились. Носик её дышал потом
в зарослях дикой шерсти. Грубая лапища недавно сжимала
чудо-грудь. Застылость срамного балдежа и на личике, и на
харе. Визитная бутылка ликёра, магазинская снедь, апельсино-
вые корки. Всё оскорбляло, мутило, вызывало взрывной про-
тест.
    Плохо соображая, поставил действительно отслуживший
чемодан. Словно спьяна, задел плечом косяк. Заложенная в
каждом пещерная месть бросилась в мозг. «Заставить сейчас
визжать от ужаса? Булькать перерезанной глоткой? Как боц-
ман про последнего своего немца: «в бочину ему по рукоять
и провернул». Так что ль?!» Взгляд зацепился за неприбран-
ный нож. «Сойдёт». Комнатушка девять метров – всё под ру-
кой. «Надо решиться. Пусть расстреляют. Но и они заплатят
сполна. Кем же будет эта образина?» На вешалке каракулевая
шапка «пирожок», тужурка под Хрущёва. «Ага. Партийный.
Усугубленная сволочь».
    В забытьи сна сладко потянулась изувечившая ему жизнь.
Запрокинулась на спину. Прелесть как изящна, притягатель-
на. Именно такусенькую и воображал увидеть. Что-то дрог-
нуло в душе, сбитой несколько минут назад с апогея. Она же
штурманская, переполненная романтикой, да грехом люби-
мой с небес предательски сброшена.
    Его опять шатнуло на развороте. Рядом с примусом, по-
пахивающим керосином, закручинился по-чёрному. Оконча-
тельное решение пришло как бы само собой. Похоже, скуча-
ющий бес подсказал. Колебания исключались. Недоставало
нужного предмета. Ну, вот же! Бельевая натянутая верёвка.
    Вернулся в удивительной собранности, точно на отход-
ную вахту. Кое-чего решил подправить. Лезвием, не став-
шим оружием, полоснул до ваты тужурку. «Пирожку» при-
дал вид галюзной рванины.
    На освободившейся вешалке водрузил габардиновый
макинтош, серую кепку «лондонку». Одеялу в ногах любов-
ников доверил объедки. Старинное потолочное кольцо для
люльки охватил шкотовым узлом с двумя штыками. Ранен-
ное бесчестьем сознание гоняло хлёсткие фразы: «Пусть ей
будет стыдно! Ей должно быть нестерпимо стыдно!»
    Почему-то вспомнился бег лошадки к обманувшему берегу.
Прекраснодушный моряк чуть захрипел, слабо дёрнулся...
     Очнувшиеся под утро любовники заметались тараканами,
которые попали в обмасленную банку. Каждый дрожал только
за себя. «Меня тут – ий – не было. Поручим –ий – милиции
правильно – ий – разобраться», – икал местный хрущик. Но-
выми секундами, через две ступеньки, брысь уже драным ко-
том. Только его и видели.
    Как преуспевала опосля стервочка Клара? Думаю, никому не-
интересно. Да такие не пропадают. Наоборот, больших постов
добиваются.
    Вы же всегда промаргивайте бесовскую подсказку.
Даже в самых гадких положениях. Не утешайтесь припудрен-
ным обманом про жгучий стыд тех, кто сломал вашу жизнь.


  * из формы - Школьную форму, напоминающую гимназическую, отменили в 1958 году.