Блок. В час, когда пьянеют нарциссы... Прочтение

75. «В час, когда пьянеют нарциссы…»


                В час, когда пьянеют нарциссы,
                И театр в закатном огне,
                В полутень последней кулисы
                Кто-то ходит вздыхать обо мне…

                Арлекин, забывший о роли?
                Ты, моя тихоокая лань?
                Ветерок, приносящий с поля
                Дуновений легкую дань?

                Я, паяц, у блестящей рампы
                Возникаю в открытый люк.
                Это бездна смотрит сквозь лампы
                Ненасытно-жадный паук.

                И, пока пьянеют нарциссы,
                Я кривляюсь, крутясь и звеня…
                Но в тени последней кулисы
                Кто-то плачет, жалея меня.

                Нежный друг с голубым туманом,
                Убаюкан качелью снов.
                Сиротливо приникший к ранам
                Легкоперстный запах цветов.






     Это стихотворение тоже входит в свой сюжетный ряд – в театральный роман. Вот в «Стихах о Прекрасной Даме»:

                «Свет в окошке шатался,
                В полумраке — один —
                У подъезда шептался
                С темнотой Арлекин.
               
                Был окутанный мглою
                Бело-красный наряд
                Наверху-за стеною —
                Шутовской маскарад…
                6 августа 1902»

Далее:

                «Явился он на стройном бале
                В блестяще сомкнутом кругу…

                …Он встал и поднял взор совиный,
                И смотрит — пристальный — один,
                Куда за бледной Коломбиной
                Бежал звенящий Арлекин.

                А там — в углу — под образами.
                В толпе, мятущейся пестро,
                Вращая детскими глазами,
                Дрожит обманутый Пьеро.
                7 октября 1902»

     Вот продолжение сюжета уже в «Распутьях»:

                «Вот моя песня — тебе, Коломбина
                Это — угрюмых созвездий печать —
                Только в наряде шута-Арлекина
                Песни такие умею слагать.

                …Там, где на улицу, в звонкую давку
                Взглянет и спрячется розовый лик, —
                Там мы войдем в многолюдную лавку, —
                Я — Арлекин, и за мною — старик.
               
                ….Там — голубое окно Коломбины,
                Розовый вечер, уснувший карниз…
                В смертном весельи — мы два Арлекина
                Юный и старый — сплелись, обнялись!

                …О, разделите! Вы видите сами:
                Те же глаза, хоть различен наряд!..
                Старый — он тупо глумится над вами,
                Юный — он нежно вам преданный брат!
                30 июля 1903. С. Шахматово»


     И вот опять…
     Тут нельзя забывать, что вся его история с Л.Д. («с тобой, Офелией моей») началась с театра, с их постановки в  1998 году сцен из «Гамлета». И когда из-под грима датского принца вдруг ухмыляется Арлекин… Это значит рушится мир…

     «Перед лицом проклятой иронии – все равно для них: добро и зло, ясное небо и вонючая яма, Беатриче Данте и Недотыкомка Сологуба. Все смешано, как в кабаке и мгле. Винная истина, "in vino Veritas" – явлена миру, все – едино, единое – есть мир; я пьян; ergo – захочу – "приму" мир весь целиком, упаду на колени перед Недотыкомкой, соблазню Беатриче; барахтаясь в канаве, буду полагать, что парю в небесах; захочу – "не приму" мира: докажу, что Беатриче и Недотыкомка одно и то же. Так мне угодно, ибо я пьян. А с пьяного человека – что спрашивается? Пьян иронией, смехом, как водкой; так же все обезличено, все "обесчещено", все – все равно.
     … Не слушайте нашего смеха, слушайте ту боль, которая за ним. Не верьте никому из нас, верьте тому, что за нами.»
                Блок. «Ирония». Ноябрь 1908.

     Это предпоследнее стихотворение книги, предпоследнее стихотворение всего «Тома первого», которое оказывается непосредственным вступлением к «Тому второму». Тому «антитезы русского символизма»:

     «…Как бы ревнуя одинокого теурга к Заревой ясности, некто внезапно пересекает золотую нить зацветающих чудес; лезвие лучезарного меча меркнет и перестает чувствоваться в сердце. …Если бы я писал картину, я бы изобразил переживание этого момента так: в лиловом сумраке необъятного мира качается огромный белый катафалк, а на нем лежит мертвая кукла с лицом, смутно напоминающим то, которое сквозило среди небесных роз.
     …Переживающий все это – уже не один; он полон многих демонов (иначе называемых "двойниками")… Благодаря этой сети обманов – тем более ловких, чем волшебнее окружающий лиловый сумрак, – он умеет сделать своим орудием каждого из демонов, связать контрактом каждого из двойников; все они рыщут в лиловых мирах и, покорные его воле, добывают ему лучшие драгоценности… Все это бросает господин их в горнило своего художественного творчества и, наконец, при помощи заклинаний, добывает искомое – себе самому на диво и на потеху; искомое – красавица кукла.
Итак, свершилось: мой собственный волшебный мир стал ареной моих личных действий, моим "анатомическим театром", или БАЛАГАНОМ[Выделено мною. В.Л.], где сам я играю роль наряду с моими изумительными куклами… Иначе говоря, я уже сделал собственную жизнь искусством... Жизнь стала искусством, я произвел заклинания, и передо мною возникло наконец то, что я (лично) называю "НЕЗНАКОМКОЙ" [выделено Блоком].»
                Ал. Блок. «О современном состоянии русского символизма». Март-апрель 1910.

     Вот что будет в томе следующем – балаган. Где собственная жизнь будет только поводом, только материалом к искусству. В принципе для поэта так оно и есть: «… всё в жизни лишь средство / Для ярко-певучих стихов…»(В. Брюсов).  Но для Блока… «Играть роль», где он до этого жил, «придумывать», что он раньше – описывал, быть «поэтом», помня себя «провидцем и обладателем тайны»… И губы начинает кривить ирония.