Заговор вероятностей. Глава 25. Кисловодск. Роман

         Глава 25.

       Кисловодск.


       До обеда день получился расписанным по минутам. Никаких очередей в коридоре, вежливость и ослепительные улыбки, роскошный обед. Света думала отдохнуть в просторном номере с маленьким цветным телевизором, двумя деревянными кроватями, двумя удобными мягкими креслами, встроенным в стену платяным шкафом, прямоугольным полированным столом, с ванной и душем.

       Но застала вселившуюся соседку, молодую женщину из Литвы. Ванда говорила с легким акцентом, ее предки были из Польши. Она была замужем, работала тоже заведующей общим отделом райкома партии в небольшом городке, недалеко от столицы. Проболтали час и уснули.

      Разбудил осторожный стук в дверь. Света накинула халат. Это был Иван:

       — Светик, пошли по парку и городу погуляем. Там дождик собирается, солнца нет, погода отличная. А потом в теннис постукаем. Твоя подача первая. И не обижайся на меня. Люблю я тебя, спустя даже столько лет, и ты мне ничего запретить не сможешь. Обещаю руки не распускать.

        Придется мне его сумасбродства терпеть. Попугала, что уеду, да и ладно! — Уже первый день заставил забыть беготню и суету четырех лет беспокойных райкомовских будней, домашний хомут обедов, уборок, огородов.

        Переоделась, вышла прогуляться с Иваном. Разглядывали многочисленные сувениры в маленьких магазинчиках, брели, не зная улиц, по течению реки. И Света рассказывала незнакомому серьезному человеку, которого когда-то посчитали ее братом, сразу уловив в них какую-то внутреннюю схожесть, все о себе, о муже, о сыне, конечно, опуская тонкости личных взаимоотношений.

        Как Андрей вошел в их с бабушкой семью, помогая Свете ухаживать за тяжело больной старой женщиной, как заваливал ее цветами, носил после свадьбы на руках, увез летом на море.

        А Иван молчал, потому что на месте Андрея мог быть он, если бы не обида, безрезультативный поиск Светы по чужой фамилии Ковальчук Надежда. И слепая вера в Петра Ивановича, что тот совершит чудо и найдет в большом городе его любовь.

       И идиотский срыв, когда по пьяной лавочке в выходные дни в начале октября в профилактории вуза без всякой любви и особых чувств сделал своей малознакомую девчонку с филфака университета, приехавшую с кем-то из друзей Ивана. Которая оказалась утром обнаженной в одной с ним кровати со следами былой невинности на слегка влажной простыне. И ведь ничего особенного не почувствовал, удовлетворив свою потребность и расслабившись после изрядно выпитого пива и вина.

       Он запомнил то позднее утро, еле теплые отопительные батареи, распахивающийся халатик, обнажавший замерзшие, в темных пупырышках гусиной кожи выше колен ноги Ирины и ее красные ладони, ожесточенно трущие темное кровянистое пятно на казенном стареньком матрасе, безуспешную попытку застирать под краном с куском мыла холодной водой серединку простыни.

       Все это было дико, противно, безнадежно. И нельзя вернуть вчерашний день, полный надежд, планов, любви, уплывших так нелепо, по глупости.

       Иван помнил свое последнее письмо Петру Ивановичу об искушении, которого не сумел избежать. О беременности девушки, которую не любил, но на которой был вынужден жениться. Ивану нужно было выговориться, оправдаться, он чувствовал, что Петр Иванович его поймет. Он отправил письмо, а потом пожалел об этом. Нужно было письмо порвать.

       Это он предал Свету, их чувства.

       Два сына-близняшки родились, как по заказу, ровно через девять месяцев, когда Ирина уже была его женой после скромной свадьбы в студенческой столовой. Отец с новой семьей отдыхал в Крыму, на свадьбу не попал. А мать, нахмурившись, видя холодность сына к новой избраннице, сказала:

        — Иван, ты прав, все должно быть по справедливости, — но принимать новую хозяйку в свой дом не захотела, перевезла старенькую мать к себе, освободив двухкомнатную квартиру для молодых.

        А в его комнате так и остались висеть по стенам фотографии их группы в Псебае, на маршруте, в Красной Полян е, в Дагомысе, на озере Рица. И большая увеличенная фотография Светика с букетом роз в день ее рождения.

        Жена злилась и на Ивана, и на его мать, говорила подросшим сыновьям: «Это бывшая любовь вашего отца, но ее уже давно нет, умерла». И Иван однажды не выдержал, собрал все пожелтевшие фотографии в пакет и спрятал навсегда в шкаф.
       О себе сказал коротко:

        — Жена — журналистка в газете, а парни — близнецы похожи на меня, хулиганы и озорники.

         Один раз, когда переходили улицу, взял решительно под руку, но тут же, точно испугавшись, отпустил.

       Договорились записаться на все возможные экскурсии и, в первую очередь, в Пятигорск, Железноводск, на Домбай и на Эльбрус.

        — У меня отдельный номер, — заикнулся Иван, — приходи, чай попьем.

        — Нет! — Света почти выкрикнула это «Нет!», но тотчас же извинилась:

        — У меня соседка по номеру — литовка — предложила сходить в кафе и выпить настоящего кофе с мороженным. Тот напиток, который нам подают в столовой, по ее словам, пойло.

        — А можно мне с вами?

       — Слушай, Иван, что у тебя мужской кампании нет? Хочешь попробовать свои чары на иностранке, ленинградец? — Иван рассмеялся:

      — А ты знаешь мужские компании? Покер или преферанс на всю ночь, коробку конфет дежурной медсестре, чтобы не беспокоили. Выход в ресторан группой по торжественному случаю — только по договоренности с главным врачом, и то разрешение дается с неохотой, только шишкам типа секретари горкомов, ЦК. Те, в случае чего, сами ситуацию разрулят. А нам, грешным, — строжайший режим.

       Иван Ванде понравился. Дядя Ваня распустил перья, заказал какие-то фирменные пирожные, коробку шоколадных конфет, мороженое в вазочках, бутылку шампанского. Сидели, развалившись в уютных креслах. Ванда закурила свои сигареты. Иван отрицательно покачал головой: «Не курю». Звучала приятная медленная музыка, но танцевать не отважились.

        Стройная изящная литовка сама предложила Ивану составить ей пару. И Света смотрела, как в мигающих огнях барной стойки вьются белокурые локоны наложенного шиньона на шелковое, с легким шарфом нарядное вечернее платье, и как крепко к Ивану прижимается ее соседка по номеру, партнерша на долгие три недели.

      И ей вдруг захотелось назло всем внутренним запретам и заборам, которые она нагородила мысленно для себя, утонуть в объятиях Ивана, пойти к нему в номер и уснуть, убаюканная парами шампанского и его поцелуями. А утром собрать вещи, умчаться домой на поезде и соврать мужу, что стало плохо на высокогорье. И родить через девять месяцев близнецов, похожих на Ивана.

       Но она знала, что это не произойдет никогда, потому что сначала ее, Свету, с ее невыносимо правильным характером, нужно было вывернуть наизнанку, выбить все идеалы, вымыть в щелочной воде, как мешок для пылесоса, просушить, прогладить отчаянно горячим утюгом. И тогда, может быть, она совершила какую-нибудь глупость, убедительно соврала бы мужу и жила бы с закрытой на замок совестью.

      Но это была бы уже не Света. А Андрей? С его несдержанностью и резкостью он мог бы точно прибить ее в ярости, забыв о сыне. Или выкинуть из дома и запить в темную, плюнув на работу и опять же на сына. Но простить ей измену он бы не смог, даже, если бы она валялась у него в ногах. Таких крепких мужчин могла сломить только подлость. Измена была подлостью.

      Утром на маршрут вышли ровно в шесть часов утра. Это предчувствие отличного дня уже разлито в свежести от брызг неутомимого потока под мостиком, в многоголосии птиц, которых разбудило апрельское южное солнце, в густой росе на нетронутой траве огромного парка.

      Дошли до Синих камней. Голова кружилась при взгляде на вьющуюся тропинку среди нависающих угрюмо скал. Неужели туда наверх есть проходы?

     — Рискнем, Светик? Поднимемся на гору?

     — Нет, давай завтра. В принципе, сегодняшний маршрут я запомнила. Но все равно страх перед горами, — а вдруг я не смогу?

      Света расцветала под этим ярко-синим высоченным небом на фоне невысоких гор, но вдали на востоке клубились облака, и они смотрели туда, где в ясную погоду счастливчикам удавалось увидеть снежную вершину далекого Эльбруса.

      На улицах становилось с каждым днем все больше отдыхающих, длинноногих красавиц в коротеньких юбочках, пожилых степенных пар.

      В воздухе пахло дымом и шашлыками, пряными травами, свежезаваренным кофе.

      В свободное время Света все чаще теперь прогуливалась с Вандой. Они рассматривали многочисленные картины, выставленные у фонтана, ручные самодельные самобытные вещи, изготовленные умелыми руками местных мастериц, безделушки и сувениры.

      Иногда в толпе их находил Иван, и они под разноцветными зонтами в уличных кафе пили кофе и ели мороженое. Однажды не удержались и вместе с Иваном купили своим сыновьям цветные, из плотного искусственного шелка одноместные палатки.

      Воздух пьянил. Повсюду высаживали рассаду с уже распустившимися цветами, и эта атмосфера беззаботности, нарастающей радости, как перед приближающимися праздниками, разоружала, превращала минуты общения, разговоров, встреч в столовой, за теннисным столом, на процедурах в привычку, не допускающую возможности перерыва или вдруг разрыва.

      На четвертый день залезли на долгожданную вершину. Рано утром канатная дорога еще не работала, и ее опоры в каньоне непроходимых зарослей леса, уходящие вниз, к городу, напоминали узорные стойки из детского металлического конструктора.

      Подъем был не простой, ноги скользили по глине, и вспомнились горные ботинки на восхождении. Тропинка мимо закрытого кафе над обрывом звала дальше, на второй горб соседней горы, а они стояли потные, обдуваемые теплым ветром с далекого моря, как когда-то на перевале перед спуском к Красной Поляне.
        Город лежал в дымке просыпающегося утра такой отдаленный, призрачный, необычный, а реальностью были эта вершина и этот такой знакомый, но чужой мужчина, которого она не переставала любить.

      И близость с мужем теперь казалась ненужной ошибкой, которую нужно было срочно зачеркнуть, исправить, чтобы испытать новизну вновь проснувшегося желания, полноты женского счастья в новых объятиях Ивана. И он, словно услышал, что она подумала.

       Иван схватил ее за плечи, прижал к себе:

— Светик! Скоро весь мир кубарем покатится, к гадалкам не ходи! У нас в городе такие хороводы, многопартийность назревает. Я за себя не боюсь — во все времена у строителей была работа. А если все разрушать начнут? Где та простая, золотая середина, чтоб было всем прекрасно и светло? Стихами заговорил.
     - Светик, люблю тебя даже крепче, чем тогда, в юности! Дурак был молодой. Нужно было утащить тебя в горы и сделать своей. И ты бы от меня никуда не делась. Столько лет упущено! Судьба опять дает нам шанс. Уедем в Сибирь ото всех проблем, от райкомов, горкомов. К черту эту четко выверенную, запрограммированную жизнь!

      Они были одни на этой прекрасной вершине. И только женская логика, спасающая лучшую половину человечества от безумств и необдуманных поступков, в нужный момент, вовремя проявляющаяся, когда чувства берут верх над разумом, вернула Светлану на грешную землю:

     — Иван! Бунтарь ты питерский! Успокойся! Погуляем по горам, попьем нарзан и разъедемся к своим семьям. У тебя два сына и жена. У меня муж и сын. Ты слышишь себя? Бросить все! Раньше, в юности меня держали условности, не рискнула их порвать. А теперь — долг. Мы оба клятвы верности давали. Я мужа уважаю и предавать его не собираюсь Предательство — вот, что ты мне предлагаешь!

       Иван молчал.

       — Знаешь, судьба меня балует. У меня была только одна горькая потеря — умерла моя любимая бабуля. И мы ничем не смогли ей помочь. И иногда на меня находит страх, что может наступить миг, и исчезнет все это видимое благополучие. Ну, например, вдруг война. Но когда стою, пусть даже на небольшой покоренной вершине, я ощущаю себя необычайно сильной, уверенной, что все смогу перебороть, победить.

       Иван сжал крепко ее ладонь:

      — В прошлой жизни, Светик, мы точно были с тобой близки. Знаешь, по гороскопу я когда-то был мореплавателем, а ты, наверное, ждала меня на берегу с кучей ребятишек. Света, знай, даже, если мы с тобой расстанемся, я буду любить тебя всегда! Все, молчу, молчу! Видишь, какой я возле тебя смирный? Пошли, реалистка, вниз, а то на завтрак опоздаем. Рискнешь сюда еще раз подняться со мной?

      Света никогда не задумывалась, может ли быть дружба между мужчиной и женщиной, но если бы ее спросили в лоб, раньше ответила бы: «Нет»

      
Но сейчас на обрывистом склоне горы рука об руку с Иваном, она бы ответила честно: «Не знаю».

      Неделя пролетела, и Ванда заметно заскучала:

       — Хочу увидеться со своими земляками и говорить на своем языке, — в номере телефона не было.

        Через день ходили на переговорный пункт, заказывали десятиминутные переговоры, быстренько узнавали новости и радовались, что все живы, здоровы, дома порядок, и слышали короткие гудки конца связи.

      Стали перебирать варианты поиска земляков Ванды. И тут Светлане попался на глаза номер с программой на неделю. И среди надоевших сериалов в воскресенье был поздно ночью, по меркам санатория, запланирован в двадцать три часа сорок пять минут баскетбольный матч Жальгирис — ЦСК.

       В коридорах, в удобных рекреациях среди цветов и кресел стояли тумбочки с настроенными большими телевизорами, но матч соберет, наверное, немалое количество болельщиков с обеих сторон. Отправились на разведку к дежурной медсестре и узнали, что еще в начале недели главный врач дал разрешение на просмотр матча в парткабинете, где стоял огромный ящик новейшего телевизора.

       Наряжалась Ванда больше часа молча, и Свете стало обидно, что ее открытость, откровенность, оказывается, не больно нужны женщине из другой республики, входящей в общий Союз.

         А сколько Свете пришлось выслушать упреков за высокомерие русских, обижающих маленькие народы, их пренебрежение к обычаям страны, имеющей свои глубокие исторические корни. Света горячилась, доказывала, что это неверно, но Ванда обиженно замолкала, отворачивалась лицом к стенке.

       Все утро Ванда в радостном запале рассказывала, что сейчас в Кисловодске в разных санаториях отдыхают тридцать пять человек из их республики. Все друг с другом связались, и сегодня после обеда в ресторане празднуют победу своей команды. Света порадовалась за соседку, но какая-то горечь от всего осталась.

       После обеда они с Иваном на большом санаторном автобусе отправились в Пятигорск. Моросил временами мелкий неприятный дождь. Иван не взял зонт, и они весь город по горным дорожкам, след в след за экскурсоводом, прошли под одним Светиным зонтом.

       Иван был рядом все время, Света держала Ивана под руку, и по той предупредительности, с какой он вел свою спутницу, не отдаляясь друг от друга более, чем на полметра, отдыхающие санатория, партийные работники, прожженные рассмотрением на бюро персональных дел провинившихся коммунистов, понимающе переглядывались — обычное дело, очередной курортный роман.

        Через день проехали по городам — курортам. В кафе, выстроенном под старинную горскую саклю, у Башни коварства и любви пили вино под ароматный шашлык.

      Отношения с соседкой по номеру стали напряженно — холодными. Экскурсии ее не привлекали. Она отправлялась, наряжаясь, по вечерам на концерты в другие санатории, за ней заезжали солидные дяденьки, работники министерств, райкомов. Возвращалась возбужденной, что-то хотела рассказать, но сама себя обрывала. Во сне громко разговаривала по-литовски.

        Погода испортилась. Зима доигрывала свою игру и не собиралась так просто сдаваться. Утренние прогулки пришлось временно прекратить, и Света пропадала в зимнем саду у теннисного стола. Разыскала библиотеку, набрала новинки свежих журналов.

      Два холодных вечера посвятили музыкальным премьерам: оперетты «Цыганский барон» Штрауса и опере «Травиата» Джузеппе Верди в Пятигорском музыкальном театре.

        (продолжение следует)

     Предыдущая глава 24.   http://proza.ru/2024/03/23/1290

     Следующая глава 26.    http://proza.ru/2024/03/23/1688