Соломбалец - как есть

     Чтоб разом достичь всех целей воспитания – пороли. По
всей империи ванюш, петруш жаловали вицами. Даже когда
новая власть утвердилась, внушений не забросили. Разве что
плотней прикрывали двери.
    Имелись места благодатные, где вообще не утруждались
пазгательной педагогикой. Одно из тех редкостных называ-
лось Соломбалой. Хоть и с подпиленными устоями жизни, а
всё ж. Чуть умок мальчонки проклюнется, бати вели показы-
вать хозяйство.
– Смотри, тут у нас конюшня. Похлопай ладошкой по брёв-
нышку. Во. Рубленная, со стеклышками. Конику тепло и видно.
    Знакомящий вдруг задумывался. Похоже, печалился.
– Да-а. Только выездного Трошечки нет. Пуста ныне. Пой-
дём, ледник покажу. Там рыба хранилась и всякое портящееся.
Морозко каждый день нас выручал.
    Снова отцов что-то цепляло до вздоха.
– Осталось в колодец заглянуть. Он-то прежний в точно-
сти. Вода его из земельки питает. Обыкновенному делу вину
не пришьёшь.
    Невдомёк, почему иной родитель воззрится вниз. Что там
его успокаивало? Крышкой накроет края сруба. Последует
размышление вслух:
– Посудинкам, предметикам чего станется? На то века
нужны.
    Переспросить неясность не хватало соображалки. А ска-
зать: на «лечку» хочу  – вполне.
– Пойдём. Она Соломбалкой называется. Почитай её и
люби.
    Степенно на бережок прошествуют. Солнышко особо мяг-
ко там грело. Тишина с летней благодатью. Сама голубенькая,
никуда не спешащая, заставлена лодочками. Есть и короткие
мосточки-причалки. На них мальчишки со склонёнными иво-
выми прутьями. Все при делах, не до проделок. Оставалось
только обозначиться.
    Один отец и крикнул:
– Эй, рыбачки, возьмите моего Кольку вприглядку. Пока-
жите, как колюшек ловить. Потом отведёте домой. Отсюда
наш третий с флигелем. Лады?
– Ладно, дяденька.
    Карапузу повезло. Взяли на ближнюю лодку. Правильно
сидеть на баночке поучили. Можно дотронуться до водицы и
на ней увидеть облака. В них зачем-то воткнулись коричневые
пробки. Пока напрягался на общение, крайняя из них ожила.
– Подсекай! – провопила бесштанная команда.
    Какая-то непонятность взмыла вверх и тотчас сделалась
сухопутной. Сама невеличка да страшно колючки топырит.
– Не пужайся, Коль. Её и куры не бояться. Клюют с удо-
вольствием.
    И опять ревнивое: «Подсекай!»
    Новое утро с нетерпением ожидалось с вечера. Не одолев
ещё тарелку каши, раскрыл желание:
– Хочу на лечку Солёмбальку и удочку.
    Пристроенный всё к той же компании, вернулся с уловом.
Три первые рыбёшки Колечки впечатлили уплотнённую род-
ню и не только.
– О, как! – отозвался занимающий весь второй этаж перед-
него дома сам Павел Иванович Башмаков. Большего автори-
тета в Соломбале не было. По морской учёной части человек.
Карты составлял. Преподавал в открывшейся вновь мореходке.
При красной зачистке едва не вписали на ликвидацию. Сму-
тило кедровцев (цедербаумцев), что очень штучный элемент.
Вроде охранного патента ему выдали. Бумага в четвертушку,
а собой накрыла и флигелёк. Обыски к тому времени уже не
проводили. Все стали жить ровненько, заплатно. Пустые лари
и полки в кладовых источали упрёк. Не хозяевам – совдепии.
Лишь выгрести у неё получилось.
    Видевший российскую картину-карту в целом, гидрограф
утешался чтением классики. Остальные взрослые жили вос-
поминаниями. Бабушка по матери, любившая проведать го-
родских чад, как мягкий клубок словес распускала: «Подой-
дёт, бывало, Покров день. Мой благоверный вместе с другими
лоцманами расчётец получит. На те деньги закупались на всю
зиму. Загрузим в городе карбас и в свою Пустошь отправимся.
Вёслица в уключинах поскрипывают. На душе радость какая!
Да этак обернёмся не один раз. Оттого-то зимушка стекала
маслицем с блина горячего. Только в пост, ради душевного об-
новления, себе отказывали».
    Тут старая поморка задумывалась. Слишком грубый узе-
лок получался на стыке времён. Нелегко давалось ей пере-
ключение.
– Признавайся, ково любишь больше, Николушка?
– Деда.
– Пошто так?
– А весь в якорях.
    От той образности все разулыбаются. Для пятилетнего
бойчей не скажешь. Былая поморская краса – лоцманская
жёнка – довольна.
– Вот тебе за то кулебяка. Считай, от дедушки Фёдора.
    В альбоме Коля разглядывал на особинку пару фотогра-
фий. На первой – девушка в длинном нарядном платье. Как
получилось, что теперь она тётя Клаша? Водит его в церковь.
Замечательно там красиво и поют как! Нисколько тётушка не
строжит. Напротив, одаривает по воскресеньям конфетой.
Уловил однажды кем-то обронённое: «Так замуж Клавочка не
вышла. Сгубили её судьбу. То ли в германскую, то ли на Мхах».
    Из всего сложного понял, вроде бы это совсем плохо.
    На второй картонке – похожий на деда, только молодой.
Одет, как и на улицах не увидишь. И вот они – якоря! Почему
теперь их не носит?
    Помогать пароходам в реку заходить или к морю идти, слы-
хал, не берут. Потому он грустный, даже когда чаёк пьёт и от-
кусывает сахарочек. С чем бы то огорчение сравнить? Ежели
вот лыжки у меня отняли. Пожалуй бы заревел. Как с берега до
берега Соломбалки съедешь? А дед ещё шутит про себя самого:
– Колхозник тонкошеий приписанный к злодеям.
    Берёт его на колени и, чуть покачивая, забавно дует на ма-
кушку.
– Эх, внучок. Выучил бы тебя на государева лоцмана. Да не
придётся. Етишкина жизнь.
    Прижмёт к груди и покачивать забудет. Коле настроение
передастся. Да чем дедушке помочь? Подойдёт лето – обяза-
тельно научусь плавать. Глядишь, обрадуется.
    Оно и подошло. Прежняя компания рыболовов, повзрос-
лев на целый год, подалась удить на Двину. Осталась лишь
мелкая ровня. Мечта отложилась до жаркого дня. Держит
Колька свой удачливый ивовый прут. Клёв неважный – печёт.
    Вдоль бережка идут мокрые ребята.
– Эй, ты! Чего не купаешься?
Стыдясь вранья, признался:
– Дак я плавать не умею.
    Кто-то, дивясь, присвистнул.
– Сейчас всема научим. Лучше тебя бросить враскачку.
Один под затылок взял. Другой – за ноги.
– Раз, два, три!
    Едва не оторвавшаяся голова погрузилась с руками в воду.
Всё заднее повисло в воздухе. Да так и осталось. Тормозной
держатель ног ждал спецкоманды. Невольно выпив с графин
воды, обучающийся загребал по-собачьи.
– Отцепляйся, Сенька!
    В момент, когда дёргаться стало невмоготу, почувствовал
свободу.
– Поплыл! Поплыл, касатик!
    С памятного случая время совсем спрессовалось. Ни на
какую погоду несмотря занятий стало! Освоили и бег по кры-
шам сараек, и спрыгивание. Само собой, лазанье на деревья.
Как отцы-то увидят, некий сигнал для себя прочтут. Брали
продолжателей рода и подводили к инструменту. Для на-
чала показывали пилу, ножовку. Затем вели к поленницам
дров: видишь, сколь быстро убывает! Подкладывать бы надо.
    Порученное дело требовало артельного подхода. Самое
захватывающее – присмотреть брёвнышко. Желаное могло
плыть по Двине или сушиться на песочке речных островков
после ледохода.
    Начинающие добытчики сначала осваивали перетаску от
бережка Соломбалки и ширканье под размер. За таким обуче-
нием незаметно наступало школьное.
    Едва буквы в слова заскладывались, вскипала страсть к чте-
нию. Ближайшая библиотека с полками до потолка в большой
прихожей соседа Павла Ивановича. На лепет дать про море и
корабли гидрограф деланно хмурился.
– Значит так: не рвать, не пичкать, не передавать. Читать
вдумчиво.
– Да, да, да, – сыпал Коля радостной пулемётной строчкой.
    Не каждому мальчишке так везёт с соседом! И за растол-
ковкой к нему же. Дядю Пашу спросы ничуть не сердили, на-
оборот, располагали улыбнуться.
– То-то, братец, постигай. Жизнь благосклонна к терпели-
вым, смелым, знающим.
– А правда дедушка говорил: вы крейсер «Аврору» в Ар-
хангельск на показ вели?
– Довелось, не отрицаю. Потому как настоящих офицеров...
э-э, впрочем, не будем про чреватое.
    Бездетные, благоволившие к Кольке Башмаковы, усаживали
его к крутобокому самовару с медалями царских выставок. По-
сле двух чашек с блюдечком варенья выбирали новую книжку.
– На маринистике зацикливаться негоже. Гоголя теперь по-
читай.
    Мария Алексеевна домашним ангелом провожала до
крыльца, успевая коснуться вихрастой головушки и наста-
вить нежнее:
– Ты, Коленька, потом мне расскажи, что понравилось? За
кого переживал? На что ещё откликнулась душенька?

     Тридцать восьмой год на отрывных календариках обо-
значился. Тихого и громкого рёву в городе с окрестностями
прибавилось. Большая расстрельная волна пошла, ничего хо-
рошего не сулящая тем, кто мог бы сравнить его лживые ли-
сточки с жизнью прежней.
    В Соломбале дядю Пашу одним из первых арестовали.   
С ним-то разобрались скоро. Спец больно важный. Выпусти-
ли без извинений, на всякий случай, покалечив позвоночник.
От явленной «милости» понадобился ему самодельный кожа-
ный корсет.
    И Фёдора Васильевича Котцова из родовой лоцманской де-
ревни – под безумную тройку в серый дом. Дальнейшее из-
вестно – на Мхи али подле Лявли. Аккурат в старый русский
Новый год не стало любимого деда.
    Кто как он возьмёт на коленки? Расскажет: почему судно
рулю повинуется? В Рождество погостить обещался...
    Коле семь лет. Самая пора детской привязанности. Пере-
жить такое страшнее страшного. На всю жизнь шрамом на
сердце носить доведётся.
    Через пару лет финская грянула, за ней – другая. Не жизнь –
одно ожесточение. К этому добавился не представимый из на-
ших дней голод. В иные дни по 75(!) грамм хлеба на рот. Одна-
ко, выкусите, фашисты! Смышлёный мальчишка к пропитанию
возможности сыщет. Да ещё при матери – соломбалке.
    Только первая зима выстрадалась тяжелейше. Ведь дав-
но жили без припасов. Все в считаные месяцы ослабели. На
кладбищах не успевали копать погребальные ямы. Поэтому
построили там «ожидательные» сараи.
    Надежда всё же у многих была, но не на Сталина – на весну с
летом. Во флигеле едва продержались, и то благодаря тёте Клаше.
Нет-нет да принесёт картофельных очисток из детского садика.
    В мае засновали по Двине пароходики – «макарки». Мать
собрала пару котомок. Одну – за спину Кольке. И отправи-
лись они к Емецку коробейничать. Притопленное в колодце
выручило или другое помогло разжиться мучкой, картошкой,
чуточку ячменём. Вопросы не задавались. Всех «етишкина
жизнь» выучила.
    Второй подсобой оказалась кислица с островов. Для щец и
супов брали её на стоящие в ремонте военные корабли. Рас-
плачивались с ними иногда тем, от чего с ума сойти можно:
целой банкой тушёнки!
    Опять-таки двинская рыбка с Колькиного крючка. Сбор
грибов и ягод лежал на матери. Талант у неё был ходить по
лесу, как во своём дворе. Поэтому соседские жёнки просили
предводительствовать ими. Наберут в корзинки от щедрот
святой лесничей Параскевы Пятницы и с испугом:
– Миропия, куды ж теперя выходить?
– Так вот же, туда, на леву руку.
– Впрямь лоцмана дочь!
    Потом тюленина народ спасала и яйца новоземельских чаек
кайр. Казалось сама природа, жертвуя собой, помогает. А то,
что от союзников шло, – в вагоны и к фронтам. Архангельску
от этого ничегошеньки не перепадало.
    Интеллигентные люди угасали не только без пропитания,
лекарств, а и от настроя мыслей. Российская картина-карта в
сознании Павла Ивановича сделалась нестерпимо удручаю-
щей. Моря крови, пролитые на ней с Гражданской, так просто
высохнуть не могли. В переживаниях за Родину знаменитый
гидрограф скончался в сорок втором. Голодный обморок по-
мог ему тихо забыться.
    Учебные тревоги разочаровывали мальчишек. Выходит:
негде смелость проявить. Что ж это за война такая?! В августе
представляемое обернулось несовпадением. Чужие крылья,
безнаказанно кружа по дьявольской спирали, выли моторами.
В беспросветной темени ночи нашли цели. (Какие-то иуды по-
могали фонариками с земли).
    Гулкие взрывы доносились со стороны города. Несколько
бомб рванули не столь далеко: где-то на скрещении Солом-
балки с Кузнечихой. О, как хотелось, чтоб яростно били зе-
нитки! Саблями света размахивали бы прожектора. А нечисть
горящими хвостами падала с неба вниз. Но вместо этого за-
рево пожаров, бестолковый ружейный огонь.
    Наутро Колька с ребятами предпринял «пробег» до канат-
ной фабрики. От старинного её вида остались груды кирпича
да расколотая станочная чугунина. Почти рядом - пепелища
городских конюшен с коннозаводиком. Кто из коняшек был
привязан к стойлам, сгорели заживо. Лишь спёкшиеся хвосты
пощадил огонь. Всякие несмышлёныши, прибежавшие первыми,
уже растаскивали их на пугалки.
     Воочию убедились: городу досталось больше всех. Кровная
обида плескалась в глазах пацанов: «Погодите, гады, не радуйтесь.
Всегда сызнова бьют. Ужо поквитаемся!»
     Откуда было им знать про собравшееся бюро обкома?*
Главный партиец Огородников, распаляясь похожим чув-
ством, клеймил ПВО. Сякие не сбили даже самолёт-развед-
чик, жужжащий засветло. Где, вопрошал, заградительный
огонь зениток на подходе бомберов?! Где пилоты-истребите-
ли, не завязавшие и одного боя?! Ругался и ругался матросом
в пивной. Стучал кулаком так, что бледная стенографисточка
вздрагивала. И другие, снимая с себя ответственность, взах-
лёб долбали сяких «меткачей».
    Во флигеле лучшую комнату сдали тыловому майору с
семьёй и свояченицей. Роли у них поделились чётко. Он на
службе, жена швейной военной мастерской заведует, отпрыск
учится, та готовит.
    Самое ужасное для Николая было залететь на кухню. Там
столбился дразнящий запах от сготовленного из офицерских
пайков. (Прикинуть по количеству – явно стащенных). Уче-
ничок, придя из школы, вопил с отрыжки:
– Не хочу! Не буду! Только за шоколад кусну ветчины.
    С подступившей тошнотой Колька опрометью выбегал.
«Ах ты, гопсель-мопсель!». Ввернуть браное выраженьице
покруче стеснялся, хоть и готовился в моряки. Там на флоте,
вызнал, они в ходу сугубо у механиков. Береговые взрослые
любили иные присказки. Среди них блистала: «Кому война,
кому мать роднА».
    Решил Коля с дружком Юрой поступить в мореходку. Как-
никак приободрёны Победой и тем, что отцы живы остались.
Само собой – на мозговитых механиков, всё умеющих по-
чинить. Для вящей основательности пошли к героическому
стармеху Попову. Одному Юрке обратиться к бате смелости
не хватило. (К тому времени тот уже в моря не ходил. Как
многим, ему визу прихлопнули, хоть дважды тонул в конвоях.
Губила мелкая подробность: в Америке как-то стояли на ре-
монте. В понятиях карающих органов могли там завербовать).
    Опальный орденоносец выслушал лепет и подверг их вы-
бор жесткому осмеянию.
– Да какие из вас к чертям механики? Сперва нужно одо-
леть кочегарское дело. Пустую-то лопату подымете, а с уголь-
ком на ней – в коленках просядете. Ломик «понедельник»
подавно пригнёт. При этакой-то шкетности ступайте на судо-
водителей.
    Даром, что Юркин родитель. Обмакнул в словах обоих.
    По-над бережком двинулись огорошенные. Пришлось дру-
га утешать:
– Башмаков тоже самое бы посоветовал, только куда мягче.
Сколько книг человек прочёл!
    Ни с того, ни с сего товарища проэкзаменовал:
– Это что?
– Спятил? Соломбалка.
– Засыпался ты. То канал, сделанный по указу Петра Перво-
го.  Дядя Паша, однажды просветил.
– Хорошо вам, умный сосед достался. А нам – не просыха-
ющий старче Афиноген. «Поднять фор-стень-стаксель!»
Офигеть – не встать.

     Не ослушались. Поступили, на кого указано. Словно от
земли сразу оторвались. Вообще почёт, и, в частности, у всех
девушек.
    Первая плавательская практика на «Каховском» до Новой
Земли. Не столь морская прогулка, сколь добывание яиц кайр
и самих чаек на гнездовьях. На то задание отряжали парень-
ков постарше. Когда курсом легли на Архангельск, палуба яв-
ляла собой вспоротую перину. Оправдывал жестокость полу-
голодный 47-й год.
    В стенах училища одни строгости. Уже на третьем курсе, а
деньжат – ни копья. И Новый год швартуется! Курсачи в уны-
нии, кроме двух соломбальцев и примкнувших к ним с Буя. Ко-
стромские те. Поотчаянней своего земляка Ивана Сусанина.
    Без окольных путей рубликами не разжиться. Дружненько
на лыжи с прикруткой к валенкам – и за Юрос. С парой десят-
ков ёлочек и ветками-лапками вернулись. Давай красоту на-
водить. Глухих отверстий буравчиком в стволах шинь-шинь.
Лапушки в них чпок-чпок. Загляденье!
    Около макаровского гастронома по гражданке выстрои-
лись.
– Анделе! Какие ёлочки! Где дивные растут?
– В очень дальнем дремучем лесу.
    Четверть часа – и весь торг. Теперь можно в шикарной фор-
ме предстать. Эх, разгуляемся!
    После окончания до очевидности приличного заведения
Николай поплавал матросом. (Положенный ценз практики
вырабатывал). На рысаке «Мгла» – уже третий помощник ка-
питана. Казалось, ветер удачи подул в афиногеновский «стак-
сель». Не тут-то было! Ближайшую каюту занимал помполит.
Безобидные сидения с однокашниками за тонкой переборкой
превратились у соседа в строчку: «склонен к выпивкам».
    Бац(!) за ту спорную Николая на буксир «Накат», несущий
в Мурманске аварийно-спасательную готовность. Что назы-
вается, крепко законопатили.
    Сам городишко тёмный, отвратный. За проходной порта
стояли очередью ларьки. Отпетым чудакам в резиновых брод-
нях редко удавалось достичь последнего. Из амбразуры каждо-
го совался стакан водяры и закусон на хлебной корке.
    Преодолевшим несусветное испытание грозило иное. Ста-
рые сводни брали их под локоть, предлагая любовные утехи в
брошенных вагонах за вокзалом. Там процветал дикий шал-
ман, куда даже днём не совалась ментовка. Лишь ветер с за-
лива доносил гудки тральщиков, собиравших таким образом
пропавшие команды. Под утро с тамбуров наставительно вы-
пинывали: «Правь, рванина, в море!»
    Пришлось запастись терпением предков. «Накат» всегдаш-
не тёрся о причал покрышками колёс. Штрафной третий без-
вылазно читал книжки. Из запомнившейся фразы «Жизнь
благосклонна ...» пока ничего не сбывалось.
    Всё же вышло по Павлу Ивановичу. Странная развернулась
комбинация. Пароход «Лахта» притащили в Мурманск вместе
со слесарями «Красной кузницы». Начальство полагало отре-
монтировать его и задолго до весны отправить по чистой воде
налево.
    К концу ремонта вдруг потребовалась срочная замена вто-
рого штурмана. Где ж тотчас молодца взять? Тогда-то вспом-
нили про Денисова на «Накате». Так, так – соломбалец. Не
подведёт, значит и в новом чине. Видят, характеристика дрян-
ная. Плевать! Кто не знал цену помполитовскому жанру?

    На «Лахте» произошло из разряда «нечто», удостоенное пе-
ренестись в трудовую книжку. До революции это более внят-
но называлось: послужной список.
    В голландском Дордрехте то случилось. К радости кочега-
ров встали к причалу. Следом притащился огромный пароход
с цветной командой. Пришвартовался вблизи. Вечер картин-
но принарядился фонарями. Некий флёр манил рискованных
мужчин сойти на берег. За тем настроенческим желанием ма-
ячат вековые традиции и чисто по наитиям микробно пере-
даются.
    Пыталась оспаривать явное лишь наша система. Дескать,
советским людям чуждо то и сё. Буржуйские приманки – по-
давно. Полное упрощенчество чувств. Даже само слово «рус-
ские» заметили, как ловко подменили. С тех жёстких поряд-
ков разошлись наши по каютам и общим местам. Цветные
же – гулять отправились.
– Вот где настоящие моряки! – сказанул кто-то, выйдя к
трапу. Впрочем, мысль не развил. И так понятно.
    К ночи некоторые из вольных симэнов на свой борт возвра-
щаться стали. Разумеется, в поддатии, с галдежом, бутылками.
Это действо один матрос у трапа зрил. Время-то за полночь.
Четверо нагулявшихся подходят к нашему борту. И, выпен-
дриваясь, кричат:
– Вызывай вахтенного помощника!
    На их беду вышел Николай Денисов. Из себя теперь стал
он кряжист. Лицо волевое, симпатично народное. Голос сочно
басит. Визитёры несколько обмякли. Всё же требуют провести
к капитану и первому помощнику. В речи хромают, западая на
эстонский выговор. Штурман как можно небрежнее:
– Помполита у нас нет. Капитан отдыхает.
    А весь вид его говорит: «Извольте вон». Те финки по-
шпански вынули и в нацпретензии ударились. Перечисляя
всё до кучи, холодные прибалты добрали градусов. На родную
власть и у Николая за деда обида имелась. Но дело вырисовы-
валось крайнее. За его спиной – каюты со спящими товарища-
ми. Надо не дать повода хорохористо думать: русские трусы и
своих резать дадут. Только сейчас подставляться под финки
глупо. Свой ход должен быть продуман. Закурил на ветру с
отточенной лихостью беломорину. Пыхнул едким отечествен-
ным дымом. «Давай бухтите дальше».
    Беглые перекати-поле (море), что всегда за остзейскими
водится, лопухнулись. Понос из брани без пробки страха –
орёльно! Нравились они сами себе. Второй штурман меж тем
матросика как бы за чаем послал. Парень отлично его понял.
В иносказательном переводе: «Буди ребят». Наконец створки
слюнявых ртов захлопнулись. Пьяный кураж требовал действий.
    Николай уже всё рассчитал. Надо дать им прорваться че-
рез дверь надстройки. Узкость коридора для эстов – западня.
Ошарашит и встреча с нашими. Он же лично возьмёт на себя
верзилу, косящего под «лесного брата».
    Так и сталось. Теряя остаток завода, «гости» затоптались,
не ожидая стольких проснувшихся хозяев. Минута – и пода-
лись бы на выход. Вдруг их взгляд зацепил китель капитана.
Они сразу вспомнили, чего хотели.
    Главарь кабаном двинулся в его сторону. «Всё. Глушу», –
отдал себе команду Николай. Но рук марать не пришлось.
Пенная струя из огнетушителя сделала из башки хряка торт-
брюле. Остальные, растерявшись вконец, бросились к трапу.
Облитый рванул последним, расставив руки, не надеясь на
резкость в глазах.
    Не отказывая в приятном пустячке, Николай по-школьному
преподнёс подножку. Центнер живого веса грохнулся через
комингс двери, забыв, на каком языке провопить...
     Как полагается, вызвали полицию. Заспанный чин недо-
вольно спросил: «Имеете пострадавших? Нет?! Что ж тогда
вызывали?» У того беспристрастного подхода – штопаный
изъян. Вот если бы к штатовцам подобные ввалились. Будьте
уверены, тотчас скрутили. Даже за сингапурцев, поморщась.
    Сдаётся, русских полюбят рехнувшимися, жалкими и убо-
гими. Ни на что другое не западёт старая кокотка, постоянно
причипуривающаяся тётушка Европа. Для обманной нату-
ральности своих прелестей вертя правой ручкой американ-
ский зонтик. Ещё добавка: помполит-то не вышел...

     Зато на пароходе «Могилёв» в сей должности пребывающий
не знал, куда себя деть. Позагорав до обеда, являлся в кают-
компанию лишь в трусах.
    За должный порядок в ней по традиции отвечает старпом.
Звали его знакомо: Николай Денисов.
    Все те же пятидесятые годы, растраченные на великую
дружбу с Китаем. Там на ремонте постояли и с рисом отпра-
вились к берегам Индонезии. Рейс длинный. Хватит любого
человека исправить. Действовать придётся в одиночку, пото-
му как капитан бредил почином. Стало быть, не поддержит.
Ладно. Начал с мягких тонов баса:
– Отчего рубашку и ещё чего-нибудь не наденете?
– Астма у меня. Задыхаюсь. Понятно?
– Как огорчительно. Да, да, да...
    Шеф, с указания старпома, приготовил наизлейшее харчо.
Пляжник Ткаченко на обед пожаловал. В креслице бухнулся, а
тарелки глубокой с ложкой нет. Обидчиво кликнул:
– Нюра, ты что, забыла?
– Да этим я обеспокоился, раз ходим без доктора.
    Чуть жёсткости в голосе Денисова добавилось. Вычитал,
говорит, при астме от острого может перехватить дыхание на-
всегда. Вокруг Индийский океан. Что прикажете?  – зашивать
вас в брезентуху? Просить колосник у деда? К ногам, знаете
ли, тот привязывают.
– Тогда второе съем, – ошарашено согласился с заботой о
нём первый помощничек. Оказывается, некоторые астмы ле-
чатся запросто. Признаком выздоровления служил подобаю-
щий вид.
    В убогом портишке рис выгрузили своеобразно. На трюмных
паёлах белел впечатляющий слой сантиметров двадцать. (Кого
халявой в социализм заманивали, предпочитали не утруждаться.
Грузчики, орудуя крючками, многие мешки надорвали). Вопрос
возник: непотребный излишек куда?
– За территориальные воды выйдем – и за борт, – нашёлся
капитан. Другое его беспокоило. «Здесь углём забункеровать-
ся или в Джакарте? Тут он, поди, хуже и дороже. В столице
ихней наверняка дешевше и лучше».
    Вырисовывался фанфарный соцпочин. Распорядился:
– Уголька взять чуть-чуть.
    Старпом, не в пример, решил:
– Просыпанный рис собрать в мешки и затащить под полу-
бак. На две пятилетки обеспечимся рисовым гарниром.
    К исходу суток дед запаниковал: «чёрненький кончается!»
Стали бросать в топки трюмные рыбинцы, аварийные брусья,
клинья, каждую деревяшку. Снизился ход. А в кэпа в окулярах
бинокля видение нового почина.
– Давай хотя бы к тому островку подойдём, пальмы спи-
лим. (Этим он в рубке с Денисовым поделился).
– Полагаю, здешние тюрьмы – джунгли за решёткой. Не-
финиково придётся, – ответствовал старпом, – топкам лучше
скормить рис.
    Будь около них посторонний, не понял бы, кто более сумас-
шедший? Дополнительной мерой – грузовые стрелы носовых
трюмов подняли и чуть развели. Дракон, как сумел, растянул
меж ними старые брезенты. «Вот вам паруса!» К котлам при-
тащили затарку из-под полубака и вытрусили горками. Ко-
чегары ту лопатами в топки швырк, швырк. Белый продукт
вспыхивал бенгальским огнём. Но и за эти мгновения были
благодарны. Тащились-таки! Капитан портовым властям дал
радиограмму: «С приходом нуждаюсь в срочной бункеровке
углём». Информацию не прочь сливать везде. Подваливает
к ним, параллельно борту, мощный буксир, будто намекая:
«Страстно жду вашего изъявления». Надежды спасателей
«разжиться бабками» не оправдались. Когда кранцы косну-
лись причала, окончательно погасли стальные пасти. Чтоб
опять чего не вышло, крёстный благого исхода просил масте-
ра и впредь делиться мыслями...

     Следующим десятилетием на смену дымилам пришли те-
плоходы. Среди них выделялись отличимые классическими
формами «поляки»(!) отечественного проекта. Все благопо-
лучно доходили свой век. Некоторые только потому, что на-
шлись в экипаже настоящие моряки. И систер-шип** «Ворку-
та» избежала прописки на дне.
    Недавно построенная, она выглядела на все сто. Каютная
мебелишка отдавала столярной новизной. Настройка свеже-
стью краски. Взгляд натыкался на сплошное новьё. Только от-
ношения капитана с боцманом напоминали революционное
балдение. (Что скажет сильный горлом комитетчик, с тем со-
гласится затурканный командир).
    В зимнем для Игарки ноябре грузились досками россыпью.
Снег бутербродно ложился на каждый слой лесного товара.
Хуже того, не закончив укладку в третьем трюме, начали гро-
моздить доски над крышками четвёртого. На «самосвязку»
каравана надеяться уже не приходилось.
    Никто не вякнул бы, видя всё творимое, не будь бывалого
старпома. Прямо с палубы разгорячённый пошёл объясняться
с кэпом. Не заносясь знаниями, предрёк, что может из спешки
получиться.
– Ты, Денисов, заучился в своей академии.
(Отчасти то было верно. Только что ЛВИМУ заочно окончил).
– По-хорошему прошу: остановите погрузку у четвёртого
номера.
– Да мы всегда так. И будем так!
    Всё же, смутясь, вызвал боцмана. И тот упёрто: «Да вы что?
Да зачем?» Послушав сиплого соловья, окончательно уверился кэп.
– Запоминайте. Практик(!) наставляет!
    Иной бы сделал запись в судовом журнале: «не согласен с
тем-то». Прикрылся бы со всех сторон. Да соломбальцам пре-
тят подлянки. Матросы уже найтовые обтягивают. Дракон
грудь топырит. По-«евонному» вышло.
    Последняя денисовская попытка: сделать возможным чрез-
вычайное «задаривание» стихии палубного груза. (Была такая
мера на лесовозах предусмотрена. Тросом, наброшенным на
турачку лебёдки, по приводной системе отдавались глаголь-
гаки талрепов).
    Снова нулевым результатом огорчился. Комитетно, ничего
решить нельзя. Пусть в иных умах всё превосходно... до поры.
В случае с «Воркутой» до выхода из Карских ворот.
    Закончились дремотные ледовые поля под проводкой ледо-
кола. Северо-западный ветер волну погнал. Приличная вполне
погода для Баренцева моря. Ход держат 15-узловый. Провере-
ны на обжатие найтовые. (При минусовых температурах – по
больничному сравнить: припарка для вовсе остывшего). Через
семь часов нахального оптимизма некоторых сбросило с коек.
Во когда сработало! Старпом рванул на мостик. Дело – швах.
Кормовые стензеля правого борта срезаны напором карава-
на. Найтовые удерживают его часть пивным свешивающимся
«животом».
    На кренометре тридцать(!) градусов. Вдруг палубный груз
от бака до настройки захочет того же?! Сбавили ход. Об ава-
рийной ситуации срочную радиограмму. Пока в пароходстве
думают, надо и самим мозговать. Кэп ещё не врубился, кому
кошмаром обязан. Ему явно не хватает комитетчика.
– Срочно обратно в лёд, даже ценою риска, – подсказывает
«заучившийся», – не повернём – кранты!
    Посрамлённый покровитель практика, сам выбившийся из
курсовиков, сопит. Выбора-то нет. Начинают полегоньку под-
ворачивать. Огромная опасность подставиться сейчас бортом
ветру и волне. Всё равно, что помочь окончательно завалиться.
Пока вражья сила била по касательной, вспомнилось про деда
Фёдора. Как в крутую корабельную минуту он простодушно
поторговался: «Господи! На всё Твоя воля. Только на этот раз
пронеси». Стихия уже прёт фронтально к помеченному чертя-
ми борту. Наклоняя, тащит, тащит в холодную бездну.
    А внук, как бы за дедом, слово в слово. На последнем судно
вздрогнуло. Миг определяет: жить? помереть?
    Ветер нехотя свалил под корму. Пока жить! Жить!
По громкой связи бас-рык:
– Боцману на мостик.
    Самое время проучить сиплого горлопана. Капитан при-
стыженно смолчит. Живо нарисовался предтеча эдакого кош-
мара. Глазища лупит, будто за советом его позвали.
– Придётся тебе топором рубить найтовые. Финт опасный.
Но сам противился наладить сброс. Постараемся из воды как-
нибудь выловить. Жди команды, ступай.
    Нервный тик под правым веком дракона обозначился. Да
так и не прошёл никогда. Поделом. Не играйся в комитет.
    Кособочясь, «Воркута» ковыляла лагерницей обречённого
этапа. Все поневоле подхватили бессонницу. Спасательные
нагрудники под рукой. Где-то миль за сто, выжимая самый
полный, на выручку спешили: дизель-электроход «Индигир-
ка» и ледокол «Красин».
    Поздним рассветом едва держащаяся на плаву добралась
до спасительного льда. Больше того, смогла врезаться в него
корпусом. При таком чудо-костыле от помощи «Красина»
отказались. А вот высоченная в балласте «Индигирка» при-
шлась кстати. На неё была перегружена большая часть кормо-
вого каравана. Ну и пошли, как мама с дочкой, в Архангельск.
    Центральная газета «Труд» на всю страну описала самоот-
верженность моряков. Ах, какие словесные краски! В статье
бушевал сильнейший шторм. Мощная волна срезала стойки
крепления с обоих бортов разом. Сместившийся палубный
груз коварством стихии обернулся сообщником губителя.
    Капитан Тарутин, сколь ни опасен был тот манёвр, весь в
порыве железной воли драматически приказывал лечь на спа-
сительный курс…
    Совершенно тихо, проявив домашность, в пароходстве
влепили по «строгачу» кэпу и старпому. Последний интелли-
гентно смолчал. Не топить же и без того испытавшего мозго-
вую встряску, которой бы хватило на пять капитанов.

     В каком-то из шестидесятых казённую справку-четвер-
тушку выдали. Мол, расстрелян Фёдор Васильевич Котцов
ни за что. Где захоронен – неизвестно. «Архив сгорел». Ка-
кие могут быть ещё вопросы? Запамятовали, не иначе с из-
жоги от нашмандяченного, про всем известные Мхи и от-
вороты дороги на Лявлю.
    Учёные заслуги Павла Ивановича также дурно оскорбили
посмертно. Наведались двое доцентов из Ленинграда и выпросили
у Марии Алексеевны все его бумаги. Обещали обогатить
науку – книги безвестных трудов издать. И точно издали,
но под своими Ф.И.О.
    Как с дичайшими несправедливостями жить?! А он платил
добром, не ожесточался. Напротив, показал всю сердечность
русской души. На вечеринках по приятным случаям любил
петь романсы. Густой, сочный голос, не вмещаясь в комнаты,
будто сливался с огромным миром. Верилось, что не только
гости, но и за чертой жизни слушают:

...Гори, гори, моя звезда!
Звезда любви приветная.
Ты у меня одна заветная,
Другой не будет никогда...

    Необъяснимо вдруг спадал для него потусторонний таин-
ственный занавес. Вон дед с бабкой прекрасной парой толь-
ко что из-за реки пожаловали. Павел Иванович – с задумчи-
вой улыбкой. Судя по всему, оторвался от хорошей книги.
За правым плечом талантливого супруга Мария Алексеевна
домашним ангелом во плоти. Счастливые мамушка, тётушка
Клава никак не наглядятся на своего Колюшку.
    Вместе с ними рано почившая жёнушка Мира. Потупи-
лась кроткой голубкой без вины виноватою. Несколько со
стороны испытующе смотрел на него опролетаренный поне-
воле отец. Вроде бы доволен.
    Лица у всех тридцатилетние, живые, выразительные. Мун-
диры на государевых служивых словно бы вчера доставлены
от портного. Дамы в запомнившихся лучших своих платьях.
Как бывало тесной компанией расположились на венских сту-
льях. Слегка кивают, пропуская через молодые сердца:

… Вся жизнь моя святою силою
Твоих лучей озарена.
Умру ли я, ты над могилою
Гори, гори, моя звезда…


     Неторопливо было течение жизни старого капитана даль-
него плавания. Он же и бывший начальник АСПТР времён
могущества экспедиционного отряда. Ледоколы, буксиры-
спасатели, водолазная (иначе не назвать) дружина – ему под-
чинялись. Всё могли, всё по силам.
    Потом, как званым гостем к празднику, с товарищами на
лёд выходил. Место выбирали на Сухом море по признакам,
указанным Александровичем. И точно над водной ямкой
«пробурят». Рассаживаются, словно в партере. У каждого
своя хитрая наживка, свой «кивок». Остаётся ждать, когда тот
вздрогнет.
    Кругом чудаков великолепие белого простора. Над ними –
огромное подсинённое высокое небо. Воздух прозрачен, свеж,
морозен до щекотания в носу. Удалась – не удалась рыбалка –
всё лады. Всем седой кэптэн доволен. Не чета вечно бурча-
щим: «дрянное место, клёв хреновый, экий ветрище ...»
    Раз с любителем подобных выездов Анатолием Половинки-
ным с Пач-озера на «буране» возвращались. Запуржило. Сби-
лись с дороги. Остановившись в ночи, рассвета ждали. Утро
сюрприз преподнесло. С края тетеревиного тока угораздило
примоститься! Птицы, должно быть, понимая извиняющие
обстоятельства, гостеприимно поглядывали на них. Расста-
лись мирно, с почтением друг к дружке.
    Природа добра, спасительна, по-своему мудра – давно уве-
рился Александрович. Таким бы стал мир людей!
    Дед по-прежнему был рядом с ним: и в сердце, и на фото-
графии в рамке. Красавец мужчина при манишке, на лацканах
сюртука якоря.
    Иногда, мнилось, спрашивал:
– Ну что там? Сгинула етишкина жизнь?
– Да пока не совсем, – пробовал отвечать внук.
    В одном посчастливилось только: гидрографическое
судно финской постройки в честь Павла Ивановича Баш-
макова назвали. Как тут не припомнить: «Жизнь благо-
склонна к терпеливым, смелым, знающим».
    На сей раз позволил себе Денисов внести в то замеча-
тельное суждение русскую корректуру: «На нашей Ро-
дине жизнь после смерти бывает куда благосклонней.
Эх, ма, дядя Паша».
     …Проходили длинные дни и такие короткие годы.
    Обострение в умах наблюдалось, когда вскипали выборные
страсти. Коммунистов из телеящиков, вешающим лапшу о
справедливости, саркастическим хмыканьем удостаивал. Он-
то знал о тех «бесах» не понаслышке.
    Незлобивою душою расположен был к книгам, цветам на
онежской даче. Ласковым накатом плескало рядышком Белое
море. Первое когда-то, оно же и последнее.
Состоялась полная, огранённая яркими поступками,
жизнь.

     Если бы на Высокое предъявление подали списки: послуж-
ной да души сокровенный, в конце каждого читалось бы: «Со-
ломбалец – как есть».
    Ныне напоминает о Николае Александровиче крест из чёр-
ного мрамора с запечатлённым капитанским знаком. Место
на редкость благоволительное: близь церкви Святого Марти-
на на соломбальском кладбище.
    Любимая речка и тут рядом оказалась. Медленными вода-
ми обтекает она старинный погост с южного края. Над ним
ясными ночами рассыпаются по космическому пологу звёзды.
Перекличку мерцаний в участливой тишине хочется связать
с чьими-то судьбами. Средь потрясающей Божьей красоты –
печалится и его заветная.


===* Из документов «особой папки» обкома за август 1942 г.
===**Систер-шип (анг.) – суда одной серии.