25 Перелетная Птица

Перелетная птица.

Седьмое августа того же забытого года так же важно в запасниках моих воспоминаний. Седьмого августа того же забытого года я влюбился. Вдрызг и навсегда. И нас могла разлучить только смерть.
 
Говорят, из соображений гуманности, палач стреляет в затылок приговоренному внезапно. Вот ты идешь, ожидая смерти, привыкая к её неизбежности, и из последних сил надеясь на чудо. И вот уже вокруг тебя кружится бетонный серый коридор, и ты теряешь связь с собственным телом. Ты остываешь, проваливаясь в ледяную пустоту.  Любовь поступает так же. Эффективно как в затылок в упор. Наверняка. Мой приговор привели к исполнению незамедлительно. На рассвете седьмого августа то ли 98, то ли 99 года я погиб навсегда от любви. Она настигла меня на стоянке у клуба. Я ковырял ключом грязь из замка на двери машины, когда услышал я голос с небес.

- Так ты отвезешь меня в "Лето"? - слегка с просьбой, слегка с обидой спросили она опять. "Лето"- так называли пляжный танцпол нашего Клуба на ближнем озере. Я сделал вид, что не знаю этого.

- В лето я тебя конечно отвезу. Но по дороге я хочу заехать искупаться на Изумрудный. Сейчас такая жара, что душно даже ночью и только на рассвете вода освежает по - настоящему.
- У меня нет купальника
- Нас никто не увидит.
А что я должен был ей сказать? Я работаю охранником и торгую наркотиками. Если меня не покалечат или убьют на одной работе, то посадят на другой. Что живу я в съемной полуторке по чужим документам. Что душа моя истерзана бессмысленностью существования и изрезана изнутри осколками декадентских стихов? Что нам не стоит быть вместе и ей безопаснее поймать такси? Что нет и не будет больше никогда никакого лета! Ни у меня не будет без нее, ни у нее без меня?!

Видели бы вы ее! В зеленых глазах плавали следы дотаивающей наивности и остатки утраченной зря невинности. Прекрасны и умны были те глаза. Вышитый бисером лист конопли на кожаном кисетике на шее намекал, что у нас много общего, и она уже кое - что знает о мире, в котором нам с этой минуты и до самого конца жить вместе.
О! Господь мой, всемогущий и всепрощающий! Спаси мою душу от пожара!!! Пощади мое растрёпанное сердце!!! Я задыхался от любви. Вонь ее выделений и аромат беспонтовой травы проникал из ее чресл в мой иссушенный мозг.

Мы купались нагишом. И целовались, замерев над 50 метровой водной бездной карьера. И я проник в её тело в лунной невесомости прозрачной воды. И крики ее переплетались с сигналами первых троллейбусов. Мы отдыхали на гранитных глыбах, судорожно переводя дыхание для новой любовной схватки. Я обладал ей и никак не мог насытиться. И она была столь же ненасытной.

Она перелетная птица. В наших местах они появлялись только на самом излете лета. И даже не в моем Городе, в столице нашей провинции Е-бурге. К нам ее заманивали наши отличные озерные пляжи и череда опенэиров закрытия купального сезона. Но чуть сгустится облакам осень, и они улетели. В столичный Е-бург, откуда летают самолеты почти по всему огромному миру. И она, смешавшись с маленькими яркими стайками таких же перелетных, отмеченных солнцем отличным загаром детей неба, уже набирала высоту в сторону теплых морей или отличных тусовок. Я был только маленькой станцией на длинном пути туда. Вот только гнезда у нее не было ни тут, ни там. Хотя в том забытом 98 или 99 году еще не было так отчетливо ясно, что ТУТ и ТАМ скоро разделятся. Разделятся так, что ТАМ станет местом откуда уже не возвращаются перелетные птицы любых расцветок.

В Клубе она просто отстала от своей стаи. Но тех перелетных птиц такие мелочи не тревожат. Им не страшно, если все лица вокруг изменятся. Не по лицам узнают они птиц одной с ними голубой небесный крови. Её компания куда - то улетела, а она осталась. Но все они обязательно должны были встретиться на озерной Вечеринке, ради которой она и прилетели в наш Город. Или встретить другую стаю Перелетных Птиц, неба хватит на всех. И было до этой Вечеринки еще больше суток. Это все время, что отпустила нам обоим судьба.

Инстинкта гнездования у не было. Скорее была она птенцом кукушки. Вселившись в мою полуторку на неполные двое суток, чтобы выспаться в относительном комфорте и привести в порядок яркие перышки она сразу заняла там все место.  На краю моей ванной вполне хватало места большой банке шампуня и пластмассовому станку для бритья. Но теперь их отправили в ссылку в угол. Место на краю ванной понадобилось для двух ее шампуней, куче всяких гелей и прочей немыслимой хитрости женской таинственной гигиены. Все это она извлекла из небольшой сумки – торбы. И, наверное, как и все женщины мира, она знала какой-то секрет, позволяющий уместить в ограниченное пространство сумки арсенал ванной комнаты.

Но в ванную комнату, а самое главное, в совмещенный с ней санузел, было не так то просто попасть. Пару часов из-за двери ванной раздавался плеск, шум воды, опять плеск, а еще пение в такт неслышной музыки из плеера и вообще какое-то то ли фырканье гребенного енота полоскуна, то ли мурлыканье кошки. А на нетерпеливый стук в дверь время от времени отвечали наглой ложью – «Я через 10 минут точно выйду.» Но переждать эту пару часов было негде. Она заняла всю мою квартиру. Весь диван был застелен ее влажными после стирки полотенцами, пледами, штанами. А другой мебели не было.

Всюду, где она проходила, загорался и уже не выключался свет. Она захлопывала ногой дверь холодильника, и сломала его. Холодильник перестал закрываться рукой, только ногой. Она с разбегу вскакивала на диван, заставляя старика издавать скрипы и трески. Её волосы забили сток в ванной. Под напором орды ее тюбиков рухнула полочка с зеркалом, которая пережила тут не одного квартиранта. Отломилась ручка на кухонном кране. Перегорела лампочка. Потерялся пульт от телевизора. Поэтому, в комнате рябил клипами и орал молодежную хрень телевизор, а она тем временем жарила яичницу с колбасой и терзала мой кассетник на басах.
И всюду, где она проходила, был разор и погром. Катастрофа, так прозвал я ее. А никакого другого имени она мне не называла. Может, и вовсе нету имен у птиц. Зачем они им? Впрочем, и моего имени она не спрашивала.

И гормонами ее распаренного тела пах каждый предмет в квартире. И мне нравились эти гормоны. А ей нравились мои гормоны. Мы трахались в ванной, когда я туда все же прорвался. Тогда мы и свернули голову душу. В хрущевках не бывает ванных, где удобно заниматься сексом. Поэтому Империя и рухнула.  Не было на её просторах комфортных условий, чтобы переплюнуть конкурентов по производству румяный орущих ненасытных будущих борцов за правое дело. Или может быть настоящие ненасытные борцы не могут быть зачаты в комфорте.

Мы трахались на кухонном столе.  И естественно, сломали его. Я загнул ее раком головой в холодильник. И в голову ей совал под раковиной. Отчего раковина слетела с креплений. Мы скомкали и раскидали все ее пледы и полотенца и трахались на сыром диване. Она, конечно же исхитрилась быть сверху. А моей шкурой елозили по грубой обивочной ткани. И вот что я еще хочу сказать про Империю. С такой мебелью они опять же никак не угрожали западной демографии. И лишний раз она это подтвердила в позе анальная всадница задом наперед, когда отломила боковину дивана. А потом мы и вовсе проломили диван. Пришлось отломать мягкую часть и бросить ее на пол. Обломки просто спихнули в угол.

У нас давно кончились презервативы. Но я уже не надеялся, что у меня нет ВИЧ. Да и какая разница? Все равно все мы однажды умрем. И в лучшем случае нам будет, что рассказать Господу, когда на страшном суде нам дадут последнее слово. Хотя унылые наши грешки давно надоели ему. Иногда грешники еще более скучны и однообразны чем самые вяленые праведники. Но это был не наш случай.
 
Мы растворялись во взаимном грехопадении. Мы обменивались последними еще теплыми крохами сжегшего наши души огня. Мы надеемся, что может быть что-то сможет раздуть из этих углей пожар. Мы оба знали, что не оправдаем надежды друг друга, ибо в душах наших давно нечему гореть. Все тлен. И мы растлевали друг друга, приближая обязательный финал. Мы сливались в экстазе. Орал телевизор. Орал кассетник. Она орала на двух языках. Соседи колотили по батарее. Она колотила руками в стены. Мир вращался, отравленный нашим иступленным дыханием.

Все остальное время в квартире царил форменный талибан. Мы безостановочно курили афганский гашиш. Из последнего рейса в северо-кайсахское средневековье я привез две расфасованные и с печатями, с арабскими какими - то буквами и знаками качества унцевые плитки гашиша. Афганского, как меня заверили продавцы. Продавец был похож на самого настоящего Хоттабыча. Глядя на него, очень хотелось в сказку. Я не мог не поверит ему. Гашиш этот просто не мог не быть сказочным.

 Мы курили его все свободное время. Дым в комнате не успевал рассеиваться и валил клубами наружу. На балконе подозрительной стайкой сидели хихикающие воробьи. Коты на окрестных деревьях превратили в март август и исполняли йодль дуэтами и квартетами. Вечные бабки у нашего подъезда кричали друг другу в ухо скабрезные анекдоты. Выли собаки во всем доме. Все ветераны Афганской войны в двух кварталах в округе видели тревожные знаки. . . Все вокруг было пропитано запахом афганского чарса.

А нас не перло!!!! Совсем. Нет, размытость движений и бестолковая глубокомысленность были в наличие. А вот чего - то до полного счастья не хватало. Мы курили, трахались, трахались, курили, курили, курили, трахались, курили, трахались, трахались, трахались, курили. Но нам все было мало. Все хотелось усилить ощущения.  Курили все больше, и трахались все затейливее. Но.... Нам хотелось еще... Еще острее, изощреннее, безнравственней...

Те, кто много курит афганского гашиша, уже догадались, что с нами произошло. Есть у хорошего стафа такая неприятная побочная хрень. Ты прикуриваешься. То есть гашиш начинает действовать иначе. Часто, кажется, что он вовсе не действует. Но это ошибочное предположение. Ничего страшного в этом нет. Стоит полгодика покурить что-то другое и привычные ощущения вернутся. А вот непривычных ощущений стоит избегать. Не зря гашиш принимали янычары.

Под воздействием гашиша я понял, что хочу прожить свою жизнь именно так. Чтобы в моем доме всегда была занята ванная, пуст холодильник, разрушено и испорчено все что возможно. И чтобы в том месте, которое станет нашим новым домом, всегда была она. Еще я решил, что если возить немного больше анаши, семь бед один ответ, денег будет больше, и можно буде снять квартиру лучше, купить мебель, купить очень много гашиша и в далекой перспективе завести кота...

Вот только она перелетная птица. И нет у нее гнезда, и не надо ей гнезда. Зачем ей отгороженный бетоном и линолеумом тусклый закуток такого огромного мира. Её ждало все огромное небо этого и того миров. Хотя тогда еще казалось, что мир общий. И она считал себя неотъемлемой частью всего этого мира, полного музыки, ярких лучей стробоскопов, вкусных наркотиков, классных тусовок, отличных интересных людей, которым не чего делить с теми, кто остался на земле.
Наверное, это и есть самое страшное социальное неравенство. Это не как между бедными и богатыми. Это гораздо более глубокое противоречие. Тем, кто живет только в своей стране никогда не понять тех, кто живет во всем мире. И не важно, в какой именно стране живут те, кто остается на земле, все равно, когда улетают перелетные птицы, чувствуют они себя брошенными, и ненавидят за это перелетных. И ревнуют их к чужим странам. И не понять им друг друга. Они видят одни и те же вещи в совершенно разных ракурсах, с разных углов, из разных времен и реальностей. То есть те и другие видят ответы не правильно и не целиком.

Я уже ощутил себя брошенным. Брошенным и забытым. Никогда она больше не появится в моем доме, Городе, жизни. И даже не вспомнит меня ни разу после.  Это так удобно, не спрашивать имени. Я уже ощутил каждый последующий день моей пустой жизни. Каждый последующий день без нее. Каждое из последующих пустых и бессмысленных тысячелетий моей трижды бессмысленной жизни. Трижды бессмысленном потоке дней и ночей, который пронесется пустым ночным поездом. И я останусь в этом поезде навечно, как брошенная под сиденье смятая пачка из-под сигарет.
Она жарила яичницу на кухне. Я сел на стул за ее спиной. В руках вертел черный поясок от ее халата. Сменил кассету. Это оказался все то же Доорз. Рейд в шторм. Её округлые загорелые ягодицы начали плавно двигаться в ритм этой колыбельной адского пса. Я вдыхал запах её гормонов...

Интро
Если хотите знать на сколько может быть гибким и изящным, каким выразительным манящим и лживым может быть язык ее тела, посмотрите, как женщина танцует нагая на кухне под Доорз, под аэроплан Джефферсона или под Леонарда Скинера Посмотрите, как она движется. Так же плавно и вкрадчиво движется смерть навстречу нам с противоположного конца жизни.................

Я не смел оторвать взгляд от плавного танца ее тела. Подошел сзади и схватил ее за лицо. Шнурок от халата выскользнул из кулака и захлестнул ее шею. Сначала одной петлей. Она решила, что это новая сексуальная игра. Предусмотрительно сдвинула скворчащую яичницу с горящей конфорки, схватила рукой мои яйца. Вторая петля обвила шею. Она продолжала терзать мою мошонку. Ей нравилась новая игра. И мне нравилась. Мои напрягшиеся чресла тоже решили, что им нравится эта игра. Игра кошки с мышью.
Тело я положил на обломок дивана. Аккуратно завернул его в пляжный полосатый плед с пальмами. Шнурок от ее халата заботливо свернул в рулончик и припрятал в карман куртки. И чего там, я уже точно знал, зачем я его припрятал.
Потом я съел яичницу. Выключил газ на плите. И выкурил полпачки сигарет. Тьма никак не хотела спускаться на раскаленный жарким августом город. Тьма никак не хотела милосердно прикрыть прегрешения дня сумерками. ........................................

Продолжение http://proza.ru/2020/04/14/1341