Еловые ветки

Да мы просто на лыжах пошли покататься. Аккурат перед Новым годом. Погода стояла…  а вот как в рождественской сказке – снег длинной густой бахромой повис от неба до земли, весь обзор занавесил, к ресницам и бровям прилипал – моргать не проморгаться, пушистый такой, разлапистый. И вокруг - насколько хватало глаз - пышные белоснежные перины, ну… или сливки взбитые, кому как больше нравится. На фотографии не видно – лишь резкость слегка размыта, и лес где-то там, в белесой дымке, серой расплывчатой зубчатостью, а на деле – красота страшная. И бредёшь сквозь эту красоту, чуть не руками её раздвигая, и проваливаешься в неё по самые щиколотки, и где-то там, в глубине, подразумеваются лыжи.
 
Лыжню Катя прокладывать не любит. Тем более, когда ее засыпает со скоростью прокладывания. Ссылаясь – вот уже лет пятнадцать – на преклонный возраст и общую изношенность организма. За пятнадцать лет возраст добавился, изношенность тоже.«Воспаление хитрости у тебя, вот что» - думаю я и порою недвусмысленно на это намекаю. Когда намекаю, она сердится.

Сама Катя предпочитает иную практику: если она кем-то недовольна, об этом узнают все окружающие, кроме «лица заинтересованного». У неё это  называется «снять напряжение». Однако напряжение, видимо, не снимается - она возвращается к больной теме раз за разом, день за днём, месяцами - утром, в полдень и на сон грядущий - ковыряет и посыпает раны солью, и заводится пуще прежнего, и лучше ей не становится, скорее, наоборот. У «виновного» же нет ни малейшего шанса узнать, какое страшное преступление он совершил, чем прогневал «их величество», разве что случайно. Но не от Кати - она уйдёт в полную несознанку и будет поддерживать видимость великосветской беседы, поджав губки и глядя в сторону. В лучших традициях королевского Лувра. Моя грубоватая прямолинейность Кате не в дугу. 

Да ладно, что мне, трудно в самом деле? Я совсем не против быть младше, аж на целых семь лет, даже приятно где то. Но в этом я Кате не признаюсь.
 
Зато Катю, необремененную физически, посещают гениальные идеи, досужие мысли, блажь всякая, сулящая приключения... разной степени остроты и пикантности. Вот она и решила, что неплохо бы наломать еловых/сосновых веток, раз мы всё равно в лесу, таких, как бы сказать… повнушительнее. Чтобы: в вазу поставил, пару ёлочных игрушек прицепил, дождиком серебристо-золотистым приправил и – к празднику готов, дёшево и сердито. 

- Ну, давай, - согласилась я.
- Давай.
- Ну?!
- Кто, я?! - удивилась Катя.
- А кто?
Она забормотала про недостаток роста (я ж выше, аж на два сантиметра!), избыток веса (я-то легче пера!), трудности подъезда (а перо оно и есть перо!) и ещё что-то неразборчивое. Кате больше идёт руководить процессом: - Ой, смотри, и ту ещё. Да нет, не эту, ты что не видишь? – вон ту! Как это ты не достанешь?! Подпрыгни.
И я подпрыгивала. В лыжах это самое то.

Наломали мы их… штук десять. Катя тоже ломала. Зачем столько? А я знаю?! Увлеклись. Ёлок-то – глаза разбегались, и одна краше другой. И потом, дома у Кати подруга осталась, Надюшка, она на лыжах не умеет. Ей тоже надо было. Так мы решили.
 
И тут возник вопрос транспортировки. Серьезный такой вопрос.
- Как же я их повезу?! – воскликнула Катя, когда я предложила поделить ветки. – Они же тяжелые! И прикрепить некуда, а в руках палки,- и она поболтала ими – руками и палками – для наглядности. И добавила ещё что-то про неустойчивое равновесие.

Чертыхнулась я, сняла кофту, привязала ветки к спине и пошла прокладывать лыжню в обратную сторону. Поворчала, конечно, для порядка, высказалась и про руки, и про палки, и про головы заодно тоже, а как же.
 
Катя оказалась права: ветки эти… «внушительные» из стороны в сторону телепались, и я вместе с ними. Она сзади громко досадовала на неправильную лыжню.

- Потому что кое-кто... очень жадный, - бурчала я, разгоняясь и делая гигантские шаги, чтоб не так мотыляло (Катя за спиной начинала громко пыхтеть и постанывать, но все тише и тише - отставала) - ему мало одной ветки... надо пять... а лучше целую ёлку... и побольше... как на Красной площади... чтоб всем было видно... замордуешься таскать... тонну игрушек надо. Уф, я больше не могу!

- Я тоже, - выдохнула запыхавшаяся Катя и повисла на палках.- Слушай, а  чего мы поедем в обход, если вот тут на горку поднялся – и почитай дома, давай напрямки, через пруд.- Иногда её посещают странные идеи первопроходцев. Вы же помните.
Мысль, что самая короткая дорога та, что знаешь, галопом проскакала в мозгах и скрылась без следа, но я с подозрением оглядела пруд: к моржам я отношусь… не отношусь! – и с сомнением - склон. И пошла на форсаж.

При близком контакте – очень близком – выяснилось, что мысль была правильной: склон оказался не просто крут – отягощён сюрпризами. В виде кустов разной степени проходимости, стеблей непредсказуемой прочности и гибкости, кореньев неправдоподобной узловатости и витиеватости и нор вариативной глубины и изогнутости. И не то, чтобы мы не предполагали… Понадеялись на толстый снег. Он и оказался толстым. Прямо по это самое. И барахтались мы в нём, как птицы в силках - как птицы на лыжах в силках - и куда ни сунься – ветки и снег, снег и ветки, и ничего кроме, колючие такие, зарразы! И ни зги не видать. Снег – сверху, снизу, и внутри уже давно он же – снег. И ветки там же.
 
Вы не пробовали ползать в лыжах? А по пересечённой местности? А по сильно пересечённой? А в горочку? Экстремальнее только в лыжах и противогазе. Точно говорю. И с еловыми ветками за пазухой. Забрались, конечно, когда это мы сдавались? И груз драгоценный доставили.

А Надюшка вышла, посмотрела злобно: - Проститутки вы! Девки!- Мммм... Что-то не так. А, вот: - Проститутки вы, девки!- и дверью перед носом – носами – хлоп! На ветки, картинно разложенные у крыльца, даже не взглянула. Перенервничала наверное. Задержались мы. Сильно. И вид у нас был не так, чтоб... черт те какой вид, расхристанный, будто нас волоком по снежной целине тащили (она ж не знала, что мы по ней - ползли). И румянец - на все лицо. Лица.
 
На следующий день обнаружилось, что одна из моих лыж на конце расщепилась, то есть натурально развеерилась. Не выдержала.
Мы нахально смазали место расслоения резиновым клеем и зажали прищепками. И срослось.  Намертво. Мне даже удалось ещё несколько раз на них прокатиться.

А потом… Я отказалась «прокладывать лыжню». Аргументированно. Да. Разразилась буря в стакане – его разорвало вместе с подстаканником; пронеслось торнадо местного значения – крыши сорвало и унесло неведомо куда, я с изумлением проводила их взглядом и больше никогда не видела; произошло точечное землетрясение и рассекло рваными трещинами и черными провалами  светлое королевство нашей дружбы; цунами накрыло берега и схлынуло, смыв хлипкие остатки песочных замков. Какое-то время ещё доносились отголоски катаклизма: ветер разносил мусор по закоулкам и нашёптывал всякие ай-яй-яй – наушничал подлый, мутные волны выбрасывали на берег грязные комки обид и претензий, но постепенно буря стихала и отползала за горизонт. Лишь на Катином лице застыла надменно-оскорблённая гримаса, будто отметина после инсульта.

А я… Я купила новые лыжи. Ботинки, палки, куртку и многое другое. Уходить надо налегке, не оглядываясь.  А то застрянешь на перепутье со всем этим камбузом нажитого непосильным трудом – ни туда, ни сюда. Как та жена Лота. В таком случае ни клеем – замазать, ни прищепками – зажать. Разве что елеем. Но дело это тухлое и дохлое. И тут я пас. Так что – вот. То, что с нами было – уже случилось, а что не случилось – тому и не бывать.

Но пару забавных историй о Кате из тех времён, когда деревья казались большими, у меня ещё остались. Может, и расскажу когда.