Озёрная, 9

Дом его не признавал.
Думал, наверное, что он чужак, захватчик - двери заедало, половицы сварливо скрипели, мебель подставляла углы, помечая синяками.
Хотя в первое мгновение, когда Андрей остановил машину у ветхого штакетника с жирной цифрой "девять" на столбике калитки, ему показалось, что всё здесь, как раньше. Обветшало, состарилось, забыло человеческие руки, но всё-таки своё, родное.
Бурьян покрывал двор и огород, только старые яблони торчали из него, как островки
плодородия. А вот сруб добротный - не покосился, крыша вполне целая, только края шифера пообломались. Стёкла на окнах тоже уцелели, да и кому их бить — захолустье.
Он поднялся к двери.
Перила крылечка сгнили у основания, раскинулись в стороны, и само оно застонало под его
тяжестью.
Войдя, он сразу стукнулся о притолоку. "Ну да, я вырос, а дом осел", - объяснил себе он, потирая лоб, зашарил руками по старым стенам и уткнулся в бревна там, где должна была быть дверь в кухню.
"Странно, перенесли дверь, что ли?" - удивился, но кое-как нащупал ручку в другой стене. Дверь не поддавалась, Андрей тянул и дёргал, пока не дошло, что открывается она внутрь, а не наружу, как ему помнилось.
И всё было немного не таким.
Если вспоминать в целом — бревенчатый домик на пологом берегу озера, яблони, сараюшка, баня, овраг — вроде всё, как прежде, в той детской жизни, куда возвращаешься
неосознанными мыслями с годами всё чаще и чаще.
Но сараюшка не с того края участка, баня меньше, печка крашена в жёлтый цвет, а не в зелёный, как в детстве...
Ну и что с того?..

Андрей решил не придавать значения этим маленьким непоняткам, мало ли … Что-то могли переделать после того, последнего, лета, а что-то он мог забыть и попутать.
Он же взрослый человек и уже сталкивался с тем, что живое, трепетное впечатление детства категорически не совпадает с настоящим видом одних и тех же мест.
Важно, что дом есть, и Андрей намерен в нём жить. Не дачником, не туристом, а настоящим хозяином.
Электричество было, вода в колодце — тоже, печку Андрей проверил сразу же и полез чистить дымоход. А с крыши вид — прямо и не слезал бы.
За синим, просторным зеркалом озера — холмы с негустыми, лёгкими рощицами. И тянутся, тянутся вдаль, пока не растают у горизонта... Небо тоже лёгкое - кудрявится облаками, как шёрстка ягнёнка... На ум пришло давнишнее: «Хочу быть озером. Лягу и буду отражать облака...»
У края берега внизу ещё держится, не рухнул, лодочный сарай — сладко откликнулось сердце — если лодку не тиснули, то будет рыбалка — в тумане, в полной тишине, только булькнет, исчезая, поплавок...
Память тут же возмутилась — да не было у бабы Тины лодки никогда! Сознание ответило: - Да что ты знаешь? Двадцать пять лет прошло.

С крыши Андрей заметил у калитки бабушку бодрого вида в панаме с ромашками. Она улыбалась ему, щурясь на солнце:
- Никак Валентины внук пожаловал? Антон вроде, нет?
- Не Антон, Андрей. Бабушку Алевтина Сергеевна звали. Здравствуйте, - доброжелательно откликнулся он на вопрос.
- Здравствуй, здравствуй... Ну дом-то Валентины Ивановны покойной, и ты — на Антона похож, вон — вихор-то на затылке всё тот же. Фамилия твоя как?
- Васильев, - спокойно ответил Андрей, ничуть не удивившись — стара бабуся-то, лет восьмидесяти — не меньше, вот и путает. Но вихор пригладил, точно - всю жизнь у него этот вихор.
- Васильева она была, верно... И надолго ли приехал?
- Может и навсегда, - с некоторой гордостью и степенством отозвался Андрей и - решив, что надо знакомиться - пошёл беседовать.

Бодрая Ромашка, как решил прозвать её Андрей, жила через четыре дома, почти в центре поселения. Живо рассказала, когда лучше приходить в местный магазин, чтобы найти там что-нибудь кроме чёрствого хлеба и сайры в банках, обрадовала тем, что поблизости есть работа для рукастых — сборка-наладка лодочных моторов. Прошлась по местной тусовке безо всяких обиняков — с кем не надо даже заговаривать, потому как алкашня, а с кем можно дела иметь.
- А женат ли ты, внучек? - спросила напоследок Ромашка с робкой надеждой.
- Разведён, - ответил Андрей с достоинством. - А что?
- Дак что-что, внучку мою помнишь, нет, Свету?
- Ленку помню, - ответил Андрей немного озадаченно, - а Свету нет...
- Ну ничего, вспомнишь, - заулыбалась Ромашка и распрощалась.
Ленку из своих деревенских четырнадцати лет Андрей помнил и ещё как. Это было из того отдела памяти, что не уйдёт в архив никогда. Две тёмные, блестящие косы и такие же глаза — яркие, горячие. Первые «значимые» взгляды, первый срыв дыхания, когда ловишь её, хохочущую, летящую на тарзанке. Где теперь эта Ленка? Сердце прибавило темпа, когда подумалось, что и она могла бы быть где-то здесь.
Хотя ничего «такого» Андрей не планировал, отправляясь в старое Софронкино на бабушкину Озёрную, девять. Просто пожить наконец спокойно.

С удовольствием принялся он за хозяйственные работы по дому и саду — с утра и до темноты возился, подновляя, восстанавливая, копая, и прочая, прочая...
Дом ворчал на него по-своему, по-стариковски — скрипел, дребезжал — но постепенно привыкал, смирялся и, наверное, радовался починке и подновке.
Вечерами, тёплыми и душистыми, едва хватало сил посидеть немного на крыльце, оглядывая сделанное за день. Спина возмущённо гудела, но душа радовалась, и Андрей ловил себя на том, что хочется, отчаянно хочется, чтобы кто-то порадовался вместе с ним. Хотя бы рядом посидел молча.
Андрей гнал от себя такие мысли, но гнал недалеко.
Весь его деревенский детский опыт был осенён счастьем - за давностью лет совершенно бесспорным, и казалось, что это состояние должно, обязано вернуться. Может быть не сразу, но непременно.
В один из таких вечеров к дому пришёл кот. Не драный, не серо-полосатый, а вполне роскошный — с блестящей чёрной полосой вдоль спины, белейшей пушистой манишкой. Андрей вспомнил, что у бабы Тины всегда были кошки — маленькие, пёстрые, а тут сразу было понятно — мужик, солидный зверь.
Андрей обрадовался ему, почти как Робинзон Пятнице — выложил тушёнку в блюдце, сверху мазнул сметаны. Кот спокойно отведал, не доел, но стал приходить вечерами регулярно.
Почему-то с его появлением Андрей окончательно утвердился в мыслях, что правильно сделал, уехав сюда.

До рыбалки руки дошли только через несколько дней. Лодка истлела до полной непригодности, поэтому Андрей решил идти на мостки, запримеченные им неподалёку от дома.

Розовый утренний туман ещё стелился над озером, тишина звенела, даже птицы запаздывали её нарушать, но вот неприятность - мостки были заняты, и он замедлил шаг, приглядываясь — идти или ну его? Кот, который вопреки обыкновению, пришёл с утра и шёл впереди, прямо как собака, с удивлением оглянулся — мол, чего ты?
Силуэт человека с удочкой в плаще с капюшоном был тонким, напряжённым, и напомнил Андрею цаплю, стоящую в неглубокой стремнине.
Он сказал себе, что негоже сторониться людей, мостки явно не частные и какого чёрта...
Доски зашуршали под ним, человек обернулся, сбрасывая капюшон - матово-розовое лицо в веснушках, яркие глаза. Но не чёрные, а свеже-зелёные, как молодой лист берёзы. И сама по-девичьи свежая, хотя ей должно быть уже к сорока.
- Доброе утро, - сказал он тихо. - Клюёт?
- Помаленьку. Привет, Антон, - ответила женщина. - Красивый у тебя кот, — и присела гладить кота.
- Я Андрей, - поправил он без досады, потому что устал досадовать на всех, кто в деревне путал его с каким-то Антоном.
- Значит, и ты тоже, - отозвалась женщина загадочно. - Не помнишь меня, значит. Я Света.
- Да я уже догадался почему-то... А что это за «и ты тоже»?
- Да есть у нас парочка таких - наших, да не очень. Из Софронкино.
- То есть? - поразился Андрей. - Это и есть Софронкино!
- Тише, не кричи. Не поможет... Это Софронино, - сказала Света тихо, со вздохом.
- Не может быть, - возмутился Андрей. - Я свернул по навигатору — Софронкино. Озёрная, девять... и вообще! Я помню!
- Не кричи, - снова сказала Света, - рыбу распугаешь. Не Озёрная, а Заозёрная.
Андрей замолк. Многовато несоответствий набирается. Вспомнил, как вчера хотел поговорить с сыном, трубку долго не брали, а потом ответила девочка. Подумал, что связь барахлит… Чертовщина какая-то.
- Может быть ты объяснишь? - попросил он и сел рядом со Светой. Сразу стало как-то доверительнее, уютнее.
- Я попробую... Как сама понимаю. Не все и знают. Да и кто знает, в голову не берёт. Мол, катится жизнь, как ей положено, да и ладно и хорошо. Чего ещё желать? Никто и не заметил, когда пропала буква.
- Да ведь не в букве дело. Всё какое-то немного другое... Я, знаешь, тоже значения не придавал, отмахивался. И бабушку звали не Валентина, и я не Антон. И тебя не помню. Я — другой, не тот, кого вы знали!
- Ты опять кричишь, - мягко отозвалась Света. - Я понимаю... Это должно быть так странно — обнаружить, что ты вроде бы не из этого мира.
- Ну не с Марса же я, не пришелец какой-то...
- Не с Марса, конечно, - усмехнулась Света невесело. - Но и здесь не тот мир, в которым ты жил.
- А куда же он дел... - Андрей не договорил.
Не тот мир?... Да хрен бы с ним, что там осталось-то, в том мире... Опостылевшая работа с вечными нервотрёпками, изредка сестре позвонить — так и то в Австралию, с бывшей женой говорить почти не о чем... Сын! Сашка! Его тоже нет?!..
Резануло в затылке, тихий утренний свет стал стремительно сжиматься, заволакиваться непроглядной чернотой... Рефлекторным движением Андрей успел выставить руку и опёрся на неё, как на костыль, и дальше - как провал - только тяжкий глухой стук в ушах, тошнота, и колет пальцы.
Сколько он так просидел — неизвестно. Но наконец почуял, что воздух всё такой же — влажный, утренний, пахнет так же — озером и травой.
К щеке прикоснулось что-то мягкое, пушистое, и он открыл глаза.

Света сидела рядом, свесив ноги с мостков, кончик её рыжих волос, собранных в хвост, щекотал ему щёку. Кот сидел с другой стороны и, хоть и смотрел вроде бы куда-то вдаль, но сидел прочно, массивно даже, будто чугунный лев в старом парке. Прямо охраняют, - подумалось Андрею, - подстраховывают...
- Возьми-ка, - услышал он Светин голос и в руки ему легла небольшая фляжка. Как уместно - внутри всё будто спеклось. Сделал большой глоток — чай, полуостывший сладковатый чай. Дышать стало легче.
Смог выдавить смущённо:
- Давление, что ли, скакнуло...
- Ничего, я понимаю, что страшновато... Тебе ведь хорошо у нас? Все, знаешь, кто с Софронкино, прижились, да и забыли, что было что-то не совсем так поначалу.
- Свет... это не «что-то»... Я вспомнил, что сыну вчера звонил, а там девочка ответила. Но у меня не дочка, у меня сын... в том мире, которого, как ты говоришь, нет. На мир мне плевать, но мне нужен сын.
- Поедешь в город к сыну, и будет сын. Не волнуйся так, Андрей...
Света говорила тихо, задушевно, как психотерапевт со стажем, и немного виновато — как бы извиняясь за своё Софронино.
Её удочка, лежавшая между ними, вдруг шевельнулась и поползла к воде, увлекаемая леской.
- Клюёт! - воскликнули они вместе и схватились за удочку, как будто это было важнее всего сейчас.
Крупный подлещик блеснул боками, извиваясь, и сорвался с крючка. Плеснула вода, и они со Светой вдруг засмеялись непонятно чему, но так естественно, будто уже лет двадцать вот так ловят они рыбу на озере по утрам, и кот сидит рядом и ждёт свеженького.