ПАтока

 О нашем родном Малеке, нашей Племферме можно рассказывать бесконечно. На днях гуляла одна по безлюдным местам, вдоль институтского пруда, вдалеке от посёлка (карантин ведь!) и вдруг откуда-то издалека-издалека донёсся знакомый с детства запах карамели. Кто-то варил что-то сладкое. И мне вспомнилось, как в детстве мы с подружками объедались на ферме пАтокой.

Полное название нашего совхоза - «Опытное хозяйство «Малек». Каких только исследовательских программ не навязывали нам. Некоторое время у нас испытывали хлопкоуборочные машины иностранного производства, и у нас появилось подразделение «Среднеазиатская машино-испытательная станция» (САМИС). Прислали нам для испытания машины из Аргентины, Индии, Пакистана, откуда-то ещё. И каждая страна под свои машины предлагала свою технологию возделывания хлопчатника. После примерно 10 лет издевательств над нашими землями и людьми, союзное или республиканское руководство всё же признало лучшей для данных почвенно-климатических условий нашу традиционную систему земледелия.

А до этого нам навязали свекловодство. Кормовая свёкла – понятно, это хорошая кормовая добавка для наших коров. Но зачем нам сахарная? Коров нельзя ею кормить, да они и не едят её. Сказали, что нужна она как сырьё для сахарных заводов. Где были эти заводы, не знаю. О жутких последствиях производства сахарной свёклы в нашем совхозе и расскажу, что помню и как я поняла своим детским умом, а подробностей,  конечно, не знаю.

 Хорошо помню себя, наверное, лет с четырёх, может быть, и с более раннего возраста. На кухне в нашей квартире, находившейся в торце  одного из бараков, прямо у стены всегда стояли мешки с комковым сахаром. Мама говорила, что сахар выдавали всем как премию за перевыполнение плана производства сахарной свёклы. Сахарные комки были размером с кулаки и кулачки разного размера. Откусить кусочек от этого комка было невозможно, какими бы крепкими ни были в то время наши зубы. Вот мы целыми днями и сосали большие куски.

На территории самой фермы, в первом коровнике, справа варили эту свёклу. Как варили и куда потом девали это варево – не знаю, да нас это и не интересовало. Но зато за этим коровником, справа, в сторону самого канала Малек, была какая-то бетонированная яма, куда и стекали отходы от этой варки - пАтока - самое большое лакомство для всей нашей детворы. Мы ходили туда большими ватагами. Просто ложились на живот и как кошки лакали пАтоку прямо из этой ямы. Никто не прогонял нас оттуда. Патока была просто до неприличия сладкой и на вкус напоминала конфеты-карамельки. И родители почему-то относились к этому очень просто, наверное, придерживаясь поговорки: «Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало» От избытка сладкого почти у всех детей была в те годы золотуха. Сейчас её называют «экссудативным диатезом». Ну и что? Это же лечится. Но лечилось самым жутким способом.

Первый раз я заболела золотухой года в четыре, может быть, даже раньше. Мама говорила, что я не могла этого помнить, но я помню, как у меня от неё вся голова покрылась «золотушными» струпьями. Мне состригли мои  «густющие» волосы и врачи обмазали голову какой-то очень противной и вонючей жёлто-зелёной мазью, и забинтовали. Мазь эта пропитала все бинты и застыла на голове. Очень долго пришлось мне носить эту «панцирную шапку». Когда «шапку», наконец, сняли, голова моя была совершенно лысой и гладкой, «как колено». Я видела ужас в маминых глазах, хорошо это помню, но не понимала, чего же она боялась.
К счастью, вскоре волосики стали отрастать. Какое-то время ходила лысой. Золотухой переболели все дети нашего посёлка. И лысые девочки в те годы ни у кого не вызывали ни смеха, ни каких-либо издёвок.

До взрослых дошло, наконец, к чему приводит это пАтоко-сахарное лакомство. Наверное, и врачи рассказали родителям о его вреде. Всем детям, и нам тоже, запретили ходить на эту яму. А вскоре, к всеобщей радости, и  свёклу сахарную перестали выращивать у нас. И сахару во всех домах заметно поубавилось. Может быть, детей пожалели? Нет, конечно, но мы, дети, считали, что это ради нас.

Золотуха мучила меня ещё несколько лет, но уже не в такой степени. Теперь уже золотушные пятна появлялись на руках и на глазах, я даже по утрам с трудом открывала их. На верхних веках у меня осталась память об этой золотухе в виде едва заметных шрамиков-штрихов.