Искушение тишайшего царя

Предыдущая часть: http://proza.ru/2020/04/20/1717

На Большом Московском Соборе 1666 - 1667 годов патриарху Никону были предъявлены обвинения в том, что он оскорбил царя самовольно удалившись в Воскресенский Новоиерусалимский монастырь, называл «неподобающими словами и суетными именованиями» новые монастыри вроде Нового Иерусамима, Вифлеема и Голгофы,
в личных письмах называл Алексея Михайловича «латиномудренником, мучителем и обидником»,
без соборного решения лишил сана Коломенского епископа Павла, а также «немилостивно» бил своего духовника, после чего тот остался «всеконечно расслабленным»

Собор осудил Никона и свел его с патриаршего престола, и низложенный патриарх, назвав собор «сборищем бесовским» и «сатанинской синагогой», удалился в Ферапонтов монастырь. Но все новации Никона в церковных делах собором были оставлены в силе.

Можно не сомневаться, что в обоих случаях собор выполнял царскую волю.
Очевидно, что бывший «собинный друг» вызвал гнев царя тем, что пытался бесцеремонно  вмешиваться в дела государственного управления.
Второй случай, на наш взгляд, связан с теми воззрениями на царское служение, которые были характерны для Алексея Михайловича.

Прежде, чем мы попытаемся ответить на вопрос – почему царь не отверг никоновские новшества и в дальнейшем проводил их в жизнь с твердостью и неуступчивостью, достойными лучшего применения, приведем пару цитат, характеризующих саму личность «тишайшего» царя.

В 1680 году в Падуе был опубликован обширный доклад некоего Якоба Ройтенфельса тосканскому герцогу Казимо III о московских делах.
В этом докладе, между прочими сведениями о русском государстве, приводится словесный портрет царя:

«Царь Алексей Михайлович - росту среднего, имеет лице полное, несколько красноватое, тело довольно тучное, волоса цвету среднего между черным и рыжим, глаза голубые, поступь величавую.
На лице его выражается строгость вместе с милостью, взглядом внушает каждому надежду, и никогда не возбуждает страха.

Нрав его истинно царский: он всегда важен, великодушен, милостив, благочестив,
в делах государственных сведущ, и весьма точно понимает выгоды и желания иностранцев.
Посвящая немало времени на чтение книг, он приобрел основательные познания в науках естественных и политических.

Большую часть дня употребляет он на делa государственные, не мало также занимается благочестивыми размышлениями, и даже ночью встает славословить Господа песнопениями Венценосного Пророка.
На охоте и в лагере бывает редко, посты установленные Церковью соблюдает так строго, что в продолжение сорока дней пред Пасхою не пьет вина, и не ест рыбы.

В напитках очень воздержен, и имеет такое острое обоняние, что даже не может подойти к тому, кто пил водку.
В искусстве военном опытен, и в битвах неустрашим. Но, одержав победу, любит лучше удивлять своею милостью, нежели пользоваться правом сильного. Это доказал он во время осады Риги.

Благодетельность Царя простирается до того, что бедные почти каждый день собираются ко дворцу, и получают деньги целыми горстями, а в праздник Рождества Христова преступники освобождаются из темниц и сверх того еще получают деньги.
Когда иностранцы вступают в Русскую службу, то Царь дарит им одежды, лошадей и прочее, как бы в залог будущих милостей. Вообще иностранцы теперь живут в Московии гораздо свободнее, нежели прежде.

Алексей Михайлович - такой Государь, какого желают иметь все христианские народы, но не многие имеют» [1]

Василий Осипович Ключевский в своих «Исторических портретах»  делает вывод, что «в зрелые годы царь Алексей представлял в высшей степени привлекательное сочетание добрых свойств верного старине древнерусского человека с наклонностью к полезным и приятным новшествам».

Добрые свойства царя, Ключевский иллюстрирует рассказом о его конфликте с казначеем Саввина Сторожевского монастыря, отцом Никитой, который, выпивши, подрался со стрельцами, размещенными в монастыре, прибил их десятника и выбросил за монастырский двор стрелецкое оружие и платье.

«Царь возмутился этим поступком, «ДО СЛЕЗ ЕМУ СТАЛО, ВО МГЛЕ ХОДИЛ», по его собственному признанию. Он не утерпел и написал грозное письмо буйному монаху.

Характерен самый адрес послания:
«От царя и великого князя Алексея Михайловича всея Русии – врагу Божию и богоненавистцу и христопродавцу и разорителю чудотворцева дому и единомысленнику сатанину, врагу проклятому, ненадобному шпыню и злому пронырливому злодею казначею Миките»

Но прилив царственного гнева, - отмечает Ключевский, -  разбивался о мысль, никогда не покидавшую царя, что на земле никто не безгрешен перед Богом, что на Его суде все равны, и цари и подданные: в минуты сильнейшего раздражения Алексей НИ В СЕБЕ, НИ В ВИНОВАТОМ ПОДДАННОМ СТАРАЛСЯ НЕ ЗАБЫТЬ ЧЕЛОВЕКА.

«Да и то себе ведай, сатанин ангел, – писал царь в письме к казначею, – что одному тебе да отцу твоему диаволу годна и дорога твоя здешняя честь, а мне, грешному, ЗДЕШНЯЯ ЧЕСТЬ, АКИ ПРАХ, и дороги ли мы перед Богом с тобою и дороги ли наши высокосердечные мысли, доколе Бога не боимся?».

Самодержавный государь, который мог сдуть с лица земли отца Никиту, как пылинку, пишет далее, что он сам со слезами будет милости просить у чудотворца преподобного Саввы, чтобы оборонил его от злонравного казначея. «На оном веке рассудит нас Бог с тобою, А ОПРИЧЬ ТОГО, МНЕ НЕЧЕМ ОТ ТЕБЯ ОБОРОНИТЬСЯ».

При доброте и мягкости характера, это уважение к человеческому достоинству в подданном производило обаятельное действие на своих и чужих, и заслужило Алексею прозвание «тишайшего царя»…

Одной из лучших черт в характере Алексея Михайловича, - по словам Ключевского, - было умение входить в положение других, понимать и принимать к сердцу их горе и радость.

«Надобно читать его утешительные письма к князю Никите Одоевскому по случаю смерти его сына и к Ордин-Нащокину по поводу побега его сына за границу.
Надобно читать эти задушевные письма, чтобы видеть, на какую высоту деликатности и нравственной чуткости могла поднять даже неустойчивого человека эта способность проникаться чужим горем.

В 1652 г. сын князя Одоевского, - пишет далее Ключевский, - служившего тогда воеводой в Казани, умер от горячки почти на глазах у царя. Царь написал старику-отцу, чтобы утешить его, и, между прочим, писал:
«И тебе бы, боярину нашему, через меру не скорбеть, а нельзя, чтобы не поскорбеть и не поплакать, и поплакать надобно, только в меру, чтобы Бога не прогневить»

Автор письма не ограничился подробным рассказом о неожиданной смерти и обильным потоком утешений отцу.
Окончив письмо, он не утерпел, еще приписал: «Князь Никита Иванович! Не горюй, а уповай на Бога и на нас будь надежен»

В 1660 г. сын Ордин-Нащокина, молодой человек, подававший большие надежды, которому иноземные учителя вскружили голову рассказами о Западной Европе, бежал за границу. Отец был страшно сконфужен и убит горем, сам уведомил царя о своем несчастии и просил отставки. Царь умел понимать такие положения и написал отцу задушевное письмо, в котором защищал его от него самого.

Между прочим он писал: «Просишь ты, чтобы дать тебе отставку, с чего ты взял просить об этом? Думаю, что от безмерной печали. И что удивительного в том, что надурил твой сын?
От малоумия так поступил. Человек он молодой, захотелось посмотреть на мир Божий и его дела. Как птица полетает туда и сюда и, налетавшись, прилетает в свое гнездо, так и сын ваш припомнит свое гнездо и свою духовную привязанность и скоро к вам воротится»…

Царь был образцом набожности, того чинного, точно размеренного и твердо разученного благочестия, над которым так много и долго работало религиозное чувство Древней Руси.
С любым иноком мог он поспорить в искусстве молиться и поститься.
В Великий и Успенский пост, по воскресеньям, вторникам, четвергам и субботам, царь кушал раз в день, и кушанье его состояло из капусты, груздей и ягод – все без масла. По понедельникам, средам и пятницам во все посты он не ел и не пил ничего.

В церкви он стоял иногда часов по пяти и по шести сряду, клал по тысяче земных поклонов, а в иные дни и по полторы тысячи.
Это был истовый древнерусский богомолец, стройно и цельно соединявший в подвиге душевного спасения труд телесный с напряжением религиозного чувства…

Этому-то царю пришлось стоять в потоке самых важных внутренних и внешних движений. Разносторонние отношения, старинные и недавние, шведские, польские, крымские, турецкие, западнорусские, социальные, церковные, как нарочно, в это царствование обострились.
Они встретились и перепутались, превратились в неотложные вопросы и требовали решения, не соблюдая своей исторической очереди» - заключает Ключевский [2]

Так отчего же этот добрый и мягкий человек «стройно и цельно соединявший в подвиге душевного спасения труд телесный с напряжением религиозного чувства», оделяющий бедняков горстями монет, освобождающий на Рождество из тюрем преступников и уважающий человеческое достоинство вдруг «много мучительства сотворил и крови неповинный реки потекли» (Аввакум)?

Автор полагает, что когда мы говорим о московских царях: последних Рюриковичах и первых Романовых – до «великого преобразователя»,  то стоит принять во внимание, что русский царь этого периода – это не столько политическая, сколько религиозная фигура.
Царь стоит наверху пирамиды старорусского христианского общества, в котором каждое сословие должно выполнять свои обязанности:
- крестьяне должны кормить все христианское общество,
- служилое сословие должно его защищать,
- духовенство обязано «духовно окормлять» все общество,
- царь, с помощью бояр, - управлять страной в общих интересах.

По представлениям старой Руси, принадлежность каждого человека, входящего в то или иное сословие, определена Богом («Божье тягло») и каждый человек несет ЛИЧНУЮ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ перед Богом за строгое выполнение своих обязанностей.
Тягло царя и, следовательно, его ЛИЧНАЯ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ заключаются, прежде всего, в обеспечении ГЛАВНОГО ИНТЕРЕСА каждого члена  православного общества – достижения Вечной Жизни или Царства Небесного по окончании земной, временной жизни.

Для вполне искреннего православного христианина XVII века, каким был, по мнению автора, царь Алексей Михайлович, попросту не существовало никаких аспектов деятельности, не связанных с его долгом перед Богом.
 
Обычно, касаясь его внешней политики, говорят о необходимости вернуть выход к Балтийскому морю, утраченный по Столбовскому миру 1617 года, вернуть земли, отторгнутые Польшей во время Смутного времени и т.п.

Смею думать, что ни выход к морю, ни возвращение земель не были для царя определяющим обстоятельством.  Для него, как для человека глубоко и истово верующего, - война была отнюдь не инструментом геополитики, а актом исполнения своего религиозного царского долга.
Принять «под свою высокую руку» христиан - новых подданных православного царства – означало для Алексея Михайловича огромное расширение возможности их спасения путем избавления от латинской или магометанской «прелести». Значение этого фактора многократно усиливалось тем, что московская Русь оставалась единственным православным государством XVII века. 

Таким актом исполнения царского долга, судя по всему, было и решение о принятии в русское подданство Гетманщины и Запорожского войска.
Это решение означало неминуемую тяжелую войну с Польшей, причем было совершенно ясно, что на «постійно мінливу свої резони» малороссийскую старшину - особо рассчитывать не приходится. Это было вполне понятно и царю и русскому правительству.
Тем не менее, в  октябре 1653 года, оформляя окончательное решение царя, принятое после долгих сомнений, - московский Земский собор наконец удовлетворил очередную просьбу малороссов о присоединении к единоверной России [3]

При этом собор констатировал:
«А о гетмане о Богдане Хмельницком и о всем Войске Запорожском бояре и думные люди приговорили, чтоб великий государь царь и великий князь Алексей Михайлович всеа Русии изволил того гетмана Богдана Хмельницкого и все Войско Запорожское з городами их и з землями принять под свою государскую высокую руку для православные християнские веры и святых божиих церквей, потому что паны рада и вся Речь Посполитая на православную християнскую веру и на святые божии церкви восстали и хотят их искоренить»
 
По меткому замечанию Екатерины II, с присоединением Малороссии явившиеся на Москву разные «киевские отцы», - наряду с «отцами» греческими, периодически приезжавшими в Москву за «поминками» (т.е. подаянием), - попутно стали осуждать  нашу отечественную обрядность,  «а при этом обирать наших царей и  народ, дескать, за науку, за якобы спасительную для нас проповедь, словом - показать нам свое пред нами якобы превосходство и нашу в них якобы необходимость…

По моему, господа сенаторы, - говорила Екатерина, - государю Алексею Михайловичу следовало бы всех этих греческих отцов выгнать из Москвы и навсегда запретить въезд в Россию, чтобы они не имели возможности затевать у нас смуты, а киевских отцов просто рассылать по крепостям и монастырям на смирение» [4]

Это мнение императрицы, конечно, вполне здраво - и для деятельницы эпохи европейского «просвещенного абсолютизма», и для нашего современника, далекого от религиозного взгляда XVII века на окружающий мир.
Было ли оно приемлемо для царя Алексея Михайловича? По мнению автора  оно не было и не могло быть приемлемым для него.

Как известно, основной идеологемой на Руси XVII века было утверждение о Москве, как о Третьем Риме, обычно приписываемое псковскому старцу Филофею.
После впадения первого Рима в «папскую прелесть» и захвата Константинополя османами (что, в рамках господствующей идеологии, явилось прямым следствием принятия греками унии с папством), - Московская Русь, остается единственным мировым оплотом православия.
ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ православные народы находятся под гнетом католиков или мусульман.
Теперь «уже не храм Святой Софии в Царьграде, а Успенский собор в Москве является центром православного мира» [5]

Заметим, что окончание формулы Филофея звучит как «а четвертому Риму не бывать» - и, таким образом, Русь (или Россия) -  не только единственная, но и ПОСЛЕДНЯЯ мировая православная держава, которая в преддверии Страшного Суда, обязана озаботится спасением  душ ВСЕХ ЛЮДЕЙ, оставшихся верными истинному христианству.

В этих условиях, как считал царь, ПРЯМАЯ ОБЯЗАННОСТЬ российского самодержца, человека, волею Христа поставленного править последней христианской державой,  - обязанность, за выполнение которой он несет ЛИЧНУЮ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ перед Господом, – это объединение всех православных христиан перед грядущим Страшным Судом.
На каких основаниях? Какими путями? - вот мучительные вопросы, вставшие перед царем.

Алексей Михайлович, будучи человеком далеко неглупым, хорошо осознавал, что Москва отрезанная от остального мира поляками и шведами на западе, а османами и крымцами на юге, - вполне могла допустить в «отправлении культа» какие-то неточности, несоответствия обрядовым формам, принятым в зарубежном православии. 
«Книжная справа» началась еще до избрания патриархом Никона, и в этой «справе» активно участвовали будущие непримиримые противники никоновских новшеств.

Но Никон, выступив в роли некоего искусителя, убедил «тишайшего царя» в том, что объединение православных людей под эгидой единоверной Москвы (а, следовательно, их спасение) требует унификации обрядов и именно по «вселенскому», «греческому» образцу.

«Но в том-то и вся трагедия, что, принимая «греческое», в Москве уже не разбирались в качестве этого «греческого» - очень часто испорченного не менее русского, что вся «права» шла при полном отсутствии культурной и богословской перспективы.

И слишком часто авторитетами оказывались подозрительные выходцы с Востока, искавшие в Москве милостыни или наживы и случайно попадавшие в учителя.
Исправление книг было вдохновлено не столько возвращением к «духу и истине» православного богопоклонения, сколько стремлением к единообразию и часто легкомысленным грекофильством.

Особенно роковой оказалась роль патриарха Никона. У него «была почти болезненная склонность все переделывать и перелагать по-гречески, как у Петра впоследствии страсть всех и все переделывать по-немецки или по-голландски. Их роднит также эта странная легкость разрыва с прошлым, эта неожиданная безбытность, умышленность и надуманность в действии» (прот. Г.Флоровский).

Слишком много было сразу же наложено проклятий и анафем, слишком все проводилось приказом и указом… Но что еще хуже — греческие книги, напечатанные в Венеции, оказывались часто подозрительными, «латиномудрствующими», как и киевские издания Петра Могилы»[6]

Избранные методы унификации были вполне в духе начала «Нового времени».
Вот пара примеров заботы о спасении заблудших душ, характерных для цивилизованной Европы XVI - XVII веков:

Испанская инквизиция осуждает на смерть ВСЕХ жителей Нидерландов.
Инквизиция пытается спасти от вечного огня души еретиков-голландцев, не разделяющих догматы папизма.
 
По всей Европе полыхают костры, на которых ученые богословы-католики и ученые богословы-протестанты сжигают еретиков, ведьм и колдунов.
Посредством костров ученые богословы спасают души заблудших европейцев.

Только в одной Саксонии судья Бенедикт Карпцоф-младший приговаривает к казни 20 000 мужчин, женщин и детей.  «Это только в одной Саксонии!...  а Саксония была не больше двух-трех наших губерний» [7]
Посредством массовых казней судье Карпцофу удается спасти двадцать тысяч душ.

Как общеизвестно, дорога в ад вымощена не чем-нибудь, а именно благими намерениями.
Можно ли сомневаться, что именно под влиянием Никона и его греческих и киевских,  европейски образованных помощников – благие намерения «тишайшего» царя, о которых мы говорили выше, в реальности воплотились в адскую дорогу?

 «Чюдо, как то в познание не хотят прийти: огнем, да кнутом, да висилицею хотят веру утвердить!
Которые-то апостолы научили так? - не знаю.
Мой Христос не приказал нашим апостолом так учить, еже бы огнем, да кнутом, да висилицею в веру приводить.

Но господем реченно ко апостолам сице: «шедше в мир весь, проповедите Евангелие всей твари. Иже веру имет и крестится, спасен будет, а иже не имет веры, осужден будет».
Смотри, слышателю, волею зовет Христос, а не приказал апостолом непокоряющихся огнем жечь и на висилицах вешать…

И те учители явны яко шиши антихристовы, которые, приводя в веру, губят и смерти предают; по вере своей и дела творят таковы же…
Будьте оне прокляты, окаянные, со всем лукавым замыслом своим, а страждущим от них вечная память трижды!...

Мудры бл@дины дети греки, да с варваром турским с одново блюда патриархи кушают рафленыя курки.
Русачки же миленькия не так: во огнь лезет, а благоверия не предает.
В Казани никонияня тридесять человек сожгли, в Сибире столько же, в Володимере шестеро, в Боровске четыренадесять человек.
А в Нижнем преславно бысть: овых еретики пожигают, а инии, распальшеся любовию и плакав о благоверии, не дождався еретическаго осуждения, сами во огнь дерзнувше, да цело и непорочно соблюдут правоверие.
И сожегше своя телеса, душа же в руце Божий предаша, ликовствуют со Христом во веки веком, самовольны мученички, Христовы рабы.
Вечная им память во веки веком!… » - пишет протопоп Аввакум в своем «Житии» [8]

И о царе Алексее:

Вот собака, яко Никон, бл@дий сын, солгал! Обманул царя Алексея, треми персты креститися понудил: «Троица-де Бог наш, тремя персты и знаменимся».
Он, бедной, послушав, да дьявола и посадил на лоб…
БЕДНОЙ, БЕДНОЙ, БЕЗУМНОЙ ЦАРИШКО! ЧТО ТЫ НАД СОБОЮ СДЕЛАЛ!» [9].



-------------

[1] Яков Ройтенфельс. Сказания светлейшему герцогу тосканскому Козьме Третьему о Московии. Составлено около 1676 года

[2] В.О.Ключевский.  Исторические портреты. Царь Алексей Михайлович – Ф.М.Ртищев

[3] В 1591-1593 годах во время восстания против поляков, гетман реестровых казаков Косинский обращается за помощью к России.
Позже, после отказа польского короля Сигизмунда III увеличить т.н. «реестр», гетман Сагайдачный просит  принять Запорожское войско в русское подданство.
В 1622 году епископ Исаия Копинский предлагает русскому царю принять православное население Малороссии в подданство русского царя.
В 1624 году о том же просит митрополит Иов Борецкий.
В 1651 году гетман Богдан Хмельницкий в очередной раз обращается к Алексею Михайловичу с просьбой о принятии в русское подданство.

[4] Речь императрицы Екатерины Великой о старообрядчестве, сказанная на общей конференции синода и сената 15 сентября 1763 года

[5] В.А Мякотин. Протопоп Аввакум

[6] А.Д.Шмеман. Исторический путь православия

[7] См. И.Л.Солоневич. Народная монархия

[8] Житие протопопа Аввакума, им самим написанное

[9] Там же