К теории общества 1. Марксизм

Марксизм – это философское, экономическое и политическое учение, основанное К.Марксом и Ф.Энгельсом. Используя в качестве источников немецкую классическую философию, английскую политическую экономию и французский утопический социализм, марксисты разработали теорию развития человеческого общества, конечной целью которого должен являться коммунизм. Коммунизм представляется как бесклассовое высокоорганизованное общество, при котором осуществляется принцип: «от каждого – по способностям, каждому – по потребностям».

Прежде всего, конечно, хотелось бы поблагодарить основателей и последователей теории марксизма за допущенные ими многочисленные ошибки разной степени существенности. Известная поговорка ведь действительно указывает на прямую зависимость результатов поиска от количества ошибок. Ошибки в теории не страшны до тех пор, пока они не перешли в практику. А пришлось же видать и такое. Давайте может побыстрее исправлять, пока «джинн» еще только… на бумаге. Отдельная благодарность корифеям – за их коммунистический (коммунистический – безвозмездный) труд, который они передали и нам.

Следует отметить, что марксизм является не только теоретическим учением, но также и идеологическим течением, последователи которого предполагали необходимость революционного преобразования общества. Хорошо, если теория и идеология взаимно дополняют друг друга, но так бывает, как мы знаем, далеко не всегда. И в случае противоречия, противостояния теория, к сожалению, против идеологии – не воин.

За основу своей теории Маркс и Энгельс взяли гегелевскую диалектику, предприняв попытку совместить ее с материализмом. Получилось что-то вроде диалектического материализма, хотя именно такой термин был введен несколько позже.

Диалектика Гегеля изначально идеалистична. Гегель считал, что в основе всех явлений природы и общества лежит абсолют, духовное и разумное начало. Материалистическая позиция заключается в признании первичности материального и вторичности духовного, идеального.

Тогда возникает естественно вопрос: неужели такая резкая смена первоосновы никак не могла затронуть всю конструкцию гегелевской теории? Если конную повозку вдруг неожиданно переставить на рельсы, будем ли мы так же уверенно ехать дальше? Кони то вроде бы поменялись, да и поворачивать, оказывается, не совсем везде удобно.

Гегель, как известно, был приверженцем чистой философии, т.е. философии, выводы которой не обязательно совпадают с реальностью. В этом собственно нет ничего предосудительного. Математик, допустим, отталкиваясь от выбранных аксиом, создает развернутые математические теории, и никто его не упрекает в том, что в природе, мол, подобного и близко нет. Да, бывает, конечно, что некоторые математические разработки находят свое отражение, применение в реальности, но ведь в скольких случаях и не бывает! Энгельс же, почему-то, приняв чистую философию за чистую монету, без оглядки потащил ее прямо в природу.

Да и что это на самом деле за чистота такая в этой самой чистой философии? Вот сформулировал, допустим, Гегель определение бытия в предельно абстрактной форме: ничего, мол, нет, но вот то, что ничего нет как раз и есть. Оригинально конечно, неожиданно и даже многообещающе, ведь бытие при этом запросто превращается в ничто и наоборот. Можно полагать, что мы вплотную приближаемся к  разрешению парадокса существования мира без возможности его появления. Жаль только, что знаменитый классик, движимый, может быть, чисто немецкой приверженностью к академической строгости, сам того не замечая, нарушил основы своей же, кстати сказать, диалектики.

Все в мире противоречиво, т.е. представляет собой единство противоположностей, в том числе и таких противоположностей, как абстрактное и конкретное. Диалектические противоположности, как известно, взаимополагают и взаимообуславливают одна другую. Доведение до предела абстрактного полностью исключает наличие конкретного. А это значит, что вместе с разрушением единства противоположностей исчезает и сам объект, этими противоположностями определяемый. Вот и весь «переход» в ничто. Удивительно только, что если подобного рода абстрагирование прекратить, то все сразу же возвращается на свои места, где оно, кстати, и было. Значит, если мы говорим: ничего нет, то на самом деле все есть. Это только в голове у нас ничего нет.

В философии, как известно, законов не бывает, это прерогатива науки. Однако Энгельс, сформулировав известные законы диалектики, превратил ее те самым в нечто «научно-философское». Сам факт единства философии и науки действительно необходим и даже актуален. Но философия и наука при этом должны выступать как две равновесные, равноправные стороны, необходимо дополняющие друг друга. У Энгельса же вся теория из философии была просто механически перенесена, практически навязана науке и естествознанию.

В работе «Диалектика и законы природы» (http://www.proza.ru/2017/05/24/1542) нами была предпринята попытка показать несостоятельность диалектических законов, прежде всего, именно в роли всеобщих законов природы.

Во-первых, законы диалектики представлялись исключительно как законы движения и развития. Это что же, в мире все только то и делает, что движется да развивается? А куда девать тогда в такой же, если не в большей степени значимые закономерности устойчивости, функционирования, структуры? Или – в метафизику их, чтобы, так сказать, не мешали тут чистоте философской мысли? Совершенно очевидно, что такой подход является серьезнейшим методологическим просчетом диалектики гегелевского толка.

С другой стороны, абсолютно не ощущается какая-либо органическая связь диалектических законов со всем иерархическим комплексом законов, наработанных конкретными, в частности, естественными науками. Ведь если есть законы наиболее общего характера, то в процессе их конкретизации мы должны неизбежно получить, как частные случаи, уже известные науке законы существенной степени обобщения. Это, например,  закон сохранения и превращения энергии, законы Ньютона и законы термодинамики, периодический закон химических элементов, закон естественного отбора и другие.

Ничего подобного нет, более того некоторые достаточно общие законы  специальных наук вступают в прямое противоречие с диалектическими законами. Кто же прав в этом случае: философия, получившая свои законы вследствие чисто логических размышлений или же наука, основоположные выводы которой подтверждены огромным числом практических результатов? Вообще в конфликтах между практикой и теорией практика всегда права.

В статье «Всеобщие законы природы» (http://www.proza.ru/2019/07/07/808) мы высказали предположение о том, что традиционная диалектическая концепция всеобщего движения мира является ошибочной, в том числе, и в законотворческом аспекте. На смену ей должна придти концепция всеобщего равновесия, базирующаяся на принципе эквивалентности «ничто», основные положения которой хорошо совмещаются с выводами современной науки.

Ну, а законы-то – чисто из теории они в теории марксизма вышли, хотя бы даже не в такой уж полной мере чистой? Не выглядывает ли где-то здесь хитрая пара острых треугольников этой самой идеологии?

Вот сформулировал Энгельс закон о взаимном проникновении противоположностей, потом «борьба» появилась. А не потому ли она и появилась, что в марксизме движущей силой истории считается именно борьба классов? Переход количества в качество. Так он же всегда происходит скачком, а скачок – это революция.

Даже закон отрицания отрицания прекрасно подходит. До первого отрицания коммунизм, как известно, был первобытным, а после второго отрицания он должен стать ну, возможно «второбытным». Пока же мы, увы, имеем только то, что между первым и вторым.

Так это законы объясняют устройство человеческого общества или же само общество «объясняет» законам, каким им быть и как им это общество объяснять?

Вернемся все-таки к этой самой классовой борьбе, которая, как мы предположили, даже в диалектический закон попала. В источниках по традиционной диалектике борьба между диалектическими противоположностями обычно трактуется как некое противостояние, противодействие. Да ведь так и должно быть, иначе эти противоположности  просто сольются, смешаются, и произойдет их взаимная нейтрализация. Только разве это борьба?

В мире, конечно же, постоянно и повсеместно происходит движение, вследствие чего взаимодействие между противоположностями приобретает динамический характер. Может это уже и есть борьба? Может, но вот направлена она, если приглядеться, на возобновление равновесия системы в изменившихся условиях. Так что, образно говоря, к миру все больше стремится, чем к борьбе, войне. И только в случае, когда размах взаимодействия превышает прочность системы, действительно происходит разрыв, разрушение, исчезает при этом и система, и ее противоположности.

Примеров можно привести множество. Все тела, предметы, вещи вокруг нас остаются именно такими, как они есть благодаря двум противоположным силам межмолекулярного взаимодействия: притяжению  и отталкиванию. При механических, тепловых или каких-либо иного рода воздействиях характер взаимодействия изменяется, но пока не произошло разрушения, равновесие восстанавливается, пусть уже в каком-нибудь ином виде.

Атомы, как известно, состоят из массивных ядер и легких электронных оболочек. Есть тут и противоположности, и различного рода силы, и динамика, а вот сказать, что электроны с ядром борются, как-то язык не поворачивается. И снова мы замечаем, что все тут направлено на стабилизацию, на сохранение целостности системы.

В определенных полях атомы могут, например, деформироваться, восстанавливая затем свою прежнюю форму. Внешнее воздействие на атом может происходить и со стороны других, соседних атомов, при этом возникают известные структурные образования, называемые молекулами. Но, заметим, в любой даже самой сложной молекуле каждый атом сохраняет свою идентичность. Основой атома является, конечно же, ядро. Если атом полностью ионизировать, т.е. лишить электронных оболочек, ядро быстро их снова восстановит.

А если подействовать на атом изнутри, разрушив само ядро? Да, такое действительно  происходит при ядерных реакциях, а от ядерного взрыва все вообще разлетится в пух и прах. Но вот только «прах», оказывается, снова соберется, а «пух» будет вокруг него вращаться. Это значит, что даже после самой бурной ядерной  реакции остаются или образуются все те же атомы. Пусть другие, может не слишком пока устойчивые, радиоактивные, но – атомы. А как же иначе – другой системы для соединения у микрочастиц нет.

Давайте, может, поближе к природе, ну, как бы настоящей что ли? Вот яблони весной расцвели. Какие нежные красивые цветочки, белые с розоватым отливом! А внутри цветков сладость – нектар. Подставляет яблонька свои белоснежные ветки лучам солнца, радуется весне. Как вдруг, откуда ни возьмись, налетела жужжащая на все лады орава: пчелы, шмели, осы, и еще какая-то «насекомого вида» мелюзга. Жадно на цветы набросились, собирают нектар и уносят.

Только яблонька не сердится: «Да пускай берут, всем хватит. Им тоже детей кормить надо. Зато теперь все цветочки опылены, будут к осени яблоки румяные, ароматные». Это что же, пчелы с яблоней боролись по известному закону межвидовой борьбы за существование?  Да, это пчелы с яблоней боролись за свое существование и даже, как видим, процветание. Борьба она хороша, когда вместе. Порознь никак бы не получилось.

Вот теперь можно перейти и к обществу. Рассмотрим экономическую систему общества времен капитализма, откуда, кстати, и сам марксизм пошел. Движущей силой перехода к обществу капиталистического типа, по мнению многих авторов, является научно-технический прогресс, а вовсе не классовая борьба помещиков и крестьян. Действительно, уж как бы они там ни боролись, но паровая машина от этого вряд ли вышла бы.

Появились условия и стимулы для постройки больших предприятий: фабрик, заводов. Но создание крупного предприятия требует и соответственно крупного начального капитала, который мог бы  каким-то образом накопить отдельный предприниматель. Иногда правда это могла быть целая компания предпринимателей, потому наверно этот термин «компания» обычен в бизнесе и по сей день.

Один человек даже с компанией не мог проделать всю работу огромного предприятия, поэтому, естественно, использовался наемный труд. Таким образом, формировалась наиболее приемлемая для тех условий система экономического функционирования общества. Как нетрудно заметить, такая система заключала в себе единство двух диалектических противоположностей, обуславливающих одна другую. Предприниматель сам конечно ничего бы не сделал, но и рабочим без предприятия пришлось бы бедно кустарничать или, же искать случайные заработки.

Не напоминает ли это нам ситуацию с яблоней и насекомыми, где каждый старался вроде бы как только для себя, а польза получалась обоюдная? Если это была борьба, то ведь так и надо бороться! Мы, кстати, к такой борьбе тоже немного причастны – и сладкий мед, и спелые сочные яблоки с большим удовольствием кушаем.
 
А вот в марксизме борьба эта какая-то совсем не такая. Там надо, чтобы  противоположности именно между собой сцепились, да еще и не на какую-нибудь шутку. За существование ли такая борьба? Да, но она ведь в такой же мере и борьба за несуществование – врага ведь надо победить и уничтожить. Совершенно очевидно: чтобы жить, надо съесть. Во всяком случае, иной причины хотя бы слегка позавтракать, просто не найти.


Или может правильно делают вегетарианцы, что мяса не едят, растительной пищей перебиваются? Так ведь растения тоже живые! Ну и что, что они стоят и молчат. А мы что, никогда молча не стоим? Нет, не все видно отобрал Дарвин в своем отборе – нет у него ничего ни о дружбе за существование, ни о борьбе за несуществование. Ну, ничего, существующее доберет.

Давайте все-таки попробуем разобраться с этой классовой борьбой на примерах экономического характера. Какая-то борьба между собственником предприятия и наемными рабочими все же есть, а в масштабах общества это уже, получается, борьба между целыми классами. Но, похоже, что борьба такого рода естественно вписывается в рамки неизбежного динамического взаимодействия внутрисистемных противоположностей.

Законы рынка не настолько сложны, чтобы их обязательно описывать «капитально». Эти законы прекрасно знает любая торговка зеленью на том же рынке – в первом приближении, конечно. Товар, к примеру, продают по такой цене, по которой его хорошо берут. Если цену слишком завысить, покупать плохо будут, если же чересчур занизить, – себе в убыток. Конечно, играют роль и какие-то другие факторы, но в итоге обычно устанавливается приемлемое равновесие количества покупателей и денег в кошельке.

Точно так же заработную плату рабочим стараются платить такую, чтобы они нормально работали. Лишнего, понятно, никто не даст, но если и слишком мало, то еще разбегаться начнут, искать, где больше. Таким образом, каждая сторона имеет свою выгоду: предприниматель – прибыль, рабочие – средства на проживание.

Все идет хорошо до тех пор, пока рабочим не начинает казаться (или может оно так и есть), что с таким трудом заработанных денег для удовлетворения своих нужд не хватает. Появляются просьбы, а то и требования, на что работодатель обычно реагирует оправданиями и обещаниями. Однако когда дело доходит до забастовок и рост прибыли  поворачивается в другую сторону, капиталист начинает понимать, что он, оказывается, не слишком-то один в доме хозяин. Увольняются зачинщики, подкупаются активисты, но зарплаты все-таки немного повышаются, а условия труда улучшаются.

Вспыхнувшая было борьба, как видим, заканчивается миром, но никто не может дать гарантии, что она не возобновится снова, теперь уже возможно и с привлечением полиции. Это действительно выглядит как борьба двух классов: богатых и бедных, буржуа и пролетариев. Имея деньги, капиталисты естественно имеют и государственную власть, но рабочие в свою очередь объединяются в профсоюзы, создают партии. В конечном итоге все это приводит к весьма неожиданному результату: общество совершенствуется!

Любая функционирующая система, как известно, с течением времени стремится к равновесию. То же касается и человеческого общества. Стабилизируется производство, стирается острота всевозможных противоречий. Рабочим по-прежнему лишнего не платят, но кое-что «весьма нелишнее» уже закреплено законодательно.

Имея приличный в сравнении с жизненными потребностями достаток, люди не находят особых причин зря митинговать, а скорее всего ищут возможности наиболее выгодной самореализации – можно ведь, допустим, и свое дело открыть. Средний и малый бизнес существенно нивелируют остроту классового антагонизма. Действительно, как бизнесмену среднего уровня определить, к какому же из двух борющихся классов он на самом деле принадлежит? Именно такую картину мы можем наблюдать на примере современных развитых капиталистических стран. Там всегда жили лучше. А в СССР даже во времена так называемого развитого социализма очень стеснялись своей бедности перед иностранцами.

Человек ко всему приспосабливается, вот и к рынку сумел неплохо приспособиться. А между тем капиталистический общественный строй имеет целый ряд коренных внутренне присущих ему недостатков. Это, во-первых, неизбежность материального неравенства, а отсюда естественно и неравенства правового. Но иначе нельзя – если все будут одинаково богаты, то тогда попросту не будет рынка. А поскольку неизвестно, что будет, если его не будет, то пускай уж лучше будет что будет.

Прекрасная особенность рыночной экономики – конкуренция. Именно она служит стимулом улучшения качества продукции – разрабатываются новые технологии, проводятся научные исследования. Но атмосфера конкуренции неумолимо проникает и в отношения между людьми, порождая индивидуализм, вражду, соперничество.  Та же модель рыночного конкурентного противостояния лежит и в основе взаимоотношений между отдельными государствами, повсеместно переходя в формы прямого физического уничтожения.  История человечества – это история его войн. Что же исчезнет раньше?

Известно, что для рыночного производства характерна глубокая неравномерность. После благодатных подъемов обязательно наступают жестокие спады в виде экономических кризисов. При этом оказывается, что внутренних механизмов рынка уже недостаточно для выхода из создавшегося тупика и необходимы волевые решения.  Войны, кстати, как раз и считаются лучшим методом выхода из экономического коллапса. Существует мнение, что если рынок «не трогать», то он сам все наладит, исправит, стабилизирует. Приходится, выходит, «трогать» да еще и так, что иногда мало не покажется.

А вообще-то рынок действительно является своеобразной автономной самостабилизирующейся системой. Все связи и отношения под напором предпринимательства устанавливаются здесь самым естественным образом. Рынок – это механизм, живущий своей «экономической жизнью» по своим законам и правилам.
А как же тогда чисто человеческие качества: совесть, честь, гуманизм, благородство, сочувствие, сострадание, взаимопомощь? Так ведь механизмы подобного рода качествами не обладают!

Человек не вмешивается в дела рынка, не ломает его тонкие естественные конструкции, рынок сам управляется, и рынок всем управляет. В том числе, оказывается, – и человеком. А что, разве не так? Бизнес – не работа, бизнес это игра по своим иногда просто нечеловеческим правилам. Мы ведь так и говорим: правила игры. Да и деньги, кстати, в бизнесе не зарабатывают, их там, как известно, «делают».

Если стихией не управлять или хотя бы ей не сопротивляться, то она себя долго не заставит ждать. В капиталистическом обществе действительно существуют и демократия, и свобода слова, свобода предпринимательства, но ведь даром ничто не дается (по законам того же рынка!). Вот и заплатили люди за все сладким и ярким сверху, но серым и безвкусным внутри рабством рыночного плена.

Конечно, рынок это не какой-нибудь зверь или сказочный монстр. Это внутренняя система, выработанная длительным коллективным взаимодействием людей, которая приобрела незримое, неощутимое, но при этом вполне реальное существование. Эгрегор это, как принято сейчас говорить.

Еще хотелось бы обратить внимание на такую вот, скажем так, не совсем привлекательную особенность рыночного общества. Что для нас становится (хотя, в принципе, давно уже установилось) самым главным? Да вот что: достаток, нажива, прибыль, деньги. Дальше, если получится, – богатство, роскошь, власть, влияние. Низко-то как! Так ведь и на самом верху – все та же низость. А душа человека достойна большего, она способна на большее, хочет большего, только почему-то если не за деньги, то и цены ему нет. Хотя в некотором смысле может быть и так.

Много еще, наверное, недостатков можно отыскать у капитализма, но если попытаться анализировать социализм, то там их тоже может оказаться не меньше. И только у коммунизма мы никаких недостатков не найдем по той причине, что его еще никто в глаза не видел. Коммунизм – это только теория. Вот только мы – не теория.

Если что-нибудь у нас не ладится, не вяжется, не ложится, не работает как надо, то существует обычно два варианта: или попытаться наладить, исправить, усовершенствовать, или же махнуть рукой, да сделать все заново. Попытки усовершенствования общества, основанного на рыночном, т.е. капиталистическом способе производства, начавшиеся еще с тех далеких времен марксизма, продолжаются до сих пор. И теорию конвергенции разрабатывали, и «шведскую модель» внедряли, и еще много чего перепробовали, но рыночная суть как была, так и остается.

Марксисты избрали второй путь – путь коренного революционного переустройства человеческого общества. Сразу надо сказать, что это очень смелая, а главное, вполне соответствующая человеческому разуму задача. Во всяком случае, только человеку на земле в силу его интеллектуальных способностей предоставлена возможность не быть слепой игрушкой в руках всесильной природы, а уверенно продолжить свое оптимальное существование в единстве и гармонии с окружающим миром.

Прежде всего, необходима глубоко продуманная и тщательно взвешенная теория. Говорят, чтобы раз отрезать, надо семь раз отмерить. Сколько же раз необходимо «отмерить», если за этим стоят судьбы миллионов? Чтобы по живому не резать. Теоретическая база марксизма действительно выглядит солидно. Утопический социализм, правда, к теории причислить трудно. Да, мечтой и надеждой живет человек, но это все-таки не теория. Если ее, конечно, в теорию не пытаться вставить.

Политическая экономия – это уже совсем другое дело. Экономика действительно играет важную, можно сказать, даже ключевую роль в жизни общества, поскольку она является физической основой существования людей как элементов общества. Но давайте не будем спешить, вслед за марксистами, повторять это избитое «Бытие определяет сознание». Никому не приходило в голову, что такая  постановка вопроса опускает человека до уровня скота, а то и ниже? Собачку погладить, и для нее это может даже больше, чем небрежно брошенная вкусная косточка.

Да и как это вообще понимать – «определяет»? Автомобиль не поедет, если он неисправен. Значит, исправность автомобиля определяет возможность его движения. Но если бак пустой, то ехать тоже нельзя. Выходит, есть еще одно «определение». Автомобиль заправили, но надо, же еще, чтобы в нем кто-нибудь сидел, водитель, то есть. Потом двигатель запустить нужно, да еще необходимо ведь, чтобы сам водитель и умел, и хотел ехать. И все это, оказывается, определяет, определяет, на каждом шагу определяет.  Только в марксизме одно «определение»: чем больше съел, тем слаще мысли.

Здесь очевидно более подходит понятие определенной зависимости, а не безапелляционного определения. Конечно, общественная система, в которой находится человек, оказывает весьма существенное влияние на его сознание, то есть на его сознательные действия, но ничего никогда она до конца не определяет.

Встретив волка в лесу, человек будет действовать совершенно одинаково, живет ли он при социализме или там при капитализме. А выйдя к озеру и забыв о волке (волк, кстати, сам испугался и куда-то исчез), человек невольно залюбуется первозданной красотой природы совершенно независимо от того, какие у него там, в городе производственные отношения. Чем-то такое, выходит, тоже определяется.

По поводу третьего источника и соответственно составной части марксизма – немецкой классической философии, то мы и так уже немало написали. Многие критики, кстати, упрекали Маркса в том, что он связался с диалектикой, гегелевской диалектикой, как надо понимать. Неестественная какая-то эта диалектика, люди ее не понимают и не принимают. Ни в науку, ни в жизнь не пошла, одна только политика.

Тут бы нам снова Гегеля поругать, покритиковать, да кажется не стоит этого делать, поскольку критика эта будет, так сказать, не совсем по адресу. Гегель действительно был великим аналитиком, а многие его выводы в логическом отношении действительно безупречны. Логика она ведь и в «Логике» логика.

Проблема здесь в другом. Чрезмерное стремление Гегеля к академической строгости, чистоте своей философии неизбежно привели к абстрактности и сложности изложения, отсутствию наглядной связи с реальностью. У Гегеля действительно есть ценные мысли и по противоречию, и по развитию, но все это приходится разгадывать, расшифровывать, постоянно недоумевая: «А нельзя было как-нибудь попроще, покороче»? Некоторые авторы даже жалуются: «Конспектировал работу Гегеля на 500 страниц, а получилось всего пятьдесят». «Сухой остаток», так сказать, да и то возможно «не до конца высушенный» – хватило бы наверно и пяти.

Ну и еще одна, можно сказать, ключевая проблема традиционной гегелевской диалектики. Здесь, как известно, в качестве первоосновы мироустройства была принята гераклитова концепция всеобщности движения. Это привело к абсолютизации движения, т.е. отрицанию наличия для движения соответствующей и в полной мере равноценной ему противоположности – покоя.

Движение считается абсолютным, покой – относительным. Тогда может они вовсе и не противоположности? В самом деле, диалектический материализм не признает движение и покой диалектическими противоположностями. Да и как уж тут сравнить: движение всегда активно, это вам и гераклитов огонь, и война, и борьба. Движение всегда «борется», ну а покой… просто «отдыхает». Вот только почему-то невдомек, что борьба без отдыха невозможна в принципе – духу не хватит.

В общем, какая там ни есть, но все-таки теория у марксистов была. Дальше – дело за практикой. Однако, шутка ли сломать, перевернуть, преобразовать такую махину – целое человеческое общество! Так ведь додумались же люди, чтобы паровоз сам себя вез. Вот и с обществом так же: движущие, революционные силы нужно искать внутри его самого.  Ну, тогда и думать долго нечего: классовая борьба! Вот именно, то противостояние и то взаимодействие двух больших групп людей, которое упрочняло и стабилизировало общество, можно направить на его же разрушение.

Обобщая разнообразные факты общественной жизни, К.Маркс и Ф.Энгельс пришли к выводу, что история всех антагонистических обществ была историей борьбы классов.
«Свободный и раб, патриций и плебей, помещик и крепостной, мастер и подмастерье, короче, угнетающий и угнетаемый находились в вечном антагонизме друг к другу, вели непрерывную, то скрытую, то явную борьбу, всегда кончавшуюся революционным переустройством всего общественного здания или общей гибелью борющихся классов». – так характеризовали марксисты основные формы докапиталистической классовой борьбы в своем «Манифесте Коммунистической партии». (Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 4, с. 424).

Марксисты считали, что возрастающие до предела противоречия капитализма неотвратимо ведут к замене его более прогрессивным коммунистическим или на первом этапе хотя бы социалистическим общественным строем. Движущей силой такого процесса должна являться классовая борьба с ведущей ролью пролетариата. Высшая форма классовой борьбы – это социальная, в данном случае, социалистическая революция. Такая первая в истории, если не считать Парижской коммуны, революция произошла в России в 1917г.

Но так уж всесильна и безотказна эта классовая борьба, достаточно ли только ее для совершения революции? Социалистическая революция в России произошла во времена распада империи как следствия первой мировой войны. В стране царил хаос, безвластие, и взять власть в свои руки не представляло особого труда. Революции в ряде стран восточной Европы осуществились также после мировой, но уже второй войны. Этому, как известно, благоприятствовало присутствие советских войск. Невольно напрашивается вопрос: неужели для революций необходимы еще и мировые войны? Страшно подумать.

Многие марксисты упрекали Ленина в том, что он решился на революцию тогда, когда капитализм в России еще окончательно не дозрел. Но в развитых странах на сегодня  все их «капитализмы» уж явно перезрели – где, же революции? Есть, правда, но слишком уж они все какие-то «цветные».

Марксисты утверждают, что для революции необходима определенная революционная ситуация, когда, мол, «верхи не могут», а «низы не хотят» и прочее. Так что же, сидеть, молча ждать этой ситуации или же самим попытаться что-то сделать?

Здесь явно вырисовывается яркая неопределенность марксизма: наступит ли коммунизм, социализм сам вследствие неизбежности переработанного марксистами на материалистический лад гегелевского «развития» или же за это надо бороться, создавать, строить самим? Видный философ и богослов С.Н. Булгаков по этому поводу замечал: марксизм предсказывает наступление социализма как астрономия – лунное затмение, и для осуществления этого затмения организует партию.

Абстрактное гегелевское «развитие» безупречно и непогрешимо только в теории. Реальная практика всегда соткана из множества самых разных, порой весьма неожиданных, таких теорий, и часто неизвестно наперед какая же из них в данный момент окажется главной. Все противоречия, якобы нарастающие по мере развития капитализма, были преодолены самим капитализмом и внутри самого капитализма настолько, оказывается, успешно, что в принципе даже намека на неизбежность каких-то коренных революционных изменений просто не осталось. Даже в той же России.

А вот вторая половина вопроса с повестки дня человечества не должна сойти –  сумеют ли люди использовать все свои интеллектуальные, идеологические, политические, а главное, духовные силы чтобы, наконец, должным образом обустроить свой земной дом? Для этого действительно надо мировую революцию совершить: взять управление обществом в свои руки.

Если общество действительно надо поменять, переустроить, а подходящих ключевых рычагов для этого нет, то вполне оправданным может выглядеть и использование этой самой классовой борьбы, вернее классового противостояния. Победителей, как говорится, не судят. Судить придется уже потом, когда эти победители начнут строить новое общество методами той же борьбы, т.е. разрушения и уничтожения. А что делать – другому не научены.

Любое общество с течением времени стабилизируется, вырабатывая мощные средства своей самозащиты. Поэтому прежде чем что-нибудь менять, необходимо, сначала, эти средства самозащиты разрушить, т.е. сломать существующий общественный строй.  Вот и подбираются исторические моменты неустойчивости общества вроде мировых войн, например. Дальше в ход пускается борьба в виде доведенного до критического предела классового противостояния.

Боролись с капиталистами и помещиками, интервенцией и внутренней контрреволюцией, боролись с непманами и кулаками, которых сами же и сотворили. Боролись с теми, кто не угадал, какой портрет на стену повесить или подобрал несколько колосков с поля, да и вообще со всеми, кто годился строить водоканалы. В свободное же от борьбы время занимались героическим восстановлением того, что сами этой борьбой и разрушили.

Время было трудное, и многое, буквально граничащее с бесчеловечностью, можно еще если не принять, то хотя бы понять. Гораздо труднее понять и принять ту, не менее напряженную закулисную и подковерную борьбу дворцовых переворотов, о которой сейчас узнаем из рассекреченных источников. Хотя и такое, видимо, было нужно. Раз оно было.

Может сложиться впечатление, что мы вообще против какой-либо борьбы, но это, конечно же, не так. Как первоначальный образец марксисты выбрали первобытное общество, называя его первобытным коммунизмом. Очевидно, это в какой-то мере правильно, поскольку человек на то время еще не так сильно испортил себя своим отношением к природе и себе подобным. Но экономический уклон наложил свой отпечаток и на видение первобытного человеческого общества. Главный акцент делался именно на труд человека, который якобы, по выражению Энгельса, превратил в этого человека простую обезьяну.

«Труд» – термин экономический, следовательно, экономика вместе с соответствующей политикой начиналась, по мнению марксистов, уже тогда и оттуда. Но основателям новой теории человеческого общества, к сожалению, не удалось воссоздать в своем воображении достаточно полной картины природы, окружавшей древних людей. Прежде чем мирно тесать себе что-нибудь своим каменным топориком, человеку приходилось яростно защищать себя и свое племя от зубастой, клыкастой, жутко ревущей оравы диких зверей всевозможных пород, мастей и размеров. А ведь в таких же условиях приходилось еще, и добывать пищу для себя и своих сородичей. Так что первыми орудиями у человека были вовсе не орудия труда, а камни и палки, ставшие потом острыми копьями.

Этот накал борьбы, азарт боя сохранился в «генах» людей до сих пор. Иначе чем можно объяснить явно гипертрофированную воинственность человека и нашу неуемную тягу к «адреналину»? Древние люди жили племенами, это общепризнанно. Вся их воинственность, ярость борьбы могла быть направлена только против факторов внешнего характера – зверья, в общем. Каких-либо острых конфликтов внутри племени, приводящих к уничтожению человека человеком просто не могло быть, такие племена просто бы исчезли вместе с их людьми – слишком суровыми были времена древнего выживания.

Со временем возрастало количество  и людей, и племен, принимавших очертания будущих народов и государств. Вот тогда в случае межплеменных стычек люди уже могли «позволить себе» убивать друг друга. Хотя, скорее, всего конфликты заканчивались путем поглощения и слияния мелких племен в более крупные общественные образования. Вражда между людьми, принимавшая формы физического насилия и порабощения, стимулировалась исходящим из самой биологической природы человека инстинктом «свой – чужой». Известно, как настороженно и агрессивно любой организм реагирует на все чужеродное. В то же время существует и определенный механизм «осваивания», иначе ведь мы просто не смогли питаться. Спелая сочная ягода состоит из совершенно чужих нашему организму органических образований. Но вот мы ее съели, и все чужое стало своим.

У каждого человека есть свое, родное: своя страна, своя национальность, своя религия, свой большой город или маленький поселок, свой дом, своя семья и свой двор с закадычными друзьями и надоедливыми соседями. Есть своя работа, свой коллектив, своя даже маленькая компания, с которой так прекрасно унырнуть на рыбалку, а то и просто на природу, не забыв, конечно, прихватить все необходимое. Все остальное – чужое. Нет, оно не плохое, не враждебное, оно просто другое – «не мое» Человек – патриот по своей глубинной природе. Это хорошо, потому что это естественно. Плохо только, когда нарушаются разумные рамки хорошего, вот тогда оно превращается в плохое.

Рассмотрим теперь внутреннюю структуру первобытного общества. Основатели марксизма признавали такое общество бесклассовым. Тогда напрашивается вопрос к самому марксизму: Если, по их мнению, движущей силой развития общества является классовая борьба, то как же могло первобытное общество без такой борьбы развиться, допустим, до рабовладельческого? Выше, кстати, мы некоторые возможные моменты подобного развития обрисовали.

Однако было ли первобытное общество в полной мере бесклассовым? В расширенном смысле классовое деление общества означает его определенную поляризацию. Действительно, деление на классы воспринимается главным образом как некий поляризационный раздел: богатые и бедные, имеющие власть и бесправные и т.п. Было ли первобытное общество однородным во всех отношениях?

Человек по своей природе существо коллективистское, иначе ведь не было бы и племен. Организацию такого рода мы наблюдаем и у множества животных, объединяющихся в стада, стаи, табуны и пр. Стая волков, к примеру, может запросто отогнать, а то и загрызть крупного медведя, а отчаянные ласточки, собравшись в одно целее, успешно атакуют орла.

Природный принцип организации ассоциации подобного рода таков, что в ней обязательно должен быть лидер, вожак, притом, как правило, один. В каждом племени первобытных людей такой вожак обязательно был. Вожаками становились обычно самые сильные, смелые и опытные представители племени. Главная функция вожака – управление жизнедеятельностью общества главным образом в экстремальных условиях, которыми являлись в первую очередь борьба с хищниками и охота.

Вожак первым бросался в схватку, ведя за собой остальных, подбадривая и даже принуждая дрогнувших. А это значит, что вожак имел безраздельную власть, был фактически диктатором, но действовал при этом в интересах всего племени. Из далеких глубин времени дошел до нас инстинкт уважения, трепетного преклонения перед командиром, начальником, властным руководителем: «Да, крутой, так ведь защитник же!».

Вожак мог погибнуть, но его место тотчас, же занимал другой. Очевидно природа, эволюция заложили в человеке, может даже, избыточный запас инстинктивного стремления к лидерству, руководству, власти, что мы повсеместно наблюдаем и сейчас. Да чего греха таить – в самих себе. Это вроде бы и нехорошо, но ведь было когда-то жизненно нужно.

Там, где дело касалось хозяйства, быта, заботы о детях, все руководство переходило к
женщинам. В принципе, оно и сейчас так. Не отсюда ли пошла известная версия древнего матриархата?  По мнению основателей марксизма в первобытном обществе не было семьи, т.е. женщины были общими. Попробуем с этим поспорить, вернувшись мысленно из древности уже в наши времена. Конечно, есть всякие нюансы, но, в общем, женщина никогда не могла быть общей, как никогда не бывает какой-то общей настоящая человеческая любовь – главное, что связывает мужчину и женщину. Любовь бывает только для двоих: «Он мой, он только мой».

Таким образом, уже самые древние племена не могли быть в полной мере однородными: внутренняя природная поляризация возникала неизбежно. Вожак окружал себя наиболее боеспособными и надежными соратниками, молодежь стремилась наследовать старших, менее сильные, но более умные становились первыми в истории человечества изобретателями, а старики с радостью делились своим бесценным опытом.

Как видим, нечто похожее на классы уже вырисовывалось, но могла ли возникнуть при этом какая-нибудь классовая борьба? Да, могла, но только один раз. Второго шанса беспощадный отбор просто бы не позволил.  Остаться, выжить, сохраниться и «пойти в производство» эволюции могли в тех суровых условиях только племена, представляющие собой единый слаженный организм, в котором все до мелочей служило одной цели: сохраниться. Вот о чем была борьба.

Именно из этой первоначальной древности дошли до нас лучшие инстинкты, чувства и помыслы человека, которые мы, современные люди, все-таки имеем счастье не потерять и ценить: честность и справедливость, взаимопомощь и взаимовыручка, крепкая мужская дружба, вошедшая в поговорку, и женская ласка, нежность ко всему живому и беззащитному.

Но было ведь и другое, которое, к сожалению, тоже до нас дошло: обман, подлость, коварство и цинизм, бездушие и жестокость. Как же могло все это сочетаться? Человек со временем, опираясь на свою силу и разум, стал менее зависимым от стихии. Вот отбор и «позволил» ему эту всякую гадость. Не будем забывать также и о двойственности всего в природе. Ярость борьбы, такая необходимая в схватке со зверем, становится опасной и разрушительной, если ее направить внутрь общества. Хитрость и коварство – это плохо. А с каким удовольствием мы применяем эту хитрость при ловле рыбы на приманку!

Все это доброе и злое, плохое и хорошее, хорошее, оказывающееся на самом деле плохим и самое плохое, оборачивающееся вдруг хорошим, противоречивое, напластованное и перемешанное составляет глубинную генетическую основу человека, его корень, его семя. Вот и сеются эти семена, зерна повсеместно, прорастая в нас, людях. Какими же будут всходы? А это еще и на какую почву попадет.

Марксизм как раз и является теорией этой почвы, т.е. теорией основных принципов устройства человеческого общества. Марксисты, как известно, были приверженцами материализма, но материализм в данном случае получился у них слишком поверхностным, внешним вплоть до «экономического». Ведь разве можно игнорировать тот факт, что сам человек, являясь своеобразной «элементной базой» общества так же глубоко материален? Именно глубоко, а не поверхностно.

Человек, как и любое живое существо, – продукт своего возникновения, становления, своей эволюции. Отбор не только сохранял или разрушал, он еще и интенсивно воздействовал, вынуждая организмы приводить себя в соответствие существующим и изменяющимся условиям. Этот своего рода эволюционный опыт неизбежно сохранялся, накоплялся, и мы на сегодня не только такие, как мы есть, но и такие, какими были тысячи, десятки, сотни тысяч лет тому назад. Чтобы существенно изменить природу человека необходимо  время, соизмеримое со временем самой эволюции. Наша, так называемая, цивилизованная жизнь выглядит в этом отношении просто ничтожным промежутком.

Ничего изменить нельзя, мы остаемся такими, как были, были и были. И с этим нам жить, если, конечно, сумеем. Но что, же всего-то надо? Надо просто понять самих себя и сделать все вокруг так, как нам надо. Если мы не можем в корне изменить глубинную природу человека, то ведь остается возможность изменять эту природу вокруг самого человека, причем как раз соответственно этой человеческой природе. А это значит, что устройство человеческого общества бессмысленно придумывать, вычислять, разрабатывать.  Оно, это устройство, уже «записано» в нас самих, во всем том, что мы есть.

Поэтому сделаем простой вывод:  оптимального устройство  человеческого общества должно в максимальной степени соответствовать глубинной эволюционной структуре человека. Ну, а потом уже можно смотреть, будет ли это социализм или коммунизм, или же это, может, окажется все тот же, но уже какой-то видоизмененный капитализм. Ясно одно: качественно новая общественная формация – это естественное продолжение человека из самых своих глубин до сегодняшней, нет, пока еще только, может, будущей счастливой жизни.