Остаться в живых

            Остаться в живых.


            Вашему вниманию предлагается история (рассказ) Ветерана Отечественной Войны, из моих ближайших родственников. К сожалению, он не дожил до сегодняшних дней, он ушел в середине 90х. Это был очень добрый и немногословный человек, настоящий Русский мужик.

            - Четвертый… Четвертый… - По лицу офицера было видно, что ему ответили. – край твоего правого фланга, плюс двести, наблюдаю выдвижение противника, до роты с полевыми хлопушками. Как понял. – майор Хренов замолчал, пытаясь расслышать ответ на той стороне… на той стороне только что восстановленного телефонного провода. Глаза его забегали и будто стали злее… На миг брови дрогнули к переносице… дунул… опять дунул в трубку, заорал.  - …четвертый… четвертый… - пара секунд ожидания, - четвертый… - опять миг ожидания, - четвертый… Б…ь, снова связи – хана… Горелов! – уже вокруг себя заорал майор.
            Старший лейтенант Горелов, отвечающий за связь, снова дремал, прислонившись к фронтальной стороне окопа, которая была более безопасней при взрыве прилетающих снарядов, но не спасала от минометного обстрела… он не спал, возможно, с самого начала операции.
            - Лейтенант Горелов, - командир взвода связи, как ошпаренный, вскочил на ноги сразу из дремы. За бруствером блиндажа разорвался очередной снаряд, всех обильно осыпав мерзлой землей, вперемешку с грязным снегом.
            - …Восстановить связь!..
            - Есть!.. – Горелов побежал по окопу в ближайший капонир, где находились бойцы, одного из оставшиеся в строю отделений, взвода связи.
            Майор по-прежнему в трубку орал:
            - …Четвертый! Четвертый!..

            Через секунды Горелов быстрым взглядом обжег, сидящих в капонире восьмерых бойцов, ближайшему:
            - Боец… фамилия? – последний слог фразы никто не услышал в нарастающем свисте снаряда, и последующего взрыва. Секунд пять ушли на прижимание тел к холодным стенкам, еще вчера, немецкого окопа, стук мерзлых кусочков земли и грязного снега по каскам, и телогрейкам солдат.
            - …Антонов… тьфу… тьф… тфу… Боец Антонов! – сплевывал песок с зубов солдат.
            - Антонов, по проводу – восстановить связь – Бегом!.. Марш.
            Молчаливый Сашка Антонов, приземистый парень, слегка крякнул, перевел за спину винтовку, на левое плечо, через голову бросил ремень телефонного аппарата, на другое плечо кинул катушку с телефонным проводом, чтобы винтовка не сваливалась с плеча, перекрестился, полез на бруствер вчера вечером захваченного немецкого окопа, а так как атаковали немцев, точнее румын с тыла, сейчас враг был по фронту окопа, в направлении передовой, до которой было уже порядка более двадцати километров немецких тылов, и сожженный вчера ж,е прифронтовой аэродром фашистов, ближнего подлета. Вожделенный провод прокладывали вчера уже по темному до импровизированной передовой, выходил он прямо из ихнего капонира, где сидели связисты.
            Чуть замерев на бруствере, бросив беглый взгляд на белое поле, изрытое воронками, Александр скатился в ближайшую скользкую воронку, не выпуская из вида провод, через десяток метров исчезающий в грязном снегу.
            «Вот и твоя очередь пришла. Ху…» - Сашка легонько выдохнул. Не понял откуда это вынырнуло из сознания – снова перекрестился.
            - Ну чего телишься, боец! Бегом, марш... марш!
            "Успеется... Подумать надо... Я ведь ни на тот свет собираюсь... надо же кабель восстановить." - не спеша думал солдат. Опять внимательно осмотрел поле, по которому ему сейчас предстоит бежать, дернул провод слегка вверх. Следующим движением быстро вылез из воронки и непрерывно поддергивая тонкий телефонный проводок побежал вперед.
            Успел пробежать метров сорок… пятьдесят, в десятке метрах очередь вздыбила фонтаны грязного снега… Сашка резко повалился и замер, не выпуская черный провод из руки. Очередь не повторилась. Солдат опять поднялся и продолжил движение, через несколько секунд воздух засвистел, Александр опять повалился. Взрыв разорвался далеко. «Вилку строят…» - пронеслось у Парня в мозгу. Он опять вскочил, и насколько это было можно, быстро побежал вперед, иногда проваливаясь в снегу наполовину голени сапога, постоянно поддергивая послушный провод. Засвистел второй снаряд вилки, и почему-то трудно, с натягом, поддёрнулась нить телефонного, Антонов вновь рухнул в снег, пытаясь глазами понять, что там впереди с проводом. Из воронки, метрах в пятнадцати по ходу, торчала ступня красноармейского сапога. Очередной снаряд разорвался сзади. «Да, здесь снега в декабре не так, как у нас в Тверской… тьфу ты, в Калининской». Ни секунды, не мешкая Антонов вскакивает, и бросив провод бежит к воронке из которой торчит нога красноармейца, с ходу валится в нее, защищая ящик телефонного аппарата от возможного удара. Ровно в тот миг, когда он упал в воронку, нос в нос с убитым бойцом, вокруг вновь цокают пули пулеметной очереди.
            Солдат лежал с открытыми глазами, тяжело дышал, то ли от усталости, то ли от страха, в двух ладонях от лица убитого. Губы, брови, ресницы, струна носа убитого подернуты инеем, когда он замерзал в этой воронке, черты казались очень острыми, значительно более острыми чем, когда он вечером улыбался в окопе после расказанного анекдота, своими светлыми чертами мальчишеского лица. Его послали восстанавливать связь под утро, еще по темному, часов в семь. Сейчас был приблизительно полдень, после него уже убежали и не вернулись еще три бойца.
            Один за другим ударили три взрыва… ударили совсем рядом, каждый раз встряхивая землю. После последнего Антонов просчитал до пяти, вызволил провод из-под ноги убитого, и как мог быстро выскочил из воронки, побежал дальше, слегка поддергивая драгоценный проводок связи, за который отдали жизни, со вчерашнего вечера уже шестеро пацанов, Сашка был… седьмым, и новый год наступит всего лишь через двенадцать дней, всем так хочется постареть еще хотя бы… на год...

            …Провод подался, значит недалеко порыв. Впереди, шагах в тридцати, еще парила свежая воронка. Антонов, не выпуская последний метр порванного провода, сваливается в свежую, еще теплую, снег слегка подтаял, воронку, и руками и глазами пытаясь найти второй конец. Первая же проверка голой ладонью по краю воронки увенчался успехом.
            Не доставая нож, чтобы больше ускорить восстановление связи, Антонов зубами зачищает изоляцию концов в сторону передовой, и садит скрутки на свой телефон. Заворачивает импульс;
            - Четвертый… Четвертый!.. – Слушает… на той стороне тишина. – Гатство…
            Сашка понял, что этот снаряд ударил в землю после того, как он покинул окоп… слишком сильно пахло жжёным, теплым еще, тротилом… Разрыв, ради которого его послали – дальше. Не мешкая, отматывает полтора, два метра с катушки, отрезает их ножом, зачищает концы, скручивает вставку, аккуратно изолирует места скрутки. Внимательно смотрит вокруг воронки, прислушиваясь к недалекой перестрелке на правом фланге обороны, до которой осталось метров сто пятьдесят. Опять вскакивает, поддергивая провод, бежит дальше. Вся операция длилась не боле четырех пяти минут.

            Не так много оставалось до окопа передовой. Раз… Два… Три… как горох начали, вокруг Сашки, хлопать маленькие взрывы немецкого полевого миномета. «Заметили, гады» - мелькнуло в мозгу. В этот момент провод опять подался рваным концом…
            Очередная мина лопнула совсем рядом по правую руку. Сашка почувствовал резкий укол в бедро, удар в голову, каска зазвенела будто колокол, через треск рвущейся телогрейки… следующий вздох почему-то было сделать очень трудно, а в правой руке через полметра кончался телефонный провод, перед ним была глубокая воронка. Солдат пытался вздохнуть, но через миг весь мир поплыл в разные стороны. солдат повалился в воронку, не отпуская обрыв драгоценного провода…

            …Антонов лежал на спине. Чувствовал угол телефонного аппарата. Между ним и небом пролетали грязные куски земли и снега, слегка его засыпая. Парень опять захотел глубоко вздохнуть, ему будто не хватало воздуха, из-за того, что маленькие кусочки грязи попали ему в нос, и телу надо было срочно чихнуть. Его существо резко пронзила боль, где-то в груди… под правой рукой, во рту появился острый вкус крови, как будто чихом порвались сосуды в носу... или в горле. Сашка стал поднимать правую руку, чтобы ее увидеть, пытаясь определить куда он ранен, и почему так больно. Шевеля рукой - боли не ощущал, а провод был зажат… кистью в рукавице. Саня начал переворачиваться, пытаясь найти второй конец. Но когда опять резвее вздохнул, боль снова ударила его в правую грудину. Он глянул на правый бок, почему-то рваная телогрейка набухала кровью. Раздумывать было некогда, надо было быстрее найти второй конец порыва.
            Парень начал тянуться к верху воронки, боль опять резко, до зайчиков в глазах, кольнула его в правый бок. Сашка старался не дышать глубоко. Стал подбираться к верху воронки на локтях. Провод искать не пришлось, его конец сваливался на откос взрыва сантиметров на семьдесят. Александр сел в воронке. Открутил пару метров с катушки, зачистил ножом концы, точными движениями скрутил пару концов от штаба, быстро, но аккуратно их заизолировал, стал открывать крышку телефона, стараясь не делать резких и больших движений. Опять зубами зачистил концы снятые с откоса воронки, закрутил их на клеммах телефона, крутнул магнето:
            - Четвертый… Четвертый. – сказал он медленно и глухо, не узнавая свой собственный голос.
            - …Первый… Первый, слышу тебя, слышу тебя, хорошо слышу - радостный голос на том конце, - командир – первый…
            - Проверка связи… - ответил медленно Антонов радостному голосу на той стороне. Ээ-э, – боль опять рассекла его бочину.
            Одним движением ладони откинул обе клеммы, опытными руками связиста за секунды скрутил оба телефонных конца. Телефон подсоединил к скруткам пальцами, услышал активные переговоры командиров, откинул проводки аппарата, начал медленно и аккуратно изолировать последнюю пару скруток… он усердно и плотно наматывал липкую изоляцию… Наматывал, аккуратно наматывал… прожимая пальцами липкую черную массу изоленты… и опять наматывал…

            …Сашка открыл глаза.
            Над ним пасмурное небо, ружейная стрельба, перемешанная со взрывами снарядов и хлопками взрывов маленьких полевых мин немецкого пятидесяти шести миллиметрового калибра. Он попробовал резко сесть, но боль пронизала все его тело, отчего он опять лег, и резко вздохнул, пытаясь погасить проклятую, но от вздоха стало еще больнее.
            «Что со мной?.. я что потерял сознание?..» - Он суматошно посмотрел на провод лежащий на коленках. Галифе правой ноги в крови. Скрутки аккуратно полностью заизолированы. «Сколько же я тут… лежу?»
            Сделав несколько аккуратных движений, Саша легко, работая локтями, вылез на верх воронки. На правом фланге шел ожесточенный бой, было понятно, что немецкая контратака захлебывалась. Со стороны штаба их обстреливали пушками танков, а немецкие полевые минометы не дотягивались до второй линии обороны наших, где располагалась техника танкового батальона.
            «Вряд ли мне кто ни будь поможет…» - подумал Саня, опять посмотрел на бой, потом на штаб, до которого было метров четыреста… по заснеженному полю. «Надо самому выбираться… не замерзать же здесь.»
            Следующим движением солдат попытался перебраться на другую сторону воронки, боль опять пронзила его тело до звезд в глазах, но это становилось уже… как-то привычно.

            Сашка, с оглядкой на боль вылез из воронки и попытался бежать, придерживая рукой, будто сломанные ребра. Но быстро понял, что до ближайшей воронки, где можно укрыться, не доберется. Сначала он присел, надеясь, что на секунду, но через короткие мгновения от боли повалился на снег и лег по удобней, чтобы боль затихала. Антонов чувствовал, что нести катушку и телефон не сможет, куда-то девались силы. Медленными движениями лежа снял с плеч катушку и телефон. Осмотрелся, пытаясь найти укрытие для сокрытия оборудования. Опять привстал, волоком потащил машинку и провод левой рукой за оба ремня в ближайшую воронку, правой по-прежнему придерживая капризный бок. В воронке просидел какое-то время, глядя то на небо, то на заснеженное поле, наблюдая немецкое, уже отступление, на правом фланге, то на ящик телефонного аппарата и катушку с кабелем, постоянно поправляя винтовку, понимая - что, либо они остаются в этой воронке вместе с ним, либо он пытается ползти к своим на легке, а когда стемнеет, возвращается за телефоном.
            Саша медленно, глубоко вздыхает, пытаясь определить момент появления в груди, острой нестерпимой боли. 
            Он вылезает, насколько это возможно аккуратно, из укрытия и начинает медленно бежать, стараясь увеличивать скорость, чтобы только боль не ударила в правую грудину, ремень винтовки осторожно перекидывает через голову. Очень быстро начинает чувствовать, будто кончился воздух. Снега немного, но кажется, что ноги вязнут выше колен и становятся очень тяжелыми, с каждым шагом переставлять их труднее и труднее. В конце концов парень за что-то запнулся, скорее всего не смог оторвать от снега ногу, и… упал. Он очень быстро дышал, будто пробежал километры на время, боль стала тупой и привычной. Перестрелка на правом фланге затихала. Во рту липко ощущался железный вкус крови.
            По линии зрения горизонта словно не было, небо сливалось с землей, разделить их можно было отдельным черными точками кустов и деревьев, которые четко различал его острый и цепкий взгляд охотника. Сашка встал на карачки. Руками оттолкнулся от земли, пытаясь подняться на ноги, но голова закружилось, и он вновь повалился на грязный снег. Правой рукой Александр зачерпнул снега, растер его по лицу, опять прижав ею раненный бок, начал вставать… бежать… падать… опять вставать… А вокруг не часто рвались снаряды и брызгали, время от времени, фонтаны снега.

            На восстановление связи Антонов ушел в полдень. Уже по темному, смертельно измученный солдат свалился в родной окоп. Последние десятки метров он уже не мог ни бежать, ни идти… он просто не мог встать на ноги. Раненная правая нога сильно замерзла. Тупая боль в боку будто висела тяжелым рюкзаком на его спине. Свалившись в окоп, он толи уснул, толи потерял сознание.
            На позиции шла деловая операция, как выяснилось потом, начиналась эвакуация сил и средств при продвижении корпуса по немецким тылам. До Антонова и дела никому не было, если бы случайно не напоролся на него, быстро проходя по окопу, лейтенант Горелов. Не узнал он Антонова, своего бойца, да и не пытался узнать… не до того. Он скомандовал, убрать из окопа мертвого солдата, тут же убегая дальше. Но когда убитого начали переваливать через бруствер… Боец застонал…
            В медсанбате его посмотрел врач:
            - …Безнадежный. Нарушение легочной плевры с сильным кровотечением. Хорошо, что наружу кровь истекает, а то давно бы уже… Удалить осколки. Перевяжите, на эвакуацию не грузить. И так места не хватает. Да… напоите его, много крови потерял… Как еще живой-то… - тихо сказал военврач, уже отойдя от нар, не молодой медсестре, которая шла за инструментами, чтобы вырезать осколки у безнадежного из бедра и… из грудины, разрезавший парню четверть легкого, проломив два ребра.
            Сашка был в сознании. Он все слышал и все понимал. К полуночи замыкающие три танка корпуса гремя траками, покидали текущее расположение. Они летели к следующей цели, аэродрому противника, уже транспортной, дальней авиации, поставлявшей в, окруженный Красной армией Сталинград, боеприпасы и продовольствие.

            В блиндаже, куда умирающего мальчишку перенесли, когда разбирали санитарную палатку, было тепло. Еще не погасла буржуйка. Тут же лежали еще несколько бойцов, у двух не хватало конечностей. «…Сколько мне осталось?.. Или плен?..» - проносилось в Сашкиной голове. Он медленно сел. Голова не кружилась, боли почти не было. И на земле блиндажа и на нарах валялись грязные телогрейки, на соседних нарах лежал полушубок, исподнее подштанники и галифе с разрезанной штаниной, рваный свитер, с высокой вязкой воротника, многое другое, правда… все было сильно залито кровью. Понимая, что на улице не будет жарко, Антонов стал одеваться… а через час, сильно хромая, он брел по краю, пробитой траками танков дороге, надеясь, что идет в сторону фронта, при всем при том понимая, что эта территория под немцами.

            Сколько прошло времени, час, или пять часов, он не понимал. Сознание, как и все вокруг было в тумане. Ночь не кончалась. Толи казалось, толи где-то ржали лошади и лаяли собаки. Иногда слышался рокот работающих двигателей, машин… или танков. И не прекращающаяся канонада впереди, не далеко, может быть километров десять… Иногда Сашка садился на снег, просидеть долго не мог, и он ложился, не давая себе заснуть, находил удобное положение и несколько минут отдыхал, потом заставлял себя встать и двигаться дальше… дальше… дальше. Как будто в бреду, но дальше! Еще десять… пятьдесят… сто шагов. Опять пятьдесят… и опять… стараясь контролировать виляние проселка.
            Тьма начала становиться менее плотной. Скорее всего приближалось утро. Шагах в пятидесяти от танковой колеи, возле леса, видимо стояла копна сена, сверху не сильно укутанная снегом. Нога, от холода, как деревянная. Парню не хотелось сходить с дороги, но он чувствовал, что сон скоро его победит, поэтому пошел на этот, светлеющий во тьме, бугор, вырыл внизу копны нору, со стороны леса, и не заметил… как уснул.

            Сколько солдат проспал, он не знал. Но в лаз проникало много света – значит день. Проснулся от острой… но уже привычной боли, видимо, когда переворачивался в тесной теплой пещерке из душистого сена. С улицы слышал, близкий рев техники. Он аккуратно стал высовывать из лаза голову. Посмотрел по левую руку, по дороге, по которой он шел всю ночь, ехала колонной немецкая техника. Сашка убрал голову. Задумался. Нарыл клок сена, заткнул лаз, при этом сильно мешал карабин, который он взял в блиндаже у его входа, стволом чуть-ли, не выскакивая на улицу. Стал ждать ночи, несколько раз засыпая и просыпаясь.

            Как только ушел свет, дорога затихла намертво. Боялись немцы передвигаться по ночам, особенно после танкового рейда, прошедшего здесь позавчера. Больше всего мешала сегодня идти – нога. Привык Саша к грудной боли, но сил было больше, помогла ему теплая копна выспаться. Трижды за ночь бойцу приходилось укрываться в лесу. То по дороге проходил гужевой обоз, то колонна автомобилей с немецкими автоматчиками, танк протащил на буксире, наверно техника не работала, топливозаправочную машину.
            Уже ближе к утру дорога сворачивала в деревню. Сашка в деревню заходить не мог, тем более на околице немцы охраняли шлагбаум. Пришлось свернуть в лес. Незаметно опять растворилась ночь, но утро не стало его останавливать, тем более останавливаться было негде… не замерзать же в снегу. Сколько он мог пройти за длинную декабрьскую ночь, Саша представить себе не мог, слишком медленно двигал он свои конечности вперед… но он передвигался именно к передовой. Еще более отчетливо стала слышна канонада, более резко вспыхивали на горизонте всполохи тяжелых взрывов, и утро только усилило активность боев где-то там… за горизонтом.

            Уже несколько часов было светло. Скорее всего время подходило к полудню. Антонов очень устал. Надо было найти место, и немного вздремнуть, день в это время короткий, скоро снова ночь. Вдруг, поднявшись на бугорок, на ближнем поле, открывшемся из-за леса, солдат увидел два подбитых советских танка, четыре немецких, несколько сожжённых машин и броневиков, а дальше, в сотни и более метрах, несколько сожжённых немецких самолетов. Это был немецкий аэродром ближнего подлета немецкой фронтовой авиации, который они разорили два дня назад… а может уже и три. Сознание начинало путать прошлое и от усталости, и от слабости. Задерживаться корпус здесь не стал. Была оставлена засада, войска, двинулись дальше, отрываясь от противника, преследуя главную цель масштабного рейда…
            Одна Т-34 не была сожжена до тла, двигатель погорел, а спереди даже краска не тронулась. Саша залез в люк механика-водителя, сел в жесткое креслице, закрыл лаз и тут-же мертвецки уснул. Уснул без снов и сновидений, будто провалился в туманную вату.

            …Очнулся парень от звонких ударов кувалды по железу. Имея серьезное самообладание и спокойную натуру, испугавшись происходящего, солдат не стал делать резких необдуманных движений. «…Этот звон мне не снится.» - констатировал от сам себе, по-прежнему не делая никаких движений. Аккуратно приблизился к смотровой щели люка водителя. Три немецких солдата выбивали шкворень из ленивца немецкого танка. Видимо на действующем танке, который стоял рядом, рыча бензиновым двигателем, или у другого, требовалось заменить ленивец, который в зимних условиях у немцев выходил из строя, обламывая перекаленные зубья. Сумерки уже лежали над землей. Но немцы успели справиться со своей задачей до того момента, когда стало совсем темно. Сашка вздохнул, и опять откинулся в сиденье водителя-механика.
            «Надо идти… бог даст, сегодня к своим доберусь.» но Саша по-прежнему сидел в кресле водителя танка и рассудок не хотел поднимать его израненное, больное тело. В животе неожиданно заурчало. Парень тут же ощутил сильнейший приступ голода. «Я ж уже сколько не ел-то?» Голод каждое мгновение становился все сильнее и сильнее, невыносимо сжимая внутренности живота и напрочь прогоняя сон. Сашка посмотрел по сторонам приглядываясь к мраку. На одном из привалов он случайно видел, что механик-водитель доставал съестные припасы откуда-то слева. Он стал шарить руками по левому борту от кресла. Не прошло и десятка секунд, как из брезентового рундука парень достал две банки тушенки, чуть резаную буханку хлеба, кулек, крепкого как камень, сахара… там-же лежал острый длинный нож… настоящий тесак!..

            …Одна банка тушенки занимала один карман полушубка, второй карман занимала половина оставшейся, после еды, буханки, в правый нагрудный карман гимнастерки убран сахар. Еда прибавила не только сил, еда прибавила уверенности и, какой-то дурацкой радости, разлившейся по уставшим жилам молодого, но израненного организма. Сашка даже со злостью ударил по кресту на обшивке штурмовика, проходя мимо немецких, поверженных на земле, самолетов.

            К утру канонада гремела словно вокруг него. Стрельба возникала то с одной стороны, то с другой, а сил не оставалось уже совсем. Начала сильно болеть нога, становясь тяжелой на подъем. Вниз правой грудины, которая не давала дышать, будто положили кирпич, и он с каждым часом становился тяжелее и тяжелее. Пространство, вокруг солдата стало качаться… Александр начал падать… он не понимал почему… вставал… шел дальше, пока не падал вновь… вновь вставал, но не пройдя и ста шагов невидимая сила снова валила его на грязный декабрьский снег. В конце концов, он очередной раз упал и встать у него не получилось, он просто не мог встать на ноги… валился вновь.
            Под утро, свет непонятной мглой приходил в мир. Какое-то время лежал, что почувствовал тепло снега, боясь уснуть, затем пополз, с трудом вытаскивая вперед правую, деревянную ногу, через следующее движение, подтаскивая ее вновь. Тьма, уже который раз, начинала покидать, окружающий его холод, по которому Саша так стремился… остаться в живых!

            В последний момент его сознания появились солдаты в белых маскхалатах. Они выскочили как будто из-под снега, резко перевернули его на спину и грубо, под мышки, потащили… «Конец…» кричал его мозг. От боли Саша потерял сознание. Следующее, что он видел - сосредоточенное лицо красивой медицинской сестрички, которая зачем-то била ему по щекам. Он улыбнулся… толи во сне, толи наяву и сознание опять ушло.

            …Вокруг сильно пахло лекарствами. Вокруг было тепло. Саша открыл глаза, понял… лежит в госпитале. «Дополз!» Мысль салютом ударила в голове, поплыли белые маскхалаты, сестричка в окопе – бьющая по щекам, разбитые немецкие самолеты, взрыв мины – будто бы под ногами… Что-то кричащее лицо лейтенанта Горелова… Он чувствовал - лицо его улыбается. Попытался глубоко вздохнуть… «Ага?!. Болит, сволочь.» Но боль была другой. Она была какой-то… щекотной, что ли. После этих ощущений хотелось снова вздохнуть. Он лежал и смотрел по сторонам, обратил внимание, что его лицо побрито. Кто-то читал, кто-то смотрел в окно, у одной кровати группа раненых смеялись, наверно после рассказанной истории, или анекдота. Антонов от души любовался неказистыми стенами большой больничной палаты. Белыми простынями на койках. Слегка качнул попой – койка пружинная, не нары. «Не в раю ли?..» - промелькнула мысль. В следующее мгновение увидел сестричку, идущую вдоль коек, у каждой койки что-то записывающую в блокнот. «На земле… точно на земле!». А сестричка, тем временем подходила к его кровати. Она пробежала взглядом по его глазам, но через миг вернулась в глаза Саши… слегка улыбнулась:
            - Очнулся? Наконец-то. А мы все никак не дождемся, когда ты нас порадуешь… Сейчас к тебе врача позову. – быстрым шагом пошла из палаты.
            Антонов проводил ее взглядом, до сих пор по-настоящему не осознавая, что пережил он наконец-то это испытание жизни и смерти.

            Прошло несколько дней. Сашка много узнал про себя. Он узнал, что порядка двадцати дней врачи и его организм боролись за его, Сашкину, жизнь. Узнал, что получил тяжелейшее ранение легкого, и половину рваного правого легкого пришлось удалить, чтобы парень смог не умереть. Узнал, что если бы это была не зима, то не прожил бы он и суток после подобного ранения. Что на его, Сашкино, счастье не оседала в плеврах легкого кровь, а через открытое ранение изливалась наружу, именно поэтому он не задохнулся. Удивлялись врачи, как парень не истек кровью в первые же половину часа, как железный с рваным краями «тесак», в восемь сантиметров, который извлекли уже здесь в госпитале, разворотил ему грудную клетку. Удивлялись врачи и тому, что после ранения парень, в течении приблизительно четырех суток, преодолел порядка двадцати пяти километров замерзших снежных просторов.
            С радостью Сашка узнал, что не смогли фрицы вырваться из-под Сталинграда, и уже месяц лупят их по всему фронту и внутри кольца и снаружи. И оглоблей их по хребтине… глядишь добьют его в новом наступившем году.
            Ну а на плечи офицеров, да и солдат, уверенно ложились новенькие погоны.

            Шрам на ноге уже почти затянулся. С трудом заживала грудина, в которую была вставлена трубка, врачи называли ее дренажем, и с которой, раз в день, на процедурах сбрасывали гной. Дни шли за днями, но дренаж не убирали. Вроде уже и ребра срослись, и не болит почти правая половина, но каждую неделю выздоровление откладывалось дальше и дальше.
            Саша не так часто лежал на своей кровати. Он уже устал от госпиталя, и так как ему разрешали уже передвигаться свободно где угодно, подробно изучил все здание, не мало времени проводил в прогулках на улице, по заснеженному саду. Даже иногда помогал сестричкам расчищать свежевыпавший снег, иногда участвовал в приемке новых транспортов с раненными, помогал их переводить до смотрового, или переносить на носилках.
            Не любил он писать письма, но отписать домой что-то надо… так мол и так, живой здоровый… про ранение, думаю не стоит. Но откладывал Саша писанину от раза к разу. Как будто кто-то его за руку держал.
            Возвращаясь с очередной прогулки вокруг госпиталя, он проходил по соседней палате. Вдруг громкий знакомый голос удивленно:
            - Антонов!!!
            Сашка остановился и удивленно кинул взгляд на услышанную свою фамилию, из угла палаты. На койке лежал молодой кудрявый парень, которого он не мог узнать и яркой улыбкой смотрел на Сашку.
            - Антонов, не узнаешь, что ли?.. Ну ты даешь, бродяга. Командиров в лицо знать надо, —не снижая градус улыбки, говорил раненый. Его нога в гипсе была подвешена на вертикальном станке.
            «Чуб… очень знакомый чуб» - промелькнуло в сознании Сашки, и как картинка пролетело чумазое лицо лейтенанта Горелого, из-под ушанки которого всегда вылезал его непослушный русый чуб. Антонов заулыбался:
            - Товарищ лейтенант, - он потихонечку приближался к кровати своего непосредственного командира – тебя в пижаме-то и не признать, без автомата, да без ушанки.
            - Ну Антонов… - он смотрел на Александра с удивлением и даже где-то скрытым страхом. – Ну Антонов - живой… Ты ж погиб там героически при минометном обстреле, перед всем батальоном, я сам видел, как тебя миной разорвало, - маленькая пауза, - под первым аэродромом. Мы ж тебя похоронили чин по чину. Все как положено… похоронку на тебя отправили на родину. Я на тебя наградной написал… на Звезду, а майор мой наградной приостановил и комкору Баданову на героя тебя представил… посмертно. Связь то после тебя уже больше не прерывалась… до самого отбытия – пауза затягивалась, все кто слышали этот интересный разговор стали обращать на него внимание и прислушиваться.
            На душе Сашки стало пусто. «Это что ж… там дома я погиб… получается?» - сам себя спрашивал Антонов. Ему почему-то стало грустно. Он увидел как плачет Мать. Вытирая слезы фартуком. В левой руке он держал листок бумаги и химический карандаш, который только что попросил у медсестры. «…Ну какие ж теперь письма?.. А если по правде убьют?.. Второй раз…» - он уперся взглядом в пол: «Мать не переживет.»
            Парень медленно повернулся и побрел к своей кровати.
            - Антонов, ты чего?.. – громко догонял его вопросом Горелов, -Антонов!
            Но тот медленно, задумчиво шел прочь.

            Лечение проистекало медленно и долго, в госпитале встретил Сашка двадцать пятую годовщину Красной Армии в начавшемся 1943 году. А выписали его только в марте. Хотели совсем списать, мотивируя тем, что нету у него половины легкого, трудно будет бегать в атаки, но нужны были в армии опытные бойцы, тем более был Саша связистом, которых так не хватало на фронте. Посчитали как бы, что ему в атаку бегать быстро не надо.
            Свой орден «Красной звезды» Антонов всё-таки заработал, когда форсировали Карпаты в 1944м, ведя непрерывные тяжелейшие бои на лесистых склонах. А в сентябре 1943го под Смоленском, был награжден медалью «За отвагу». Закончил он свой боевой путь, освобождая Будапешт. Там и победу встретили… со слезами на глазах.
            Мама чуть не упала в обморок, когда Саша переступил порог родного дома, слава Богу, она сидела за столом, разговаривая с дочкой, когда дверь в избу открыл солдат. Ведь писем домой Александр так и не писал больше, боясь ожить для родных… и, умереть вновь.
            Это был очень добрый, не торопливый и не словоохотливый человек. Мне иногда казалось, что у них с женой было одно сердце на двоих. Они даже ушли с этого света друг за другом... не захотели разлучаться и десяти дней.
            Слава Вам - защитникам грешного, но такого замечательного, Мира!



07.05.2020
Русаков О. А.
г. Тверь