Адольф Петрович

     Речка Ледянка резанула ладонь будто лезвием.   
     Петро примял дурнорослую траву-метлику, сел. Сбросил обувь и, ужасаясь тому, что делает, сунул вначале одну, потом другую ногу в воду.
     - Раз, два, три… – губы неслышно вели счет, прерываемый мелким сухим кашлем. Дойдя, как было научено, до сорока одного, быстро выдернул из журчащих струй потерявшие чувствительность ступни, вытер их мешковиной и принялся разминать руками белесо-безжизненные пальцы, лодыжки, пятки. Дважды вынужден был прерваться, заходясь приступами легочного лая.
     Почти месяц провалялся он в жестокой лихорадке, по заключению совхозной врачихи с крупозным воспалением легких, под опекой своей беременной жены Аннушки и матери Лукерьи Лаврентьевны – женщины крупной  и властной.
     - Выхаживай-выхаживай давай мужа! – командовала она и развернула целый лазарет-на-дому: примочки, отвары, настойки, разогретые булыжники на спину и грудь сыну – рецептура местной знахарки Редреихи. По ее же совету болящему  наказаны ножные ванны в речке-Ледянке, питаемой родниками да ключами, мол, – целебными.
     - Там вовсе оклемается, – Редреиха Аннушке, уверенно.
     - Да-а-а… Или вовсе помрет, – та в ответ ей, плаксиво. И шептала-причитала молитвы Святой Деве Марии-Заступнице.
     …Минут через двадцать, когда Петро уже выбился из сил, начал отогреваться большой палец, за ним остальные. Легким зудом по жилам пробежало тепло. Озноб колючими пупырышками пошел по коже. Сразу и всюду  выступил холодный пот, тело скоробилось, сотрясаясь от дрожи. Кашель, вроде, унялся. С трудом натянув связанные Лукерьей Лаврентьевной толстенные, колюче-ворсистые носки, Петро сунул ноги в ботинки с лопнувшими пятками. В изнеможении откинулся на спину и услышал приближающиеся шаги, потом голос Ивана, младшего брата-погодка, заядлого рыболова:
     - Есть, штук пятнадцать! Набрал под топляками, – тот, радуясь, протягивал ему банку с червями. – Да три «живых домика». Айда удилища вырезать.
     - Так Степка принесет. – Петро, обессилено.
     - Когда? Жди его. Айда! Вечерний клев упустим…
     Степка – младший из братьев – был с утра определен Лукерьей в  продторговскую очередь за хлебом. Да не вернулся и к обеду. Удилища же и наживку готовил он, запрятав потом и то и другое, чтобы братья не ушли на рыбалку без него.   
     - Лучше собери сушняку, костер развести. Холодно, – Петро Ивану, зная, однако, что тот все равно сделает не по-его – по-своему.
     - Не-е-к, – Иван, отмахиваясь, – Я за удилищем.
     - А ну как волки? – Петро, вразумляющее, – Без огня отгоним? Загрызут… – прервался на очередном приступе кашля.
     - Какие волки?.. – Иван, вмиг севшим голосом и не закончил. В лапохвойной чаще вдруг раздался треск, потом еще раз, еще, ближе, ближе, и – о, ужас! – послышался отчетливый вой, переходящий в рычание…
     - Говорил тебе, – Петро испуганно брату, приподнимаясь на локтях.
     Однако в ту же минуту из-за огромной ели, упиравшейся сучьями прямо в землю, выскочил Степка и, заходясь в дурашливом хохоте, швырнул на траву схваченные бечевкой удилища и покатился по ней сам.
     …В уральском совхозе «Ильина дача» – некогда подсобном хозяйстве Ильи-барина, устроенном им для «дачи» к своему столу круглогодичного овоща, – члены  большой семьи Лукерьи Лаврентьевны и супруга ее Николая Ивановича собрались всяк своим путем. Стронуться с родимых Вятских земель понудил их страшный мор тридцатых, изгонявший с насиженных мест целые хутора, деревни и села.
     Первым прибыл старший из братьев – Кузьма, по совету дружка своего Мирона еще дома записавшийся в сельскую партячейку, лихо после того запивший, по хмельному делу упустивший кого-то из раскулаченных, и отправленный за это на Урал для «укрепления» большевистских рядов вновь созданного совхоза «Ильина дача». Петро, спасаясь от голодной погибели, завербовался на строившийся в Предуралье Краснокамский бумкомбинат слесарем. Там и встретил он свою Аннушку, комплектовщицу того же комбината, тоже бежавшую от голодухи из Пермской деревни Малоглубока, набавившую себе пару лет, чтобы получить паспорт. Девчушка  с новомодной – острым полумесяцем – челкой в конце концов уступила настойчивым   ухаживаниям молодого долговязого парня с русыми кудряшками. Поженились. Потом – съемная квартира, народившаяся дочка Эля (от «электрификация»), выделенная молодоженам комната в общежитии, вторая беременность и вдруг – неожиданный  бросок Петра на «Ильину дачу» к родителям, уже выписанным туда Кузьмой и поселенным в просторном «директорском» доме, половина которого была отдана ему, как партначальству.
     - Самим двоих не поднять. А тут мамаша, папаша, брат –  помогут и за малыми присмотрят, – объяснял он Аннушке надобность переезда. Та, отказываясь понимать, как можно оставлять-терять комнату – комнату! – и съезжаться со свекровью, молчно, однако, подчинилась. Брат Кузьма подыскал ему работу – совхозным сантехником. С небольшим хозяйством своим – водокачкой, баней да конторским трубопроводом – Петро разобрался в два счета, все отладил и скоро стал главным машиноремонтником «Ильиной дачи». В его распоряжение перешел совхозный гараж-под-открытым-небом, где он с  утра до вечера чинил-отлаживал разбросанные по берегу пруда плуги-бороны, сеялки-веялки и где месяц назад, до нитки вымокнув под холодным сквознячным ливнем, и схватил легочную немочь. 
     Вслед за Петром прибыл Иван, подавшийся было к лесосплавщикам на Печору, дважды тонувший, четырежды простужавшийся, и потому безденежный. Последним явился Степка, неведомо где колобродивший, чем кормившийся, высказавший твердое намерение осенью пойти учиться. Пока же околачивал груши, да выкидывал дурацкие шуточки, вроде этой – с волчьим воем…
     - Балда стоеросовая, – Петро, облегченно, Степке, снова ложась на траву. – Хлеба принес?
     Тому – не до ответа. Он ужом увиливался от наседавшего на него Ивана, всерьез осерчавшего на брата за глупую выходку, за спрятанные удилища и наживку и вообще за то, что младшой, беспутный материн любимчик и шнырь вечно переходил ему дорогу, изгалялся над ним за медлительность и тугодумность. Ловкач-Степка выкувыркнулся от Ивановых захватов и на этот раз и даже сумел, подскочив, поддать тому пинка:
     - Шуток не понимаешь! – И Петру: – Нету хлеба, до завтрева не привезут. Да тебя счас накормят. В контору вон вызывают. К дилектору. Правду говорю.
     - Чего? – Петро, вновь приподнимаясь на локтях. – Сочиняешь, Степка?
     - Беги в контору, говорят. Там этот приехал, во-от на таких колесах, – Степка, развел руки, да еще потыкал ими туда-сюда, де, не обхватить! – И по сто шипов на кажном, болтами приверчены. Острые такие. По грязи, по тине, где хочешь,– запросто ездиет.
     - Какие шипы?  По какой тине? – Петро не сообразит никак.
     - Да зубья здоровенные, по ободу. – Степка сложил ладони клином. – Во какие, чтоб в жиже не завязнуть. Беги-беги. Дилектор с Кузьмой тебя зовут. А с ними еще какой-то. Немец ли чо ли. Мамаша-Лукерья сказывала. А нам с Ванькой рыбу к ужину наловить велела. Скорее, тебе говорят.
     - Может, трахтур пригнали, мериканский-то? – Иван брату. – Кузьма-то хвалился, мол, тебя записал на трахтор-то? Мериканский. Бежи.
     - А я про что! – Степка, освобождено-весело.
     - Ну, если насвистел… получишь у меня! – Петро, с детской угрозой брату, тая за ней вошедший в него страх. Медленно поднялся. Грудной свистохрип пережал горло. Кое-как отдышался. Что ж. Коли так, ничего не поделаешь,  надо идти.
И, задавив в груди что-то царапающее и свистящее, зашагал по заросшей,  давно неезженой дороге.               
           2.

     В просторном  директорском кабинете – небывальщина.
     Огромный четырехтумбовый стол с витыми ножками – наследие Ильи-барина, – неузнаваем. В дальний угол его сдвинуты замызганно-серые папки-скоросшиватели с ведомостями-нарядами, деревянные счеты с  гнутыми спицами, чернильный прибор, настольная лампа. На их месте – вещи невообразимые: твердо-копченая колбаса, ветчина в жестяных банках, желтовато-дырчатый сыр, печенье, конфеты в  цветастых обертках,  и промеж этих щедрот тут и там – отливающие стеклянной зеленью бутылки с водочной этикеткой.
     Четверо вокруг стола. Директор совхоза – Руслан Спиридонович, могучий, рыжий, круглолицый, с детски-очерченным румянцем на щеках на скрипучем стуле, в стороне от своего законного места.  Подле него – Кузьма цыганно-кучерявый, взъерошенный, озабоченно-пьяный, суетливый. Рядом с партначальством сухощавая, испуганная леворукая (правая – усохшая – прижата к поясу) Полина Абрамовна – учительница немецкого местной школы.  Во главе же стола в директорском кресле с набивной спинкой и широкими подлокотниками, под фоторамой со Сталиным – молодец-крепыш, сияющее приветливый, смущенно-удивленный, совсем юный и чистолицый в невозможно голубом комбинезоне со множеством застежек и карманов.
     Компания уже хорошо взведена, шумно-говорлива.
     Никогда не пьянеющий директор выразительным жестом Кузьме: действуй. Тот умело разбулькивает водку по самую кромку стаканов и обращается к учительнице-Шехмейстер:
     - Ты скажи ему, Полина Абрамовна, что мериканский трахтур на нашей «Ильиной даче», тот, который он привел нам, как немецкий пролетарий, – дак это получается трудовой интернационал. Дак, мы должны за это выпить. Так, Руслан Спиридоныч?
     - Как штык! Объясни это ему по-ихнему, – тот переводчице.
     Улыбчивый молодец, выслушав слова учительницы, попытался отстраниться от протянутого ему граненника, но, подумав,  взял, наморщил лоб, и отважно вслед за всеми влил в себя его содержимое. Поперхнулся, начал хватать ртом воздух. Со слезами у переносицы принял из рук Кузьмы краюху испеченного Лукерьей Лаврентьевной ароматного хлеба, увенчанного слоем ветчины и поверх нее – полосками свежесрезанного тепличного огурца. Прожевав бутерброд, ответил через учительницу:
     - Ихь бин баур. Дер баур. Нихьт пролетариер.
     - Он фермер, не пролетарий, – учительница, с затаенным злорадством поясняя. Но, спохватившись, от, себя добавила: – Он, как сочувствующий нашему крестьянству, приехал помочь нам овладеть…
     - Железным конем, как говорится, – Кузьма докончил ее речь.
     - Овладеем. Как штык! – Директор, громоподобно. – Мы ему ученика выделим. Петра. Слесаря нашего. Механизатора. Самого толкового. В технике соображает, как штык! – И Полине Абрамовне: – Скажи товарищу немцу, что он Петра учить станет. Брата нашего секретаря партийного – Кузьмы. Переведи.
     - Питер? – немец радостно. – Питер ист майн брудер. Абер майн наме ист Адольф.
     - У него брат Петр. Питер по ихнему. А он – Адольф. Его Адольфом  зовут, – переводчица объясняет.
     - Нам сообчили, – Кузьма ей. – И, наполняя нетвердой рукой, однако опять же доверху стаканы: – Значит, выпьем за немецкого Питера и советского Петра, как за  трудящихся братьев. Правильно, Руслан Спиридоныч?
     - Как штык!
     Немец яростно-протестующе замахал руками:   
     - Найн, найн, найн… – Однако неумолимо-непреклонные, дружно-напористые увещевания дошли до бедняги без перевода.
     Вновь звякнули стаканы. Опять задохнулся Адольф, поспешно заедая тост невероятных размеров бутербродом.
     - Дас ист цуфиль фюр михь. Ихь мусс нох арбайтен…  Дер арбайт канн манн морген шлехт цу заин!!!
     - Он, мол, очень много выпили. Надо, говорит,  работать. Завтра будет плохая работа…
     - К завтреву проспимся. Как штык! Сегодня можно. С устатку. У нас указание: принять по-большевистки. Это не говори, – директор учительнице.
     - Скажи, дак это, мол, наш советский обычай, – Кузьма, поясняя директорскую мысль. – Для укрепления связи пролетариатов встретить лучшим образом. Харч аж  из областного бюро прислали. Верно, Руслан Спиридоныч?
     - Как штык! – Директор, кивая на пустующие стаканы.
     Кузьма потянулся за следующей бутылкой, но Адольф забастовал. Вскочив, он замахал руками перед собой: все, стоп, больше ни капли, ни за что! Но и ильинцы не собирались сдаваться. Встав с мест, они наступали на гостя, протягивали стакан прямо к его губам, уверяя, заклиная, обязывая  хотя бы пригубить.
     В этот момент скрипнула и отворилась дверь. Через порог вышагнул Петро.
Картина, представшая перед ним, – высокий, белокурый рыжий парень прижатый к стене, гигант-диретор и кучерявый, едва по плечо ему Кузьма с протянутыми в руках стаканами, сжавшаяся в комочек Полина Абрамовна, крики одних и резко-гортанный нерусскословный говор другого, – все это казалось миражем. Нараставшая от самой Ледянки и до конторы дрожь, неостановимый кашель измотали Петра вконец. Ударяло в виски. Он покачнулся. Оперся о стену. Задел плечом и свалил на пол одежду вместе со стоявшей возле двери вешалкой.
     …И сделался центром всеобщего внимания.
     ......................
     Мой дорогой читатель!  Спасибо за Ваш интерес к моему рассказу, одному из десяти других, на тему любви, собранных в книге «Причастие любви». Пож-ста, напишите мне о себе, я скину Вам продолжение рассказа. таким образом получу представление о круге своих читателей, Вы - возможность насладиться сопереживанием героям  романтических историй из нашей жизни. Возможно, узнаете себя в одном из персонажей рассказов:
     Адольф Петрович,
     В гости к Комарам,
     Дембель,
     Аркадия,
     Двое,
     Белая кость,
     Предатель,
     Курортный роман,
     От противного,
     Вирт-стори.
     Или, в какой-нибудь из тридцати двух миниатюр на эту тему, вошедших в сборник, и СМОЖЕТЕ пережить радость встречи с живым современным русским языком, художественной и реальной правдой жизни. 
     Для ориентира выкладываю рецензию на книгу – просмотрите ее.
     И приятного Вам чтения!