Последний хан

 
В 1223 году в Крым впервые пришли татары,
а свой первый кровавый набег на земли               
Московии они совершили в 1507 году,
последний – в 1769.

               
                Предисловие 
               
История «Тахт-и-Крым ве Дешт-и-Кыпчак» , а проще, Крымского ханства – совсем не простая история, и её надо понимать не в силу для крымских татар мусульманских традиций и привычек, а в силу событий того далёкого от нас времени. И неизвестно, как сложилась бы жизнь в Крыму, будь татары едины в желании своем быть независимыми от кого либо, согласно ими же подписанного с Россией в 1772 году Карасубазарского договора, через два года подтверждённого Турцией Кючук-Кайнарджийским трактатом. 
Предлагаемая для прочтения книга –  не научный труд, где освещены строго документальные события середины 18-ого века. Событий много, они бесконечной вереницей цепляются друг за друга, создавая огромный клубок порой совершенно непонятных на первый взгляд политических и личностных коллизий.
Современному массовому, а особенно молодому читателю, возможно, такая детализация событий и не нужна: утомительно, но знать хотя бы примерную последовательность развития событий, связанных с переходом Крыма и остальной территории крымского ханства в состав России в 1783 году – нужно.
Во второй половине 18 века, а точнее с 1768 года, шла очередная война с Турцией, развязавшей её в защиту своих интересов в Польше. По указанию турецкого султана крымские татары в 1769 году выступили против русского государства на стороне Турции, по пути к месту сражений, опять, но уже в последний раз, опустошив южные территории Российской империи. 
Используя навязанную ей войну, Россия стала добиваться безопасности своих южных границ, права свободного прохода кораблей через проливы Босфор и Дарданеллы, выхода к Азовскому морю и Чёрному, требовала мирного существования христиан на территории Османской империи.
Вопреки негативному отношению многих государств Европы к России, опасающихся её усиления, наша страна в войне с Османской Портой побеждала её на всех фронтах, что дало ей возможность предоставить крымскому ханству полную независимость от кого либо, заставив Османскую империю признать этот факт.    
Но независимость и свобода не принесла Крымскому ханству мира и спокойствия на своей земле. Почти десять лет в ханстве возникали разногласия между протурецки и прорусски настроенными гражданами. То тут, то там возникали кровавые бунты, ведущие к гражданской войне в Крыму. 
Несмотря на настойчивые советы приближённых российской императрицы о силовом присоединении неспокойного края, Екатерина II категорически отказывалась это сделать. И только, начиная с 1782 года, когда  в Крыму  между татарами практически началась гражданская война, она дала своё согласие своим ближайшим сподвижникам и в первую очередь князю Григорию Потёмкину на присоединение крымского ханства к России. Однако, государыня поставила условие, – это должно произойти без крови и при добровольном согласии населения ханства. Что и произошло в апреле 1783 года.
Важным участником тех событий стал хан Крыма Шахин-Гирей, без которого,  присоединение Крымского ханства к России, вряд ли, произошло бы без большого кровопролития, если, вообще, оно случилось бы в то время.   
    В Крыму и по сей день по-разному относятся к Шахин-Гирею. И тому есть причины! Мало учитывая вековые мусульманские традиции татар, последний хан торопился претворить в жизнь свои грандиозные планы по переустройству своей страны. За слишком короткий срок он захотел преобразовать её, вдохнуть в неё новую, современную жизнь. Эта поспешность и привела недовольных с обеих сторон татар к гражданской войне на полуострове. Чтобы прекратить кровавые распри хан принял решение оставить свой престол в пользу России, убедив татарских старшин к принятию присяги на подданство российской императрице и вхождению крымского ханства в состав российской империи. Своим поступком Шахин-Гирей сохранил жизнь десяткам тысяч своих сограждан, не ввёл в пучину кровавой гражданской войны в Крыму. С помощью князя Григория Потёмкина процесс перехода территории Крымского ханства прошёл добровольно и без единого выстрела.   
    Именно Шахин-Гирей – крымский хан, признанный Турцией и Россией, вольно или невольно способствовал этому историческому событию.
   Кто он – представитель династии Чингизидов из рода Гиреев, ради лучшей жизни своего народа вознамерившийся в короткий срок поломать вековые традиции и привычки крымских татар? Давайте проследим жизненный путь этого незаурядного человека.
И так…

                *************
   
Пролог
Разговор нищих
                1783 год. Москва
    Чего уж там, любит наш народ пиры и хороводы. Вот и сегодня переливчатый звон колоколов храмов Первопрестольной разносится по всем окраинам. Москва гуляет.
    Как и сто лет назад на большом рынке перед Кремлём в пивных лавках, трактирах и, в честь праздника – временных палатках, льётся пиво, хлебное вино, медовуха старых рецептов и другие хмельные напитки, хрустит миндаль и изюм на зубах выпивох, и конца этому разгуляю не видно...
А как не бражничать, как не веселиться?!.. Столько событий! Почитай сто семьдесят лет назад, как земское ополчение во главе с гражданином Мининым и князем Пожарским на Девичьем поле под Москвой разбило польских супостатов… А потом на царство московское был помазан Михаил Фёдорович – первый русский царь из династии Романовых: ветвь Рюриковичей закончилась. Что – не повод? А весной сего года татар обуздали, – Крым к России прилепили…
Едрён корень, поводов тьма…  Как не отметить сия события! Грех чарку-то не поднять!   
По такому случаю толпы попрошаек и без того наводнившие улицы Москвы, заметно возросли.
               
Варварка – улица небольшая: треть версты, не более. Однако, она испокон веку считается в Москве самой роскошной и дорогой. По обеим её сторонам расположились бывшие царёвы приказы, именуемые нынче канцеляриями, добротные дома горожан, торговые лавки и питейные заведения. По ней разгуливают состоятельные люди, дьяки, подьяки, реже – копиисты,  и прочая церковная братия, благо церквей и канцелярий разных в бывшей столице предостаточно. Правда, государевы слуги давно уже важно называют себя канцеляристами и подканцеляристами, но замашки у многих оставались прежние, – подлые. Однако, не всё ж только себе в карман грести: нет-нет, и у них изредка просыпалась совесть. Бывалачи, подвыпившая братия выйдет из трактиров, и ну благодетельствовать: мелочишку раздавать «божьим людишкам» . А те рады радёшеньки, руки им целуют, да приговаривают: – Благодетели вы наши! Долгих лет и здоровьица вам и деткам вашим! Храни вас, Бог! 
И кланяются, и кланяются… Да так низко и неистово, что вопрос возникает: а такие ли они уж калеки? 
Шатаясь из стороны в стороны, благодетели хмельно смеются, что-то бормочут себе под нос, и довольные собой гордо удаляются. 
    Вот и сегодня после полудня, на привычном «прикормленном» месте расположились «божьи люди». Вряд ли бедолаги знали о столь знаменательных датах, но общее в городе веселье радовало: в праздники люди всегда щедрее: подаяний больше.
    А место и впрямь «хлебное»: и от храма Иоанна Богослова совсем рядом, и от трактиров не так уж и недалече. Так что, где как не на Варварке просить милостыню обездоленным людям?
    Среди нищих находились двое стариков: один – без ноги, явно славянского вида, второй – восточного типа, без особых увечий, но болезного вида. Он часто,  и подолгу заходился кашлем, выплёвывая кровавые сгустки.
    Как правило, этим двум горемыкам медных полушек доставалось всегда поболе, чем остальным, а почему? – никто не знал. И что удивительно, делясь друг с другом дневными подношениями, старики часто ссорились между собой по разным поводам. Соседи по промыслу привыкли к их извечным спорам и не вмешивались, знали – помирятся. 
    В настоящий момент эти двое сидели тихо – не ссорились, вели между собой негромкий, степенный разговор, чему остальные попрошайки весьма удивлялись, но догадывались, – ненадолго.
    – Ты, поди из крымцев будешь – из татарвы, а хучь знаешь, где сидишь? – наконец, костылём показывая в направлении улицы, произнёс старик с деревянной культёй вместо ноги.
    Его вполне вразумительная речь, манеры, старомодный кафтан, невесть как попавший к нему, хоть и добротный, но с засаленными рукавами и местами кое-как подшитый грубой нитью, выдавали в нём человека когда-то с небольшим, но давно забытом достатке. Только вот не первой свежести надвинутый на глаза простонародный треух на его голове, был явно не ровня некогда дорогому кафтану. Худое, небритое, испещрённое глубокими морщинами лицо старика и глаза, прикрытые седыми ресницами, излучали некую воинственность, а скорее – затаённую обиду на свою неудавшуюся жизнь.   
    – Ить, кажись, по энтому прошпекту стрельцы Стеньку Разина и Емельку Пугача  вели на казнь. Разумеешь?
    Его сосед безучастно кивнул головой.
    – Как представишь нынче себе те события, ажно дрожь берёт.
    Старик передёрнул плечами.
    – Посредь стрельцов – бородатые разбойники: один в железной клетке, другой в цепях – пеший, оба с опущенными головами медленно шкандыбают по энтим самым булыжникам, железами гремят, зыркают на людей… А чё?..  Може проходили  супротив нашего места. Ить, как знать… 
    Старик вздохнул, и продолжил.
    – Толпы любопытных людишек зенки вытаращили на несчастных, а ребятёнки ручонками показывают на бородачей, и кричат: «Они убивцы, убивцы!». А по всей улице, чай, разносится металлический лязг кандалов и шум  толпы… Толпе-то, чё? Им главное – зрелище – казнь! Сколько лет, почитай, прошло, а молва уважения о Стёпке-то по Москве до сих пор бродит. Молчу ужо про Емельку… То ж, кажись, за мужиков вступился… Ужасть…
    – Про вашего Пугачёва ведаю, а про второго слышу впервой. С каких краёв будет? – лениво спросил его сосед.
    Старик не стал вдаваться в подробности, а махнув рукой, ответил: – Да хрен редьки не слаще, оба натворили делов.
    На какое-то время разговор затих. Мимо них, согнувшись, что-то шамкая своими беззубыми ртами, видимо, ведя между собой разговор, медленно прошли старик, опирающийся на толстую сучковатую палку и, поминутно крестясь, старуха. Чуть поодаль от них шёл мужик с двумя  мальчишками семи-восьми лет от роду,  которые дурачились, строя друг другу смешные рожицы, за ними шли горожане. Некоторые бросали горемыкам мелочь, а одна, – купчиха видать, одной рукой держала за руку маленькую девочку: нарядную, с пухлыми щёчками и с милыми ямочками, в другой – корзину с продуктами, остановилась рядом с горемыками.  Купчиха вытащила из корзины коврижку хлеба и протянула ребёнку.
    – Иди Дуняша, подай сердобольным дяденькам хлебушек, чай они, то ж, хочут кушать.   
    Девочка двумя ручками крепко прижала к себе хлеб, оглядела шеренгу нищих, и подбежала к безногому старику.
    – Кусать, поди, хосис, дядька? – требовательно спросила она.
    Старик улыбнулся, кивнул, и попытался погладить ребёнка, но та протянула коврижку и, смеясь, отбежала. Мать погладила по головке ребёнка, и довольная собой, продолжила свой путь.
    Чуть погодя, старики стали тихо о чём-то меж собой переговариваться. Больше говорил безногий, второй отвечал изредка, и нехотя. Но вот,  послышался возмущённый  голос безногого старика.
   – Ты брось это, паря… Поди, можно ль на всех углах талдычить словеса о любви к Рассеюшке? Крикун тот и пустобрех. Тот любит матушку-Родину, кто о родителях и дитятках своих малых поперва печётся да заботится. А тот, кто, лишь ветерок дунул, как перекати-поле, с места срывается и катится следов не оставляя,  – кому он нужён такой? Где корни его? Скажи мне, татарин, сегодни ты здеся, завтра ищи тебя не знамо где. Будешь ты до смерти биться, коль и деток нет у тебя, и места, что Родиной зовётся?
    Татарин скривился и равнодушно отвернулся.
    – Ты морду-то, Ахмет, не вороти. Аль слова мои не по нутру?
Ахмет с той же равнодушностью, не спеша, расправил полы грязного, давно не стираного халата, поправил на почти лысой голове не менее замызганную тюбетейку, привычным движением рук  погладил жиденькую бородёнку, и лениво ответил:
– Ну, это ты загнул, Федя, как есть загнул.
При этом лицо крымца с зарубцевавшимся глубоким шрамом на всю щеку и мелкими оспинами, оставалось совершенно безучастным. Но глядя на требовательный взгляд своего товарища, он, всё же, нехотя добавил:   
– Не кажин семью может и хочет заводить, чего нудить его к энтому. Да и Бог не кажному дитяток даёт. А ежель война аль ещё кака напасть и энтот перекати-поле… Ахмет пальцем ткнул себя в грудь, – то ж грудью встанет на защиту, не сумлевайся, Фёдор! 
Фёдор скептически посмотрел на своего соседа. Ахмет это заметил, и уточнил: – И я, как все, коль потреба будя в том. Одна у нас таперича Родина, Федя! 
    – Да встать-то може и встанешь, да силы  не те у тебя.  Поди, Родина понятие важное, да больно огромно оно для разумения кажного. Рубя супостата, не токмо о ней думаешь, – в глазах глазёнки дитятки малого стоять должны, отца и матери немощных, и тады будешь ты до последнего биться, басурмана зубами грызть. И знаешь, – нету тебе назад дороги.
     И неожиданно старик заорал, да горестно так… с надрывом: – Нету!.. Разумеешь, татарин! Нету… Дурья твоя башка! Разве ж, баба, что хлебушком поделилась, за дитятя свово глаза не выцарапает кажному? 
     Через минуту другую он успокоился, и уже тихим, печальным голосом продолжил: – Нету дороги назад, Ахмет… Потому, мы – русские, хучь и землицей нас бог не обидел, вона её сколько – поболе многих, однако ж бьёмся до последнего за кажин аршин. Видать Всевышнему, так надо! Виды свои Господь на нас имеет. Вот и приходится нам ждать свово часу и терпеть. И хучь, и лаются на Русь-матушку, и кусают её, однак, терпим… Куды деваться?.. Вот, едрёна вошь, это и есть любовь к Родине. 
Не ожидавший таких слов от Фёдора, Ахмед испуганно ответил: – Дык это… Кабы не бунты в Крыму и распри меж татарами у нас, жил бы и я у себя дома… Аллах велик, он всё видит, вот и мир сотворил в Крыму.
– Аллах?!.. – опять вспылил старик, и аж подпрыгнул от возмущения. Он костылём попытался дотянуться до татарина, но не достал. Тогда старик стянул с головы свой треух и швырнул его в Ахмета. Тот увернулся.
Дрожа от злости, старик плюнул в сторону соседа. Тот ответил. Оба стали плеваться друг в друга. Вокруг них раздался смех соседей, ну вот, мол, – дождались!
 – А где был твой Аллах кады деревню мою палили и сродственников в полон татарва твоя брала? Мучила голодом, в кандалы заковала, а потом в Кафе, как скот продавала в туретчину. Где, я спрашиваю?.. Пошто твой Аллах не защитил нас – православных? Ответь мне, татарин!
 – А чё мой Аллах должен тебя защищать? – сразу напыжившись, вспылил Ахмет. – У тебя, поди, свой Бог есть. У него и проси о защите. Зачем он допустил этакое?
 – Ты мово Христа не чепай! Он всех любит, и тебя, и всех татар твоих тож. Где ты видел, чтобы мы – православные христиане, кого либо, в рабство брали и продавали? А!..
Старик Фёдор замолчал. Но разгорячённый спором, тут же, продолжил:
– Ить, как вспомнишь сколько их – вражин, было… Ажно дух захватывает!  И литовцев и шведов, и турок, молчу ужо о твоей татарве и поляках… Всех побили! Надо, – ишо побьём! А Рассея стоит и будя стоять! Вот и терпим…
    Ахмет ответил не сразу. Он зашёлся кашлем, отхаркиваясь долго и мучительно. Придя в себя, заговорил.
    – И Аллах к мучениям неверных то ж не призывает. В книге священной, Коране, нет того чтоб ссориться с иноверцами и убивать. Истинные мусульмане не дозволят того. Наоборот, всегда подмогнут, в беде не оставят. А что творится безбожье? так это не Боги наши повинны, а злодеи, что прикрываются ими. А злыдни всякие бывают, и к Богу то не относится. И мусульмане, и христиане, и нехристи, все едины для Всевышнего. Не нам с тобой их судить.
    – Да, мне-то, какой хрен кто виноват, –  злодеи, орущие «Аллах акбар», аль кто ещё разбойничает и торгует на базарах людями. Вот пущай ваши законники и наказывают безбожников. Так нет же, сами же ходят по базарам, в рот заглядывают рабам русским, – торгуются… Привыкли вы – татары, жить за чужой счёт.   
    Ахмет смолчал. Он лишь виновато посмотрел на своего товарища по несчастью, который, прикрыв глаза и согнув единственную ногу в колене, замер. И что он мог ответить христианину, коль корни этих претензий своими корнями уходят глубоко в прошлое. Ахмет сменил тему разговора.
    – Сколько лет прошло… А как Крым в этом годе слился с Россией, воевать-то стали меньше. Мы с тобой, Фёдор, поди, и без праздников на пропитание имеем кажин день. А почему? Народ, чуть-чуть, а сытней стал жить. Вот и нам горемычным перепадает. Дай Бог здоровья царице-матушке вашей и нашему хану Шахин-Гирею , храни его Аллах!
     – Опять ты Аллаха поминаешь, ещё и хана свово приплёл, – неожиданно открыв глаза, совсем спокойно произнёс старик. – Ну и ехай к себе в Крым, чего торчать здеся. Нет ханства боле, российский нынче он. Чего тебе бояться…
    – А деньги где? Дорога неблизкая, поди. Не смотри, что харкаю кровью, я ишо крепкий. С помощью Аллаха доберуся, как-нибудь, до мест родных. Накоплю, и отправлюсь.
    – Во-во, накопишь, как же?!.. Ты, Ахмет, уразумей. Мы и шведа, и пруссака, и турка били?.. Били! Кровь проливали?.. Проливали! Я, поди, всю Европу-паскудницу истоптал вот этими ноженьками и пуля-дура меня не нашла тама. А в Крыму твоём, – не уберёгси. С басурманами турецкими знатно схлестнулись… Я ить там и ногу свою потерял, кады турки десант высадили в Алуште, аккурат в 1774 году от Рождества Христова. Помнишь, поди? Я в гренадерах Московского полку тады служил. Михайло Кутузов – подполковник, батальоном командирствовал… Пострадал сильно он, глаз ему ироды турецкие выбили: не знаю, жив ли? 
    Старик сделал паузу, вздохнул тяжело, и продолжил: – Офицеры сказывали,  где-то в Молдавии как раз трактат мирный с туретчиной мы подписывали, а тут – десант проклятущий. Смерть  тады летала над головами – искала меня, кады с турком-то в крымских горах схлестнулись… И ведь, подлюка, заметила. Да, ить, мой ангел-хранитель поспел к тому взрыву-то вовремя, прикрыл меня, только ноженьку и потерял. Как жив-то остался, ума не приложу!
Опять немного помолчав, Фёдор зло добавил.
    – А всё почему? Чтобы таких как ты, татарин, от турка уберегти.  Чтоб жили вы в свободе ото всех и с Россеей дружбу водили.… Жили ли бы и жили себе… На хрен вы нам нужны были со своим полуостровом? Так нет же, войну меж собой устроили, православным житья не давали… Кровь реками текла… Чё матушке-государыни и князю Потёмкину оставалось делать?.. Татары твои и запросилися в Россию.  – старик горестно развёл руками, и добавил: – Чё, поди, не так, разве? 
    Татарин пожал плечами.
    Фёдор несвежей тряпицей утёр лицо и опять печально вздохнул. – Умирать-то, мы – русские, славно умеем. Да вот жить сытно никак не научимся. Чё я имею, таперича? Сижу вот с протянутой рукой рядом с тобой… Тьфу…
    Помолчав немного, он тихо произнёс: – И повелось издревне на Руси… только проси, только проси… На последнем слове голос старика дрогнул. Он отвернулся, незаметно смахнул ладонью выкатившуюся из глаза слезу. 
    Застыдившись своей слабости перед татарином, старик отчётливо и назидательно  произнёс:
   – Однако ж, разумей, татарин. Рассея для меня не пустой звук, поди… Она внутри, она мне силы даёт…, – и снисходительно добавил: – А ты, Ахмет, дурья твоя башка, всё о пропитании печёшься…
    – А как же без этого?.. Жрать-то, Федя, кажин день потребно. 
    Старик усмехнулся, и уже без злобы продолжил:
– Дурак ты, всё-таки, татарин. Как есть дурак. Я о своей Родине – Рассее, талдычу тебе, а ты о пропитании, да хана свово вспомнил. На хрен он нужен мне, хан твой. За Крым благодарствовать нашему князю Потёмкину надобно: без единого выстрела оторвал вас – татар, от османов. 
Тут уж не выдержал и Ахмет.
– Зачем, Фёдор, говоришь так. Шахин-Гирей – наш крымский хан, без него не стал бы Крым с Расеей быть. Была бы большая война промеж нас, Аллах свидетель!
– Ой-ой, скажешь тож! Подумаешь – хан! Сказывали мне на какой-то там Белой горе в Крыму ваши беи сами присягнули матушке Екатерине, чтобы татарву она приняла под своё крыло. Что,  не так, поди?
– Може и так, а може и нет. Поди, знай! Знаю только, что жизни хотел наш хан лучшей для нас – татар. Однак, не получилось… Мешали ему… И пошто обидно – младшие братья хана Шахина Бахадыр и Арслан и мешали, с турками всё якшались, под султана хотели опять уйти. Что там в Крыму творилось, страх один… И чтобы кровь зазря не лилася, Шахин-Гирей и решил оставить престол, и быть вместе с вами – русскими. Кака жисть таперича в Крыму сложится – не ведомо, только татары не все тому радуются.
– Не боись, паря! Без ханов-то поди, ить как пить дать, жить лучше.  Може и не кажин день пироги есть будешь, но и голодным спать не лягешь. 
Татарин недоверчиво оглядел длинную шеренгу попрошаек и тихо, чтобы не слышал Фёдор, буркнул: – То-то я вижу…
– И где хан твой сейчас?
–  Не ведаю, Федя, не ведаю. Ахмет печально покачал головой.
Разговор прервался. Калеки сидели молча, каждый думал о своём. Но вот, татарин первым нарушил молчание.
    – Ты звиняй меня, Федя, за разговор энтот. У Всевышнего нет родни, ему всё одно: что Христос твой, что Аллах мой. Разумею я, договорятся наши Боги  там, – наверху! Наступит время, будем мы, Фёдор, в мире жить. Хочется очень…
– Да вот тож! Ты уж и на меня зла не держи, Ахмет. Жизнь, она ж сложная, пропади она пропадом. Всяко бывало, да всяко и проходит. Пройдёт и энто!..
Ахмет тихо произнёс: – Хотелось бы! А что с ханом Шахином?.. то ж не вред узнать… Говорят, покинул он Крым, в Россею уехал. 
– Може уехал твой хан, а може и врут! Кто знает?.. Да у Москве чё делать ему? В Петербурхе, поди… 
На этом разговор двух горемык прервался: подвыпивший народец потянулся из трактиров. «Божьи людишки» подготовились, пожалостливей выставив напоказ свои убогие части тел…

                *************
                Последний хан
                О нём не сложили легенд, сказок и преданий,
                но судьба последнего законногокрымского       
                хана весьма и весьма показательна…               
               
Сулейман-паша

    Весь день небо хмурилось. Тучи суетились по всему небосклону, пока  совсем не заволокли его, грозя жителям города Янина ливнем. Но только ближе к вечеру небо наконец-то заморосило, выдавив из себя скромные капли влаги, рассчитывая, видимо, основательно поднатужиться к ночи.
    Слабый шелестящий шум листвы старого раскидистого дерева, разбросавшего свои мощные ветви у самого озера, возвестил расположившимся под ним людям о начале непогоды. Дождевые капли забарабанили по поверхности озера, тут же покрывшейся мелкой рябью. Небосвод потемнел. Приятно запахло свежестью. Гнетущая тишина – предвестница большого ливня, исчезла. 
    Невооружённым глазом было видно, как над горами, окружающие  небольшой городок бывшего Эпирского царства, что на севере-западе Греции, но уже давным-давно ставшим турецким, тучи сбивались во всё более и более в плотную тёмную  массу. Действительно, вот-вот может хлынуть настоящий ливень. 
    Со стороны острова, благодаря капризам природы возникшего прямо на  середине озера, показались с десяток лодок: привыкшие отдыхать в жару на этом островке суши горожане, теперь торопились поскорее добраться до городской набережной.
Под кроной дерева, как уже говорилось, растущего возле воды, сидел тучный, с короткой, аккуратно подстриженной бородкой на слегка полном, но ещё весьма симпатичном лице, мужчина. Рядом с ним и напротив, расположились две миловидные, несколько похожих друг на друга, женщины.   
 По-европейски развалившись в плетёном кресле, чем не мало удивил женщин, да, пожалуй и слуг, мужчина (а это был сам турецкий эмир Эпира Сулейман-паша несколько дней назад прибывший из Фессалоников по жалобе жителей Янины на городские власти), посасывая кальян, уже в течении часа рассказывал о своей недавней поездке в Венецию жене Басиме и её старшей сестре Зейнеп, приехавшей из Андреанополиса .
В его речи, нет-нет, а проскакивали одобрительные слова о Венецианской республике. Чувствовалось – турецкого вельможу, несмотря на распираемую в душе гордость за свою Порту, многое поразило в жизни венетов. Однако, эмир, как мог, сдерживал себя от восхищённых эмоций. Более того, как заметили женщины, он при этом осторожно оглядывался по сторонам. 
Рассказ Сулеймана мало интересовал сестёр, – они устали от рассказа, но продолжали внимать речам своего господина и родственника, изредка снисходительно переглядываясь.
Начавшийся дождь прервал утомительный рассказ, о чем – не сговариваясь, сёстры в душе возблагодарили Всевышнего.   
Эмир нехотя поднялся, встали и женщины. Слуги тут же потащили их кресла на крытую веранду возле дома, принадлежащего их господину.
Поддерживая под руку свою старшую сестру, Басиме тихо шепнула ей: – Ой, как мне феска твоя нравится, Зейнеп… Бархат настоящий, и цвет впечатляет – настоящий бордо. А мой… Ой…
На всякий случай, она прикинула расстояние до идущего впереди мужа и, убедившись, что он их разговор слышать никак не может, небрежно махнула рукой.  – Разве могут мужчины что-то стоящее купить для своих жён? Привёз мне такую же феску из Венеции. Только у тебя серебряной ниткой прошито, а у меня золотой. И монетки на феске твоей более мелкие – смотрятся лучше, чем мои крупные. Молчу уже про бархат… Не мягкий, не блестящий… Ты где свою  покупала?
– Прислали в подарок из Крыма, – неохотно ответила Зейнеп.
– А как там мальчики, сестра? Всё дерутся из-за лука, что Сулейман подарил? 
– Целыми днями соревнуются, кто лучше стреляет. Бахадыр побеждает чаще. А вот, как-то, Шахин долго спал, а старший – Сахиб, пробрался в его комнату и заорал: – Вставай, сонливая женщина!
Так Шахин спросонья или не спал вовсе, а выхватил из под одеяла лук, вставил стрелу и пустил в брата… Тот, слава Всевышнему, увернулся. Так, Шахин ещё и произнёс: «Ну, счастье твоё, что увернулся. Не то помнил бы, какая я женщина». Представляешь! А если бы  Сахиб не увернулся?.. А крику-то, крику было потом…
– В твой последний приезд в Фессалоники с мальчиками, супругу моему понравился твой Шахинчик. Сказал – умный мальчишка будет, образование ему надо дать обязательно. 
Сёстры – дочери Аргинского бея, чей род в бейской верхушки Крымского ханства по значимости занимал почётное второе место, уступая лишь Ширинам, до свадьбы со своими супругами жили в Бахчисарае. Позже судьба их развела по разным городам. И теперь они с удовольствием болтали о родных крымских местах, Бахчисарае, о подругах детства…
Проделав неблизкий путь из своего родового поместья в Андреанополисе, Зейнеп приехала к родственникам за советом. Её родовой дом по указу недавно севшего на трон султана Мустафы III  и начавшего реформы в стране, подлежал сносу. Куда переезжать?.. Без мужа Ахмед-Топал Гирея когда-то бывшим калгою  крымского ханства, принять такое трудное решение ей одной было довольно трудно.   
Муж Зейнеп скончался в Крыму ещё в 1750 году, приехав в Крым по  приглашению крымского хана. Причём, что подозрительно, скончался Ахмед-Гирей – внешне весьма крепкий, не жалующийся на своё здоровье, как-то странно и неожиданно. Зейнеп осталась одна с сыновьями Сагибом, Шахином, Бахадыром и Арсланом. Теперь вот, вдова надеялась на помощь мужа своей сестры.
А дождь продолжал моросить, но, несмотря на задёрнутое тучами небо, кажется, не собирался усиливаться.
Компания расположилась на веранде, для чего слуги сдвинули вокруг низкого столика принесённые с берега, кресла. Вскоре, появился ароматный чай и сладости. Эмир с явным удовольствием закурил кальян с ароматом лимона. Некоторое время родственники молчали.   
– Янина мне нравится. Древняя крепость, мощённые улицы, набережная… – нарушив тишину, тихо произнесла Зейнеп, – он немного похож на Бахчисарай, – такой же тихий, окружённый горами, спокойный и живописный. Правда, сестра? Я бы не отказалась переехать с детьми именно сюда. Как считаешь, Сулейман?
Зейнеп посмотрела на младшую сестру. Та утвердительно кивнула.
– Тихий и спокойный, говоришь?! Этот тихий город имеет совсем не простую историю. Таким он стал, после того, как султан Мурад в 1430 году занял эти окрестности, да светится имя его на небесах во славу Аллаха, – самодовольно произнёс Сулейман-паша. – Не было и столетия, которое было бы для Янины мирным. Кто только не пытался его захватить… Сколько их было врагов… А цель у всех была всегда одна – покорить жителей и завладеть территорией.
Сулейман вознёс руки к небу, прошептав: – Аллах керим!  Пока мы – турки, не пришли сюда. С нашим приходом набеги чужестранцев на греческие города прекратились. Связываться с нами – империей османов, желающих не нашлось больше. Мир и спокойствие воцарилось на этих землях…
Эмир показал рукой на возвышающие вокруг озера горы, густо заросшие деревьями и кустарниками.
– Однако, должен сказать тебе, Зейнеп, гордые христиане не желали жить под знаменем Аллаха, и в 1611 году греки под руководством монаха Дионисия подняли восстание.
Сулейман зло ухмыльнулся.
– Итог, конечно, был печален. Только один день продержались восставшие... Вскоре, подошла наша конница, жителей разогнали, подстрекателя монаха казнили. На этом всё и закончилось. Были, конечно, ещё попытки, но результат был тот же. 
– Когда это было… Кто помнит?!.. – вставила жена эмира. – А сестре здесь будет хорошо, а главное – спокойно.
    – Я, конечно, понимаю, что указ султана слишком строг по отношению к семье Гиреев, но ничего не поделаешь, Зейнеп-ханым… Султан, дай Аллах ему здоровья и Блистательной Порте процветания, проводит одному ему известные реформы – нельзя ему перечить. А селиться тебе здесь я не считаю разумным. Твоим сыновьям лучше быть в более крупном городе. Им учиться надо. Не далёк тот день, когда твоих детей – представителей славного рода Гиреев, к себе призовёт крымский хан.
– Звал уже, – хмуро произнесла Зейнеп. – Хан не раз предлагал мне перевезти моих мальчиков в Бахчисарай. Обещал все заботы по их воспитанию взять на себя. Только Тамган, воспитатель детей моих… Ты его Басима видела, когда навещала меня.
– Старый черкес, что ли? Помню, конечно. Особенно его огромную чёрную бурку, которую он вместо коврика эффектно бросал на пол перед молитвами. Муж говорил, что черкесы не все одной религии: одни из них магометане, другие следуют греческому обряду, но первых больше.. 
– Ну да! Так вот, этот черкес тоже советует отдать детей в Бахчисарай.
– Ну, вот видишь… – выпуская струю дыма, произнёс Сулейман. – Черкесы-мусульмане, вообще, народ преданный Великой Порте. Они до сих пор считают, что черкесская кровь течёт в венах султана. Его мать, его гарем – черкесские; его рабы – черкесы-христиане. Даже многие министры и генералы султана – черкесы. Вот так вот, Басиме. Черкесы мы все, – и паша громко и заливисто засмеялся.   
Супруга не поддержала мужа, а может быть, не поняла причину, так развеселившую Сулеймана, и потому продолжила начатый с сестрой разговор о её детях.
– Не отпустила сестра сыновей. И правильно сделала, –  за сестру решительно высказалась Басима. –  Мы с ней до сих пор не верим в болезнь её мужа, от которой он скончался. А что если… – сестра замолчала, бросив взгляд на мужа.
Эмир равнодушно пожал плечами, и промолчал.   
– А вот мальчишек учить надо, – сменив щекотливую тему, предложила Басима. А для этого, сестра, тебе и в правду надо жить в Фессалониках. И к нам ближе, и город намного больше. Так, ведь, Сулейман-паша.
– И женщины иногда мудрые слова из себя изрекают, – важно произнёс  супруг. – Подберу я тебе, Зейнеп-ханым, достойный дом в Фессалониках. Не тяни, переезжай, пока я при власти.
И вот, в том же – 1757 году, Зейнеп с детьми, прислугой и длинным обозом с имуществом прибыла в Фессалоники, подъехав к дому, подаренного ей  Сулейманом-пашой. 
Так прошло несколько лет. Сыновья росли и взрослели. Наступило время  матери думать об образовании своих детей.
Сулейман-паша, заметивший способности Шахина в науках и весьма отличавшегося от своих братьев сообразительностью и умом, настойчиво рекомендовал Зейнеп отправить его на учёбу в Венецию.  Причём, эмир брал все расходы, связанные с учёбой, на себя. 
Мать и сама видела способности Шахина. Её иногда удивлял его порой не в меру твёрдый  характер, когда, не считаясь с трудностями, он готов был доводить любое начатое им дело до конца. И это было удивительно ещё и тем, что привлекательная внешность её сына никак не соответствовала его  настырному характеру.
А ещё, она в тайне лелеяла мечту увидеть именно Шахина на крымском троне. В её душе тлела обида на странную смерть мужа. И эта обида не давала ей покоя. В тоже время, она прекрасно понимала: быть крымским ханом для её детей – несбыточная мечта, а уж без достойного образования, – тем более: у хана своих сыновей достаточно. Мать хотела увидеть хотя бы Шахина на высокой должности в крымском ханстве. Но отпускать своего сына в далёкую христианскую страну, куда настойчиво советовал муж сестры, она не решалась. Но время шло…
И, всё же, по настоянию Сулейман-паши, дочь Аргунского бея, наконец, решилась. 
Наступило лето 1764 года, наступил день проводов Шахина в далёкую христианскую Венецию.
Все родственники и братья Шахина собрались в порту, заполнив собой пропахнувшую морским запахом палубу каракку , на флагштоке топ-мачты которой трепетал флаг Эпира и голубой флаг с золотой тарах-тампой  Гиреев.
 Мать нервничала. Увидев слугу, недавно нанятого для сына, она стала выговаривать ему последние наставления:
– Аскер, всегда будь рядом с Шахином. Венеция – большой город, в нём много народа и всегда есть преступники. Кинжал держи при себе. Смотри  в оба, Аскер, голова у тебя одна.
Слуга покорно кивал головой, мало вслушиваясь в их смысл, так как слышал их от матери своего господина не один десяток раз. В знак согласия слуга смиренно продолжал кивать, бормоча:  – Да, госпожа! Не беспокойтесь, госпожа!
Мать стала прощаться с сыном, и тоже с наставлениями. Для Шахина, начинающего взрослую жизнь, прощание длилось слишком долго и мучительно. Он уныло кивал головой братьям, нетерпеливо поглядывал по сторонам и, как и слуга, обречённо соглашался с матерью.
Присутствующая на проводах своего племянника Басима, доверительно сообщила сестре, что её муж написал письмо крымскому хану о достоинствах Шахина, и рекомендовал обязательно обратить на него своё благосклонное внимание…
Договорить она не успела: прозвучал голос капитана, который, боясь потерять нужный ветер, вежливо попросил провожающих покинуть борт судна. 
И вот, наполненные ветром паруса надулись, флаги радостно затрепетали.  Берег, порт, и сам город Фессалоник стали постепенно уменьшаться, пока не превратились в тоненькую ниточку, чтобы очень скоро исчезнуть вовсе.
Так, через семь дней, Шахин вместе с прислугой и слугой Аскером, оказался в Венеции.
Шахин-Гирей стал студентом.
Люди Сулеймана-паши заранее сняли для потомка знатной династии в Венеции небольшой, красивый дом в районе престижного района Сан-Поло, расположенного вдоль Большого канала и соединяющегося с противоположным берегом мостом Риальто.
                Продолжение следует...