Гл. 37. Мы с открытыми глазами

http://proza.ru/2020/05/15/2214

Сад, не подозревая о срывающихся планах,  горе хозяйки и смертельно больной девочке, фасонился бронзовой в закате листвой и сумашедше кружил голову  яблочными и грушевыми ароматами. В протестном порыве от реки, медно проблескивающей вдали между деревьями, тянуло зябким и сырым неуютом, пахло тиной и сырой рыбой. Запахи смешивались, сладко щипали душу забытыми воспоминаниями – последними днями бесконтрольной летней свободы, полученной перед первым классом от бабушки с дедушкой, всепонимающих и более тебя, лишь многими годами позже осознавшей ту  великую потерю беззаботности, жалеющих уходящее внучкино детство.

Я нашла яблоню, память о муже Антонины Степановны. Дерево было старым, искривленным годами и древесными болезнями. И теплым. Мне казалось, под оглаживающей его рукой, пахнущий карамелью шершавый, в глубоких трещинах ствол подрагивал, нежась от нежданных ласк.

Поискала глазами орех, посаженный отцом хозяйки.  Высокий, мощный великан примостился справа у забора. Захотелось как в детстве, сорвав плотный зеленый лист, долго мять его в ладонях, а после, сложив руки лодочкой, невинно токсикоманить, вдыхая  щекочущий запах йода и терпкий – мускуса.

Голос Антонины Степановны что-то по-доброму и мерно говорил вдалеке, удаляясь. Прислушалась – «Я, Леночка, про пути не зря сказала. Может быть, этот путь заканчивается? И тебя иной поджидает? И как бы страшен и неведом он ни был, никто кроме тебя его не разглядит, и тем более не пройдет. И на это тоже воля Божья. А ее нарушать никак нельзя».

Перед глазами мелькали землистые от нескончаемой работы руки, испещренные набухшими венами сродни рекам и каналам, бороздящим юдоли страны нашей. Закружило голову ускорившееся движение ножа и истекающих липкой сладостью плодов.  И вот уже передо мной проносится нескончаемая пестрая карусель: кропя ароматными брызгами, мелькают всполохи стали,  фиолетовые разводы вен и круглые черные семечки, непостижимым образом напомнившие мне глазки любимого в детстве хомяка.   

Карусель неожиданно замерла и исчезла, как не бывало. Затихая и теряя обволакивающую мягкость,  знакомый голос прошелестел глухо: «А большой орех, тот, что возле забора, уже не родит, старый стал.  Не могу спилить. Он еще отцовские руки помнит. Новые хозяева заедут, свои порядки установят. А я за порог – не оглядываясь. Мне не о доме и яблонях горевать надо, мне невестке помочь требуется.  Они с внучкой – все для меня сейчас».

А для меня сейчас все – Иван. Иван, пьющий от отчаяния водку, сильный и добрый,  растерянный и не понимающий, что ему делать и как помочь матери погибшего друга, Иван, лицом к которому меня аккуратно и мудро развернула Антонина Степановна.

Сердце подскочило к горлу и ухнуло безнадегой вниз, замерло, злой ожог опалил желудок. Я, предчувствуя беду, побежала к дому. В быстро насупившемся темнотой вечере налетела на Ивана, шедшего навстречу. И слово рыба на крючке забилась в истерике, заглатывая большими кусками загустевший от страха, желеобразный воздух.

–Тихо, тихо. Лена, все нормально. Спит Антонина Степановна. У нее рука разболелась на нервной почве. Я под шумок успокоительное в шприц набрал, она и уколола, не подозревая. Не плачь. Все будет хорошо,– сказал трезво, разумно, спокойно, не выпуская меня из рук и целуя волосы.

–И мы поженимся,–  я глупо продолжила заезженной шуткой,  смахивая с подбородка  слезы.

–И мы поженимся,– подтвердил Иван машинально. Спохватился, рассмеявшись.– Вот так и ловят нашего брата, мужика. Теперь, как человеку порядочному, придется жениться.

– Не обязательно. Это шутка – юмор такие,– сказала, задетая словом «придется». И пожалела, глянув на Ивана.– Опять я что-то не то говорю. Я не об этом… или не потому…

–Я знаю,– сказал, все настойчивее и крепче прижимая меня к себе.

Как по мановению волшебной палочки нашелся стог сена, а вернее, куча сгребённой опавшей листвы, укрытая от лишних глаз приземистой, похожей на шатер грушей и смурой безглазой ночью.

Над головой с молодящейся предосенней кроной шушукался ветер, яркими новогодними огоньками перемигивались далекие звезды. Я тонула в желтых озерах Ивановых глаз, парализованная, загипнотизированная, не имеющая ни сил, ни желания отвести взгляд. Листья пахли прелостью и влажной землей, груша источала сладкий аромат меда и карамели.  Иван дурманил запахом ели и водки. Не могла надышаться им, уткнувшись носом в грудь, уже зная, как бы ни сложились наши отношения в дальнейшем, его аромат встроится  в коллекцию тревожащих память и будет преследовать. Ночь пахла тревогой. А я – счастьем.

Иван не расспрашивал ни о чем,  не разжимая объятий и не останавливаясь, целовал мои лицо, волосы, руки.  Я всхлипывала, не в силах успокоиться, не понимая, отчего плачу.

Впервые появились мы.  Испугалась чуждости нового ощущения. До слез. Поразилась. До слез. Возликовала. До слез. А потом вновь испугалась нереальности происходящего. И опять до слез. И словно окатило волной шалой радости. И вновь до слез. И куда–то делось привычное одиночество с его независимым яканьем и защитной кольчужкой – «сама справлюсь». Навалилось ощущение беды от возможной потери доселе  неведомого чувства близости  с другим человеком, близости не на миг, не на разговор, не на период совместного дела – до горизонта моего видения жизни,  что означало – навсегда.

Первый раз обо мне кто-то, помимо родителей, будет беспокоиться и помогать, беречь, поддерживать. Я больше не буду прислушиваться по ночам, обмирая от страха, не капает ли в ванной комнате вода; с маниакальной настойчивостью каждый день проверять, не потекли ли батареи; бояться засовов и закрываться на нижний, открываемый снаружи замок; мучиться завистью, не признаваясь в этом даже самой себе, к подругам после каждого их семейного выезда на природу…Я много чего больше не буду делать, а еще больше буду. Но самое главное, – сделаю все, чтобы сохранить это «мы», потому что после появления нас в моей жизни, «я» никогда уже не сможет жить по-прежнему. Само по себе оно стало маленькое и не жизнеспособное, разом утратив силу и самостоятельность, и расцвело, еще больше окрепнув, в новой форме существования –  в  «мы». Поняла сразу и без сомнений, не сохранив нас, я потеряю и себя.
 
–Я смогу помочь,– произнес кто-то давеча  выплакавший все накопленное за жизнь одиночество и безудержно счастливый во мне.   

–Давай поднимайся, земля сырая, простудишься,– сказал Иван, выуживая меня из-под ссыпавшейся листвы. 

–Ты не услышал…

–Услышал, Лена, услышал. За чаем расскажешь.

http://proza.ru/2020/05/15/2322