н8

Глава 22

- Полундра! – вдруг завопил какой-то бродяга из безлошадных, но ошивающийся в близких приятелях самого барона, который верховодил данным табором. Дело в том, что данный бродяга мог лучше других своих соплеменников предугадывать погоду, вот и ошивался он известно кем известно у кого. Вопил, правда, он в описываемый нами момент итальянской драмы по-свойски, то есть, по-цыгански, и звучало это типа «атас, ромалэ!» Но в исторической рукописи, обнаруженной автором уж он не помнит среди какой рухляди, новая глава полуистлевшего первоисточника начиналась именно с этого звучного слова, прописанного, правда, закономерной латиницей. Ну, автор и не стал ничего переделывать, но продолжил переводить с итальянского на русский. Одновременно продолжая «облагораживать» сухой текст исторического бытописания всякими эпитетами, метафорами и целыми образными выражениями, способными придать старинной летописи характер не то литературного произведении, не то белогорячечного бреда такого пациента, на поведение которого давно плюнул персонал специализирующегося на творческих алкашах дурдома и уж давно перестал записывать за ним все его бредни.
Вот он и того-с.
А – вы, дорогие читатели – тоже.
Ну, типа, читаете и тем самым поощряете автора игнорировать классическое лечение от систематических запоев, но…
Короче говоря.
Когда тот самый цыган, который умел гениально предсказывать проливной дождь по таким туманным и ничего не значащим приметам, как скопление туч в одном месте с соответствующим громыханием и характерными проблесками, прокричал оригинальное слово, лошадиную ярмарку словно ветром сдуло с того злополучного выгона. Куда-то вмиг подевались торгующие арабскими скакунами взъерошенные и оборванные специалисты по конокрадскому мерчандайзингу с их «разнокалиберными» членами семей, а сам табор, погрузившись в кибитки и шарабаны, в мгновение ока слинял не то что с выгона, но вообще из поля зрения любого желающего последний раз взглянуть в глаза того или иного проходимца, всучившего степенному итальянскому крестьянину доходягу-мерина далеко за тридцать вместо заявленного в сделке купли-продажи трёхлетнего першерона. Вслед за табором рванули те лошади (кони), проданные в течение торгового дня, но которые ещё могли сами передвигать копыта и которых не смогли удержать за гнилые поводья другие итальянские степенные крестьяне. И лишь несколько кляч остались на выгоне. Кого-то из них от бегства с бывшими хозяевами удержала падучая, кто просто решил немного постоять, дрожа всеми членами, перед закономерной смертью от старости, а кто уже лежал и благочестиво закатывал глаза, железно надеясь попасть в специальный лошадиный рай после такой жизни, какую они прожили. И на всё это сверху обрушилось таким безысходным ливнем, что хоть чеши без оглядки в сторону хоть какого подобия ковчега (39) .
Степенные итальянские крестьяне закономерно сквернословили, их домочадцы имели явное намерение смыться с загона в тёплые жилища, один Сильвио стоял на месте и, не шелохнувшись, провожал мысленным взором (потому что в натуральном виде всё уже давно исчезло) свою возлюбленную. И кровоточащие сцены продолжали садистски неторопливо проплывать перед его глазами: вот Рафаэлла, схваченная крепкими руками профессионального конокрада, исчезает в его родовом шарабане, потом подельники счастливого обладателя белокурой красотки, подстёгнутые сигналом к бегству, срываются со своих торговых площадок, затем шарабаны, кибитки, повозки покидают место ярмарки, одновременно выстраиваясь в установленном – от барона с его камарильей до последнего вороватого прохиндея – субординационном порядке и, как говорится, ищи ветра в поле…

А дождь усиливался. Лило, как из натурального итальянского ушата, резко опрокинутого дном кверху, и стало не только сыро, но и холодно. Потому что зима – она и есть – зима, пусть и по соседству с относительно тёплым Лигурийским морем. Вот Сильвио и вымок как бездомная собака. И не только вымок, но и капитально продрог. Однако он не замечал ни мокрой одежды, ни стука зубов, ни всего остального, ходуном ходящего, тела. Его слуги, почтительно  наблюдавшие «агонию» хозяина, даже не попытались прикрыть его зонтиками, предпочитая прикрываться ими сами. Они достаточно изучили нрав патрона, сильно испортившийся в последнее время, поэтому и не лезли ему под руку. Не лезли, не лезли, а потом взяли и – смылись. Также почтительно прикидывая такой расклад, что их хозяин не грудной младенец и не больной на ноги увечный калека, поэтому, когда ему надоест мокнуть под холодным дождём и стучать зубами на одном месте, он рано или поздно переберётся в другое место. Либо в свой дворец, либо в какую-нибудь приличную харчевню, где его будет рад приветить любой её хозяин.
Так, в общем, и случилось. Типа, Сильвио таки побрёл на выход с бывшей ярмарки. Он даже дошёл до лавки почётного горожанина Игнацио, торгующего разными лекарственными средствами. И, видно судьба всё ещё благоволила бедному Сильвио, рухнул без чувств именно возле своеобразной аптеки. И, на его счастье, он рухнул без чувств известно где именно в тот момент, когда отец многочисленного семейства и бакалавр итальянской медицины синьор Игнацио с тоской прогорающего коммерсанта выглядывал из окошка своего заведения на улицу, по которой нет-нет и пробегали его соотечественники, но ни один подлец не желал заглянуть в саму лавку.
А тут целый граф Сильвио Д’Аннуццо. Самый богатый после мэтра Бельмонди человек в их благословенном Ливорно. И в таком презентабельном для бедствующего аптекаря виде: типа шёл-шёл, а потом – бац! – и своей графской мордой прямо в лужу. И, что самое в данной ситуации симпатичное – никаких намёков на желание вынуть вышеупомянутую морду из вышеупомянутой лужи, поднять остальное тело и продолжить путь, даже не взглянув на вывеску местного аптекаря, предлагающего две дюжины пиявок по цене одной с половиной и один бесплатный клистир тому, кто закажет сразу три. Вот так удача!
- Ай-я-яй, беда-то какая! – кудахча, словно пожилая курица, снесшая неожиданное яйцо, выбежал на улицу почётный горожанин Игнацио. За ним семенили его супруга и старшенький, лоботряс Илиа.
- Какай-то он слишком неподвижный, - подала голос супруга.
- Ай-я-яй, беда-то какая! – завопил в голос бедный ливорнский аптекарь.
- Да что вы так орёте, папаша, - сиплым голосом встрял лоботряс Илиа, - и ничего он не дохлый, а вот, два раза совершенно отчётливо в луже булькнул.
- Так что вы стоите, окаянные! – засуетился мэтр Игнацио, полминуты назад (после нелицеприятного замечания супруги) похоронивший надежду поправить свои дела скорбные с помощью возможного исцеления возможно занедужившего богача. С этим восклицанием сам мэтр схватил графа Д’Аннуццо за голову, супруга с сыном приняли по графской ноге и все трое дружно потащили бедного Сильвио в свою лавку.

Первым делом добропорядочный ливорнский аптекарь при помощи своей вышеупомянутой родни слегка обшмонал занедужившего богача и обнаружил – помимо связки каких-то несъедобных бумаг стряпческого свойства – симпатичный кошель, набитый золотыми монетами.
- Надо же, целое состояние и ни одного медного гроша, - прогнусил старший отпрыск аптекаря.
- Чтоб ты понимал, недоумок! – возразил папаша. – И даже ни одного серебряного фердинанда (40) !
- Ай-я-яй! – поддержала беседу тощая, как жизнь синьора Игнацио, супруга.
- И нечего тут ахать, давайте приниматься за дело! – призвал компанию аптекарь. – Ты! – он ткнул пальцем в старшенького. – Дуй в дворец благородного графа Д’Аннуццо и тащи сюда его секретаря… или ещё кого, но только не из последних слуг… Ты! – синьор Игнацио шевельнул подбородком в сторону жены. – Помоги мне раздеть нашего несчастного клиента…
И, пока старший отпрыск аптекарской четы сломя голову мчался к дворцу графа Д’Аннуццо, синьор Игнацио и его тощая жена разоблачили бедного клиента. Супруга, руководимая хозяином лавки специального медицинского назначения, принялась обтирать бесчувственного Сильвио уксусом, ставить ему клистиры, обкладывать местного богача горчичниками, облеплять пиявками и вливать в рот раствор хины, смешанный, для снятия специфической горечи, слабеньким кагором. А сам мэтр стал записывать расходы в специальную тетрадь.
- Итак, - бормотал он, высунув от усердия язык, - было употреблено в целях лечения благородного синьора графа достопочтенного Д’Аннуццо 4 мезетты и треть квартуччи уксуса двойной очистки и повышенного содержания виноградной эссенции… три лиры и двадцать чентезимо (41) … три французских клистира… четыре лиры и десять… нет, тридцать чентезимо… три квадратных фута горчичников… ещё две лиры и сорок чентезимо… сорок… нет, пятьдесят пиявок… очень жирных… ах, какие пиявки, сам бы съел! А это плюс семь лир и тридцать чентезимо… и настой хины… да такого настоя хины, как у меня, нет не только во всей Тоскане, но и в Генуе… в общем, ещё шесть лир и двадцать чентезимо… итого…
Подбив итог, мэтр Игнацио плотоядно посмотрел на кошелёк бедного клиента и скорбно покачал головой: его итог даже близко не дышал даже с четвертью содержимого кошелька графа Д’Аннуццо. А присвоить что-нибудь помимо итоговой суммы из вышеупомянутого вместилища для звонких монет у бедного ливорнского аптекаря просто не хватило ума.
Тем временем в аптеку важно вошёл секретарь графа Д’Аннуццо, он брезгливо придерживал огромный зонт над своей полублагородной головой, а за ним семенил небезызвестный читателю лоботряс Илиа.
- Вот… папаша… привёл, - доложил он и встряхнулся как собака.
Секретарь, признав в обнажённом теле, распластанном на поместительной лавке, своего хозяина, враз утратил всю свою важность. Типа, лоботряс пытался втолковать секретарю тот факт, что граф Д’Аннуццо резко занемог и в таком виде попал в их семейное заведение, но чтобы в таком!
- Ваше сиятельство… это… как же такое могло случиться? – залепетал верный – за приличное содержание – раб своего господина.
- Вы зря тут причитаете, любезнейший, - грубовато прервал секретаря аптекарь. – Он ни хрена не слышит…
- А что с ним?
- С ним? – значительно задрал брови домиком достопочтенный ливорнский аптекарь. - Синкопе фригус кор дефектум (42) , вот что с ним.
– Чёрт возьми! – в сердцах воскликнул секретарь, который, благодаря удаче, поставившей его на службу графу Д’Аннуццо за нехилый оклад, только начал жить. А что делать, если работодатель вдруг окочурится? Ведь наверняка он не успел внести в своё завещание синьора секретаря. Да и успел ли он написать само завещание? – А это не смертельно? – искательно обратился молодой человек к синьору Игнацио.
- Инстант мортем ин касу игноранс куратио (43) , - выдал очередную латиницу аптекарь. Что и говорить, шпрехал он на латыни, как на родном итальянском, благо последний был младшим родственником первой. Лекарь, правда, из синьора Игнацио был никакой, но в том ли печаль?
Секретарь же ни фига из сказанного не понял, хотя тоже был не из чухонцев. Поэтому он лишь с надеждой посмотрел на хозяина специализированной лавки.
- Да не тревожьтесь вы так, дорогуша! – по-свойски подмигнул молодому человеку аптекарь. – Всё в наших руках! Вот…
И синьор Игнацио протянул секретарю своеобразный расходный кассовый ордер, после чего, имея в свидетелях не хухры-мухры посудомойку из графской кухни, а целое должностное лицо в виде главного холуя, аптекарь собирался изъять из кошелька графа причитающуюся ему сумму.

Глава 23

Два дня Сильвио валялся без чувств в лавке синьора Игнацио. И данный синьор так расстарался с клистирами, пиявками и горчичниками, что опустошил заветный кошелёк дорогого графа почти на треть. В общем, добропорядочный ливорнский аптекарь имел в виду и остальные две трети известно чего и уже плотоядно потирал руки, но, как известно ещё со времён Конфуция, придумавшего всякие афоризмы, и на хитрую задницу есть хрен с винтом. Пронюхал, то есть, местный врач, некий барон Корсо, владелец покосившегося замка в предместьях Ливорно и врачебного звания, о таком вопиющем безобразии, как пользование самого богатого (или самого богатого после мэтра Бельмонди) земляка в какой-то аптекарской лавке, и ретивое его, барона, забрало. А то! Даром, что ли, он потратил в Париже почти весь золотой запас их семьи, а потом и заставил влезть в долги своего папашу (пусть хранит Господь его на небесах), чтобы хитрожопый местный аптекарь отбивал у синьора Корсо такого аппетитного пациента. Нет, слыханное ли дело? Всего-навсего сомнительный провизор против целого врача! Прошедшего к своему учёному званию путь не только тернистый, но и скорбный. А по пути трижды изгоняемого из своего учебного заведения то за буйные сцены в пьяном виде в одном из кабачков Латинского квартала, то за распространение триппера среди сестер милосердия в подведомственном учебному заведению госпиталю для сирых и убогих при монастыре имени святой Адельгейды Бургундской, то за простое неумение отличить лангет от ланцета (44) .
Короче говоря.
Остался мэтр Игнацио без заветных двух третей кошелька графа Д’Аннуццо, но получил синяк под глаз от вздорного соотечественника и совет впредь не соваться туда, куда не следует. А благородный граф Д’Аннуццо, так и не приходя в своё сиятельное сознание, перекочевал в покосившийся замок своего нынешнего земляка. Каковой земляк лечил своих платёжеспособных пациентов дорого и сердито. И недолго. И если его пациент быстро от чего-либо не излечивался, то он быстро отправлялся в лучший мир. Так оно и понятно, ведь если лангет от ланцета…

Но не так-то легко оказалось отправить на тот свет графа Д’Аннуццо, ставшего таковым после долгих лет лишений и стоицизма. Иначе говоря: Сильвио, приобретя титул и вальяжный образ жизни, надолго сохранил и подобающую физическую закалку, и отменную устойчивость в ответ на разного рода удары Судьбы и прочие неудобства чисто житейского толка. Хотя последний удар, нанесённый по его самолюбию взбалмошной гордячкой Рафаэллой, оказался не только сильным, но и последним. Но не тем, который вышибает последний дух вон, но делает его мёртвым в здоровом теле.
В общем, невзирая на усилия местного титулованного медицинского светила (а то, целых три раза вышибали из затрапезной медицинской школы в самом Париже!), Сильвио пришёл в себя уже на третий день пребывания в покосившемся замке известно кого. Содержимое его кошелька приказало долго жить, барон с помощью графского секретаря позаботился о его пополнении и продолжил лечение неизвестной болезни своего дорогого пациента. И хотя его пациент таки пришёл в себя, барон Корсо уговорил Сильвио «полечиться» ещё немного. Сильвио, пребывая в сумеречном состоянии духа, согласился. И пробыл у «гостеприимного» местного докторилы, по сей день поминаемого всуе несколькими сестрами милосердия из парижского госпиталя для сирых и убогих имени святой Адельгейды Бургундской, почти месяц.

Тут кстати будет сделать небольшое отступление нелирического свойства. Дело в том, что автор полуистлевшей рукописи в этом месте повествования попытался дать собственное объяснение случившегося с фальшивым графом Д’Аннуццо. А именно: он кратко охарактеризовал выпадение в длительное бессознательное состояние Сильвио провидением божьим с небольшим добавлением пакости от самого Астарота, известного в своём (и не только) кругу демона, очень обаятельного и весьма могущественного прохиндея, каковой прохиндей не ленится подгадить всякому богобоязненному христианину, буде тот оступится на правильной стезе и попробует вильнуть не то по тропе гордыни, не то по дорожке страстолюбия. И хоть самые правильные христианские каноники привыкли изображать данного Астарота в своих гримуарах уродливым донельзя, другим христианам, которые или туда, или туда, в это время Астарот кажется полным очаровашкой. А тот…
Ну, вы сами понимаете.
Но, возвращаясь к отступлению нелирического свойства. Так вот. Автор ремейка не согласен с диагнозом автора полуистлевшей рукописи. Дело в том, что автор ремейка получил кой-какое медицинское образование в воинской учебной части, где его в течение четырёх часов обучали, как остановить кровь у раненного товарища с помощью запасной портянки и как правильно использовать шприц-тюбик. А ещё автор учился в пединституте и проходил (очень подходящее слово) краткий курс физиологии человека. И помнит такие красивые слова как «постсинаптическая мембрана», «альвеолы» и «гипоталамус». Так вот, имея вполне конкретные медицинские сведения, дающие право на врачебную диагностику, автор утверждает, что мозги графа Сильвио просто не выдержали длительного нервного напряжения и в них – где-то в районе гипоталамуса – лопнул какой-то второстепенный сосуд. Ну, хозяин этих мозгов и хлопнулся в обморок. И пребывал в нём, пока синяк на месте лопнувшего сосуда не рассосался…
В общем, с отступлением нелирического свойства разобрались. Поэтому продолжаем повествовать по теме. А тема такая, что вернулся в свой дворец граф Д’Аннуццо внешне прежним, ну, разве что чуток осунувшимся, однако внутренне как самое дно самого ада. Где так холодно (если верить старику Данте), что всё позамерзало на хрен. Или к чертям собачьим. Да таково к чертям или на хрен, что даже сам всемогущий Люцифер, однажды сунувшись с инспекцией в озеро Коцит, вмерз в нём по самые сиятельные яйца. Или ещё глубже. Но не о нём речь. А о Сильвио. Который сразу на второй день по возвращению «домой» развёл кипучую деятельность. То есть, сам он как засел в своём дворце, так и носу из него не казал, но от дворца и к нему зачастили какие-то курьеры на совершенно горячих скакунах. Потом в округе ближней и дальней стали происходить всякие нелицеприятные события.
К слову сказать, Италия описываемых времён переживала не лучшие за свою историю времена. Тут тебе и неугомонный Гарибальди со своей идеей очередного Рисорджименто, и позорное Виллафранкское перемирие, и эти долбанные Бурбоны, которых Гарибальди хотел изгнать с Сицилии. А тут ещё оказалось, что у знаменитой гарибальдийской тысячи не хватает трёх человек: одной походной поварихи, решившей перед самым походом выскочить замуж, и двух барабанщиков, которые как засели в траттории накануне исторической экспедиции, так там всю экспедицию и провели. Но хрен бы на них, поскольку время показало, что отчаянный Джузеппе обошёлся без одной любвеобильной поварихи и двух пьянчуг-барабанщиков, но как быть со святейшим папой Пием 9-м? И его антагонистом Виктором Эммануилом 2-м? И камнем между ними преткновения в виде Папской области? И если сам Гарибальди в своё время так и сказал: «Да хрен на неё, пусть подавится! Даром что ли его предшественник Стефан 2-й получил эту область – в виде целого Равеннского экзархата – от наидобрейшего Пипина Короткого?» На что – так утверждают авторитетные историки – Виктор Эммануил 2-ой, этот последний представитель Савойской династии, долго безобразно матерился, брызгал слюной и визжал о том, что, дескать, не жирно ли будет этому Пию 9-му в целом бывшем Равеннском экзархате? В то время как он, целый представитель целой уважаемой династии, вынужден тесниться в занюханном Пьемонте.
«Нет, слышали, наидобрейший?! – орал вышеупомянутый представитель и будущий первый сюзерен объединённой Италии. – Тоже мне, хрен с бугра франкский (45) ! Лучше бы подарил папе Стефану 2-му свои штаны!!!»
В общем, ситуация пахла керосином. Папа Пий 9-ый собирал манатки, имея в виду покинуть аппетитный Квиринальский дворец и переехать на Ватиканский холм, каковым позже ограничатся владения всех остальных пап. Бедная Италия, ранее раздираемая австрияками, Бурбонами и Наполеонами на части, готовилась стать единым королевством, а тут эти. Ну, которые с самым загадочным видом так и шастают то от дворца графа Д’Аннуццо в неизвестном направлении, то оттуда к нему же. Ну и всякие после таинственных курьеров разные события.

Глава 24

Сначала пропала чета Висконти. И это тем более не прошло без внимания, что данная чета последние два месяца влачила самое жалкое существование. А потом – раз! – и пропала. Затем в нескольких лигах от Ливорно произошло вообще чёрт знает что: кочует себе цыганский табор по пути к Флоренции, а тут – бац! – пьемонтские гвардейцы. И, не говоря худого слова, открывают огонь на уничтожение по бедным цыганам. Ужас! И хоть мало кто из ливорнских обывателей (крестьян и ремесленников) питал тёплые чувства к живым цыганам, к мёртвым честные граждане Ливорно и его окрестностей таки прониклись сочувствием. И, не успело это сочувствие остыть, как новое жуткое происшествие. На этот раз жертвами сводного отряда жандармерии и савойской артиллерии были вчистую расстреляны целых два табора. Эти два табора решили устроить цыганскую свадьбу, съехались в удобном месте, и как раз отец невесты договорился с отцом жениха на предмет выкупа и подарков, как…
Снова ужас и снова горячие разговоры в ливорнских тавернах, кабачках и просто у семейных очагов. И, что характерно, поползли слухи. И, что самое интересное, слухи не с потолка, а вполне конкретный набор почти достоверных сведений от надёжного источника, каковой источник сразу конкретизировал главного героя данных слухов. Вернее, указал на человека, по вине которого произошли вышеупомянутые события, после чего и образовались вышеупомянутые слухи. Позже трансформировавшиеся, благодаря источнику, в набор почти достоверных сведений.
Но обо всём по порядку.
Имелся в графском доме – мы имеем в виду графа Д’Аннуццо – некий полотёр по имени Серхио Провази. Помимо способности натирать пол, выпивать по полкувшина вина зараз и брюхатить неосторожных девиц, этот Провази обладал отменным слухом. Вот он и подслушал, а потом, когда в центральной таверне Ливорно его завсегдатаи принялись обсуждать пропажу четы Висконти, Провази терпел-терпел, а потом и выдал:
- Фигню городите, любезные кумовья и дорогие кумушки. И ничего они – бывший прокурор со своей прокуроршей – не уехали в табор к своей дочке. Или к дальней родне в Палермо. А сидят они, как миленькие, в Барджелло, что в нашей замечательной Флоренции.
- Какая Барджелло? Что ты гонишь? Из этой Баррджеллы уж не помню когда сделали музей архитектуры…
- Ну, не из всего дворца, а часть таки оставили для особых арестантов, - веско возразил Провази.
- И чем это они, непутёвый синьор Висконти и его бездарная супруга, заслужили честь стать особыми арестантами?
- А тем…
И Провази, наклонив голову и понизив голос, поведал о том, что ему удалось подслушать из кабинета, где был только синьор граф с глазу на глаз с одним из таинственных курьеров. И слушатели узнали о том, как, не жалея денег, граф Д’Аннуццо так повёл дело, что в канцелярии члена Савойской династии, чья штаб-квартира в те поры находилась в Пьемонте, появилась информация о готовящемся заговоре с целью физического устранения самого Виктора Эммануила 2-го. Кто именно стоял за заговором, то ли Бурбоны, то ли сам папа Пий 9-ый, а, может, и сошка помельче типа графа Кавура, ни слухи, ни сам хрен ушастый Серхио Провази, не уточняли, однако стало доподлинно известно, что супруги Висконти пропали благодаря искусно составленному поклёпу. Автором поклёпа, ясное дело, молва – не без помощи известного хрена ушастого – определила графа Д’Аннуццо, а супруги Висконти выступили в данной «афёре» некими вымышленными посредниками между мифическим составителем заговора и его жертвой. А так как в канцелярии Виктора Эммануила не стали морочиться с проверкой поклёпа, подкреплённого, кстати, передачей определённых сумм в определённые руки, то загремели злосчастные супруги по этапу.
Вот такие, в общем, дела.
Но как же было на самом деле?
А так и было.
То есть, графский полотёр Серхио Провази придал досужим сплетням, начавшим вытеснять прочие темы из разговоров и бесед его сограждан, правильное направление. Но многого он не знал. Как, например, того, что супруги Висконти были посажены в малый филиал бывшего тюремно-гарнизонного дворцового комплекса Барджелло, что во Флоренции, с целью найти бесследно пропавшую Рафаэллу. Типа, Сильвио, как только оклемался от своей болезни, так и принялся повсюду разыскивать свою возлюбленную. Или бывшую возлюбленную. Потому что теперь он её яростно ненавидел. Или думал, что ненавидит. Но найти-таки хотел. Чтобы…
На этом месте его фантазия утрачивала чёткие горизонты, поскольку он не знал, что будет потом, когда он таки найдёт эту, эту…
Короче говоря.
Потратив кучу денег на найме специальных людей, способных быстро обыскивать те или иные территории, а также потеряв какое-то время, Сильвио решил действовать иначе. И, не выходя из дворца, соорудил перемещение бывшего городского прокурора вместе с его супругой из их бедной лачуги во Флоренцию. Но вовсе не для того, чтобы любоваться там на знаменитую флорентийскую мозаику или похлебать риболитту (46) . А с целью присесть в небольшой камере предварительного заключения в одном из закутков знаменитого дворца Барджелло, куда ещё не добрались музейные реставраторы и откуда ещё не вынесли специальную тюремную утварь в виде антикварного горшка для параши и деревянных нар из натурального средневекового кедра.
Цели этой супруги Висконти, ясно дело, не выбирали. Как не знали того, что являются своеобразной приманкой для своей дочери. Но дочь всё не появлялась и не появлялась. Хотя Сильвио, опять же не выходя из своих апартаментов, сделал всё, чтобы молва о поимке двух злостных заговорщиков, которые сидят в известном месте, распространилась как можно дальше.
«Сука!» - бессильно скрежетал он зубами, получая очередную неутешительную весть от очередного гонца, и продолжал сыпать золотом.
Тут к слову стоит заметить, что наш герой, сидя сиднем в своём роскошном каменном ящике и общаясь лишь со своими порученцами, знать не знал, что он уже давно стал притчей во языцех. Не знал и продолжал заниматься своей затратной, желчной и суетной деятельностью. И однажды узнал (от одного из курьера), что гнусные цыгане, пронюхав о заточении супругов Висконти в специальном месте с целью заманить к ним их дочь Рафаэллу, силой увезли бывшую светскую девушку (теперешнюю нормальную цыганку с трёхмесячным брюхом) в такую альпийскую глухомань, куда только орлы и самые отчаянные бродяги.
«Ах, так!» - произнёс фальшивый граф Д’Аннуццо с таким выражением лица, что у курьера, видавшего всякие виды малого, реально всё похолодело.
Что и говорить: наш Сильвио совсем дошёл до ручки. Типа, до такой, откуда прямая дорога в услужение к самому главному нечистому. В принципе, Сильвио давно уже пребывал по ту сторону света, но пока что шустрил на мелких и средних демонов зла. А теперь...
В общем, с этого дня наш благородный граф Д’Аннуццо принялся за примитивное истребление если не всего цыганского племени, то хотя бы тех цыган, до которых он мог дотянуться. Но чуть раньше получил ещё одну весточку. О том, что папа и мама Висконти приказали долго жить. Причём сделали это так же бездарно, как до этого жили. Поссорились, в общем, супруги, которых глупые стражи Барджелло не додумались посадить в разные камеры. И поссорились из-за такой ерунды, как фасолевая похлёбка с бараниной. Сначала они просто гавкались, потом бывший прокурор схватил свою супругу за горло и стал её душить. Та, ясное дело, принялась сучить ногами, потом повалилась спиной на стол и опрокинула вышеупомянутую похлёбку на пол. Папа Висконти совсем озверел и таки додушил свою вздорную бабу, затем поскользнулся на похлёбке, грохнулся башкой об антикварный горшок для параши и убился на хрен. Вернее, насмерть.
Узнав о столь бестолковом с трагическим контекстом инциденте, Сильвио тем более не стал медлить со своими злодейскими планами по физическому уничтожению цыган. Он тряхнул мошной и, обогатив мэтра Бельмонди на 10 процентов от всех имеющихся у него активов, обменял половину всех своих драгоценностей на разменную золотую и серебряную монету. Да, многофункциональные порученцы стоили дорого. Но оно стоило того, ведь не самому же графу Д’Аннуццо хлопотать по своим крайне сомнительным делам?
Короче говоря.
Вскоре после смерти супругов Висконти произошло трагическое избиение целого цыганского табора. Потом ещё двух. И, как доносила молва, корректируемая небезызвестным Серхио Провази, цыган истребляли по хитроумному наущению графа Д’Аннуццо. И уж насколько данное наущение должно было быть хитроумным, чтобы задействовать в избиении практически невинных бродяг регулярные войска и специальные жандармские подразделения. Ведь, слава Богу, не средние века, когда свирепствовала святая инквизиция и когда цыгана (цыганку) могли отправить в небытие лишь в силу случайного каприза какого-нибудь, облеченного любой церковной властью, даже самого мелкого деятеля. Да, те жуткие времена давно канули в лету и на европейском дворе давно отменили и аутодафе, и четвертование, заменив данные чудовищные казни на более гуманное повешение. И что ж такого тогда придумал окончательно охреневший Сильвио, чтобы осуществить свои злодейские планы с помощью, можно сказать, официальных лиц?
Объясняли по-разному. Серхио Провази тоже чего-то такое брехал, но, очевидно, именно в этом вопросе был не в теме. Вернее, он не мог подслушать именно ту часть переговоров своего хозяина с курьерами, где уточнялись такие важные детали, согласно которых цыган стоило не просто наказать, но…
И снова, короче говоря.
В общем, молва, как та вода, которая находит в своём пути правильное русло, нашла-таки более или менее вразумительное объяснение. Дескать, их благородный «земляк» граф Д’Аннуццо, в которого несомненно вселился какой-то ненормальный демон, обставил дело с цыганами следующим образом: воспользовавшись трениями и постоянными распрями среди таких кланов, как сицилийский, флорентийский и папский, а также имея в виду крайне нестабильные успехи гарибальдийцев, Сильвио вбросил куда мог такую провокационную подсказку, будто папа Пий 9-ый, имея в виду вышеупомянутые трения, распри и нестабильность, решил поправить свои дела скорбные в деле удержания под своей властью такой любимой ему папской области. Для этого папа Пий и так далее переодел своих швейцарских гвардейцев цыганами и задумал, ни много – ни мало, вдарить по самому Пьемонту, штаб-квартире очередного правящего члена Савойской династии. Заодно наказав своим бравым швейцарцам, буде появится такая возможность, щипать не то гарибальдийцев, не то неаполитанцев.
Да, на правду похоже с натягом, но кто его знает? Особенно, если учесть жадность всех церковников без исключения на англиканцев и методистов. А если учесть разохотившегося до абсолютной власти (а какая абсолютная власть без достаточных подвластных территорий?) Виктора Эммануила, то…
Другими словами.
Правда это было так или нет – останется в тумане. Да и летописец в этом месте что-то натемнил. Или в этом месте летопись истлела. Автор, в общем, не помнит, потому что работал с летописью, как всегда, сидя на бровях. Зато ему доподлинно известно, и это он доносит до терпеливого читателя, что после первого и второго избиения цыган на местах скорбного и ужасного побоища видели мужчину, закутанного в долгополый зимний плащ. Мужчина подолгу бродил среди трупов цыган, цыганок, цыганят, сваленных вперемешку с большими и малыми мёртвыми домашними животными, и что-то (или кого-то, если так будет звучать корректней по отношению к покойнику) среди всей этой свежей мертвечины разыскивал.

Первые историю о зловещем мужчине, разыскивающем что-то (или кого-то) на месте недавнего побоища, услышали завсегдатаи рыбацкой таверны на набережной Ливорно. И, когда рассказ (кто именно рассказывал, летопись умалчивает) достиг самого кульминационного момента, в таверне на несколько секунд повисла мёртвая тишина.
«Силы небесные! – разорвало тишину подобающим случаю восклицанием. – Убей Бог меня на этом месте, если это был не наш чёртов граф Д’Аннуццо!»
 «И что он там искал?»
 «Кого! Свою Рафаэллу!»
 «Но ведь она где-то в Альпах?»
 «А он на всякий случай… Вдруг она с этих Альп таки спустилась?»
 «Да он болен на всю голову, скотина!»
 «Братцы! Не знаю как вы, но лично моё терпение на пределе. И я пошёл громить дворец этого негодяя Сильвио!»
 «И я! И я! И чёрт с ним, что на его стороне сам дьявол, авось, мы честные католики, не убоимся какого-то дьявола!»
 «Громить, громить! – радостно загомонили завсегдатаи рыбацкой таверны. – А графу Д’Аннуццо с его холуями бошки поотрывать… во славу божью!»
 «Да, во славу божью… только не мешало бы прихватить с собой, на всякий случай, какое-нибудь духовное лицо…»
 «Было одно с утра… да вот оно, под лавкой в жопу пьяное валяется!»
 «Буди! Айда, братцы! И надо бы остальной народ, который по другим тавернам с кабачками заседает, поднимать!»
 «А стоит ли? Дворец, он, того, хоть и богатый, но хватит ли на всех?»
Короче говоря.
Поход на дворец графа Д’Аннуццо, как всякое стихийное явление, оформился в считанные минуты. Ещё минут двадцать ушло на то, чтобы достичь самого замка. А там! Все двери настежь, а по дворцу гуляют сквозняки и шуршат обрывки всякого лёгкого хлама в виде обрывков разных материй и бумаги. Да, полный облом для разгневанных благочестивых католиков. И данный облом соорудил сам злокозненный граф: не дожидаясь окончательной «обструкции» во взаимоотношениях с обывателями Ливорно, но догадываясь – из редких разговоров со слугами – о значительной утрате авторитета в местной среде, Сильвио собрал самые драгоценные вещички, погрузился на проверенного в деле английского жеребца и дал тягу в неизвестном направлении. А так как он дал тягу где-то едва за полночь, то у его слуг оставалось ещё достаточно времени, чтобы достаточно пошерстить дворец. Они и пошерстили, да так качественно, как это принято в среде трудолюбивых наёмных холуев. И, солнце ещё не встало, слуги вместе с дворецким и секретарём, гружённые всякой полезной всячиной, разбежались в разные стороны как тараканы.
Перед последней тягой, правда, случилась небольшая склочка: дело в том, что в подсобном хозяйстве у графа Д’Аннуццо имелись два ослика и один мерин. И, разумеется, четыре выездные лошади. Плюс карета, несколько тележек, и одна грузовая повозка. И самые рачительные слуги хотели драпать именно гужевым способом, а не на своих двоих. Но на всех тягла не хватало. Вот склочка и образовалась. Но её быстро «рассосал» умница секретарь. Удерживая под мышкой затрапезный портфель, куда он поместил серебряный письменный набор плюс несколько безделиц, инкрустированных чем придётся, он воззвал к собачащейся промеж себя небольшой толпе:
«Эй, вы, придурки! Если кому охота висеть на ближайшей смоковнице в самое ближайшее время, давайте, грузите повозки с тележками и каретой остальным не разграбленным скарбом, делите промеж себя всё это с помощью быстрого жребия и – вперед! Но я вас предупредил…»
С этими словами умница секретарь был таков. Его косвенные коллеги по ремеслу похлопали ушами, но недолго, и, прикинув значительное несоответствие между возможностью увести венецианский трельяж на гнутых ножках в грузовой графской повозке и возможностью быть повешенным за шею на одной из веток одной из ближайших смоковниц, были таковы вслед за умницей секретарём.








 (39) Имеется в виду мало-каботажное судно, а не шкаф для хранения Пятикнижия. Малый каботаж, это когда судно перемещается по одному или двум смежным морям. А Ной, как известно, далеко не уплыл, но засел на Араратских горах. В общем, рукой подать от того места, где потом написали и Ветхий и Новый Заветы





 (40) Серебряная итальянская монета с барельефом Фердинанда второго





 (41) Меры объёмов для жидкостей и названия разменных монет





 (42) Обморок, простуда, сердечная недостаточность (латынь)





 (43) Моментальная смерть в случае игнорирования лечения





 (44) Шутка юмора, потому что лангет и ланцет настолько разные вещи, что…





 (45) Вообще-то, Пипин Короткий был целым франкским королём, основавшим династию Каролингов





 (46) Зимний крестьянский суп, право на «изобретение» данной похлёбки принадлежит Флоренции


Рецензии
Очень интересно написано.

Элла Звёздочкина   14.06.2023 20:52     Заявить о нарушении
На это произведение написано 5 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.