Тетушка. 1. Фабричные

Светлой памяти Елизаветы Арсеньевны посвящается.

С пыльной улицы веселенькая тропа нырнула зеленый проулок. Рядом, вдоль глухого  покосившегося деревянного забора, тянулась заросшая травой водоотводная канава. Канава миновала обшитый досками давно не крашенный дом и повернула за угол. Тропа же перешагнула две широкие доски и уперлась в крутые ступени крыльца с навесом, украшенным незамысловатой резьбой. Такой же простенькой резьбой были украшены ставни тяготеющих к земле окон и дверь с облупившейся краской. Из сквозного отверстия в двери выступало кольцо крюка. Отец умел зацепить и открыть задвижку, а я просто подергала, прислушиваясь. Собака лениво гавкнула и затихла. Кто-то есть. Послышались шаркающие шаги. В проеме открывшейся двери показалась маленькая аккуратная старушка лет восьмидесяти пяти. Одета она была в темно-синюю просторную до щиколоток юбку, голубую простенькую кофточку с коротким рукавом и фартук. Собранные в пучке седые волосы покрывал светлый платочек. На ногах широкие растоптанные обрезанные сапоги, которые легко скидывались при заходе в дом. Под ними оставались мягкие тапочки. Тетушка!

Тетушка улыбнулась. Морщинки как лучики солнца осветили лицо. Когда тетя Фима улыбается она похожа на мою двоюродную сестру Лену, на которую похожа я. «Здравствуйте!» «Проходи!» Входя в этот темный коридор в детстве, казалось, что попадаешь в тридевятое царство. Пристройка к дому с одной стороны клеть для садового инвентаря, с другой веранда. В центре массивная, утепленная и обитая дерматином дверь в дом. Напротив выход на крыльцо сада, откуда заливисто лая с грохотом волочащейся цепи выскакивал лайка Топсик. Я карабкалась через высокий порог в дом с побеленной печью в центре и попадала в мир существовавший до меня. Дух дома обнимал в своих объятьях, обволакивал, становилось хорошо и уютно. Здесь живет тетя Фима, сестра отца, а со стены смотрят с портретов дед и бабушка.

Тетушка, согнувшись и переваливаясь на больных ногах неспешно повела меня в сад, где за деревянным столом под низкорослыми тонкими вишнями принимают гостей. Скольких людей он знает и помнит, этот стол! Тетушка угощает чаем с крыжовенным и вишневым вареньем. Рядом крутится черный терьер Ромка. Он не живет в будке под крыльцом как Топсик или вечно срывавшийся с цепи дворняга Дик, любитель поноситься по огороду и пощипать соседских кур. Ромка кудрявый любимец, ему разрешено жить в доме. Тетя Фима на 15 лет старше отца. Сколько себя помню в почтенном возрасте. Кто старше ее уже далекая история, потому что ушли в мир иной до меня. Однажды она поведала, что наши предки из семьи Афанасия Никитина. Пять веков. Эдак полгорода родни будет. Что интересного может быть в жизни простых людей? Простые горожане, бедные купцы да мелкие ремесленники. Промолчала, не спросила… Повзрослев, поняла, пожалела.

«Тетя Фима, - спрашиваю прихлебывая пахнущий мятой чай, - а как раньше жили?» Тетушка задумывается, вспоминая.

«Ну что рассказать? Родилась я в августе 1903 года в казарме у фабриканта Ивана Абрамовича Морозова, правнука знаменитого купца Саввы Морозова.  Эта известная купеческая династия руководила «Товариществом Тверская мануфактура», нашей «Пролетаркой». Были прядильная, ткацкая, красильная и отделочная фабрики.

Папа пришел на фабрику в 16 лет в контору ткацкой. Сортировщиком в прядильной был четыре года, потом конторщиком в магазине, оттуда и в армию ушел. За четыре года службы в "Управлении Тверского уездного воинского начальника" ему, старшему писарю, аттестат дали, что был он отличного поведения и возложенные на него обязанности исполнял умело, честно и добросовестно. Поэтому 1902 году вернулся на фабрику уже формулярщиком, это кадровое делопроизводство. Когда женился, получил казенную квартиру в казармах.

Фабричный городок как город в городе, все тут. И фабрики, и жилье, и хозяйственное все, магазин, больничка, приют, школа, даже народный театр. Казармы для жилья рабочим построили, народу то несколько тысяч работало. В казарме коридоры длинные, огромные, метра по 3 шириной, что улица. По бокам комнаты, в конце большое панорамное окно. Кухни на этажах были общие  с русскими печами. Печи истопник-рабочий топил, хозяйки только готовили. На нижнем ярусе горшки ставили, на верхнем - пироги пекли. На дрова у Товарищества свои леса имелись. От железнодорожного моста по берегу Волги дровяные склады тянулись. На тех дровах 90 паровых машин работали, они все станки и механизмы фабрики в движение приводили. Сжирали за год почти сто тысяч  кубометров дров.

В казарме и я родилась. Мама рассказывала, тебя жду, и уже сидит бабка-акушерка Пелагея Николаевна, а у меня дела. Пироги в печи. Вот и бегаю, то в комнату, то в кухню. Как подросла, когда маме нужно на кухню, рассказывала, поставит меня у двери комнаты, а сама уйдет. И я стояла, никуда не уходила. Она кричит: «Моя стоит?», ей отвечали: «Стоит». Она и готовит. Жили мы на четвертом этаже в казарме служащих в маленькой комнате.»
 
Блаженно смотрю на покачивающиеся блестящие бордовые вишенки. Солнечные лучи, пробивающиеся сквозь зеленую листву. Вспоминаю казармы из красного кирпича, который делали на заводе фабрики под Тверью. Как переходила насыпь у остановки местного паровоза и через ржавый железный мост с проваленными досками настила  бурлящую Тьмаку. После города рядом окружающее было диковинным, необычным. Душа замирала от тайны времени. В середине 19 века эти земли железной дорогой Москва – Петербург были отрезаны от Желтикова монастыря. Деловые купцы на зажатой между городом и путями земле  основали ткацкую фабрику. Тропинка шла мимо качающихся стрел бурьяна, мимо каких-то зданий и выходила прямо во Двор фабрики Пролетарка в сквер к памятнику Ленину. Слева грандиозная, красная с белыми дугами больших окон бумагопрядильная фабрика, справа нарядный, украшенный кирпичной красной кладкой дом культуры «Пролетарка», народный театр. Впереди тоже красное с белой отделкой двухэтажное здание с витринными окнами магазина.  Пересекая рабочий городок перед магазином шла главная улица. Она начиналась на проспекте у старинной бани и заканчивалась у громадной казармы Варвары Морозовой, построенной в 1910 году на тысячу человек проживания. В то же время после смерти прадеда, занимавшегося кроме крестьянских дел еще извозом и скорнячеством, на фабрику и пришла из деревни с родными моя бабушка по маме. Она в четырнадцать стала лет ткачихой-закройщицей. Здесь каждый камень дышал близкой историей и был родным. Наверно это генетическая память. Здесь все смешалось: кирпичный стиль, модерн, неоклассицизм и  история. В популярной бане на Пролетарке крутая из ажурная чугунного литья лестница с чудесными перилами поражала мощью и величаем детское воображение.

Тетушка продолжает.

«Первую ткацкую фабрику еще до рождения папы поставили,в 1858-м. Тогда работали в основном крестьяне из близлежащих деревень, одни мужики - ткачи. Спали в бараках на нарах в два этажа. Женились в основном на своих, деревенских. И дети рождались в деревнях. Позже стали строить казармы и дома для семейных. Стало в городе много девок, а девкам замуж надо. Правда или нет говорят, попросили у властей тогда, чтоб в городе военных расквартировали.  На просьбу по Петербуржскому шоссе на окраине города за Волгой разместили 1 Лейб- Драгунский Московский Императора Александра III кавалерийский полк. Драгуны всадники, но с ружьями и воевали больше против пехоты. Драгуны первыми вступали в бой. Пока пехота армии только собиралась в поход, они уже мчались навстречу неприятелю. Полковой оркестр из бравых трубачей- усачей по центральной улице Твери с маршевой музыкой ходил.  Барышни в восторге были, любили военных! Драгуны ехали в двубортных мундирах из светло-зеленого сукна со стоячим воротником розового цвета и белыми пуговицами, белых панталонах, сапогах со звенящими шпорами. А какие светло-зелёные высокие фуражные шапки с околышком и кистями! Эти женились на мещанках Заволжского посада. Старшая сестра мамы, тетя Оля, вышла замуж за драгуна, вахмистра эскадрона. На ее свадьбе мама была подвенечница, а шафером был вольноопределяющийся драгунского полка девятнадцатилетний граф. В полковой церкви при венчании они держали венец, золотые короны над головами молодых, а потом танцевали вместе. Шафер был красив, любезен, благородно ухаживал, но мама ничего себе не позволяла. Она своего Артюшу ждала. И приданное еще не собрано.»

Я улыбаюсь. Есть вечное на земле. Вслушиваюсь в тетушкину речь.

«На фабрике ткачам работа тяжелая. Много рабочих туберкулезом болело, в воздухе в цехах такая хлопчато-бумажная пыль стояла, что человек как серый ком был, вентиляции не было. Дневная смена длилась 11,5 часов, ночная 9,5 часа, для малолетних до 15 лет – 8 часов. Правилами внутреннего распорядка запрещалось есть в течение рабочего дня, питьевой воды не было. Штрафовали за пустяк, а за увечья не платили, обкрадывали на часах работы. На фабрике стачки начались, забастовки. Особенно, мама рассказывала, после 9 января 1905 года, Кровавого воскресенья.  Солдат поставили охранять фабрику.  Сам Иван Морозов приехал и предупредил, если забастовка, то остановит фабрику на ремонт до Пасхи. С бунтовщиками разговор короткий, кто бастует вон из казарм, выселяем и на увольнение. Тут уж в семье жены и матери вой поднимали, слезы, куда ж мы с ребятишками пойдем. Когда агитаторы за стачку в цеха пришли, мастеровые и подмастерья их избили. Кричали, из-за вас нам что, с голоду помирать? С этих подмастерьев черная сотня началась в Твери. Рабочие отступили. В октябре 1905 заполыхало. Царь Манифест издал, что даровал свободу слова и собраний. Уступка на проходившую всероссийскую политическую стачку. На Манифест черносотенцы поднялись, учинили погром в Тверской губернской земской управе. Многих побили и даже некоторых убили.  В ответ рабочие прошли от фабрики с красными флагами и с пением по Миллионной к больнице с избитыми земцами в поддержку. Когда в декабре в Москве восстание началось, Тверской совет рабочих депутатов объявил всеобщую политическую стачку в Твери. Тверскую мануфактуру укрепили баррикадами, сформировали боевые дружины.  Власти ничего сделать не могли, потому что войска и драгуны были направлены в Москву на подавление московского восстания. Через две недели войска в середине декабря вернули в Тверь.

Тетя Оля прибежала морозным утром к матери в Заволжье с тревожной вестью, что драгуны собираются идти на фабрику усмирять восставших рабочих. Бабушка Уля в санях через Волгу быстрее к свату, к папиному отцу в Затьмацкий район рассказать о драгунах. Дедушка Алексей и брат папы в то время прохудившиеся валенки подшивали, отложили сапожные дела и пошли на мятежную фабрику за нами. Фабрика и поселения рядом Красная слобода и Монастырские горки были опутаны проволочными заграждениями, забаррикадированы опрокинутыми ломовыми телегами, железными вагонетками, кипами хлопка. Как выходили с городка, из фабричных работниц дружинница отряда Красного Креста к посту охраны прибежала. Дядя понес меня на руках, за ним мама семимесячного укутанного брата, дедушка сзади. Шли по тропе след в след. По дорогам, ведущим к фабрике, были зарыты в щетки из вбитых в доски гвоздей. На Птюшкином болоте повстречали драгун. Сейчас это Бульвар Ногина, а тогда болотистая низина, затопляемая по весне, а летом занятая огородами. Драгуны ехали молча в овчинных полушубках с ружьями за спиной, слышалось только ржание лошадей. Этим утром им назначили нового командира полка. Мы сошли с проезжей дороги в снег. Студёный ветер мел снежную поземку, сковывал нутро страхом за будущее. После известия о подавлении Московского восстания стачечный комитет принял решение о прекращении вооруженной борьбы. Со временем волнения стихли.»

Тетушка отпивает из чашечки, а я беру ложечкой янтарное варенье из крыжовника. Мой отец варит такое же изумрудное варенье, вынимая булавкой сначала все косточки из крупной зеленой ягоды. Обожаю, изумительное на вкус, прозрачное, как солнечная смола варенье. Старый родительский рецепт.

«В казарме по воскресеньям было торжественно. Все хозяйки пекли домашние пироги. В воздухе стоял божественный аромат свежей выпечки. Приходили гости. После обеда папа приходил из церкви с товарищем Пантелеймоном и его женой. Нас уже трое у родителей было. У мамы хозяйских дел много. Она бывало выведет нас на свежий воздух к казарме, а сама посматривает из окон 4 этажа. Мы сидели у дороги, играли в песочек, а мама спустит нам выпеченные булочки на веревочке. Жили уже в большей комнате, но тоже на 4 этаже.

На Рождество родители купили как-то 3 елки, каждому по елке. Большая, моя стояла на полу, поменьше на сундуке и на комоде. В 11 году у меня родилась сестра Валя. У нее была болезнь, рожа. Валя вся скованная лежала в корытце маленьком, и чтобы ее не тревожить, мама Валю в корытце брала так и кормила. Для нашего здоровья, чтобы мы больше на свежем воздухе гуляли, родители решили переехать из Морозовских казарм к дедушке в Затьмачье».

Тетушка поднимает выцветшие голубые глаза вверх на бордовые вишни. Сухонькие кисти ее рук в узлах вен отдыхают на столе. На свадебном фото в доме строгая бабушка с брошью на платье и дед с озорным, как у моего отца взглядом.

«Затьмацкий район заселялся по левую сторону реки Тьмаки напротив Кремля, находившегося на правом берегу. С двух сторон его берега Тьмаки, с третьей Волги, а четвертая по линии от церкви Иоанна Предтечи. В Затьмацком посаде жили больше ремесленники. Наши предки сапожники. В средней части посада было много земель, занятых под пашни, потому что Затьмачье затапливало в весеннее половодье. Земляной вал, построенный на средства городского главы Головинского, защитил ремесленный посад от весенних наводнений. Тогда на месте огорода в 1872 году недавно женившийся дедушка построил свой дом, из деревянного сруба на высоком каменном фундаменте с подвалом, десяти окон. Как у людей. В доме была сапожная мастерская. Во дворе дед посадил яблоневый сад.

Дедушка, как прадеды, был сапожник. Он работал на починке обуви в детском саду Морозовской фабрики, так приют для сирот называли. И индивидуально сам шил. Они с бабушкой жили в кухне в темном подвале. Помню часы с гирями и маятником бьют, лампадка горит у иконы. Папа в свободное время помогал, принимал и выдавал заказы в окошко.

Нам освободили от квартирантов две маленькие комнаты с лежанкой. Чтобы сходить в кухню вниз, но надо выйти и со двора спуститься в другую дверь. Маме верхнее одевать, а нас одних оставлять. Мама стала готовить еду на лежанке и печево печь в лежанке.

В августе 11 года я поступила в начальную школу имени Гоголя на Птюшкином болоте. Сейчас это место на бульваре Ногина позади галантерейного магазина. До Морозовской фабрики, где конечная была, ходили маленькие трамвайные вагончики. Наша школа стояла далеко от трамвайной остановки. Линия была высоко на насыпи. Учителя подойдут к линии, стоят и машут рукой, когда трамвай идет. Трамвай останавливается, а они садятся.

В 13 году родился еще брат, нас стало пятеро. Всей семьей мы ходили в Борисоглебскую церковь. В пост были у Исповеди и Святого Причастия, и я уже исповедовалась.

В 14 году началась первая мировая война. На войну забирали до 39, а папе было 37 лет. Отправили на фронт, но папа по дороге заболел и его вернули в Тверь. Служил в полку на Желтиковом поле на радиостанции специальной, беспроводном телеграфе, в канцелярии.  Как война началась, Военному ведомству землю на Желтиковом выделили, там сейчас воинская часть и ваш жилой район. С электростанции мануфактуры, что рядом, ток подавали. На Морозовской фабрике и лампы какие-то делали. Территория военного телеграфа была огорожена колючей проволокой. На беспроводном телеграфе шифровки союзников Англии и Франции принимали, перехватывали вражеские германские сообщения. Все из Твери в генштаб передавали, в Москву и Петроград. Жили военные в засыпных бараках. Мама на нас денежное пособие получала за папу. К папе в часть мама меня посылала по семейным делам и за советами, она ведь оставалась одна с пятью детками. От железнодорожного переезда, что теперь путепровод, идти далеко было в поле. Мне 11 лет было, большая. На фабрику Морозова в магазин за продуктами ходила. Несу пуд, так тяжело, а надо.

В 15 году я сдавала экзамены в Мариинскую женскую гимназию Ведомства учреждений императрицы Марии, но меня поставили кандидатом, мест не было.  Родители боялись, что если никто не отчислится, останусь без учебы. Поэтому сдала еще экзамены в Иллюминарскую частную гимназию, меня сразу приняли. Гимназию эту организовала жена тверского дворянина Иллюминарская Мария Александровна, а Всеволод Васильевич Иллюминарский преподавал русский язык в Тверской Мариинской женской гимназии. Династия известная учителей в Твери.

Приняли в частную гимназию, но за учебу надо платить, а у папы денег нет. В то время кто ходил с поклоном к хозяйке Варваре Морозовой, матери фабриканта Морозова, тем оплачивали учебу. Варвара Алексеевна помогала Иллюминарской и Мариинской гимназиям, губернской мужской гимназии, школе Максимовича, Тверскому епархиальному, коммерческому, реальному училищам. Многим. Кто ходил, папа или мама просить за мою учебу к хозяйке не знаю, но платил за учебу фабрикант. В нашем классе было человек пять девочек с фабрики за кого платили Морозовы.

Родители моих подруг Шупиных Вити и Таси подарили мне на форму шерстяной серый материал, а шерстяной синий на фартук мама купила. У нас форма серая была, а сверху носили закрытый синий фартук-халат.

Женская гимназия была бедная, размещалась в двух помещениях. Сейчас это Дом техники на Советской площади, 2-3 этаж. На лестнице в маленькой раздевалке на крючочки мы вешали свою одежду. Класс был в самой большой комнате, а учительская рядом за грифельной доской находилась. Преподавали Закон Божий, русский язык, арифметику, физику, естественную историю, это про минералы, растения и животных. Еще историю, географию, чистописание, рисование. Я любила учительницу по географии, она строже всех была, Юлей звали. Ко мне хорошо относилась. Когда фотографировались, Юля посадила меня рядом с собой. На Почтовую площадь с Затьмачья далеко ходить, но что делать, каждый день ходила.

Отец твой в январскую стужу в 18-м родился. Как умершего в детстве дядю Алексеем назвали. Кормить то не чем было, думали может и этот помрет. Хорошенький мальчик был. Белый-милый звали. Нас стало шестеро.

После Октябрьской революции нас, девочек и мальчиков, соединили вместе по жилым районам. В Затьмацком районе мы учились в старой духовной семинарии с семинаристами. В здании где Суворовское училище.  Старшие классы, бывшие семинаристы, были высокие и политически развитые. Когда вечера, общие собрания проводили, то такие горячие диспуты начинались, видно было разногласия сторонников большевиков и других партий. Мы сами топили школьные печи, сами ходили за хлебом для столовой, а весной организована была школьная коммуна-огород. Первый год все вместе работали и выращенный урожай делили, но следующие года разделили по участку каждому, так как видно было, что силы не равны. Руководили коммуной два педагога. Потом нашу школу Трудовая №5 перевели в теперешнюю №6 во вторую смену и последние два года я работала и училась.»

Сад такой огромный в далеком детстве съежился. Колодец для полива, к темной воде которого осторожно спускалась по вырезанным в земле ступеням пересох. Прошли десятки лет, а тетушка все помнит имена из далекого детства, согревшее добро. Ловлю довольный тетушкин взгляд на сверкающую на солнце крутую крышу.

«Новую сделали, тетя Фима?»
«Да. Старая протекала. Саша с товарищем покрыл. Красить еще надо.»
«Саша то на рыбалке?», - спрашиваю тетушку, почесывая кудрявую Ромкину голову, о беспечном пятидесятилетнем сыне, зная утвердительный ответ.

«Тетя Фима, как вы тут одна?»
«Да вот топчусь в саду целый день, а как притомлюсь, кувырк, прилягу».

Светелка тетушки, угловая комнатка на два окна, с железной коротенькой кроватью, высокой периной, белыми подушками покрытыми ажурным покрывалом. Малая печь, комод с зеркалом и фото, где тетушка молодая по тогдашней моде с сеточкой на волосах держит запелёнатого кулем младенца Сашу с растопыренными ручками.

Чем дольше живешь, тем ближе становится давно ушедшее. Век сменяет век. Люди рождаются, растут, учатся, работают и хотят счастья. Человек не меняется. В конце пути возвращается к своим истокам.