Патография Андрея Белого

Андрей Белый - псевдоним Бориса Николаевича Бугаева (1880 - 1934), русского писателя и поэта Серебряного века.

Гены пальцем не раздавишь

Противоположные характеристики родителей проявились и в личности Андрея Белого. Мать – «одна из первых красавиц Москвы, музыкантша, светская дама», боялась появления в семье «второго математика». Её муж был профессором той самой математики. Поэтому в своих стараниях она доходила до нелепостей, наряжая сына «в девичьи платья, скрывая его высокий лоб кудрями, запрещая изучать азбуку и арифметику». (Бавин С.П., 1993).  Сам Белый утверждал, что трудно было найти столь полярно противоположных людей, как его родители: «физически крепкий, головою ясный отец и мать, страдающая истерией и болезнью чувствительных нервов, периодами вполне больная». (Белый А., 1989).

Перенесённые им в детские годы корь и скарлатина протекали по-видимому с высокой температурой и связанными с этим кратковременными нарушениями сознания, так как Белый подробно описывал свои бредовые переживания, «придавая им исключительно большое значение в смысле влияния их на дальнейшее формирование его психики». (Спивак М.Л., 2001). Уже во время обучения в Московском университете Андрей Белый пытался сочетать «художественно-мистические настроения» (влияние матери) «со стремлением к точным наукам» (влияние отца).

Третий угол

Будучи влюбчивым молодым человеком, Белый умудрился стать третьим углом в двух «любовных треугольниках», со всеми вытекавшими из этого местоположения драматическими событиями. Возлюбленная Валерия Брюсова Нина Петровская пыталась застрелить его из револьвера. В другом «треугольнике» дело тоже чуть не дошло до смертельного исхода. К 1906 г. страсть Андрея Белого к жене Александра Блока достигла апогея. Роль у Блока была, конечно, малозавидная, он – «собака на сене». Но он – муж. А близкий друг, посмевший влюбиться в его жену и мечтавший уехать с ней в Италию, вызывает его на дуэль. Которая, к счастью для отечественной литературы, не состоялась (друзей примирил поэт Лев Кобылинский, призванный исполнить роль секунданта). Болезненно-мучительные переживания этого периода отражаются в лирике Белого (поэма «Панихида»). А повышенная в связи с происшедшим раздражительность не всегда позволяла ему быть объективным полемистом и портит отношения с другими писателями.

Болезненное воздействие мистицизма

В 1912 г. Андрей Белый увлекся мистическим учением - антропософией австрийского философа Рудольфа Штейнера. К этому периоду относятся некоторые психопатологические переживания поэта, связанные с медитациями, о которых достаточно откровенно вспоминает в своих дневниках сам автор.

Январь 1913 г. «...новые медитации вызвали во мне ряд странных состояний сознания; …в декабре было два случая со мной выхождения из себя (когда я, не засыпая, чувствовал, как выхожу из тела и нахожусь в астральном пространстве)».

Декабрь 1913 г. «…мне почему-то кажется, что надо, чтобы на лбу у меня кто-то провёл ножом крест. …во время слов д-ра о свете со мной произошло странное явление; вдруг в зале перед моими глазами, вернее из моих глаз вспыхнул свет, в свете которого вся зала померкла, исчезла из глаз; мне показалось, что сорвался не то мой череп, не то потолок зала и открылось непосредственно царство Духа: это было, как если бы произошло Сошествие Св. Духа; ...когда я двинулся с места, я почувствовал как бы продолжение моей головы над своей головою метра 1,5; и я чуть не упал в эпилепсию...»

Январь 1914 г. «...я стал замечать в себе странную способность впадать в состояния, во время которых всё, что ни происходит вокруг разыгрывалось во мне как шифр; я вычитывал из каждой, случайно слышимой фразы, за ней стоящий духовный смысл. ...мы приблизились к церкви с кладбищем, нашли могилу Ницше и возложили на неё цветы; когда я склонил колени перед могилой его, со мной случилось нечто странное: мне показалось, что конус истории от меня отвалился; я - вышел из истории в надисторическое: время стало кругом; над этим кругом - купол Духовного Храма; и одновременно: этот Храм - моя голова, “я” моё стало “Я” (“я” большим); из человека я стал Челом Века».

Апрель 1914 г. «…я проделал нечто очень трудное для себя: усумнился во всех прежних путях... вышел фактически из литературы... эти медитации меня довели до экстазов, восторгов и таких странных состояний сознания, что внутри их мне открывались пути посвящения, а когда я выходил из них, то эти состояния стояли передо мной, как состояния болезненные... ...”экзальтация” и утрировка “упражнений” приводили меня к болезненному расстройству сердечной деятельности, дыхания и подступу падучей...»

Апрель 1915 г. «Вот тут-то произошёл со мной незабываемый по странности... случай… На следующее утро меня охватила тяжёлая тоска; и точно невидимая сила вытянула из дому... не знаю почему неожиданно для себя сел в трамвай и увидел, что еду в Базель: “Зачем?” - подумалось мне... я был точно в трансе... мне казалось, меня кто-то преследует... На другой день, в субботу, меня охватила тревога, переходящая в страх перед чем-то неумолимым, что-то должно стрястись со мной... мой страх превратился в панический ужас... Несколько дней я думал, что просто сошёл с ума и что “существо”, повергающее меня в панический ужас, моя галлюцинация. …скажу ещё: душа моя испытывала все эти дни такой страх, о существовании которого я даже не подозревал».

Август 1915 г. «Именно в августе месяце вскрылся гнойник многих бунтов, болезней, ненормальностей, до этого в месяцах и даже в годах нарывавший в молчании... ...и я без видимой причины опять заболел приступами 1) страха, 2) бунта, 3) диких фантазий, 4) почти галлюцинаций среди бела дня, подступы которых испытывал и в июле ещё... Но я не чувствовал себя сумасшедшим…». (Андрей Белый и антропософия).

Описываемые психические нарушения у Белого имеют свои названия в психиатрии: синдромы дереализации и деперсонализации, явление метаморфопсии («увеличение» собственной головы), бред особого значения, бредовые идеи преследования, сопровождаемый сильным чувством страха,

Порою ему казалось, что сердце находится вне его тела, что состоит оно из стекла, поэтому поэт ходил с большой осторожностью, чтобы не разбить его. Последствия этих антропософических медитаций оказали очень сильное воздействие на его психику и после возвращения в Россию. Поэт Владислав Ходасевич в 1916 г. описывал Андрея Белого весьма образно: «…он был в состоянии крайнего возбуждения. Говорил мало, но глаза, ставшие из синих бледно-голубыми, то бегали, то останавливались в каком-то ужасе. Облысевшее темя с пучками полуседых волос казалось мне медным шаром, который заряжен миллионами вольт электричества.  Потом он приходил ко мне - рассказывать о каких-то шпионах, провокаторах, тёмных личностях, преследовавших его и в Дорнахе, и во время переезда в Россию. За ним подглядывали, его выслеживали, его хотели сгубить в прямом смысле и в ещё в каких-то смыслах иных. Эта тема, в сущности граничащая с манией преследования, была ему всегда близка». (Ходасевич В.Ф., 1991). Ему вторил и другой писатель Борис Зайцев: «Весь он был клубок чувств, нервов, фантазий, пристрастий, вечно подверженный магнитным бурям, всевозможнейшим токам... Сопротивляемости в нём вообще не было. Отсюда одержимость, “пунктики”, иногда его преследовавшие... Не знаю, была ли у него настоящая мания преследования, но вблизи неё он находился» (Зайцев Б.К., 1991).

Безуспешная «терапия» психических расстройств

Самолечение у впечатлительного поэта приняло вполне традиционный характер: он запил. И «его пьянство, его многоречивость, его жалобы, его бессмысленное и безысходное мучение делало его временами невменяемым». (Бавин С.П., 1993). Но, не злоупотребляя ранее спиртным, поэт оказался слишком чувствительным к алкогольным напиткам. Ему «достаточно было выпить 2-3 рюмки, чтобы совершенно забыться. Состояние опьянения выражалось в том, что становился очень оживлённым, остроумным, весёлым, но ничего не помнил в дальнейшем о своих действиях – “провалы памяти”». (Спивак М.Л., 2001). В непереносимости алкоголя был свой плюс – человек не в состоянии отравить себя большими дозами спиртного.

Добавочный «спасательный круг» в лечении - любовь к женщинам – тоже оказался безрезультатным. Андрей Белый никак не мог «“зацепиться” ни за одну женщину: платоническая любовь к Маргарите Морозовой, несостоявшаяся любовь к Нине Петровской, истерическая – к Любови Менделеевой, жене своего друга Блока, двусмысленная – к Асе Тургеневой (не то жена, не то сестра)». (Безелянский Ю.Н., 2008).

Короче, выражаясь словами Владимира Высоцкого:

«Но не помогли ни Верка, ни водка:
С водки - похмелье, а с Верки - что взять?»

В состоянии продолжающегося психического расстройства, испытывая непреходящую манию преследования – он был убеждён, что за ним постоянно следят чекисты - Белый уехал из России. И осенью 1922 г. «…весь русский Берлин стал любопытным и злым свидетелем его истерики… Выражалась она главным образом в пьяных танцах, которым он предавался в разных берлинских Dielen . Не в том дело, что танцевал он плохо, а в том, что он танцевал страшно... Он словно старался падать всё ниже… Возвращаясь домой, раздевался он догола и опять плясал, выплясывая своё несчастье. Это длилось месяцами». (Ходасевич В.Ф., 1991).

В данном случае уже можно говорить не только о «странностях гения», но о наличии явных психических расстройств. Тем более, что и в нормальном состоянии Белый был сложным человеком, обладавшим редкой способностью осложнять как свою собственную жизнь, так и жизнь тех, кто с ним контактировал. Хватало и всегдашних фобий, что подтверждает другой современник – философ Николай Бердяев: Андрей Белый «смертельно боялся встреч с японцами и китайцами. Он был несчастный человек, у него была тяжелобольная душа». (Бердяев Н.А., 1990).

«Больное» творчество

Психотические переживания Андрея Белого безусловно отражались в его творчестве. Так, ослабление «связей с реальностью» прослеживается в тексте «Записки чудака» (1922 г.). (Брюнель П., 1998). Каждый поэт или писатель отличается своеобразием творческого процесса, но у Белого этот творческий механизм был слишком уж далёким от нормальности. В альманахе «Как мы пишем» писатели того времени приводили примеры своих творческих механизмов. Андрей Белый написало следующее: «Я пишу день и ночь; переутомляясь, я в полусне, в полубреду выборматываю лучшие страницы и, проснувшись, вижу, что заспал их... Так работаю я пять месяцев без пятидневки; пульс усилен; температура всегда “37,2”, т.е. выше нормы; мигрени, приливы, бессонницы облепили меня, как стая врагов; написано 2/3 текста, а я не знаю, допишу ли: допишу, если не стащат в лечебницу». («Как мы пишем», 1989). Заметим, что тяжёлые личные переживания и всевозможные психически отклонения не только не мешали его творческой деятельности, а, скорее всего, способствовали ей.

Герои и персонажи его романов редко могут похвастаться здоровой и устойчивой психикой, что в некоторой степени связано с кризисными годами «на рубеже двух столетий». «Этот мир в немалой степени и продуцирует людей с “чувствительными нервами”, легко возбудимых, восприимчивых к подземным толчкам истории. Не случайно многие символисты относятся современной наукой к разряду невротиков, и Андрей Белый, конечно, - из их числа». (Пискунов В., 2004).

Современный исследователь творчества Белого И.И. Гарин пишет: «Я не хочу приписывать ему мазохизм, но страдания были для него дрожжами для творчества и главной темой. … свою жизнь он превратил в предмет бесконечного художественного описания и осмысления». (Гарин И.И., 1992).

Смерть от «солнечных стрел»

К 1933 г. работоспособность Андрея Белого сошла на нет, нарастало болезненное состояние. При ходьбе его шатало, а последние приступы головных болей сопровождались бредовыми высказываниями и потерей чувства пространства.

 «Белого ждала смерть…, поразившая современников тем, что совпала со строчками его давних стихов:

Золотому блеску верил,
А умер от солнечных стрел.
Думой века измерил,
А жизнь прожить не сумел.

Так Белый, согласно старинному тождеству “поэт – пророк”, предсказал свою смерть. В Крыму, в Коктебеле, он жарился на солнце, отчего получил солнечный удар и, перевезённый в Москву, скончался от последствий этого удара». (Лаврин А.П., 1991).

Закончил свои земные дни поэт в психиатрической клинике. Писатель Михаил Пришвин написал о нём: «Белый сгорел, как бумага. Он всё из себя выписал, и остаток сгорел, как черновик».

У Андрея Белого мы сталкиваемся с чрезвычайным обилием психопатологической симптоматики. Духовное и душевное богатство личности не является причиной психических расстройств, но последним в этом случае есть, где «развернуться».

Предположительные диагнозы:

У Андрея Белого присутствуют истерическая экзальтация, аффективная неустойчивость, доходящая до гипоманиакальности, хроническое бредовое восприятие окружающей реальности, достигающее степени развёрнутого параноида. Можно обнаружить и нарушения влечений в форме алкогольной зависимости, и навязчивые состояния (фобии).