Свобода выбора

     Недалеко от моего общежития стоит полуразрушенный двухэтажный деревянный дом. Стоит он без окон, с провалившейся в некоторых местах крышей. Его давно облюбовали студенты, особенно те, кто жил в общаге. В первом подъезде собирались пацаны попить пива или водки, поиграть в карты, а то и забить косячок. Водили туда и девчонок. А второй подъезд был для тех, кто любил поспорить за жизнь или просто послушать музыку. Как ни странно,  но эти «Клубы по интересам», как называл их директор техникума, существовали мирно, не мешая друг другу. Дом стоял развалиной давным-давно, но никто его за много лет не спалил. К нему привыкли, и он торжественно передавался от выпускников к первокурсникам по наследству. Ни электричества, ни отопления в доме не было, и ребята крутились там до первых морозов.

     Сейчас на улице начало декабря, и в пустых комнатах стояла пронизывающая стужа. Но я не ощущал холода. Сидел на ящике и перебирал события последних дней, пытаясь найти выход из тупика, куда сам себя загнал.

***
     Я – ребёнок из неблагополучной семьи. После моего рождения маменька с папенькой, оставив ненужного им отпрыска в роддоме, тайком сбежали в неизвестном направлении в поисках лучшей жизни. Бабушка не стала искать их, чтобы принудить хотя бы платить алименты, а просто забрала меня к себе, оформила опекунство, решительно отказавшись от непутёвой дочери, и уехала навсегда из родного посёлка к далёким родственникам, чтобы не травмировать меня сплетнями в будущем.
На мои вопросы, где папа и мама, она всегда твёрдо отвечала, что расскажет обо всём после получения паспорта. Но я особенно и не приставал к ней. Любви и заботы бабули мне хватало. Соседи, знакомые, учителя никогда не задавали лишних вопросов. Моя бабушка умела объяснять людям, что стоит им говорить, а о чём лучше помолчать.

     Обо всём я узнал совсем мелким мальчишкой от своего родного дядьки, который приехал после долгих лет в гости. Он выловил меня на улице, затащил в дровяник  и, пуская пьяненькие слёзы, подробно рассказал историю моего рождения. Наверно, он думал, что делает доброе дело. Но психика десятилетнего пацана оказалась на удивление здоровой. Я не испытал шока, не съехал с катушек, не стал грубить бабуле, обвиняя её во лжи. Решил ничего ей не говорить, и не потому, что об этом просил дядька. Родителей бабушка заменила мне полностью, и никогда я не чувствовал себя брошенным и одиноким. Да и появление чужих людей, которые вдруг начали бы требовать от меня называть их мамой и папой, стали бы воспитывать, меня пугало.

     Дядька уехал, и жизнь потекла по-старому. Рассказала мне бабуля обо всём не в четырнадцать лет, как обещала, а когда я, закончив девять классов, уезжал из посёлка учиться в техникум. Она мужественно и честно поведала  историю, которая была известна мне давно. И было видно, как ей это тяжело далось. Тогда просто обняв её, я прошептал:
- Мне никто кроме тебя не нужен, родная моя.

***
     Сколько помню себя, у меня в голове всегда крутились какие-то рифмованные строчки. Ещё в школе, всё, что происходило со мной, само собой складывалось в стихи. И не решаясь показать их ни бабуле, ни учителю литературы, я просто записывал, перечитывал, часто рвал и выбрасывал.

     В техникуме в библиотеке работала смешная маленькая тётка, которая,  глядя на нас, студентов, грустными  глазами, говорила:
 
     - Как мне вас жаль, ребятня! Самое сложное бремя, которое Бог дал человеку, и которое человека отличает от животного, это - свобода выбора. Вам предстоит на себе испытать это по полной.

     Слушая её, про себя ухмылялся: сидит передо мной старушенция, чуть-чуть моложе моей бабули, у которой уже всё случилось, сама об этом говорила, а я - молодой, красивый, талантливый, и у меня вся жизнь впереди. А тут выбор какой-то…
Вслух эти мысли, конечно, не сказал. Всё-таки, она здоровская тётка, хоть и старая. Разговаривать с ней было жутко интересно.  Именно ей я проговорился, что пишу стихи. Библиотекарша живо этим заинтересовалась и сразу попросила почитать. Проклиная себя за болтливость, тетради всё-таки принёс. И она, словно понимая, что творится у меня в душе, не сказала: «Сейчас мне некогда. Приходи завтра», а просто попросила: «Посиди немного» и стала читать. После нескольких страниц, она внимательно и почему-то опять с грустью посмотрела на меня и сказала:

     - Влад, ты настоящий поэт. Конечно, стихи ещё несовершенные, с ними нужно работать. Но у тебя в произведениях есть глубокий смысл, твоё отношение.
Она так и сказала: «произведениях». А помолчав, добавила:

     - Трудно тебе будет в жизни.

     - Почему? – удивился я.

     - Поэты видят мир по-другому,  людей и их поступки оценивают иначе.

     Я ничего толком не понял, кроме одного, что мои стихи признаны взрослым человеком. С того дня стал часто забегать в библиотеку, чтобы поговорить о поэзии, рассказать о каких-то событиях, которым не мог найти логического, с моей точки зрения, объяснения. И никогда не видел усмешки на её лице или снисходительного ко мне отношения.

***
     «Об этом» я стал часто думать недавно. В общаге среди парней все разговоры постоянно крутились вокруг девчонок. Пацаны смачно обсуждали достоинства и недостатки каждой, рассказывая, как они переспали то с одной, то с другой. Таких, которые никогда не имели «постельных» дел, было мало, и отношение к нам было снисходительное. Теперь-то мне понятно, что в основном все просто врали, бахвалились друг перед другом, чтобы казаться опытными мужиками.

     Но весь первый курс я не страдал от одиночества, то пропадая на репетициях мероприятий, которые проводила смешная библиотекарша в техникуме или разъезжая с выступлениями по маленьким посёлкам вместе с группой ребят, с которыми она занималась. Много читал книг, которые мне советовала опять же эта тётка, а потом жарко обсуждал с ней прочитанное. А главное, писал и писал обо всём стихи, которые обязательно и уже без страха отдавал на её суд.

     А с началом второго курса что-то произошло…  Моё тело заставляло мои мысли крутится только вокруг «этого». Я другими глазами стал смотреть на девчонок. Часто раздевал их глазами, жутко краснея при этом по-настоящему. И уже с замиранием сердца слушал рассказы парней, как они трахали этих девок. Пацаны поимённо перечисляли доступных, готовых всегда и с кем угодно. Содрогаясь от гадливости, представлял, как  заваливаюсь на какую-нибудь из них и что делаю дальше. От этих мыслей я почти терял сознание.

     Когда один раз заикнулся среди парней о любви, меня подняли на смех. Все наперебой стали доказывать, что это всё сопли прабабушкиных времён. Чтобы стать настоящим мужиком, надо обязательно переспать с любой, которая не откажет. Вот это по-мужски, это круто!

     Голова говорила, что всё это не так, ложь и гадость, а тело кричало: «Заткнись! Ну, что ты понимаешь?! Ты просто слюнтяй!»

     И тело победило.

***
     Каждую пятницу я всегда на выходные  уезжал домой в посёлок. Но  в последний приезд ни с того, ни с сего поругался с бабушкой. Она стала поучать меня как обычно, из-за чего психанув, убежал из дома, забился в дровяник, сидел там и навзрыд плакал, понимая при этом, что не прав, что обида глупая, просто детская, но обуздать себя не мог. Так и уехал из дома молча, не сказав бабуле ни слова. А всю следующую неделю не находил себе места: то решал, что нужно ехать в посёлок немедленно и просить и бабушки прощения, то вдруг задыхался от обиды из-за того, что она посмела меня поучать…

     Промучившись и не найдя решения, в пятницу  домой не поехал, решив, что поеду в субботу и с бабулей обязательно помирюсь. Но суббота началась так, что моё сознание отключилось напрочь.

***
     На кухне Вован и Сержа смачно обсуждали девчонок, которые пригласили их вечером к себе в комнату.

     - Слушай, Влад, пойдём с нами к девкам, - вдруг предложил Сержа. – Там нам на халяву и пожрать дадут, и выпить нальют, а потом трахнем их. Они нас за этим и зовут.

     - Но их ведь двое, и вас двое. Я лишний, - смог с трудом прохрипеть от неожиданности.

     - Да брось ты! – загалдели они почти в голос. – Эта Анита сама рассказывала, что групповуху любит. - И они начали в красках расписывать подробности, убеждая, какой мы кайф получим.

     Меня затошнило от этих разговоров, но тело затрепетало, в голове поплыл туман. Я больше уже ни о чём не мог думать, только представлял, что смогу сделать с этой Анитой.

     До вечера мы сидели в комнате втроём. Сначала пили пиво, потом водку, а пацаны рисовали картину за картиной похабнее и похабнее, словно понукая и себя на это похождение.

     Вообще-то я не люблю спиртное, мне не нравится состояние опьянения. Но меня трясло от этих разговоров, и  пытаясь успокоиться таким образом, заливал в себя эту гадость.  На какое-то лишь мгновение вспомнил о своём намерении ехать к бабуле, но тело задавило похотью эту мысль.

     «Потом, на следующие выходные поеду. Куплю её любимый зефир в шоколаде и выпрошу у неё прощение».

     И я остался.

***
     Эта проклятая ночь  запомнилась  какими-то кусками, которые существуют сами по себе. В комнату к девчонкам мы пришли уже пьяные. Там пили ещё водку. Причём из девчонок с нами пила только Анита. Её соседка к спиртному даже не прикоснулась.

     Как Вован повалил Аниту на кровать и стал раздевать её,  помню чётко. В голове словно вспыхивали молнии. Когда я увидел её маленькую грудь, которую грязными ручищами хватал Вован, вскочил испуганно и выключил в комнате свет.
На какое-то мгновение протрезвел, и в висках застучало: «Уходи! Уходи!» Но ноги словно прилипли к полу. Просто стоял в темноте и с замиранием сердца слушал звуки, доносящиеся с кровати: её стоны и сопение Вована.  Рядом топтался Сержа, доживаясь своей очереди. А на другой кровати молча сидела вторая девчонка.
От всего этого у меня закружилась голова, напряжение спало, и  к горлу подступила тошнота. Выбежав из комнаты, бросился к себе. Когда пришёл Вован, я лежал на своей кровати, уткнувшись лицом в подушку.

     - Влад, ты что, уснул? Сейчас Сержа кончит, твоя очередь.
И тут в комнату ввалился Сержа.

     - Как я её!.. Влад, давай, иди, она тебя ждёт. Заснул, что ли? Ну, ты даёшь! Знаешь, как я её?..

     Вставляя через слово маты, Вован с Сержем подробно описывали, что происходило у них с Анитой. Моя голова опять запылала, а тело затрепетало.

     - Иди-иди, она тебя ждёт. Вот, выпей и вперёд.

     Я сел и покорно влил в себя водку. В голове стучало: «Все так делают. Не могу больше терпеть. Если сейчас не пойду, завтра засмеют. Нет, лучше не пойду, пусть смеются. Противно! Пойду просто погуляю, а когда вернусь, скажу, что у Аниты был. Нет! Стоп! Там эта, другая сидит, Ольга. Парням скажет, что меня не было».

     - Иди, - толкали меня пацаны. - Не бойся. Ты сначала её… - и они начали подробно рассказывать, что нужно делать, чтобы получилось. От этих разговоров тело стало действовать само по себе, больше не обращая внимания на разум.

     Дальше всё было, как в тумане: голая Анита, почему-то ярко освещенная комната, любопытные глаза Ольги. У меня ничего  не получилось, и я ушёл опять к себе. Но парни вернули меня, опять налили водки, и под их советы…

     Как оказался у себя в комнате,  не помню. Видимо, мы потом опять пили.

***
     Проснулся я поздно с больной головой. Пить хотелось немилосердно. С трудом пришёл на кухню, где толпились девчата и пацаны. Когда они дружно заржали, увидев меня, сразу вспомнил события прошедшей ночи.

     Среди толпы Аниты не было, не было и Вована с Сержем. Но в её центра громче всех хохотала соседка Аниты, свидетельница ночных событий, Ольга. Стало ясно, что она до мельчайших подробностей рассказала всем всё.

     Что повергло меня в шок: факт, что ночные события стали достоянием всех или воспоминания об Аните, вызвав у меня неудержимое чувство гадливости, не знаю. Я едва успел добежать до туалета и запереться в кабинке. Там меня долго и мучительно рвало, буквально выворачивая наизнанку.  Так плохо ещё  мне никогда не было.

     Было воскресенье, и вечером пришла воспитатель Алёна. Она классная девчонка, хоть и старше меня на десять лет. Ожидая её с нетерпением, в тот момент я ещё был готов всё ей рассказать и может даже, попросить совета. Но её перехватили раньше. Когда она зашла в комнату, то с порога обрушила на меня:

     - Ты понимаешь, что она несовершеннолетняя? Ты врубаешься, что тебе срок светит за изнасилование?

     Даже не страх парализовал меня в тот момент, отняв способность говорить, а чувство полной безысходности от такой несправедливости. Алёна и не ждала моего ответа. Сказав всё это, она  ушла, громко хлопнув дверью.

     Теперь-то для меня понятно, что и Вован, и Сержа быстро смекнули, что  Ольгина сплетня может обернуться большими неприятностями и решили действовать на опережение. Все разговоры были только обо мне. О них все будто-бы забыли.

***
     Анита всё воскресенье присылала СМС-ки, где жаловалась, как ей плохо. Я думал, что ей стыдно так же, как и мне, почему-то забыв, что был у неё третьим.  А когда в понедельник эта история выплеснулась из стен общежития на весь техникум, и только меня стали обвинять в изнасиловании, то увидел, как деловито и спокойно она рассказывала директору и педагогам, что я был не один, и даже не первый. И вообще, она обвиняет нас троих не в изнасиловании, а в том, что мы воспользовались тем, что она была пьяная, а в таком состоянии она себя контролировать не может.

     Наш руководитель группы сидел тут же и молчал. Ни Вована, ни  Сержа на этом педсовете не было. Их просто не нашли, а может и не искали. Каждый из педагогов гневно высказывался в мой адрес, а директор предложил вызвать полицию, чтобы было заведено уголовное дело. А потом в красках расписал, что ожидает в тюрьме тех, кто осуждён по такой статье. Слова Аниты про то, что я был не один, никто словно не услышал. Перед тем, как меня отпустили, руководитель группы сказал, почему-то глядя в сторону:

     - Ты преступник и будешь наказан. Я всё сделаю для этого. Не надейся, что тебе это сойдёт с рук.
               
***
     Только теперь мне стало ясно, о какой свободе выбора говорила смешная тётка из библиотеки. Ведь я мог не пойти на поводу у своего тела, и тогда ничего бы не случилось.

     Эх, рассказать бы обо всём библиотекарше. Она ведь, наверняка, знает об этом всё. И я уверен, она не сделала бы брезгливым лицо, не стала называть меня преступником, а объяснила, как это пережить, как принять предательство сверстников и взрослых, чтобы жить дальше. Но эта тётка болеет уже вторую неделю и не ходит на работу. Можно, конечно ей позвонить…

     Нет! Нет! Ни за что!!! Она хоть старая, но ведь женщина. Рассказать ей об этом просто невозможно. Стыдно!!! Лучше умереть!

     Вот! Опять! Опять эта мысль!

     И вдруг я понял, что не предательство людей испугало меня. С этим можно жить. В конце концов, моя жизнь началась именно с предательства, когда меня бросили на произвол судьбы самые родные люди. Невыносимо было предательство моего собственного тела. И я точно знаю, что оно опять выйдет из-под моего контроля, и случится новая Анита…

     Больше этого не допущу! Это, видимо, и есть свобода выбора.

     Никакой записки писать не буду. Ничьё мнение меня не волнует. Даже бабулино. Мне её просто жаль.  Я ясно вижу её реакцию на случившееся. Она в тонкостях разбираться не станет, а вытирая слёзы, тихо скажет: «Яблоко от яблони не далеко падает», поставив этим знак равенства между моими родителями и мной. Для неё эти поступки из одной «бочки», как любит говорить библиотекарша.

     Стоп! Вот чьё мнение для меня важно, так это старой смешной тётки с весёлыми и почему-то всегда грустными глазами. Нужно написать для неё  свои последние стихи. Вот только бумаги нет.

     Я стал лихорадочно рыться в груде хлама, сваленного в углу, и нашёл там грязный и измятый листок, но не исписанный. Там же нашёл и крепкую верёвку. Ну вот, значит моё решение верное, сама судьба помогает мне.

     Вытащив авторучку из кармана куртки,  стал быстро-быстро писать. Никогда раньше мне не писалось так легко. Я был почему-то уверен, что она обязательно прочитает и всё-всё про меня поймёт, и не осудит. Горевать будет, в этом тоже был уверен, но не осудит. Вдруг ясно представил, как библиотекарша обязательно отметит про себя в моих стихах несовершенные моменты, и улыбнулся. На душе стало легко. Всё-таки здорово, когда есть человек, который поймёт мой выбор.

Привет прощальный всем, кто рядом был!
Пусть хоть для вас наступит светлый день.
Я с болью жизнь свою к концу приговорил.
Для подлости я больше не мишень.

Я  с детства знал, что в жизни всё не так:
Рос без родителей, которым был не нужен.
И если для других событие – пустяк,
То перед каждым я был просто безоружным.

Спасибо бабушка, мой человек родной!
Я не устану тебя благодарить!
Закрыв от всех невзгод своей спиной,
Меня от мерзости пыталась заслонить.

Но навсегда нельзя от жизни оградить…
И если даже разберутся – мне плевать.
Я не смогу спокойной жизнью жить,
Когда за мёртвых лишь готовы горевать.

Живу среди людей, но тех, кто скажет, мало:
«Влад, улыбнись и верь, бывает в жизни всё.
Пойми, ошибки – это опыта начало.
И ты своей судьбы сам режиссёр».
 
Простите те, кто был со мною вместе!
Но я решил, дороги нет назад.
Писать кончаю. Теперь ко мне не лезьте.
Что меня ждёт, мне интересно: рай иль ад?!