Белое безмолвие

      
                Часть 1

                Гости с другого мира
   
   Утром, когда Вовка ещё досматривал последний сон, залаяли Пальма с Рыжим. Вылез из спальника, внутри палатки стоял почти такой же мороз, как и за палаткой. В палаточном городке стоял двадцатиградусный мороз, на брезентовом потолке над его нарами искрился иней. Быстро натянул на себя тёплые брюки, одел валенки и выскочил с палатки.

   Морозец обжог тело, он не спеша обтёр снегом сначала лицо, а затем и тело по пояс и заскочил обратно. Хорошо, до красноты, растёр тело полотенцем, вытер лицо и натянул майку и свитер. Тепло утренней процедуры приятно разлилось по телу. Подошёл к буржуйке, хотел попить воды с чайника, но вместо воды на дне там была одна ледышка. Поставил бесполезный чайник на место, накинул фуфайку и выглянул с палатки.

   Возле вагончика раздавался приглушённый разговор радиста Николая с двумя братьями пастухами, Павлом Ивановичем и его братом Петром Ивановичем, приехавшими на оленях с села, Поной. Двое нарт, запряжённые тройкой оленей, стояли возле палатки, предназначенной для бани недалеко от вагончика. На одних нартах лежала освежёванная туша оленя, на других мешок и два рюкзака. В каждой нарте по карабину. Пастухи, одетые в оленьи малицы  с накинутым на голову капюшоном и в длинных и лёгких пимах  с камуса  на ногах, вели оживлённую беседу с радистом.

   Пальма и Рыжий загавкали было на пришлых собак, но те дружно зарычали и оскалившись, показали свои крепкие, белые зубы, лай сразу прекратился. Небольшая, невзрачная, серенькая собачка, привязанная к нартам двухметровой верёвкой, вытоптала себе место возле нарт и скрутившись калачиком, устроилась на отдых. Рядом с ней улёгся молоденький, чёрный кобелёк с длинной шерстью, не обращая внимания на крутящихся возле них Пальму и Рыжего.

   – Коля, оленя сами порубаете, как вам будет лучше, а язык, сердце, лёгкие, печень и почки вот, - и один из Иванычей протянул ему окровавленный с низу мешок, - всё в мешке. Так что неси дрова, будем свежину жарить, парить и варить. Я вам сам сейчас сготовлю. Да, вот ещё сёмжина, малосольная, как ты любишь, - и он вытащил с нарт крупную сёмгу, - на девять кило потянула, жирная! Забирай. А нам бы парочку лыж надо, а то в селе в магазин ни как-лыжи-то не завезут.

   – Ну, вы братцы даёте, спасибо вам огромное, у нас ещё целая ляжка с того раза осталась от оленя, что вы тут забили и разделали, - с радостью произнёс Николай, - так что мы её и сготовим, а эту тушу пока на склад с Володей положим и сёмгу тоже. Вон он с палатки идёт. Володя, а ну, давай помогай, - крикнул он направившемуся к ним напарнику по зимовке. А вы мужики проходите в вагончик, устали не бойсь с дороги. У меня там чайник только что вскипел, чайку горячего с дороги-то не помешает.

   Володька подошёл, поздоровался с Понойскими братьями, полюбовался олешками и хотел подойти к Джеку с Зарой, но те недовольно рыкнули и опять скрутились в клубок. Пальма с Рыжим начали тыкаться ему в руки, боком отталкивая Володю от чужих собак.

   – А ваши-то ревнивые, смотри-ка, от наших гонят. Ревнуют! Ты Володя их сейчас не тронь, устали они, - заговорил старший брат Павел, - отдохнут, сами к тебе подойдут, наиграешься ещё. Любишь собачек-то вижу, вот и они тебя любят, только отдохнуть им надо, умотались они немного.

   Спирт-то у вас есть, или водка? Сегодня Николай, подарок обмывать будем. Видишь красавец какой возле нарт лежит, Джеком назвали, - показывая на чёрного кобелька заговорил Пётр Иванович, - он нам вроде ни к чему, охотник он, а нам пастушью собачку надо, вон как наша Зара. Хорошая собачка, выносливая и пасёт хорошо, но не охотник. Жалко ей видите ли зверушек и птиц, сколько раз видел, поймает куропатку или зайчонка и любуется ими, а потом отпускает. А оленята пойдут, так нянчится с ними как со щенками. Умница!

   Зара, услышав, что разговор идёт о ней, навострила уши и преданно посмотрела на хозяина. Джек, не поднимая головы, посмотрел одним глазом на беседующих, засунул нос поглубже в свою длинную, тёплую шерсть и затих. Пальма с Рыжим крутились возле Володьки косо поглядывая то на мирно лежащих собак пастухов, то на оленей, пережёвывающих ягель, насыпанный Павлом.

   Пётр вытащил с мешка две вяленых горбуши и дал Заре и Джеку. Сон у них сразу пропал и они, рыча на Пальму с Рыжим впились в вяленое, красноватое мясо рыбы. Пастух посмотрел на собак зимовщиков, крутившихся возле нарт, дал и им по рыбине. Те оттащив подарок пастуха подальше от пришлых собак, тоже принялись за горбушу. 

   Павел с Петром зашли в вагончик, а зимовщики занесли тушу оленя в палатку, где был склад. Мешок с субпродуктами и сёмжину отнесли туда же. Со склада Николай взял бутылку спирта, настоянного им на бруснике, последние три бутылки водки, буханку замёрзшего хлеба и кусок копчёного палтуса. Затем вытащил с мешка замёрзшую оленью печень, отрубил добрый кусок, порубил лежавшую на складе ляжку оленя. Всё это вместе с напарником по зимовке они занесли в тамбур вагончика. Водку, спирт и палтус занесли в вагончик. Одну бутылку поставили на стол, а палтус порезали и выложили на вырезанное кем-то из сезонников, деревянное блюдо. Остальные бутылки Николай поставил под свою кровать, чтоб не мешали.

   Два брата, сняв малицы, пимы и штаны с оленьей шкуры, сидели за столом чаёвничали. На ногах у них были длинные до колена, шерстяные саамские чулки с лёгкими, расшитыми узорами мокасинами с оленьей шкуры. В нательных саамских рубахах с хлопчатобумажной ткани и спортивных штанах они выглядели обыденно, по-домашнему.

   Подбросив дров в печку, братья распивали свежезаваренный чай с малиновым джемом горкой наложенного на кусок хлеба. У Павла на коленях разлёгся здоровый, пушистый, чёрный кот Николая, Аметист. Полярная сова Сплюшка сидит над столом на самой высокой перекладине своей лесенки, сделанной радистом. Голова Сплюшки постоянно в движении, она крутит ей во все стороны, ловя каждый посторонний звук, не забывая внимательно наблюдать за гостями.

   – Володя, как тебя тут Николай не обижает? – спросил Павел недавно прибывшего на зимовку напарника радиста, - Никола хороший парень, вот только ни как мы его бриться не заставим, не хочет. Вон бородищу отпустил, хоть в попы записывай. – засмеялся раскрасневшийся от горячего чая и тепла печки пастух.

   – А какой смысл ему меня обижать? Нам же тут вместе жить, - засмеялся тот, - нам ссориться ни как нельзя и обижаться друг на друга не за что. А борода ему идёт, нравится, так пусть носит, мне она не мешает, борода у него, а не у меня. Такая рыжая борода, как огонь, редко у кого бывает. Николай ей по вечерам вместо керосинки подсвечивает, когда на рации морзянку выбивает. Так что ему без неё никак нельзя. – весело выдал свою тираду Володька. Братья весело засмеялись.

   – Правильно напарник, нравится борода вот и ношу, а надо будет и сбрею, это уже моё дело. Далась вам моя борода, сказал же после зимовки побреюсь, - уклончиво отвечал радист Павлу, - давайте лучше по маленькой. – Он откупорил запотевшую бутылку и протерев полотенцем стаканы, налил в них горячительное, садясь за стол.

   – Володька, не стой столбом и не маячь тут, садись за стол, сейчас перекусим, почаёвничаем. Ну, подняли и вздрогнули, давайте за Джека, давно себе такую собаку хотел. Красава!

   - Ну, за Джека, так за Джека! Он молодой ещё, седьмой месяц пошёл, так что Коля к тебе быстро привыкнет, - вразумительно заговорил один из Иванычей, - только не балуй его и ни в коем случае в вагончик не пускай, иначе испортишь собачку. Охотник с него хороший будет, сам Никодим выбирал, а он то уж толк в собаках знает. Щенки только глаза откроют, наш Никодим сразу их отсортирует, какой пастухом будет, а какой охотиться. Не разу не ошибся. Он в собаках профессор! – разглагольствовал он.

   Звон стаканов мелодично раздался хрустальным звоном в вагончике. Все дружно выпили и заработали челюстями, уминая лоснящийся жирком палтус с маринованными грибочками с открытой банки. Сплюшка закрутила головой и что-то пробубнила, Аметист, любитель маринованных маслят, унюхав любимое лакомство, потянулся к ближайшей тарелке, ловко зацепил когтями грибок и сунул его себе в рот.

   - Вот блин, сколько кошек видел, ни одна грибы не ела, а твой Аметист, Колян, аж балдеет от них, - поглаживая зажмурившегося от удовольствия котяру, промолвил Павел, - а летом, часом, он у тебя в лес по грибы не ходит?

   – Нет, сырые грибы ему по барабану. Он на них даже не смотрит, - с улыбкой отвечал Николай, - а вот маринованные, если открытую банку оставить на столе, все зараза по выкидывает на пол, а съест разве что с десяток, не больше. И главное, ничего кроме грибов больше с банок не вытаскивает, разве что кильку в томате. Ему главное не съесть, а с банки выкинуть, и смотреть как они на пол падают, он от этого кайф ловит. Просто грибной маньяк какой-то Аметист у нас.

   Так за разговорами опорожнили полторы бутылки, остальное решили оставить на потом. Пётр Иванович занялся кастрюлями и сковородками, не подпуская никого к плите. Павел Иванович прилёг на лежанке радиста с развалившимся и мурлыкавшим на нём Аметисте. Николай надел наушники и в вагончике застучала морзянка, было утреннее время эфира с базой в Апатитах.

                Белая Молния
   
Володька пошёл в свою палатку и затопил буржуйку, через десять минут в палатке уже было тепло. Огонь раскалил печку до малинового цвета. Наполненный чайник закипел и выпустил струю пара. Шурпа  с крупными кусками жирного и сочного оленьего мяса в кастрюле тоже разогрелась. Положив в миску большой кусок мяса и налив в неё наваристой юшки, принялся за еду.

   Между досок пола появилась знакомая головка горностая, прозванного хозяином палатки «Молнией» за её мгновенные движения и реакцию. Горностайчик деловито покрутил головкой по сторонам и его глазки-бусинки уставились на сидевшего за столом. Его длинное, гибкое тельце очутилось возле Вовкиной ноги. Белый, словно снег, с чёрным кончиком на хвостике пушистый зверёк замер, опёршись лапками на валенок, ловя чёрным носиком соблазнительный, мясной запах. Хозяин палатки шевельнул валенком и горностайчик, словно молния, исчез в щели пола. Вовка положил на пол небольшую кость с оставшимся на ней мясом от вчерашнего ужина и притих на нарах.

   Через минуту снова показалась белая, знакомая головка с чёрными глазами-бусинками, а за ней и всё гибкое тело горностайчика. Тот деловито схватил кость и исчез в щели пола, но кость в щель никак не хотела пролазить. Недовольный зверёк с писком пытался затащить её в свои закрома, но та, только прыгала по щели и никак не хотела пролезать между досок.

   Володя всегда удивлялся упорству горностая и уже знал, что тот ни за что не бросит найденную добычу. Он тихо подошёл и взявшись за кость медленно потянул вверх. Маленький разбойник упирался всеми четырьмя лапами в доски пола снизу с пронзительным, недовольным писком, но силы были не равны. Косточка медленно с рывками двигалась вверх. Вот уже показалась голова недовольного, попискивающего хищника, затем передние лапки, упирающиеся уже в свою добычу. Горностайчик никак не хотел отпускать аппетитную косточку.

   Володя медленно поднял её вместе с затихшим гостем и положил на стол. Зверёк перестал сопротивляться и откусывая по кусочку мясо принялся за обед. Любопытный хозяин палатки медленно протянул руку к беленькому, пружинящему живому комочку. Тот отскочил на край стола, но тут же вернулся и продолжил свою работу, орудуя острыми как иголки зубами, упираясь в косточку передними лапками.

   Рука снова медленно приблизилась, зверёк пискнул, но отскакивать не стал. Пальцы плавно опустились на его спинку и несколько раз нежно прошлись вдоль тела. Маленький гость замер на столе, соображая укусить или нет эти назойливые пальцы, но передумал и затих. Удовлетворив свой аппетит, пробежался пару раз по столу, и затих, уставившись своими чёрными бусинками глаз на Вовку. Тот встал, вытащил припрятанный для такого случая кусочек сырого мяса и дал своему дружку. Зверёк аккуратно взял мясо, спрыгнул на пол и исчез под полом.

   В первые дни их знакомства горностайчик цапнул за испугавший его палец так, что на нём остались четыре маленьких, но глубоких дырки. Тогда Вовка стал одевать обычную кожаную перчатку, которую маленький зубастик не мог прокусить как не старался. Потом постепенно привык и уже не пытался укусить ставшими не страшными для него пальцы, и даже иногда позволял Вовке взять себя в руки.

   А два дня назад, первый раз ночью, даже залез в спальник к хозяину палатки, и примостившись под боком проспал там пару часов. Вовка проснулся от щекотки бегавшего по нему любопытного нового друга. Зверёк бегал по спальнику, как заведённый, словно челнок в ткацком станке, осваивая новое, тёплое убежище. Удовлетворив своё любопытство, зверёк вылез со спальника и скрылся под полом.

                вечернее застолье
   
   Молодой зимовщик, управившись с завтраком, оделся и вышел с палатки. Выпавший за ночь небольшой снежок поскрипывал на морозе. С трубы вагончика в небо, столбом, поднимался сизый дым, там уже куховарил Павел. Николай возвращался с двумя вёдрами воды с реки. Пётр что-то мастерил на своих нартах. Олени возле нарт, доев ягель, прилегли на снег. Зара, а за ней и Джек, увидев Володьку, завиляли хвостами и направились в его сторону. Он погладил Зару и Джека, те довольные, закрутили хвостами озираясь на Петра.

   Часам к четырём все собрались в вагончике. На столе уже стояла сковорода с шипящей в жиру олениной, языком и печёнкой, приправленные клюквой и травками, они источали божественный аромат. Нарезанные ломти сёмги и палтуса на тарелке, блестели жирком. Пятилитровая банка болгарских маринованных огурцов с помидорами и банка беленьких маринованных маслят стояли рядом. Горка пышных, Понойских лепёшек с ржаной муки и запотевшая бутылка питьевого спирта, настоянная Николаем на бруснике, стояли посередине стола.

   За разговором, да под такую закуску, незаметно выпили спирт, его сменила бутылка водки. Мясо в сковороде быстро исчезло в желудках весёлой компании, и сковородка опять заняла место на плите. Соблазнительный дух жарившегося мяса поплыл по вагончику. Павел топором настрогал строганины с большого куска оленины и насыпал её горкой на тарелку. Тонкие полоски мороженной оленины, легко посыпанные солью, с удовольствием пошли под водочку, перемежаемые огурчиками и грибочками. Тарелка с сёмгой и палтусом время от времени тоже пополнялась. К ночи уговорили ещё две бутылки водки под вновь нажаренное мясо, строганину и остальные яства на столе. Полбутылки водки Николай заныкал подальше с глаз на завтрашний день.

   Часов в одиннадцать разошлись спать. Павел с Петром, забрав спальники со склада, пошли в свободную палатку. Растопили там буржуйку и через какое-то время там уже раздавался здоровый храп кочевников-оленеводов. Володя ушёл в свою обжитую им палатку, подбросил дровишек в буржуйку, разделся до трусов и майки, и нырнул в прохладный спальник с верблюжьей шерсти. Вместо одеяла, сверху, укрылся ещё одним спальником, третий спальник для утепления был под ним. Немного поворочавшись, заснул здоровым таёжным сном праведника. Николай заснул в своём вагончике с мурлыкавшим в его ногах Аметистом.
планы аборигенов
   
Рано утром проснувшиеся пастухи разбудили недовольного ранним визитом Николая. Вчерашний спирт сушил глотки, хотелось поправить здоровье, но в вагончике нашли всего полбутылки оставшейся водки. Тараканы в их головах готовились к смене власти трезвенников и устроили митинг, который больно отдавался в лопарских мозгах их громкими речами за хорошую опохмелку. Водки как повелось на Руси, всем показалось мало, особенно тараканам, а на складе её больше не осталось. Захмелевшие на вчерашние дрожжи, братья начали доказывать, что надо сейчас с утречка съездить в их село Поной и купить ещё спиртного. Радист с напарником, похмелившись, попытались доказать им обратное, но душа у всех, а с ней не поспоришь, требовала продолжение банкета.

   Володька с Николаем собрали по двадцать пять целковых с носа, всё, что у них было. У пастухов с собой разумеется денег не было, да и зачем им деньги в тундре, там ведь магазинов нет. Ну а дома у жёнок просить, так это вопрос; - дадут или нет, да и закон лопарей-ижемцев не позволял перед бабами кланяться.

   Покумекав, стали решать кому же ехать на оленях в село, в магазин. Павел согласился ехать, так как у него жёнка спокойная, с понятием и бурчать не будет. У Петра, как он сказал, не жёнка, а зверь, лютая как росомаха. Если дело доходит до выпивки, может и не пустить обратно. Заставит дома сидеть дня три, а то и всю неделю. А так, если Петро не пьёт, то спокойная как важенка .

   Ну а с зимовщиков, то у радиста утром и вечером связь по рации с Апатитами, ему уж точно нельзя ехать. Остаётся Володька, во-первых, самый молодой, а во-вторых, без работы. Тягач отремонтировал, дров с Николаем навозили, напилили и накололи. Теперь сидит в палатке, в потолок поплёвывает, да с ружьём за куропатками на лыжах бегает, да петли на зайцев ставит недалеко от палаток. Уже и зайчатиной баловались и куропатками.

  Проблема теперь только в чём ехать, в своей-то одежде в тундре за десять часов, не двигаясь, на нартах можно и околеть. Братья решили, пусть в Петровой малице, едет, а под малицу Пётр дал ещё и свой торк . Меховые глухие штаны (стикак ), Вовка напялил на свои брюки. На ноги пастух дал запасные шерстяные чулки до колен и пимы. Молодой зимовщик с удовольствием осмотрел себя, ему понравилось.

   Одежда была удобная, лёгкая и тёплая, нигде ничего не жало и не тёрло. Полностью экипированный в лопарскую одежду, он готов был отправиться в путь, в «ближайший» магазин. Как он позже узнал, от палаточного городка, до того магазина в селе было всего ни чего, как сказал потом Павел, каких-то семьдесят-восемьдесят километров по тундре.

   Вовкины тараканы в его похмелившейся голове дружно проголосовали за поездку на оленьей упряжке хоть на край света. Как ни как себя не покажем, так весь мир посмотрим.

   Ново испечённый юнец-лопарь ещё раз осмотрел себя, ну ни дать, ни взять коренной лопарь-ижемец . Павел отвязал оленей, отодвинул карабин в середину нарт, взял в руки хорей и олени медленно двинулись в утреннем сумраке наступающего северного дня. Сзади нарт, на верёвке, побежала Зара. Джека же решили оставить в городке, как никак у него теперь новый хозяин. Радист, искрясь на морозе рыжей, заинденевшей бородой, привязал его возле вагончика. Тот как ни странно, особо возражать не стал.

   Володька, как заправский пастух лопарь, в первые в жизни сел на нарты позади Павла. Одел рукавицы с оленьей шкуры пришитые к малице, затянул капюшон кожаным шнурком и устроился поудобнее в нартах. Отдохнувшие олени, подгоняемые хореем, резво набрали скорость и побежали по лыжне, протоптанной по просеке, ведущей вверх, в тундру, быстро удаляясь от палаточного городка.

                а путь и далёк, и близок
   

   Поднявшись по берегу реки Поной, путники по редеющим кустам выехали на огромную, белую пустыню, тянущуюся до горизонта. Заснеженная тундра была необъятна, белое, сумрачное безмолвие тянулось на десятки километров во все стороны. Олени, подкрепившись ягелем, шли ходко, их широкие копыта размашисто сокращали оставшиеся километры. Крупный, коренной самец с размашистыми, ветвистыми рогами, подгоняемый длинным хореем, торопил своих напарников по связке.

   Утренний сумрак полярной ночи рассасывался, словно туман. Серый, бессолнечный день открывал просторы уснувшей тундры, покрытой бесконечным снегом. Где-то вдалеке показался небольшой лесок, который при приближении оленьей упряжки оказался десятком разрежённых, низкорослых ёлочек и редких кручёных карельских берёзок. Лёгкие нарты, приминая свежий, пушистый снег, вспугивали иногда стайки белых полярных куропаток, зарывшихся на ночёвку.

   Те, в свою очередь, пугая упряжку оленей, стайкой вылетали из-под снега и часто хлопая крыльями, с верещащим свистом, уносились в даль. Зара, ловко лавируя между выскакивающих из-под полозьев нарт, веток голубики и засыпанной снегом карельской берёзки, уворачивалась от них за нартами, привязанная на короткой верёвке.

   Несколько раз упряжка пересекала следы трёх росомах, тянувшиеся по тундре прямо, словно по натянутой нитке. Передние следы были чуть ли не с ладонь человека, отпечатки её длинных когтей напоминали отпечатки пальцев человека. Отпечатки лап, двух из них, были немного меньше. Встречались небольшие лисьи и песцовые следы, уходившие в глубь тундры, охотившихся на куропаток, и леммингов.
 
                Лохматые кочевники тундры.
   
   Но вот, следы росомахи стали попадаться чаще и гуще, как будто наследили несколько зверей. Следы были в разных направлениях, а за полосой этих следов, была вытоптана копытами оленей большая площадь тундры. Видно было, что олени рыли снег и кормились ягелем. Большой, вытоптанный пятак на заснеженной тундре дальше сужался и уходил на север десяти- пятнадцатиметровой полосой. Олени бежали от преследования их, тремя росомахами. Метров через восемьсот путники наткнулись на остатки оленя. От него осталась разгрызенная голова с ветвистыми рогами, недоеденный скелет и объеденные начисто ноги с широкими копытами. Павел остановился, изучая картину произошедшего….

   – Иваныч, а почему сначала было так много росомашьих следов? Всё аж вытоптано ими было. Их там наверно целая стая была, не меньше десятка, а Иваныч, – недоумевая спросил неопытный «напарник», - а тут следы только трёх росомах!? Куда же остальные-то делись? – С удивлением уставился на пастуха ожидая вразумительного ответа.

   Самцы росомахи, Володя, все в основном кочевники-одиночки, определённой территории не имеют. Но и посторонних не терпят, могут волка и даже медведя прогнать от добычи, и не только от своей. Самка же, почти до двух с половиной лет кочует со своим выводком, а потом заводит новое потомство. – объяснял пастух, - Так что это у нас пировали самка с двумя почти двухгодовалыми щенками и скоро они уйдут от неё. Сами будут охотиться. Ладно, поехали дальше, -закончил не особо разговорчивый оленевод.

   Вовка сидел на нартах, мерно покачивающихся на сугробах и думал;

   - Как же они, эти пастухи тут не блудят? Тут ведь кроме снега, ни каких ориентиров даже нет. И как Иванович знает сколько лет тем росомахам? Я так точно заблудился бы здесь, это у нас в Умбе я ни разу не блудил, но там же тайга и ориентиров полно. То река Умба, то озёра и болота с детства знакомые, то скалы, сопки. Мелкие речки тоже знакомы. Там проще.

   – Иваныч, а откуда вы знаете, что детёнышам её около двух лет? Вы что у них паспорт проверяли, – ехидно спросил Вовка, - или тут на снегу написано? Я знаю, что шкура у них ценная и не намокает как лисья, или другая какая ни будь. Это правда?

   – Сам посуди; - рождаются они в феврале-марте, у годовалых след мельче, а у этих почти такой же как у мамаши. Вот и посчитай, сейчас им где-то год и восемь, год и девять месяцев. Это брат, как дважды два, четыре. Простая арифметика. – засмеялся Павел. – А то, что шкура у росомахи дорогая, то это точно. И не намокает она, её если в воду опустить, а потом встряхнуть, то на ней ни капли воды не останется, вся стечёт, и тёплая очень.

   - А много они вреда приносят вам эти росомахи? – Допытывался Вовка.

   – Волки больше вреда приносят, они если в стадо залезут, будут оленей резать без счёта. Росомаха же, она экономная, одного оленя завалит и ей хватает, но съесть за один раз может много. А если дерево какое рядом есть, туда затянет оленя, чтоб волки и песцы не достали и не уйдёт с того места, пока всё не съест. Бегает она правда не так, как волки, помедленней, но выносливости ей не занимать. Она как пастух, месяц может за оленями кочевать. Долго высматривает больных оленей, а потом нападает на них и всегда сытая. Так с разговорами проехали пол дороги.

   Где-то на пол пути Павел остановил притомившихся олешек и решил устроить привал. Зара, утоптав снег, свернулась калачиком возле нарт. Олени, выпуская с ноздрей небольшие клубы пара на тридцатиградусном морозе, разрыли снег своим широченными копытами. И словно лопатой, оголив ягель, пофыркивая, принялись его уминать за обе щёки. Оленевод обошёл нарты, осмотрел оленей, поубирал заледеневшие катышки плотного снега с ног собаки и присел на нарты.

   
                что аборигену хорошо, то пришлым не понять

   - Володя давай-ка часик поспим, пусть олешки отдохнут, вон устраивайся на нартах спиной ко мне и вздремнём. Что-то я в вашей палатке нисколько не выспался, жарко там от буржуйки сильно, да и чадит она у вас.

    Володька, закоченевший от мороза без движений в нартах ужаснулся, мол как это можно спать на таком морозе, и так замёрз, как выгнанный с будки цуцик в сильный мороз. Даже тараканы в его голове ошалели и притихли от такой мысли. Собравшись в кучу, обвили себя усами вместо шарфа и растирали замёрзшие лапки на сильном, для их компании, морозе.

   - Не дадим ему спать, - решили дрожащие таракашки, - заснёт, голову застудит, голова замёрзнет, и мы околеем, и вымрем как мамонты. Не дадим! Не дадим! – зашумела плотная их толпа и затопала, грея свои лапки. В голове у замёрзшего «лопарёнка» застучало.

   – Павел Иваныч, Вы ложитесь, а я лучше побегаю вокруг нарт, погреюсь, замёрз я малость. Вы же с хореем греетесь, вот Вам и не холодно, а я не двигаюсь, сижу тут как колода. Вы спите, не волнуйтесь.

   Привыкший к такой кочевой жизни лопарь-ижемец свернулся калачиком на своей полевой лежанке и засопел как малое дитя, вдыхая в себя со свистом чистейший, морозный воздух. Вовка же, прихлопывая оленьими, меховыми рукавицами и вытаптывая правильный круг мягкими пимами, нарезал круги вокруг временной стоянки.
 
   Небольшая позёмка бросала в лицо заряды колючего снега. Олени недоверчиво и удивлённо посматривали на него, не забывая рвать пучки замёрзшего, разрытого ягеля. Зара, не обращая на ненормального юнца-пастуха никакого внимания, уткнулась носом в шерсть и досматривала свои сны, прерванные срочной поездкой. На нартах мирно посапывал Павел, только Вовка не мог остановиться, согреваясь в движении. Потом подошёл к оленям и начал прыгать, разбивая наст, и пимами расчищая снег возле оленей.

   Здоровый бык, вожак упряжки, перестал рвать заканчивающийся под его копытами ягель и с любопытством уставился на его действия. Минут пять соображал, какую пользу приведут действия этого чудаковатого молодого «пастуха». Потом мотнул своей ветвистой короной, едва не поддев Вовку, и спокойно продолжил доканчивать начатое им дело своими мощными копытами. Разрыл снег и продолжил поглощать ягель в новом месте. Эта зарядка у Вовки продолжалась ровно час, зимовщик согрелся, присел на край нарты и начал размышлять;

   - Как же оленеводы ориентируются в этом белом безмолвии. Ни конкретных ориентиров тебе, ни звёзд на небе, не луны, о солнце в полярную ночь вообще говорить не приходится. По запаху они тут ходят что ли? Пока он решал эти тундровые формулы, Павел заворочался в нартах и проснулся. Зевнув во весь рот, потянулся, и спросил:

- Ну что Володя, согрелся? Слышал я, как ты круги нарезал, вон пол тундры вытоптал, - засмеялся пастух, - коренника вон подкормил, да и пристяжные малость подкрепились, отдохнули, так что ещё немного, и мы в Поное будем. Потерпишь до села-то? – заботливо спросил он.

  - Куда я денусь-то с вашей снегоходной лодки, конечно доедем. А может я сам попробую поуправлять вашими лихими скакунами, а Иваныч? – ответил согревшийся напарник, - сложного-то тут вроде ни чего нет. Тычь хореем коренника вашего в задницу, они и бегут.

                километры, они разные бывают
   
   Иванович улыбаясь отвязал оленей от нарт, и их компания продолжила путь. Олени, потряхивая рогами, побежали по заснеженной тундре. Зара засеменила сзади нарт, ловко увиливая от выскакивающих из-под нарт веток. Корабль белой пустыни легко скользил по снегу…

   – Э-э-эх, нет Володька, тут дорогу знать надо, видел возле леска того, что проехали, ложбинку? Там ехать нельзя, ручей там и вода не такая как в реке, а тёплая, промоины там, хоть и снегом занесены. В них и провалиться можно, правда олени сами там не пойдут, они чувствуют опасность, поэтому и обходят такие места. Так что восемьдесят километров, это брат по карте, а с нашими объездами, поворотами наверно больше будет. Да кто их мерял, километры-то тоже разные бывают. Бывает так, что десяток другой отмахнёшь и не заметишь, а бывает и пару километров покажутся вечностью. Это для тебя тут в тундре всё одинаково, а ведь и тут разнообразия хватает, - разглагольствовал Иваныч, - а есть и такие места, где газ с болотины сильно идёт, там и отравиться можно. Их тоже объезжать надо. Тундру, брат, знать надо! Ну а обратно поедем по реке, там можешь и попробовать оленями поуправлять. Так с разговорами и отмахали вторую половину пути.

                другой мир
   
   Уже под вечер выехали на пологий склон, покрытый буйной растительностью, реки Поной. На против их, на другом берегу реки расположилось, очень старое село Поной. В 1861—1927 годах Поной был центром Понойской волости, а в 1927-1936 — центром Понойского района.

   Выше по реке раньше когда-то находилась деревня Чалмны-Варре. В ХХ веке тут возникла деревня, от 1932 года она называлась Ивановка, и была просто огромной. Чалмны-Варре - поселение не просто старое, а по-настоящему древнее. До 1917 года на этом месте находилось кладбище каменских саамов, кочевавших вдоль реки. Каменские саамы занимали труднодоступный, удаленный от всяких путей район и вплоть до первых десятилетий XX века жили довольно изолированно. В Чалмны-Варрэ сохранились древние наскальные рисунки и саамское кладбище.

   В 1960-х годах в связи с проектом строительства на Поное гидроэлектростанции и предполагаемым затоплением этого участка всё население деревни переселилось в лежащее выше по реке Поной село Краснощелье (жилое и поныне). Сейчас Ивановка (Чалмны-Варрэ) всеми покинута, домов осталось всего-ничего: почти все постройки перевезли.

Село Поной было как на ладони с его деревянными домами, небольшим клубом, магазинчиком, сберкассой, дизельной электростанцией, дающей свет в дома и школой. За селом, закрывая его от непогоды, возвышаются могучие, гранитные скалы. Далеко, за двумя поворотами реки видно её устье, впадающее в Белое море. Путешественники спустились по просеке, проложенной до самой реки, и по занесённому снегом льду, переехали на другую сторону, к крайнему дому по течению Поноя. Припарковали своё «такси» мощностью в три оленьих силы и вошли в дом.

   Небольшие окна освещали комнаты в дневное время, вечером горели электрические лампочки. На всякий случай в углу на тумбочке стояла керосиновая лампа с тщательно вычищенным газетой стеклом. Большой стол по середине кухни был застелен скатертью с выбивными рисунками. Несколько табуреток стояли аккуратно возле стола. Большой, пузатый самовар стоял на столе, сверху его стоял заварочный чайник, закрытый вышитой салфеткой. Медные, начищенные до блеска бока самовара отражали всё и всех на своей поверхности, словно в искажённом зеркале. Побеленная русская печка с палатями занимала солидную часть кухни. Несколько самодельных полочек разных размеров и шкафчиков расположились на стенке на против печи.

   В двух комнатах тоже был идеальный порядок, аккуратные столики застеленные ажурными скатертями, на одном стопка газет и журналов, на другом хрустальная ваза с лапками свежей пихты, на подоконнике горшочки с замершими цветами, дожидающихся лучей летнего солнышка. Старенький комод, на нём небольшое зеркальце, ларчики явно с женскими украшениями и коробочки с иголками, булавками, пуговицами разных калибров. По центру комода стоят семь фарфоровых слоников от большого до самого маленького, по бокам у них две фарфоровых балерины замерли в танце. Деревянный комод покрыт свежим лаком и блестит.

   Кровати заправлены, в головах по три взбитых, пуховых подушки накрытых цветными ажурными салфетками ручной работы. Над кроватями два коврика, один с оленями на цветущей полянке. На другом серый волк и Красная шапочка с корзинкой. Аккуратный, самодельный шкафчик с хрустальными рюмками и фужерами, и фарфоровой посудой в стопках. На лёгкой, фанерной тумбочке лежит магнитофон, а ниже на другой полке старенький патефон и стопка пластинок к нему.

   Стены комнат обклеены обоями с розами. На одной стене в рамках висят фотографии разных годов и даже эпох. Бравые офицеры и рядовые с красивыми, закрученными усами, с армейской выправкой, молодые и в возрасте, смотрят с фотографий царских времён. Солдаты в современной, армейской форме с автоматами улыбаются с фотографий. Мужские и семейные портреты размещены в общих рамках. Женщины в старинных, лопарских нарядах, барышни в красивых, пышных платьях до самого пола с отороченными стоячими, ажурными воротничками, гордо смотрят из глубины веков.

   На стене, над кроватью, на плечиках, висят несколько праздничных малиц разных размеров лопарей-ижемцев мужские и женские. Малицы оторочены песцовым мехом, расшиты цветными орнаментами и украшены бисером. Орнаменты и узоры с бисера на них не повторяются, все с разной, замысловатой символикой. Рядом с ними висят такие же разукрашенные короткие, расшитые разными цветами и орнаментами, пимы, разного размера. Квартира Павла чем-то напоминала краеведческий музей, где фотографии и вещи двух веков показывали жизнь Понойских лопарей с далёких времён по сей день.

                Часть 2

                королевский ужин

   Пока Вовка, обалдевший от увиденного рассматривал всё это, хозяйка Антонина Алексеевна хлопотала у печи и накрывала на стол. Через полчаса пришёл Павел со свёртком и полной сумкой водки для ожидавших в палаточном городке Петра с Николаем. На стол поставил бутылку кубинского рома «Негро» почитаемого Павлом, да и жена его Антонина была не против выпить этого заграничного рома. На этикетке была картинка с улыбающимся негром. Вовка когда-то ещё в Умбе с ребятами пробовал этот ром, ему понравилось. Павел наклонился к гостю и заговорчески прошептал ему в ухо;

   - Володя, я вам тоже пару бутылок рома взял, может понравится, вам там ещё долго зимовать-то придётся, выпьете с Николаем. Хорошая штука-то, приятная. – глядя на орудующую на кухне хозяйку прошептал он.

   С пакета, хозяин этого ухоженного, уютного дома вытащил с десяток ещё горячих шанег с золотистой корочкой, посыпанных толокном и политых топлёным маслом. Большой рыбник с крупным хариусом и два пирога, один с брусникой и второй с черникой. Хозяйка вытащила с русской печи большое, эмалированное блюдо с зарумянившейся сверху картошкой и кусками оленины. Кухня сразу наполнилась ароматом жаркого и запахом пирогов с шаньгами.

   В дверь постучали и с облаком морозного воздуха, вошли две молодых женщины с ребёнком и молодой мужчина, поздоровались с хозяйкой и с гостем. Все они были в малицах и валенках, только на ребёнке были красивые, маленькие пимы. Малица на нём была раскрыта настежь, несмотря на мороз на улице. Щёки и голая грудь маленького крепыша были красными от мороза, на лице его сияла задорная улыбка. Он быстро скинул свою малицу, сбросил пимы в угол кухни и в шерстяных носках, штанах и майке юркнул в комнату. Хозяйка дома всплеснула руками увидев голую грудь внука;


- Лёшик, да разве можно так на морозе-то бегать, распоясанным, так ведь и застудиться не долго. А ты-то Митя куда смотришь? - обратилась она к молодому человеку снимавшему одежду. - Сын голый по морозу бегает, а вам с Леной всё равно. Застудите ребёнка, заболеет ведь, - запричитала она, - а ну ка внучек, одень хоть рубашку какую ни будь, вон в комоде лежат, я тебе вчера погладила. Молодой папа ласково улыбнулся Антонине, ласково прижал её к груди и успокоительно ответил;

   - Лёшка наш большой уже парень, крепкий, ни чего с ним не будет. Скоро уже пять лет будет, ты мама не беспокойся, все мы так бегали в его-то возрасте, вон он уже как ни в чём не бывало с Барсиком играет. - И прошёл в комнату знакомиться с гостем.

   А маленький, но крепко скроенный, розовощёкий Лёшик уже, не обращая на взрослых никакого внимания, играл с крупным, трёх цветным, пушистым котом Барсиком. Большая, пушистая мышка, сделанная с оленьего меха, кружилась по комнате на кожаном шнурке в крепких руках непоседы. Барсик, ловко лавируя между столиком с магнитофоном и табуретками, с азартом дикой пантеры, гонялся за пушистой жертвой. 

   Лена, невестка Антонины, сняв малицу и пимы, одела меховые тапки и поправив волосы перед зеркалом, прошла на кухню. Деловито осмотрела тарелки и блюда с яствами, ответила свекрови;

   – Скажи лучше, что тебе тут со столом помочь? Он, у нас мама, всегда дома в одной майке бегает, ты же сама знаешь, не могу я его заставить что ни будь одеть, жарко ему в доме. А на улице, так он всегда бегает грудь на распашку, с трудом его упрашиваю рубашку какую ни будь одеть, а особенно свитерок, всё ему жарко, видите ли.

   Антонина, разговаривая с мужиками, собрала с невесткой на стол в средней комнате и ужин был готов. На столе стояло блюдо с печки, дымящееся ароматом жирного, сочного мяса с картошкой. Тонко порезанные куски малосольной сёмги и солёные, аппетитные грузди, политые растительным маслом. Шаньги и пироги лежали на большом, деревянном блюде ручной работы с замысловатым орнаментом. Большой, вскипячённый на кухне самовар, отливая начищенными, медными боками занимал центр стола. Возле самовара в глубокой тарелке, горкой, лежала морошка, залитая янтарным, прозрачным соком.

   Гостеприимная хозяйка вытащила с небольшого серванта рюмки, тарелки и вилки с ложками. Все сели за стол, Хозяин разлил ром с улыбающимся негром на этикетке и компания, выпив по рюмке за здоровье хозяев с разговорами приступили к ужину.

   Притихший Лёша, сидя на коленях у своей мамы, вилкой, гонял по своей тарелке кусок мяса меж кусочков обжаренной картошки и ягод клюквы с морошкой. Мясо никак не хотело накалываться на вилку, чуть не выскакивая с неё. Наконец, подцепил ускользающий кусок и вцепился в него своими маленькими зубками, глядя с любопытством на гостя. Ну точь-в-точь как горностайчик Молния в Вовкиной палатке. Откусив немного мяса, опустил вилку с оставшимся куском оленины чуть не на платье матери и дождавшись, когда взрослые замолчат, спросил гостя;

                детские размышления
   
   - Дядя, а посему вы не на тлактоле плиехали? У вас чего тлактол поломался? К нам летом ваши дяди плиезжали на большом тлактоле, он такой как танк, только у него пушки нет. Они даже наших лебят катали, а девочки отказались кататься. Тлусли-и-вые! – убедительно закончил он.

   – Тот тягач Лёша, который трактор, он уже старенький и часто ломается. А вдруг в дороге сломается, тогда как быть? – отвечал малышу дядя Володя, - Его же надо тогда будет ремонтировать, а зимой это не так просто. На ваших оленях надёжнее будет приехать, они ведь не ломаются, правильно я говорю Лёша?

   – Дядя Володя, - поправил сына Дмитрий, - и не трактор, а тягач сынок. На оленях-то легче и быстрей, да и дядя Володя дороги не знает, как сюда ехать.

   –Конечно, олени у нас не ломаются, - засмеялся малыш, - папа, ни чего ты не понимаешь, тягач, он же тянуть что-то должен? А если ничего не тянет, тогда он тлактол. – обиженно объяснил карапуз своему непонятливому папе. - А наш дедушка Паша знает дорогу, он бы дяде…, - посмотрев на отца, продолжил, - дяде Володе показал, как к нам ехать, - не унимался любопытный ребёнок. – А мы бы с лебятами покатались. – хитро улыбаясь сделал он своё заключение.

   – Ну конечно, разумно! Раз ничего не тянет, так какой же он тягач!? Значит Лёша трактор. - засмеялся Павел, - Философ! Видишь Володя, какой у нас внук растёт? У него свои понятия о жизни, куда-нам-то до него!? Да и большой он уже, на нартах скоро сам будет ездить, вот только подрастёт немножко, хорей научится держать и с пацанами на перегонки ездить будет.

   В это время кот Барсик, незаметно залезший под стол, зацепил мясо с вилки у философствующего друга Лёшика и пулей вылетел из-под стола в кухню, создав небольшой переполох за столом. Павел прикрикнул на кота, но тот только недовольно заурчал, но свою трудовую добычу не бросил. Лена положила кусочек оленины поменьше сыну, и все успокоились, а Барсик урча уминал свою законную пайку.

   Так с разговорами просидели за столом до одиннадцати часов. Лёша уже начал кимарить и Лена с мужем Митей начали собираться к себе домой. Проводив родню, хозяйка убрала со стола и расстелила в дальней комнате гостю, а в другой легли хозяева.

                обратный путь
   
   Утром позавтракали и Павел с Володькой отправились в обратный путь, но уже не по тундре, а по широкой реке Поной. Пастух посадил молодого зимовщика впереди, и дал ему длинный хорей в руки. Сам же устроился за спиной наездника-практиканта следя за его действиями.

   Отдохнувшие и накормленные олени двинулись мелким аллюром, войдя в ритм движения, потом постепенно перешли на рысь. Село за спинами, скрылось за поворотом.

   Вдоль реки, расположился густой еловый лес, перемежающийся с соснами и лиственными деревьями. Этот лес, по склону, круто поднимался вверх до самой тундры. Замёрзшая река, покрытая ровным слоем снега с её поворотами, напоминала широченную, замершую во времени дорогу, без транспорта. Ландшафт берегов постоянно менялся; - то по берегам стоял величавый, не тронутый человеком сплошной лес, то его меняли отвесные гранитные скалы, запорошенные снегом. Небольшие полянки, покрытые ровным, чистейшим снегом, спускались к замершей реке.

   Всё живое замерло в этом белом безмолвии и только редкие, гортанные звуки крупных, чёрных воронов, нарушали это безмолвие и покой уснувшей тайги. Но вот и первый житель этих сказочных мест появился возле противоположного берега. То крупный лось шёл размашистым шагом на встречу путникам. Голова его была высоко поднята, широкие его рога качались в такт его бега. Гордая осанка великана-лося была красива и величава. Его широкие копыта на длинных и сильных ногах, поднимали фонтаны снега. Увидев приближающиеся оленьи нарты, красавец лось свернул с реки в лес и там продолжил своё движение.

   Молодой «оленевод» подгонял хореем сбавляющих ход оленей и те опять ускоряли свой бег. Павел же сидел сзади и дремал, однако не пропуская всё, что творилось вокруг. Сквозь дрёму он прекрасно представлял, как управляет оленями его напарник, слышал по ворчанию Зары, что недалеко от них движется лось. Мельком посмотрел на гордого зверя и опять его голова опустилась, покачиваясь в такт движения упряжки. Проехав половину пути, остановились, и дали отдохнуть оленям. Пастух почистил лапы собачки от плотных комочков снега, и та, недолго думая, свернулась клубком тут же на снегу для отдыха. Малость продрогший Иванович, крутился возле оленей, приплясывая и прихлопывая руками в замысловатом, танце предков.

   – Ну Володька, заморозил что-то ты меня, - приплясывая, заговорил Павел, - представляю, как ты в село ехал, тоже задубел наверно, то и круги там нарезал вокруг оленей-то. Ну что, научился уже оленями управлять? Ладно, нам немного ещё осталось, лось вон прошёл, нам бы волков чтоб не встретить. Видел, как размашисто шёл, наверняка от волков убегал.

   Володька же, разогретый работой с хореем улыбался и со смехом ему отвечал; - Иваныч, теперь один-один, ничья короче, я туда промёрз, а ты обратно. Может с хореем сядешь, погреешься? Хотя мне понравилось, могу и до городка нашего управлять этими скакунами. Когда мне придётся ещё на оленях-то поездить, а Иваныч?

   – Ну раз понравилось, тогда продолжай, осваивай науку ижемцев-оленеводов. А я вроде согрелся, посижу покемарю. Когда я ещё пассажиром-то проедусь? – отвечал, позёвывая Павел.

   Минут через сорок продолжили движение. Олени, подгоняемые хореем в руках Вовки, загордившегося от похвалы пастуха, бежали легко и быстро, раскидывая свежий снег по уплотнившемуся насту на реке.

                волки
 
   Через час с небольшим как будто бабка наворожила. Зара, бежавшая сзади на верёвке, зарычала и запрыгнула в нарты. Она не прекращая рычать толкала мордой дремавшего хозяина, тот, мигом поднял голову и взглянул вперёд, по направлению движения.

   – А ну ка Володя приостанови олешков-то, глянь вперёд, - вытаскивая карабин и проверяя обойму проговорил Иванович. – Не ошибся я всё же. Видишь волки за лосем идут, Зара их за несколько километров чует.

   Вовка вгляделся туда, куда показал пастух. Далеко впереди виднелись четыре точки, быстро увеличивающиеся в размерах. Затормозил оленей, крепко, как показывал Павел, привязал их к нартам и стал выжидать, следя за действиями Ивановича. Зара спрыгнула с нарт, ощетинилась и встала за нартами, злобно рыча на приближающихся хищников. Вовку поразило – такое мгновенное перевоплощение добродушной на вид собачки. Пастушья собака, увеличившись в размерах, от вставшей дыбом шерсти была страшна, словно в неё вселился демон полярной ночи этой тундры. Глаза её налились кровью, ощерившаяся пасть, вооружённая двумя рядами крепких, белых зубов с тонкими, длинными, словно кинжалы, клыками навевала ужас.

   – «Да-а, - подумал струхнувший не на шутку практикант-«оленевод», испугавшись даже не столько приближающихся волков, сколько перевоплотившейся в дьявола, всегда добродушной собачки. – не дай Бог встретиться с таким чёртом где ни будь на узенькой дорожке. Порвёт в клочья и не спросит».

   Тем временем волки почти поравнялись с путешественниками на другом берегу Поноя. До них было около километра, они остановились, хищно посматривая на оленей. Павел лежал за нартами, положив на их край свой карабин. Выжидал. Вовка замер возле нарт, за оленями, наблюдая то за волками, остановившимися в раздумье, то на Ивановича, замершего за нартами.

   Сильный и крупный самец-лось был далеко впереди хищников, а тут, совсем рядом, олени. Планы серых разбойников сразу поменялись. Волки, видно решив, что трое оленей, да ещё так близко, будут лучшей добычей, двинулись в сторону остановившейся оленьей упряжки. Распределив свои силы, они пошли цепью, чего и ждал опытный охотник оленевод. Расстояние стремительно начало сокращаться. Прозвучал первый выстрел, хлёстко отдавшись эхом от ближайшей скалы….

   Чёрный, с рыжими подпалинами по бокам, волк, шедший по правому флангу цепи сделав свой последний в жизни прыжок, лязгнул зубами на ужалившую в бок пулю и, без звука, ткнулся мордой в снег. Трое хищников, взбивая фонтаны снега, обуянные предвкушаемой свежей кровью, большими прыжками сокращали расстояние. Олени дёрнулись от звука выстрела, но крепко привязанный коренной бык не смог бежать, и дёрнувшись от выстрела, остановился как вкопанный. Два других оленя тоже остались на месте. Вовка крепко вцепился в нарты.

   Раздался второй выстрел и второй волк, закрутившись на месте, страшно, с хрипом заскулил, и упал, скошенный метким выстрелом. Предсмертные его страдания эхом отдались от скалистых берегов, уносясь вверх в небытие. Оставшиеся двое волков, остановились в нерешительности в двухстах метрах от путников. Третий выстрел пробив голову рыжего волка над переносицей, уложил его на месте. Оставшийся, совершенно белый, последний хищник, сливаясь со снегом, повернул назад, но и его достала пуля Павла у противоположного берега. Он споткнулся, упал, зарычал, схватившись за бок зубами, куда, как большая оса, ужалила его пуля охотника. Однако, превозмогая адскую боль, продолжал ползти. Белый снег окрасила кровь, смертельно раненого зверя. Волк прополз с десяток метров и затих. Атака волков была отбита, четыре волчьих трупа распластались на снегу, обагряя его своей кровью.

   Три души, вольные и непокорённые человеком, полярных волков уходили в морозное, голубое небо. Четвёртая, бестелесная, аморфная душа белого волка, зависла в сотне метров над волчьим побоищем провожая души своих братьев. Потом медленно опустилась, к распластавшемуся на окровавленном снегу своему хозяину, соединившись с ним в одно целое. По белой шкуре, с красным, кровавым пятном на правом боку, пробежала дрожь, шерсть на загривке встала дыбом. Крепкие его лапы медленно прижались к телу. Умирающий волк готовился к последнему бою. Глаза его сверкали лютой злобой. С оскалившейся пасти пузырями шла пенившаяся кровь.

   Олени фыркали, выпуская облака пара, прядали ушами, чуя кровь павших волков, но остались на месте, больше не видя своих заклятых врагов. Где-то на скале взлетели с ёлок несколько чёрных как смоль, воронов, вспугнутых выстрелами и с громким гортанным карканьем, унеслись в тундру. Тишина на реке возобновилась.

   Иванович встал, отряхнул снег, дозарядил карабин, отвязал успокоившуюся собаку и перевязал оленей к ближайшей берёзке на берегу реки. Затем не спеша направился к убитым волкам, держа карабин наготове. Верный друг пастуха, Зара, шла рядом, внимательно следя за лежащими на снегу волками. Вовка шёл сзади Павла с хореем на перевес.

   - Иваныч, а что с волками-то делать будем? – спросил он Павла.

   – Придётся задержаться, сейчас шкуры поснимаем и дальше поедем. Не бросать же их здесь, как никак сто двадцать рублей за каждого, вот и считай двести сорок на брата.

   - А чего, Пётр доволен будет, такие деньги на дороге не валяются. – проговорил Вовка.

   – А Петро-то тут при чём, - удивился Павел, - мы вроде с тобой вдвоём этих волков-то добыли!? Так что две шкуры твои, хочешь шапки шей, а хочешь деньги получишь. Сейчас малость поможешь и к вам поедем. Штаны-то сухие, не обмочил часом? – засмеялся он. – Наверно первый раз волков так близко видел?

   – Чесно говоря первый раз. Но жутковато было, когда они к нам рванули все разом, – утвердительно признался взбудораженный напарник, - да я и не знаю, всё так быстро произошло, что я и испугаться забыл. Ты Иваныч с ними так быстро расправился, что я и рассмотреть тех волков толком не успел. Я с хореем за оленями стоял, так что я тут не при делах, у меня и ружья-то нет, а хорей твой не стреляет. – заулыбался молодой напарник, - Я, Павел Иваныч, больше Зары испугался, когда она ощетинилась, да зарычала. Думал, не дай Бог под её зубы попасть, порвала бы на фиг. Ох, и страшная она была, ну прямо чистый дьявол! А за волков до меня только сейчас начало доходить. Зара услышав, что о ней говорит этот молодой напарник её хозяина, обернулась и недовольно прорычала. Павел заулыбался, глядя на недовольного четвероногого друга;

   - Ты смотри, не нравится ей как ты о ней сказал, обижается! Зара у меня, Володя, всё понимает, так что ты поосторожнее со словами-то. – и уже обращаясь к взглянувшей с преданностью на него собачке, ласково сказал; - Ты подруга на него не обижайся, не со зла он это про тебя, просто перетрухнул малость.

   Зара весело взвизгнула, глядя на хозяина, косо посмотрела на его помощника и остановилась возле первого убитого волка. Шерсть на её загривке поднялась дыбом, она глухо зарычала, обнюхала лежащего хищника и села, глядя на хозяина. Зверь лежал, уткнувшись мордой в снег, безжизненное тело его, растянулось во всю его длину. Казалось, что он спал, уткнувшись в снег, только тонкая струйка крови от переносицы выдавала его мгновенную смерть.

   – Пошли Зара сначала всех посмотрим, а потом займёмся шкурами. – обратился Павел к своей верной собачке. – Володь, может ты освежуешь этого волка?

   – Я с его полдня буду шкуру снимать, да и ножа то у меня нет, я же его не брал. Лучше я Павел тебе подержу, да переворачивать их буду. Да и не умею я так быстро разделывать как ты. Ты вон тогда оленя за двадцать минут разделал, а мы вдвоём с Николаем часа два с оленем возились. За одно и у тебя поучусь. – Отвечал обескураженный Вовка, впервые разглядывая убитого волка.

   - Их не надо разделывать, шкуры только поснимать и всё. Мы же их есть не будем, их и вороны и те не клюют, брезгуют видно. – Засмеялся пастух, - Ладно, я сам сниму, помогать будешь и учиться.

   Пока напарник Ивановича рассматривал крупного, чёрного зверя, лежащего в сугробе снега, пропитанного кровью, Павел с Зарой уже подходили к последнему, пытавшемуся убежать от выстрела, белому волку. Вовка, держа хорей в руке побежал к ним и тут он увидел, как «убитый» хищник белой молнией кинулся на Павла.

   Зубы его, с лязгом сработавшего капкана, вцепились в широкую малицу пастуха мёртвой хваткой. Пуля, застрявшая в миллиметре от сердечной мышцы, сдвинулась и жгучей болью отозвалась по всему телу, впиваясь в сердце. Зара с ходу налетела на окровавленного волка и вцепилась ему в горло. Лютый зверь хрипел, выпуская с пасти пузыри пенящейся крови, но его мёртвая хватка не выпускала малицу.

   Опытный охотник выхватил свой нож и вонзил его в шею издыхающего волка. Острое лезвие вошло между первым и вторым позвонком, перерезав спинной мозг хищника. Он упал как подкошенный, испуская последние хрипы. Пасть его раскрылась, и порванная малица освободилась. Зара же, в порыве гнева, рвала волку горло расхлёстывая волчью кровь, бившую толчками из разорванной артерии обездвиженного волка. Павел с трудом отогнал разошедшуюся собаку и сел в двух метрах от поверженного врага, ощетинившаяся Зара рыча на бездыханного волка села рядом с ним.

   Молодой зимовщик подошёл ближе к сидевшему оленеводу, но тот не обратил на него внимания. Иванович негромко разговаривал с душой волка, будто молился. Он просил у него прощения за безвременную кончину, называя волка каким-то странным именем. Вовка не расслышал и половины его слов, и в смущении отошёл от него, чтоб не мешать вести беседу с воображаемой душой белого волка.

   Ему было жалко погибшего в неравной борьбе раненного, под час жестокого, но не сдавшегося гордого хозяина тундры. Но другого исхода событий Вовка просто не представлял. Он прекрасно знал, что здесь в тундре выживает сильнейший и каждый зверь борется до последнего за свою жизнь, будь то зубастый противник на четырёх лапах или возомнивший себя хозяином земли двуногий человек.

   Закончив свою то ли молитву, то ли беседу с душами волков и лесными духами, Павел встал, подозвал напарника, и они по очереди поснимав все четыре волчьи шкуры, отнесли их в нарты. Ободранные туши сложили на льду реки и забросали их снегом.

   «– Сейчас их и вОроны клевать не будут», - объяснял Павел напарнику, - а с весной они потонут, и налимы их поедят. Ну а шкуры сдадим, а деньги я тебе привезу в следующий раз. И без возражений! – закончил он.

   Отвязав оленей и привязав Зару отправились дальше. Могила волков постепенно скрылась за очередным поворотом реки. Гранитные скалы с обоих сторон сменяла заснеженная таёжная растительность, укрытая белоснежными сугробами снега. Полянки чистейшего снега проплывали мимо нарт. Через три часа послышался лай собак, это Пальма с Рыжим встречали подъезжающих. А возле вагончика на привязи повизгивал молодой Джек, возмущаясь своей неволей.