Жизнь пролетела мимо

 
        Шёл 1942, самый тяжёлый  год войны. На фронт отправились сотни тысяч  добровольцев. На  Кубани сформировали   кавалерийские дивизии из казаков непризывного возраста. Подростки бегают в военкомат: парней в сотню берут с шестнадцати лет, но и в четырнадцать есть вероятность попасть на передовую. Если у тебя приличный рост, можно год-два приписать.
  Колька Цыбуля не бегал в военкомат. На Николая Угодника у него именины, призывной возраст наступает – и так возьмут, но ему этого не хотелось.  Дело в том, что Цыбуля был трусом.  И сейчас, когда война  и все твои товарищи стремятся стать на защиту Родины, скрывать это стало трудно.  Он днём и ночью думал, как избежать призыва и не накликать беды на себя.  И чем ближе именины, тем Кольке, становится страшнее.
         И вот этот день настал: почтальон принёс повестку,   в ней   указывалось, что надо иметь при себе: набор документов,   одежду и обувь, и  запас продуктов на несколько дней. 
        Колька стал белее этой бумаги и потерял сознание. Сестра подошла и ласково провела рукой по его волосам, как делала всегда, когда жалела младшенького. Цыбуля открыл  залитые слезами глаза.   
        - Я боюсь, сестрица, и ничего  не могу с собой поделать, -  дрожащим голосом  пролепетал он, цепляясь руками за её юбку - я не могу идти на  войну, не могу. Меня убьют. Прошу, придумай что-нибудь.
         Софья, конечно,  знала, что он трусоват, но не до такой же степени!
         «Господи, в кого он такой удался? - подумала она, и в голове промелькнула дурацкая мысль. -  Может, мамка нагуляла его. Она была видная, следила за собой…».  А Цыбуля продолжал слёзно её молить.
         Что делать? Жалко   брата: «Куда ему на фронт? Убьют в первый же день или со страху сам помрёт». Она понимала, что уходить от призыва нехорошо, нечестно. Люди добровольно идут на смерть, а Колька….
         Но утром она   посадила Цыбулю   на тачку, укутала бабьим платком и повезла к военкомату.   По дороге наказала ему как себя вести: «Стони и говори, что негожий, может, пронесёт».  Но Кольку окутал   странный, липкий страх, во рту пересохло, и по спине пробежал холодок.  К тому же подвело живот, и Цыбуля   наложил в штаны.      
         С июля 1942 года  большинство отсрочек было отменено. Фронт требовал пополнения: миллионы погибших и раненых, пленных и окруженцев. В армию уже брали  семнадцатилетних подростков и тех, кому исполнилось пятьдесят, не обращая внимания ни на возраст, ни на болезни.   Докторша щупала лоб новобранцу, смотрела язык - на этом медкомиссия заканчивалась.   
        Когда привезли Цыбулю, он протяжно застонал, схватился за живот и мучительно выговорил:
         - Негожий я.
        В ту минуту он сам поверил, что говорит правду.  Он трясся так, что стучали зубы, от него  воняло фекалиями. Врач что-то прошептала военкому на ухо, тот брезгливо махнул рукой.   
       Конечно, при других обстоятельствах  этим делом занялся бы НКВД  –    военком,  да и врач  пошли бы под трибунал, но враг уже был на Кубани, и стране необходимы были храбрые солдаты. 
          Цыбуля вернулся домой,  и с этих пор   стал затворником - выходил только во двор. Если кто следовал мимо плетня  и здоровался с ним, Колька кивал головой и отводил взгляд в сторону. На поле его тоже больше не видели. А сестра сообщила бригадиру,   что Николай тяжело заболел. Однако людям не замажешь рты, тем более что нечем. По округе ползали слухи, что Цыбуля притворяется, а на самом деле просто боится идти на фронт.
         После жестоких боёв немцы вошли в станицу. Когда наши войска покидали её, произошла странная история, которая повлияла на всю дальнейшую жизнь нашего героя.
             Хата Цыбулей была крайняя. Два пехотинца преследуемые фашистами при отступлении, скрылись в их огороде. Немцы постреляли, постреляли да и ушли.   
              Колька из любопытства решил  посмотреть, что с красноармейцами, и подираясь сквозь заросли шиповника и кукурузы, вышел на край бахчи.    
         Вдруг до него донёсся слабый стон. Он шёл с кукурузной делянки. Цыбуля на цыпочках, двинулся на голос. В кукурузе лежал раненый красноармеец с простреленной грудью. Увидев парня, он еле вылепил слово: «По-мо-ги!»
          Колька понял, что солдат умирает, деловито выдернул у него  из-за пояса  финку, приговаривая:
      –    Она тебе уже не нужна, а мне пригодится.
      Также забрал  солдатский мешок и хотел, было, прихватить винтовку,  но не смог: винтовка была под солдатом, да ещё надетая на плечо.
        Второго бойца он искать не стал, побоялся: вдали застрекотали моторы  немецких мотоциклов.   Обдирая лицо и руки колючками, Колька помчался к хате. Перед калиткой стояла сестра с соседкой. Женщины плакали, крестясь и причитая.  Мотоциклисты уже спешились и направились  в огород. По-видимому,  они поймали несчастных и   расстреляли, так как люди слышали автоматные очере и крики на немецком языке.
         Колька, напуганный ими до умопомрачения, осторожненько пробрался в сарай и взял лопату. Он решил прикопать свою добычу от греха подальше, пока не улягутся события этого длинного, тревожного дня.
          Вечером, когда немцы немного утихомирились, женщины отыскали трупы пехотинцев и похоронили тут же, в огороде. Станичники решили, что бойцов сдал Колька. Потом подумали и пришли к выводу, что  Цыбуля не мог этого сделать, «дужэ вин ссыкливый».
    Захватив район, оккупанты установили  «новый порядок». После выбора старосты был произведён поголовный учёт населения  и объявлен набор в  добровольческую сотню и в полицию. Фашистов   в селе оставили мало:  войско отправилось  дальше на восток, - а поддерживать порядок надо. Шла усиленная агитация в сотню. Но агитация  не помогла. Желающих не было. Тогда староста и полицаи стали вызывать в комендатуру поимённо. Цыбуля подходил к службе. Но Софья, теперь уже с чистым сердцем, повторила летний опыт, привезя брата на санках. Комендант гадливо дёрнул губой и приказал убрать «русиш швайн» с глаз.
           Цыбуля, всеми презираемый,  сидел безвылазно дома,  только иногда мелькала на кукурузном поле его сгорбленная фигура с лопатой в руках. Станичники  удивлялись, что он копает на голом поле. Что   там ищет? Цыбуля знал, что он ищет.
            В тот день, когда ему перепала «добыча», он был настолько напуган и взвинчен, что, закапывая вещмешок и финку, не запомнил место схрона. А так хотелось посмотреть, что в мешке!
         Сестра приносила каждый день станичные новости.
          Кто-то утопил пьяного полицая в пруду, на соседнем хуторе появились  десантники,  и теперь подрываются фашистские поезда, склады с оружием и горючкой. По ночам из камышей выходят партизаны и убивают фашистских прислужников. За отказ от работы на оккупантов двоих ребят из Колькиной школы   на месяц посадили в тюрьму, а затем отправили в Австрию в концлагерь. «Это   лагерь смерти.    Немцы лютуют», - шептала  сестра.
          Но пришла долгожданная Победа. Народ ликовал. Но не Цыбуля. Он ни разу не вышел на улицу, чтобы разделить радость с людьми. А как стали возвращаться  Колькины ровесники с войны, увешанные орденами и медалями, он  вроде как свихнулся. И не от угрызений совести – его  душила жаба. Сестре смотреть на него стало тошно, и она  отселила «хворого» в летнюю кухню.
         Софья была намного старше своего брата и беспокоилась о его будущем. Если она умрёт, что станется с Колькой? Сможет ли приспособиться  к самостоятельной жизни? И она надумала его женить.
Девка вряд ли пойдёт за него, но на селе много молодых вдов, а мужчин свободных единицы. Но даже при таком раскладе ни одна женщина не изъявила желание стать Цыбуле женой. Сестра сватала  за него вдовицу, беженку, с дальнего хутора, но её кто-то предупредил об «особенности»    Цыбули, и сватовство расстроилось. 
          Шли годы, Колька остался бобылём – никто на него не позарился, все смотрели как на дурачка.
          Я его ещё застала. Опустившийся старик. Небритый и немытый,  худой,   с седым колтуном на голове, он постоянно перекапывал свой огород. Хотя  иногда воровато и зыркал на улицу из заросшего гадючей акацией палисадника. Жалости  у станичников, однако, Цыбуля не вызывал, впрочем, как и ненависти.
          Он что-то сажал в огороде, что-то бурчал сам себе под нос, поговорить-то было не с кем.   Чем он кормился, о чём думал в своём одиночестве, один бог ведает о том.
           Цыбуля надолго пережил сестру, но распорядок жизни не поменял. Детвора, не ведая о его прошлом, всё равно чувствовала  слабину старика и дразнила его.
          Я помню, как Цыбуля умер.
           Однажды под вечер  сидели бабы-соседки на лавочке, одна и говорит:
           – А  что это  давно я Цыбулю не видела? То  всё  выглядывал из-за плетня.  Пошли, посмотрим.
         – Та на что он сдался, - махнула рукой другая.
         – Всё   живой человек. Пошли.
            После смерти сестры племянники уехали в город, Колька жил один. Во дворе во всём чувствовалось запустение. Не полото, не метено. Дверь в хату была не заперта и соседки заглянули внутрь. Сделали шаг и сразу же закрыли платками лица. Вонь стояла невероятная. И тут из спальни им под ноги бросилось целое полчище крыс.
             В хате   темно – занавески, чёрные от грязи, почти не пропускали свет. На столе стояла грязная сковорода с засохшими остатками еды.  Одна из женщин позвала хозяина и, не услышав ответа, прошла в спаленку.
         Колька вытянулся на полу, лицо было погрызено крысами – видно помер давно.   
         Сердобольные соседки, завязав тряпками носы, обмыли его, надели на него ими же выстиранные рубаху и штаны
           За гробом идти было некому. Председатель колхоза освободил от работы двоих парней, чтобы закопали «страдальца». Для чего небо  коптил? Непонятно. 





      Гадючая акация (диалектное) - кустарниковая акация.