Ради товарища

    Порой задумаешься о хитрых ходах судьбы. По какому наи-
тию составляются экипажи? Скажут: согласно дипломам и
аттестатам, кадры послали... Понятно. Рассуждать ли дальше?
Люди есть люди. Притираются и терпят друг друга, иные мел-
ко интригуют, реже дружат. Надёжность отношений проверя-
ет жизнь. Такое у неё превредное правило. Передряг припасёт
больше, чем у судового плотника хранится старых правленых
гвоздей. Одна из них и приключилась...
    Держались несколько лет на «Белозерске» двое мотористов.
Жили в одной каюте. Никакой водой не разольёшь. Один кре-
пыш небольшого роста, спокойный до крайности. Если завес-
ти с ним разговор, непременно вспомнит армию. На службе
Константин не стал грушей для сержантов, не красил траву и
заборы. Механик-водитель танка, участвовавшего во втором
походе на Прагу, – это из касты. Деды сами маслом делились.
Гордился, что родом из всё же оставшейся казацкой Кубани.
Всюду свой парень, он и на судне имел авторитет. В каюте за-
служенно спал на нижней почётной койке.
    Изначально нацеленный на серьёзные отношения, танкист
обзавёлся в городе девицей с комнатёнкой. Завязалось страст-
ное начало романа. Мнение классика о счастье, лежащем на
банальных дорогах, Костя не знал, тем не менее, рулил по ним
верно.
    Другой тоже недавно отслужил. Воспоминаниями, очевид-
но противными, не делился. Выглядел Анатолий так, что за-
цепиться взгляду не за что. Лицо невыразительное, без при-
знаков бороды, да к тому же прыщавое. Воспринимался нами
лишь как тень друга. Зная про то, переломить мнение о себе не
утруждался. Ни в чём свой интерес не столбил. День прошёл –
и ладно. По приходе в Архангельск ездил к приятелям аж на
26-й лесозавод и там заводился. Наверное, со слезами в душе
мог открыться: «меня девушки не любят».
    Среди нас и на берегу повзрослеть ему что-то не давало.
Будто принцип мешал: мол, вы так думаете, ну и пусть!
    Вот какие славные, каждый по-своему, парни...
    «Поляк» «Белозерск», времён капитана Каменного на нём,
был судном что надо. Сам Юрий Васильевич, эталонный му-
жик, держал не строгостью, а обаянием сильной личности.
Матушка-природа отменно поработала над ним. Редкие, це-
нимые качества сошлись, не расставаясь. Всем льстило, что
мастер у нас, словно царь, настоящий! Молодёжь особенно
восхищало его щегольство, даже одетого по форме. Без всяко-
го напряга и сейчас память вернёт чёткий профиль, оттенён-
ный козырьком стильной фуражки.
    Был и первостатейный шеф дядя Вася – большой оригинал
по вредным и хорошим привычкам. На подъёме поварского
искусства баловал нас лучше маменьки родной. Заявлялся ли-
цезреть приём пищи в столовую команды, ожидая похвалы.
Даже на буркнувшего доброе слово посмотрит с умилением и
скажет стеснительно:
– Пустяки, право. Вот если бы настоящие продукты!
    Когда дядя Вася начинал сходить с высокой орбиты, но ещё
показывался народу, можно было услышать:
– Кушайте на здоровье. Вспомяните потом.
    На срыве его уже не видели. Только с камбуза иногда доно-
силось:
– И это сухофрукт?! Сукины дети, что впарили! Тоська!
Зови старпома, пока мятеж (!) не полыхнул.
    Водились и другие морские чудаки, скрашивая жизнь, рас-
писанную по вахтам. Только рассказ не про них.
    При таком мастере и коке многие считали «Белозерск»
главным своим домом. Из отпусков стремились вернуться
на него. Добровольно одомашненные по службе не росли,
нимало из-за этого не комплексуя. Вот и я стал вечным
четвёртым механиком. Матрос-правдоискатель Пивнев (кстати,
штурман по диплому) отстаивал свою догадку. Выходило, что
крёстная мать судна доказательно слыла женщиной постоянной
и привлекательной до полного задурения. Как это перешло на нас?
Дошлый Вовка дальше не просекал.
    Раньше на Двине пестрило от теплоходов. Жила река. При-
шедших, уходящих, стоящих под погрузкой не один десяток
набирался. Были среди них и просто ждущие. Иным надо под
ночной мост, а каким – помаяться в ожидании освободив-
шегося причала. Для подобных несколько якорных стоянок
имелось. Одна из них – соломбальская, чуть выше – Гидро-
отдела. Там-то и замочил левый якорь боцман Павлович. Вид
с набережной сразу облагородился классическими формами
старого «поляка».
    После рейса ощущение некого послабления заползает даже
в суровую к себе душу. Что касательно нас, перемены сразу
уловили. Благо комфортные белые катера подваливали к бор-
ту по железному расписанию.
    В то памятное суточное дежурство особых дел не имелось.
К вечеру, когда отбыли занятые днём, время потекло нетороп-
ливо. Летняя погодка звала на некачающуюся палубу. Вый-
дешь, а там – «красота, Мань, какая!» Зеркало воды подстила-
ет закатному солнцу отходную дорожку. С левого берега тянет
лесным запахом. Акварельный цвет близкой белой ночи рас-
крашивает всё по-особому.
    Вспомнилось, как на гидроотделовском причале залихват-
ски гремел оркестр Беломорской военной базы. Под звуки
«Прощание славянки» отходил их «Крильон» с пароходскими
«козодёрами» взамен своих – ещё похлеще.
    Ну так, в порядке помощи нас одолжили, чтоб трудом оп-
равдались. И я, словно с «Поля чудес», послал тайный про-
стодушный привет начальнику кадров Кочегарову. Он всегда
давал последний шанс. Но в шикарном военно-морском анту-
раже впервые...
    В машине «Белозерска» дотягивал вахту Константин. По-
следний катер ожидался без четверти ноль. Анатолий при-
будет на нём, без всяких сомнений. Доверие быть посвящён-
ным в сердечные и всякие дела друга обязывало содеять и не
такое.
    Хоть не по уставу меняться у трапа, да так выходило: пор-
тофлотовцы не ждали. Костя вышел уже переодетый, с хоро-
шо читаемым волнением разогретого мечтами любовника.
Рейдовый показался. Я улыбаюсь, понимая, что творится в
душе казака. Он тоже осклабился.
    Катер описывает дугу, заходя под борт. Из пассажирского
салона выходит наш матросик и начинает изображать ухаря
из ресторана. А более никого. Не верим. «Шкентель», нарочи-
то запинаясь, поднимается по трапу.
– Где Севастьянов?
    Вместо ответа:
– Мой а-адрес не дом и не ули-ца-а-а...
    Теперь у Костика вид такой, будто мина гусеницу порвала.
С приставшего, как перед поносом, кричат:
– Поедет кто-о?!
    Смотрю на моториста, он – на меня. Секундная немая сце-
на полного облома. Её играет сама жизнь, не фальшивя. Мне
кажется, что обманутый в надеждах – это я.
    Вопреки всему и себе вскидываю сумасбродно руку:
– Вперёд, на Прагу!
Радостный вопль:
– Есть!
    Отпущенный мигом очутился на другой, увозящей к ноч-
ным радостям палубе.
– Если что, второго «Крильона» не будет, –  думается уныло. –
Извольте, чувствительный идальго, проследовать в машину.
Затыкайте брешь.
    Заворачиваю в столовую команды испить чайку. Налил
слитой первой заварки, присел на крайнее место. От-
хлебнул и чуть кружку не выронил.
    По освещённому коридору прошёл некто измазанный и го-
лый. Батюшки-светы! Так хипповал Севастьянов.
    Что он потом поведал – едва могло вместить воображение.
Оказывается, на гулянке Анатоль сказал «Баста, лилипутики»
чуть позже, чем следовало. Все горячие, застольные увязались
его проводить. Пока ждали трамвая до Соломбалы, пока ка-
тили на нём, время поджалось вовсе. Сообразил: на Красную
пристань к отходу рейдового, как в прошедший день, не по-
пасть. Подвести товарища никак нельзя. Понимание чести
не поддавалось словам. И всё же относилось к нему. В Толи-
ке ожил купринский офицер, считавший: застрелиться легче,
чем объяснить роковое.
    Тут приходит удачная мысль: сойти сразу после биржи и
добраться вплавь. Вышли смешливой компанией на берег. До
«Белозерска» метров двести. Плюс-минус пятьдесят положил
на обман глаз.
    Непутёвая свита не отговаривала, полагая: мокрые попажи
у моряков обычны. Ужины и те под качку. Поди, сплошняком
макароны по-флотски. А у них – то кильки в томате, то пельмени
из пачек – тасуй на выбор. Ежели на заборы наваливает, так то от
хорошего перебора водки с портвешком. До хрена позволяют
с получек кайфовых понтов. Эти же чокнутые всего себя лишили.
Эх, Толян, Толян...
    Несмотря на косость всех, Севастьянов оставался допусти-
мо нетрезв.
    Мелькнуло: «Хоть бы моторка какая с заарканенным брев-
ном. Да поди ж ты, натащились соломбальцы».
    Приказал себе не трусить. Только всё равно подумалось:
«Может, та, с которой Костя закадрился, обыкновенная кури-
ца-фифа. До него потом дойдёт. А я из-за неё на дно лягу».
    Однако расчёт в головушке вывел: «С судна вряд ли заме-
тят и трап спустят. Кричать – глупо. Попытаюсь по-другому».
    Разделся до трусов, обременив провожающих одеждой.
    Уже в воде услышал со свистом ободрения:
– Вернёшься, выкупать будешь.
    Когда одолел первые десятки метров, почувствовал – ус-
таёт. Отливное течение сносило, удвоенно отбирая силу рук.
Стал загребать по-лягушачьи. Взгляд и слабеющее тело ста-
рался держать на высоко задранный нос судна.
    Всё-таки теплилась надежда, что заметят. Огорчительно
для него «Белозерск» развернуло левым бортом. Трап же был
приспущен с другого. Кто и вышел на палубу, так явно туда.
Как на ухо, рассудок шепнул: «Не поздно повернуть, силёнок
хватит».
    «Костю подведу», – возразила совесть.
    Неведомый третий съехидничал:
    «Во-во, а тебе хана».
    Несколько раз хлебнул водицы, пропуская гребок. Теперь
Толик пустился на последнюю хитрость с собой. Стал растяги-
вать мысли: «Не доплыть так не доплыть. Двина не наша речка
Ёма. Вот останется 30 метров, будь что будет. Теперь узнал:
жизнь – призовая штука, а смерть – покой для бессильных.
Ещё бы пару метров, ну, ещё, ещё».
    Условная черта с равнодушной медлительностью приближа-
лась, и в тот момент, когда он достиг её, что-то произошло.
Каждое движение рук заметно подвигало вперёд, удивитель-
ным образом вдохновляя. Объяснил себе по-русски – когда
крайне прижмёт – помощью Божьей.
    Ей обернулась «маниха», известная всем серьёзным рыба-
кам. Они-то ведают: на смене воды река замирает. На несколь-
ко минут течения не существует в законе природы. «Великое
стояние», меняющееся каждый раз по времени, закончилось,
когда пловец ухватился за первое сухое звено якорной цепи.
    Теперь можно перевести хрипящее дыхание и осмотреться.
На месте расставания никого – утопали убогие. Пальцы ловко
хватались за распорки стальных баранок. Надо спешить, пока
бодрит надежда спасения.
    Обвил цепь ногами и полез, подтягиваясь на руках. Такое
нетрудно проделать свежему человеку, совсем иное – изряд-
но измученному. Прожигала до пяток зудящая мысль -
впишутся ли в якорную трубу плечи? Вот голова в неё просу-
нулась, следом – за что беспокоился. Наверху, совсем как из
колодца, – свет. Коленками себя распёр. В душу вошло новое
удивление: «Надёжно-то как! Точно, жив буду!»
    В это время взвыл отходящий катер. «На тебе, не успел», –
сытожил спокойно. «Главное – сейчас Костю увижу».
    Перепачканный ржавой окалиной, похожий на чертёнка,
вылез Анатоль и свалился у брашпиля. Радовало всё – обла-
ка, плывущие подушками, лежанка на зелёном островке бака.
Что трусов лишился – конфузило. Про сохранённую честь и
жизнь не думалось. Ведь им уже ничто не угрожало.
    Как ни хорошо балдеть, заставил себя подняться. Из-за
первородного стыда пошёл, держась ближе к комингсам трю-
мов. История заплыва обрела конец, когда «олимпиец» открыл
дверь в надстройку.
    Первым желанием нагого было сменить Константина. Узнав
про отбытие танкиста, счастливым потопал к шкафу с робой.
Я же посандалил на «следственный эксперимент», прихватив
фонарик, посветить куда надо. Действительно, якорная труба
вполне могла пропустить худенького романтика. У верхнего
края её засыхали капельки крови с содранных коленок. Мне
стало стыдно за сомнение в чужой порядочности. Поступок
тянул на подвиг и требовал сравнений. Про то, что сделал он,
не доводилось даже слышать.
    Правда, и за мной значилось одно эффектное прибытие.
Примерно в том же возрасте опоздал к отходу «Валдая» с Бака-
рицы. Низко осевшего, нагруженного чем ни попадя для Арк-
тики, оттягивала от причала пара буксиров. В тот момент я,
разгильдяй, нарисовался. Стыдно-то как – своих подвёл. Ведь
в машинной яме каждый на счету. До единого общий крест
вахт и вредности сознательно несут.
    Поздно ни поздно подбежал к ещё близкой корме. Один не-
тормозной матрос кидает доску сепарации. Деревяга легла на
секунду между планширем фальшборта и кромкой причаль-
ной стенки. Залетаю резво на неё и соскакиваю. Палубы не
коснулся, а уж мостика того нет. В машине ход дали. Винт рас-
серженно вспенил гладь под кормой. А что если... Додумывать
как-то не хотелось.
    В аккурат до этой ночи на рейде в собственных глазах вы-
глядел молодцом. Но только до неё. Анатолий своим поступ-
ком сразил.
    Собственное «геройство» на дыхании момента с невклю-
чившимся страхом и волей свалилось в пустячный ряд. Ре-
шиться на поступок, какой он преподнёс, я бы не смог. В при-
вычке оправданий и вранья себе ум подсунул: «Только за бывший
когда-то Георгиевский крест».

    Прошло немало лет, кратких для всех нас.
Из Кости ожидаемо получился благополучный семьянин.
В подфлажных временах успешный накопитель на квартиру,
машину, дачу, старость.
    Рискованный Анатолий за всю компанию отсидел в тюрьме.
Живёт хреново, порой вовсе бедствует. Иногда что-то уло-
вит его душа. Встрепенётся в образе, нигде не подсмотренном.
Фиговая майка, брючата, зашарканные тапки – ничего в той
картине не значат.
– Поднять левый якорь. Идём на Амстердам!
К пластиковой пивной полторашке потянется и словит
счастье.
    Автор, растратив жизнь на ошибки, остался одинок.
    Настоящие же поступки чести совсем другие...