Как во время войны мы пережили эвакуацию

Рассказ - быль

        – Дед, ты как-то сказал, что во время войны вы «пережили» эвакуацию. Но ведь эвакуация – не оккупация, что там было переживать?

        – Да, эвакуация – не оккупация. Оккупацию многие не смогли пережить. Например, в Таганроге во время оккупации погибли 13 наших родственников, включая родителей моего отца. Оккупанты расстреляли их в Петрушинской «балке смерти». Но и во время эвакуации гибли люди – и от болезней, и от налётов вражеской авиации. Однако как ты представляешь себе эвакуацию?

        – Ну, примерно так, как нас отвозили в летний лагерь: сначала ехали поездом, потом автобусом. А как было на самом деле?

        – По-разному было, и так тоже. Например, сестру моей мамы с её дочерью Соней ещё летом 1941 года так эвакуировали из Москвы в Молотовскую область, теперь это Пермский край. Поездом, потом автобусом – в детский санаторий в тайге. Только ехали они в битком набитом пригородном вагоне, где поначалу не всем даже нашлось, где сесть. Шёл он страшно долго, помногу стоял. На остановках люди бегали за водой и едой и очень боялись отстать. А было и так, как у брата твоей прабабушки, маминой бабушки. За день до начала войны его жена в Минске родила дочь. Он срочно забрал их из роддома, и они пешком (!) ушли из Минска. Успели: два дня спустя Минск был окружён, а потом и оккупирован. Из евреев, оставшихся в городе, мало кто выжил.

        – А у вас как было?

        – Хочешь знать подробности? Тогда слушай.
 
        Чтобы понять историю войны, мало знать о военных событиях или трудовых подвигах в тылу. У войны была своя изнанка – эвакуация предприятий, бегство миллионов людей от войны, жизнь в оккупации, госпитали, лагеря военнопленных и т.д.

        Сначала нужно понять, в какой момент началась война. В 1938 году очень популярной была песня братьев Покрасс на слова В. Лебедева Кумача «Если завтра война»:
                Мы войны не хотим, но себя защитим –
                Оборону крепим мы недаром.
                И на вражьей земле мы врага разгромим
                Малой кровью, могучим ударом!

        В Европе уже шла война. Гитлер захватывал одну страну за другой, нигде не встречая серьёзного отпора. Попытки советского правительства создать антигитлеровскую коалицию западные страны не поддержали. СССР стал последним государством, заключившим в 1939 году пакт о ненападении с нацистской Германией. Но 22 июня 1941 г. Германия вероломно его нарушила, напав на Советский Союз, который оказался не готовым к войне.

        Воевать «на вражьей земле малой кровью» не получилось. Никто не ожидал, что гитлеровцы так быстро дойдут до Ростова-на-Дону, где мы жили. Посмотри на карту: где граница, а где Ростов. Уже в конце июля начались бомбёжки Ростова гитлеровской авиацией. Отец в армии, мама на работе, а 8-летний мальчишка, окончивший 1-й класс, болтался дома один и при налётах хватал свой противогаз и прятался в щелях, вырытых в нашем дворе. А рядом с нашим домом – военные казармы – вдруг их бомбить начнут? В октябре, когда немцы заняли Мариуполь и приближались к Таганрогу, объявили эвакуацию. Семьи работников облисполкома, где работала моя мама, в организованном порядке должны были вывезти на Кавказ.

        Мы с мамой пришли к огромному Дому Советов, где была мамина работа. По дороге завыла серена воздушной тревоги. Пока мама, оставив меня в подъезде, отлучалась узнать, где нам прятаться, над площадью Дома Советов разгорелся воздушный бой: несколько наших истребителей отважно бросились навстречу немецким бомбардировщикам. Ух, как это интересно! Я высунулся из подъезда, поднял голову и заворожено наблюдал за боем, не понимая, насколько это опасно: ведь самолёты стреляли, и кто знает, куда понесутся пули. Но тут прибежала мама и утащила меня в подвал. Я так и не узнал, чем закончился тот единственный бой, который мне довелось воочию увидеть. И лишь позже до меня дошёл главный итог этого боя: фашистским бомбардировщикам не удалось разрушить самое приметное здание в городе – Дом Советов в тот момент, когда мы в нём находились.

        12 октября 1941 г. мы покинули Ростов. Эшелон, в котором мы отправлялись, был набит до отказа. Мы ехали в купейном вагоне, но в нём было раз в 5 больше пассажиров, чем мест. Вечером поезд взял курс на юг. Самое опасное было в начале пути: немцы бомбили мост через Дон. Единственный железнодорожный мост, ведущий на Кавказ. Он находился непосредственно в городе, сразу же за вокзалом. На полном ходу поезд пронёсся по мосту. Потом сбавил ход и шёл очень медленно, подолгу стоял. Когда мы проснулись утром, оказалось, что едем совсем не на Кавказ. Говорили, что впереди, где-то в районе станции Кавказская (г. Кропоткин), разбомбили эшелон с беженцами, аналогичный нашему, подорвали мост, и дорога на Кавказ закрыта.
 
        Наш эшелон повернули на восток и выгрузили в посёлке Зимовники, районном центре на границе со Сталинградской областью. Так оборвалась наша связь с отцом, который долго не мог нас найти в хаосе первых месяцев войны. В Зимовниках мы пробыли до 25 октября. За 12 дней руководство так и не решило, куда деваться облисполкому, его работникам и их семьям. 15-16 октября в Москве была паника, которая охватила не только столицу – из Ростова в те дни сбежало всё руководство города. Нас просто бросили в Зимовниках.

        Тем временем, мама получила сообщение, что её сестру эвакуировали из Москвы в пермскую деревню Малая Вильва – вместе с семьями некоторых московских учреждений. И мама приняла решение пробиваться самостоятельно к сестре. Никто тогда не знал, что это решение спасёт наши жизни: Северный Кавказ в 1942 году оказался усеян могилами эвакуированных. Если бы мы остались в Зимовниках, вернулись в Ростов или пробились на Северный Кавказ, у нас практически не было бы шансов выжить. 14 ноября 1941 года Ростов был оккупирован фашистами. Первая оккупация продолжалась всего 9 дней и вошла в историю как «кровавая неделя». Эсесовские части, вошедшие в город, начали зверствовать с первого же дня.

        Так вместо 2-3-х дней дороги на Кавказ случился наш 2,5-месячный путь на Урал. Уехать из Зимовников на Урал можно было только через Сталинград: железная дорога на север упиралась в районы, уже занятые гитлеровцами. Нужно было торопиться: уехать из Сталинграда реально было только Волгой. Конец октября – уже наступила зима, вот-вот ледостав, и навигация прекратится. Ледостав начался 15 ноября. Страшно даже подумать о том, что случилось бы с нами, не успей мы покинуть Сталинград. 9 ноября город был объявлен на угрожающем положении. 17 июля 1942 года началась Сталинградская битва. 23 и 24 августа немецкая авиация предприняла массированную бомбардировку Сталинграда, и он был превращён в руины.

        Основной поток беженцев из Сталинграда шёл через железнодорожную станцию Владимировка. Это вниз по Волге, на пути к Астрахани. Наша баржа была битком наполнена людьми. Помню молодую женщину, потерявшую на военных дорогах грудного ребёнка. Грудь была полна молока. К ней привели подростка, который два дня ничего не ел. Он отсасывал у неё молоко.
 
         Из Владимировки железнодорожный эшелон очень долго вёз нас сначала на север, до Саратова, затем на восток. Боялись налётов гитлеровской авиации. Ходили страшные слухи о разбомблённых эшелонах с беженцами, расстрелах разбегающихся людей из пулемётов штурмовиков, огромных жертвах.
 
         Эшелон шёл страшно медленно, подолгу стоял на станциях, полустанках, а то и вовсе в чистом поле. И никто не знал, сколько времени он простоит – несколько минут или несколько дней. Боялись отстать от эшелона. Когда поезд останавливался, люди высыпали из тесных вагонов. На станциях бегали за кипятком и за едой. Самой острой была проблема туалета. Все станции были страшно загажены. В укромных местах справляли нужду одновременно несколько человек. Использовали даже промежутки между двумя железнодорожными путями, где стояли два эшелона. Прилюдно справлять нужду было большим стрессом, но выбора не было. На всю жизнь я запомнил отчаянные глаза девушки, которую я случайно застал со спущенными трусами. Тогда я поспешил исчезнуть. Не знаю, кто она – я никогда больше её не встречал. Однако она осталась для меня символом эвакуации – девушка, которую мальчишка застал в тот момент, когда никто не должен был её видеть.
 
         Однажды эшелон остановился на ровном месте, и я отбежал от него несколько метров по снегу. Вдруг гудок – и поезд тронулся. В испуге бегу обратно. Когда залез в теплушку, оказалось, что с бурки свалилась и потерялась одна калоша. Это была катастрофа: без калош ходить в бурках нельзя, а другой зимней обуви у меня не было. К счастью, поезд через десяток метров снова остановился, и мама нашла в снегу мою калошу.

         Поезд остановился у красивого здания свердловского вокзала. Приехали. Свердловск (ныне Екатеринбург) встретил нас негостеприимно: в вокзал нас не впустили, пришлось несколько часов просидеть на сорокапятиградусном морозе. Мама разыскала Аркадия Семёновича Тарханова, мужа её сестры, у которого мы прожили около месяца. Нужно было получить разрешение на проживание в детском санатории Малая Вильва, куда мы направлялись.

         25 декабря 1941 года. Северная часть Пермского края, город Кизел. До финиша нашего путешествия оставалось всего ничего. И мы ещё не знали, что нам предстоит пережить самый тяжёлый день нашего пути. Железной дороги в Малой Вильве нет. Ближайший железнодорожный пункт – разъезд Косая Гора в 18 км от Кизела. Оттуда до Малой Вильвы ещё 7 км.

         Пригородный поезд, который останавливался на этом разъезде, шёл в 6 часов вечера, а сейчас только 9 часов утра. Решили ехать подвернувшимся нам порожняком, пустым товарным поездом, который шёл через этот разъезд. Попутчики, двое мужчин, договорились с начальником станции, и тот приказал машинисту остановить состав на Косой Горе на 1 минуту. Но машинист, видимо, забыл об этом и проехал лишних минут 5. Паровоз вдруг застопорил ход, яростно зашипел и едва не остановил состав. Сразу же все наши вещи и, наконец, мы сами – всё полетело в снег, пробивая глубокие сугробы. Я очутился по шее в снегу, рядом с чемоданом. Еле выбрался на узкую твёрдую полосу снега между рельсами одноколейки.
 
         Вокруг тянулась бесконечная тайга, утопающая в снегах. Вдоль полотна железной дороги шла очень узкая, 1-2 метра, открытая полоса снежных сугробов, в которых чернели сброшенные нами вещи. Вокруг – ни души.
   
         Собрали вещи и по шпалам медленно стали пробираться в сторону разъезда. Мы переносили часть вещей метров на 50-100, затем возвращались за остальными. Промучились часа 4, а не прошли и полдороги. Очень устали. Мама поняла, что такими темпами засветло мы до разъезда не доберёмся. Представь себе: сильный мороз, пасмурно – значит, темнеть будет раньше обычного, и никакая Луна дорогу освещать не будет. Помочь некому. С опаской поглядывали по сторонам: говорили, что в этих лесах водятся волки.

         Рядом ни дороги, ни пешеходной тропки, одни сугробы. Куда деваться, когда пойдёт очередной поезд – только нырять с вещами в сугробы. Но за полдня, пока мы пробивались по шпалам к Косой Горе, по одноколейке не прошёл ни один состав. Бросив вещи, мы пошли на разъезд, чтобы взять санки. Там нас, оказывается, уже ждали. Огромного роста дед с большой бородой, в лаптях и полушубке, трижды обвитом лыковой верёвкой, взвалил на свои сани наши вещи и неспешно побрёл к Косой Горе.

         Темнело, но мы уже мчались на санях по узкой просёлочной дороге к Малой Вильве.

        Лишь после Нового года восстановилась наша связь с отцом – начальником транспортного отдела Распределительного эвакопункта, занимавшегося эвакуацией раненых и больных из фронтовых госпиталей Южного фронта вглубь страны. Территориально его часть располагалась тогда в Армавире. Победы Красной Армии зимой 1941-42 гг. под Ростовом и под Москвой они восприняли как перелом в ходе войны и уже морально готовились к возвращению в Ростов. Отец вынашивал идею нашего переезда в Армавир – по Каме и Волге до Сталинграда, «а там до Армавира уже рукой подать». Даже снял для нас в Армавире комнату и заказал в ней ремонт. Послал маме документ на оплаченную поездку в Армавир с сыном и сестрой. Ждали только весны и навигации 1942 года. На наше счастье уехать мы не успели: началась Сталинградская битва, фашисты прорвали южный фронт, вторично оккупировали Ростов, заняли Северный Кавказ, включая Армавир, а заболевший тифом отец в тяжёлом состоянии оказался в госпитале в Ташкенте.

        Детский санаторий, где жили эвакуированные, находился на другом берегу реки Вильва, в километре ниже по течению. Семилетняя школа – в деревне Малая Вильва. Летом мелководную Вильву переходили вброд, зимой – по льду. Весной через разбухшую реку нас перевозили на лодках. В периоды ледостава и очистки ото льда нам устраивали каникулы, а  работавшая в школе мама вынуждена была идти через мост в 4-х километрах.
 
        Семилетняя школа в Малой Вильве была очень маленькой, и учеников в ней было мало. Даже несмотря на то, что эвакуированные существенно увеличили их количество. Учеников 5-7-х классов было совсем мало. Не помню, чтобы на переменах стоял обычный для школ гвалт, а дети носились по школьным коридорам. Да были ли в этой школе коридоры, по которым можно было носиться?

        Каждая из двух учительниц начальных классов одновременно работала в одной классной комнате с двумя классами: 1-й и 3-й, 2-й и 4-й. Когда у одного класса был письменный урок и ученики трудились над упражнением или решали задачи, у другого класса был устный урок – отвечали домашнее задание и выслушивали объяснение учителя. Уровень требований в этой школе был весьма низким, учителями работали случайные люди. А где в такой глуши в военное время можно было найти настоящих учителей?

       Учиться мне было легко. Несмотря на то, что я пропустил половину учебного года, 2-й класс я окончил с Похвальной грамотой за отличные успехи и примерное поведение. Только потом, когда мы приехали в Молотов, и позже, по возвращении в Ростов, я узнал истинную цену своим маловильвенским пятёркам.

       Во время летних каникул все трудились на полевых работах, заменяя мужиков, ушедших на фронт.

       В Малой Вильве тогда не было медицинских работников. Так что эвакуацию нужно было действительно пережить. Помню мальчика, который погиб от гнойного аппендицита. Когда у моей мамы разболелся зуб, ей пришлось идти пешком 12 километров в город Александровск, чтобы его удалить.

        Не было не только транспорта, магазинов тоже не было. Ничего купить было нельзя. Зато какое изобилие летом в безлюдном лесу! Грибы, малина, земляника, целые заросли чёрной смородины. Ешь – не хочу. Но переработать и запастись нельзя: нет ни сахара, ни соли, ни холодильников.
 
        В 1943 году, после перелома в ходе Великой Отечественной войны эвакуированные москвичи вернулись в Москву, и детский санаторий закрыли. Нам с мамой возвращаться было ещё некуда. Меня перевели в детский интернат Песчанка – в Кунгурском районе той же Молотовской области. Мама до конца учебного года не могла оставить работу. Заменить её было некем, особенно в преподавании немецкого языка, которым мама владела почти как родным. Впервые в жизни меня разлучили с мамой. В интернате Песчанка я прожил несколько месяцев.
 
        Весной нас выводили на общественные работы: строили дорогу, а мы собирали в округе и складывали камни. Была какая-то норма, не слишком трудная, но выполнять её было обязательно. Никакой оплаты за эту работу не полагалось.

        В 1943 году, после окончания учебного года мама увезла меня в город Молотов (ныне Пермь), куда её пригласили на работу в Областной отдел коммунального хозяйства (Облкомхоз). Из помещений, где располагался Молотовский Облкомхоз, нам выделили для жилья маленькую комнатку. Вечерами и в выходные дни меня влекли к себе канцелярские столы. Там стояли пишущие машинки и телефоны. Тогда я и научился одним пальцем печатать на машинке. В этом городе я учился в 4-м классе.

        Два раза мама ездила в командировку в Москву и брала меня с собой. Там уже жили вернувшиеся из эвакуации наши родственники. Это было моё первое знакомство с Москвой.
 
        1944 год. Война шла к Победе. Пришло время возвращаться домой. Закончился учебный год, и мы через Москву вернулись в Ростов, где были разрушены 85% зданий и сожжён наш дом. И где жить нам было негде. 9 мая 1945 года мы отпраздновали Победу, в ноябре вернулся после демобилизации отец. Это уже другая, послевоенная история нашей семьи.
 
– Теперь тебе понятно, почему я говорил, что мы пережили эвакуацию?
Кровопролитная война длилась 1418 дней и ночей. Общие потери СССР ужасны – 26,6 миллиона человек. Из них более 8,7 миллиона погибли на полях сражений, 7,42 миллиона человек намеренно истреблены нацистами на оккупированных территориях, более 4,1 миллиона погибли от жестоких условий оккупационного режима. 5,27 миллиона человек угнаны на каторжные работы в Германию и союзнические с ней страны. Из них на родину вернулись чуть больше половины – 2,65 миллиона человек, 450 тысяч иммигрировали, 2,16 миллиона человек погибли и умерли в плену. Страшные цифры! Добавь к этому огромные разрушения – страну нужно было восстанавливать. А в 1946-м случился неурожай, и был голод.
 
Я рассказываю тебе об этом не для того, чтобы напугать. Если случится ещё одна мировая война, она будет ещё страшнее и разрушительнее. Главная задача вашего и последующих поколений – не допустить новой войны.