Разгильдяйская смекалка

РАЗГИЛЬДЯЙСКАЯ СМЕКАЛКА
(Или байка о том, как рядовой полковника вокруг пальца обвёл)

          Шёл второй год моей солдатской службы.(1970го года осеннего призыва).
Хорошо, вольготно жилось-служилось на армейской «точке» возле вскрывшейся ото льда реки Озёрная, на ракетном полигоне «Кура».  Наступил май. Снег таял на глазах. Воздух напоенный сырым запахом тающего снега и прелой отогревающейся земли, наполнял души радостным ожиданием чего-то. Чувствовалось долгожданная близость демобилизации.
          Наше воинское подразделение несущее службу на стратегическом ракетном полигоне «Кура», в полном составе из 8 человек , точнее из 7 рядовых (включая меня) одного младшего сержанта Брюханова (моего призыва) и Старшего лейтенанта Лукашова (назову его фамилию так, раз уж подзабыл настоящую) чувствовало себя совершенно раскованно, расслабленно, независимо, как может быть вольные пираты-кортосары на своём бриге. Разве что над нашей бревенчатой избой не развивался «весёлый роджер». Весна и относительная свобода кружила нам головы – но не лишала службы на значительном отдалении от воинского гарнизона, расположенного в военном городке «Ключи», Службу мы несли исправно. А служить оставалось ещё всего-то 7 месяцев. Не знаю, как старший лейтенант, но мы рядовые - уже чувствовали себя дембелями. Снег сходил буквально на глазах. Припекало солнце, и мы нежилось на майском ласковом солнце, точно тюлени на лежбище. Или, при виде диких оленей, мирно бредущих мимо нашей большой избы-казармы, дико гонялись за ними с кличем индейцев: «Й-иги-ги!..». Я даже метнул во след убегающей самке оленихе с оленёнком, топор… (Слава Богу не попал). Ледник у нас и так был битком забит оленьими освеженными тушами, какие мы доставили с противоположного берега вскрывшейся недавно, студёной, полноводной р. Озёрная.
          Когда же это надоедало, или оленей поблизости не было, я, как умеющий водить грузовик, и специально для этого доставленный на «точку», водил болотоход и катал на нём ребят-сослуживцев.
Так мы беззаботно носились по холмам и бездорожью, пугая случайно выскочивших навстречу никем до этого не пуганных диких северных оленей и случайно залетевших от реки гусей-лебедей, пока не пришла моя очередь кашеварить целых 10 дней. И вот тут-то мне стало не до веселья!
          Поваривший до этого 10 дней рядовой Сильченко, что служил один год в качестве рядового, будучи преподавателем Красноярского технологического института. Передал мне дежурство со всем набором кастрюль, чашек, ложек, и разнообразной снеди. –«Уф!»-  облегчённо выдохнул он. Теперь твоя очередь готовить на 8 человек. И чтобы с добавкой!.. – Ты хоть стряпать, варить умеешь?»
          –«Да, умею, но не очень, примерно – матери дома помогал иногда – признался я».
          –«Ничего, научишься, если что ко мне обращайся – подскажу. У нас каждый уже по 10 дней на кухне отдежурил. Теперь твоя смена – приступай!»
          –«К чему приступай? Что делать?..»
          - «Сейчас вечер» – ответил Слипченко. –«Ужин я уже приготовил. Будет гречневая каша с мясом, хлеб и компот. Я же вымою чугун и чашки в реке. Наблюдай пока. А завтра – поднимешься в 5 утра, можно раньше, растопишь печь, нальёшь в большую кастрюлю воды, вскипятишь – сваришь в ней компот, а в чугуне кашу гречневую с мясом. – Когда все поедят.  Вымоешь посуду, чашки и ложки. И так три раза за день - утром, днём и вечером! После завтрака и мытья посуды, днём опять затопишь печь и приготовишь обед. Что на обед собираешься приготовить? - Я обычно суп варю с рёбрышками оленьими и печень жареную. Картошки мало – хватит и трёх для супа. На днях обещали закинуть на вертолёте два бочонка с сухой картошкой. Но её не сравнить с натуральной – так что береги». – «Я борщ приготовлю…» – неуверенно ответил я.
          – «Борщ? – это хорошо, а умеешь?»
          –- «Попробую…»
          - «Ну, попробуй, среди нас борща ещё никто не готовил. А на второе?»
          – «На второе можно будет отбивные котлеты из оленины нажарить».
          – «Ну что ж, то же неплохо! То же ещё не делали. Успеха!» – И Сильченко ушёл выполнять какое-то сугубо военно-инженерное поручение, толи сидеть за приборами связи и слежения, толи ещё зачем. У всех ребят в нашем небольшом подразделение было высшее образование, все где-то успели либо поработать инженерами, либо преподавателями в вузах. И лишь я среди них имел тогда всего лишь 8 классное образование и четырёхлетний стаж работы автослесаря на автобазе. Там и водить немного научился.
          Так началась моя десятидневная поварская каторга! Хорошо ещё старлей распорядился, - если что, помогать мне, если не успеваю что-либо сделать, ну там – воду принести, например, из ледника тушку оленью вытащить и нарубить… И отбивные делать мне Сильченко помог.  Вставал я ни свет, ни заря. И спать ложился позже всех. Надо признать, что нареканий в мою сторону, точнее в сторону приготовленной мною еды у сослуживцев не было.
А рядовой Николай Франк – бывший преподаватель Красноярского университета – даже спросил: «Болгов, – ты где так хорошо варить научился?» Я удивился вопросу и не знал, что ответить.
Только Сильченко ревниво высказал небольшую претензию: «Кашу гречневую перевариваешь немного, а я рассыпчатую варил… Тут я ещё больше растерялся – «Я по-другому не умею».
Все дружески рассмеялись: - «Да ладно, Виктор, нормально». -похлопал меня по плесу младший сержант Брюханов. – «Я слышал, как старлей звонил в штаб полка – похвалил тебя – что хорошо готовишь. Завтра старший снабженец, зам командира части полковник Леванзонский лично на вертолёте прилетает – хочет твою стряпню попробовать».
Тут из своей соседней комнаты выглянул, слышавший разговор, старлей Лукашов: – «Да-да, Болгов, ты уж постарайся!»
До конца моей поварской каторги оставался один день.
          Пришлось постараться. Утром Леванзонский не прилетел. Но в обед… В общем обед я приготовил погуще да повкусней чем обычно. Всё успел и отправился к реке мыть недомытые чашки. Вот тут вертолёт и доставил два бочонка с сухой картошкой и полковника чей только вид внушал трепет младшим офицерам, не то что рядовым. Рост под два метра, и, при этом, мордоворот, краснощёкий, с квадратной челюстью и зычным командным голосом.
          –«Подразделение становись!» - скомандовал старший лейтенант Лукашов.
Рядовые стали спешно строиться.
        «Ёлы палы! Не успеваю переодеться» - руганул я сам себя.  А одет я был в рабочую запятнанную маслом форму. Успел только гимнастёрку сменить и бегом в строй. Встал с краю шеренги, (жаль за спины нельзя спрятаться), вытянулся в струнку как все – смотрю с любопытством на полковника по хозяйственной части. Будто изучаю его. А он смотрит на нас и тоже как бы изучает.
          – «Здравствуйте, товарищи бойцы!»
          – «Здравия желаем – товарищ полковник!» -  слажено гаркнули мы.
          – «Наслышан я, что у вас тут один боец изрядно вкусно готовит – решил узнать – насколько это правда. – Кто из вас?» – полковник пытливо обвёл шеренгу стоявших перед ним бойцов отдалённой «воинской точки» глазами. А надо признаться, -  вид у бойцов был не совсем бойцовский. Расстёгнутые воротники, расслабленные ремни и взгляды не слишком пугливы, какие-то партизанские.
          – «Рядовой Болгов, выйти на два шага из строя!» – скомандовал старший лейтенант. Я вышел – оправляю гимнастёрку, пытаясь натянуть на масляное пятно, что ярко видится чуть ниже на рабочем армейском галифе. Эх, коротка!..
          Надо видеть, что тут стряслось с полковником. Вначале узрев меня в таком затрапезном виде, он побагровел. Потом желваки его скул заходили в гневе, полковник Леванзонский даже грозно затопал ногами:
          – «Что я вижу?! – зычно заорал он, и готов был разразиться отборным матом, но почему-то сдержался. Это что – боец красной армии?! Я прилетел в такую даль – взглянуть на образцового бойца-кашевара, а вижу перед собой, что? – полного раздолбая! – Думал у вас пообедать- но после такого зрелища» Полковник указал своим негодующим полковничьи пальцем на масляное пятно – «меня вырвет!»
          Полковник с брезгливой миной на полковничьем грозном лице, отвернулся от меня: - «Ни минуты более здесь не останусь!.. Как фамилия рядового?»
          Старший лейтенант тут же ответил: – "Рядовой Болгов, он просто очень старался и не успел полностью переодеться…"  Тут старлей укоризненно зыркнул в мою сторону.- «Разрешите ему переодеться и отобедайте у нас. Вам понравится!»
          - «Нет-нет – ни минуты не останусь!» – всё ещё грозно прорычал полковник, хотя и поколебался в своём решении. Но взглянув ещё раз на моё злополучное пятно, решил показать свою значимую власть до конца:
          - «Рядовой Болгов, объявляю вам трое суток ареста на гауптвахте!» 
          - «Есть трое суток гауптвахты» - расстроено, точно с оборвавшимся вниз до пяток сердцем, ответил я, и понуро опустил голову. – «Виноват!»
Но виноват я был не столько перед этим полковником, сколько перед своими сослуживцами и старлеем – подвёл всех!..
          Полковник Леванзонский улетел, а я ещё остался служить на точке на полтора месяца.
Дежурство моё по кухне кончилось. Отношение ко мне среди сослуживцев было нормальное – точно ничего и не случилось. Но я –то сам чувствовал – всё, уберут меня с «точки».
          К тому же и Сильченко, что был на два года старше меня, призванный на службу аж в 25 летнем возрасте, а выглядевший ещё старше, как "мудрый дядька" - подтвердил мои тревожные мысли: – "Тебя всё равно отправят на базу, с первой попутной вертушкой". А потом сочувственно добавил, точно успокаивая:
          «Да не бойся ты так! - Я на губе неделю отсидел, за то, что напился в свой день рождения и на глаза командиру части попался. – На губе двор подметал, да пару раз пол помыл, и только. В основном спишь да ешь. Иногда зарядку заставят делать и только. Но ты можешь вообще от гауптвахты откосячить.
          – «Как это, откосячить?»
          - "А очень просто, - по давности времени приказ не действителен. После объявления ареста прошло полтора месяца, если не спросят – протяни ещё пол месяц. А два месяца – это такой срок, когда всё списывается".
          Так оно и вышло.
          В середине июня прилетел вертолёт, привёз какие-то груза, возможно запчасти для ремонта болотохода, но мне оставаться на точке больше этого срока было нельзя и я прилетел на базу. В свою воинскую часть.
        Явился в свою двухэтажную казарму к командиру батареи, капитану Гнатенко. Доложил по уставу о своём прибытии, но о объявленном трёхдневного аресте не сказал ни слова. Прошло ещё пол месяца – наступил июль.
        Капитан Гнатенко, что-то узнал о случившемся – и спросил меня: - «Рядовой Болгов, у вас на точке с вами никаких ЧП не случилось?" 
       Я, памятуя, что прошло более двух месяцев, ответил – «Никак нет, товарищ капитан!»
       – «Ну, ладно, продолжайте служить». И капитан, до конца службы, больше меня ни о чём таком не спрашивал. 
         Однако служба есть служба, расхлябанная вольница, какая была нормой на «точке», на базе не приветствовалась. За расстёгнутую пуговицу или не свежего вида подворотник можно было схлопотать наряд на работу или службу. И тут началось. Мне сержант – делает замечание, я отбрыкиваюсь, не выполняю.
          –«Подумаешь у иголки, воткнутой с внутренней стенки пилотки короткая нитка, а у расчёски не хватает пяти зубьев – было бы что на лысой голое расчёсывать» – Всё это я высказывал сержанту и исполняющему обязанности старшины батареи по фамилии Романову. И таким образом стал вечным нарядчиком. И это на втором-то году службы!
          И тут меня зло взяло – решил до конца упрямиться, но своеобразно. Все уже позабыли про мои наряды, каких я насчитал более тридцати. Но не я. И пусть не каждый раз, но раза два-три, как только объявляли: «Нарядчики, выйти из строя!» - выходил с молодыми бойцами мыть полы.
        -"Рядовой Болгов, ты зачем вышел с нарядчиками?" - спрашивает зам старшины Романов,забыв что сам же, утром, когда шли в строю, объявил мне не понятно за что два дополнительных наряда к куче предыдущих,для пущей убедительности показав мне два своих растопыренных пальца.
        - "За два твоих утренних наряда мне в строю..."
        -"Ты что, шуток не понимаешь?!" - оторопело уставился на меня Романов и отвернулся. -"Батарея, разойтись - нарядчикам приступить к уборке помещения, остальным выйти на строевые занятия!" Потом видимо Романов доложил о моём странном поведении капитану Гнатенко и тот лично принял меры.У него в батарее  был ещё обин такой солдат с характером Иван Бортников. Слова не скажи - сразу в драку, а раз пригрозил, что когда в караул направят с автоматом или на стрельбах - перестрелять к ядреной фене всех обидчиков!.. Пришлось тогда подальше из краснознамённой передовой батареи отправить в другое подразделение - перевели на дальнюю точку, в самые горы, где вокруг одни вулканы, а зимой казарму  полностью сс крышей и антеннами снегом заносит.  Там подразделение небольшое. Условия службы суровые. Вроде бы помогло - утихомирился. Без ЧП обошлось. Надо что-то и с ББолговым делать. Он хотя и мирный солдат,- стихи пишет, рисует, в гарнизонном клубе первые пол года художником -оформителем прослужил. Да со старослужащими не ужился и там свои художества показывал, пререкался. Такие непослушные бузотёры интеллектуалы как раз и опаснее всего!..
        Видя такое дело, меня, от греха подальше,  стали чаще посылать в командировки на другие «точки». На одной из точек я встретил Ваню. Нормально служил, без происшествий. Да и мне такая служба была по нраву. Почти всю Камчатку тогда по точкам облетел: когда в вертолёте, когда в небольшом самолёте. Но стоило на время вернуться в часть – всё начиналось сначала.Точно клопы покусывали. Вот только объявляли мне уже не наряды на работу, а наряды на службу. Дескать, - раз работы не боишься, сам напрашиваешься - постой-ка у тумбочки дневальным!  Дневалить стоя у тумбочки в казарме батареи ОИР (ОИР - Отделение испытательных работ, было в самом деле скучной службой. В то время, когда вся батарея либо на строевых занятиях, либо на служебных постах находится  - приходилось шататься по казарме без дела. Разве что на турнике  подтянуться раз 10-12 , чтобы форму не терять.Зато времени писать писать письма домой и стихи, было предостаточно. З
         Занимаясь сочинительством, - я о чём-то мечтал, витал в мыслях где-то далёко от повседневной солдатской рутины и совсем забывал о мелких казарменных условиях положенных знать образцовым солдатам, что были изображены на висевшем на стене стенде.
       Прошла неделя-другая, после моего возвращения с очередной служебной командировки, -  в батарее было объявлено проведение открытого комсомольского собрания, на котором должны были присутствовать и не комсомольцы. Я в то время ВЛКСМ не состоял.
        Началось собрание. Комсоргу кроме как распекать меня за нарушения и пререкания больше будто бы говорить было не о чем. И надо же, как на грех, в батарею, какой стабильно присуждается передовое красное знамя, прибыл полковник Ливанзонский. Какой чёрт его к нам принёс – не понятно.
         Сидел он тихо в углу, не вмешиваясь, а только слушая. Но когда прозвучала моя фамилия и в мою сторону посыпались всякие осколки и иголки попрёков. Он встал и спросил:
        - «Это про какого Болгова вы сейчас говорили. Уж не про того ли =-кому я объявил трое суток ареста за непотребный для бойца вид, а он так и не отсидел на гауптвахте?»
        - «Рядовой Болгов – встань – о тебе говорят..» - прошипел зам старшина Романов.
         Я встал и стою. Что ещё остаётся делать?!
         – «Да я тебя, нахала, на всю катушку! – погрозился полковник Леванзонский. - Да ты у меня в штрафбат пойдёшь!..»
          Я стою и молчу.  И тут комсорг батареи объявил: -«На этом открытое комсомольское собрание закончено, собрание продолжается в закрытом режиме. Не комсомольцев прошу покинуть помещение».
Из всех присутствующих на комсомольском собрании Не комсомольцем оказался лишь я один. И я так же молча, как стоял пошёл к выходу. И уже выходя услышал в спину удивлённый полу-смеющийся голос полковника Леванзонского.
           – «Да ты ещё и не комсомолец?! Ну, нахал!..» 
           В голове моей стоял гул голосов, но перекрывая этот гул напряжённом темпе работала мысль: - Что делать?!  Идти в штрафбат из-за одного масленого пятна на штанах очень уж не хотелось. Что-то там орал в спину полковник- осуждающе? – что я не комсомолец. Тут я увидел проходящего по коридору казармы рядового Виктора Оленберга, сослуживца, что призван был из Рубцовска Алтайского края.
          - «Вить, привет – меня могут в штрафбат направить из-за нарушения формы одежды, и возможно за то что не комсомолец».
          – «Нет не должны, из-за давности времени». – успокаивал неуверенно мой тёзка Виктор Оленберг.
          – «А в комсомол как вступить?»
          - «А зачем тебе? – я к примеру не комсомолец и не тянет»
          - «Может это поможет? -  Комсомольца, вроде как не должны наказать»
          - «Ну, тогда тебе в политотдел к полковнику Корку».
         – «Спасибо, Вить!» Я стремглав побежал в политотдел.
          Полковник Корк оказался в своём штабном кабине. Интеллигентный, сухой, с седыми висками… Он выглядел скорее профессором, чем полковником.
          – «Товарищ полковник, разрешите войти».
         –«Заходите, рядовой». Я вошёл и с ходу отчеканил:
          - «Товарищ полковник, я рядовой Болгов, батарея ОИР. давно и очень сильно желаю вступить в комсомол!»
          - «А почему раньше не вступили?» – с интересом поднял на меня глаза, оторвавшись от разложенных перед ним бумаг полковник Корк?
          – «Негде было – до службы, на работе у нас не было возможности вступить в комсомол. Созрел, товарищ полковник и обещаю – стать образцовым комсомольцем, не подвести!»
          - «Ну что ж, рядовой, если обещаете, замечательное решение. Похвально! Пишите заявление» - и подтолкнул мне лист бумаги. Да присаживайся, стоя писать поди неудобно».
          Я тут же присел за край покрытого зелёным сукном стола и написал заявление о вступлении в комсомол. Полковник, забрав заявление, тотчас отослал меня в соседнее помещение к знакомому мне по службе фотографу с немецкой же фамилией Редигер. Тот меня сфотографировал в своём помещении и через неделю я получил новенький комсомольский билет. И представьте – точно, никакого наказания за не отсидку на губе не последовало.
          Стал ли я после этого «образцовым комсомольцем?  И да, и нет. Но исправился точно. Наряды за подворотничок или за расчёску уже не получал, да и сам почувствовав себя старослужащим, иначе «дедом», с молодыми солдатами полы мыть расхотел – «Сколько можно?! - почти дембелю – комсомольцу не положено!». На точки меня в последние месяцы службы уже не отправляли, а в части я стал участвовать в легкоатлетических соревнованиях и в шахматном турнире. Без особых правда успехов. В забеге на 800 метров был лишь четвёртым. А на 5 км – не выдержал, сошёл с беговой дорожки стадиона, на одиннадцатом круге. – не выдержал обострившейся боли в боку и сошел по требованию наблюдавшего с трибуны военврача.
         Шёл август 1972 года. Времени служить оставалось каких-то четыре месяца. К концу службы получил звание специалиста третьего класса и то ладно.
          И вот как-то в своё свободное от службы время, сижу я, новоиспечённый почти дембель, на скамейке возле клуба – греюсь на тёплом сентябрьском солнце. Смотрю идёт в мою сторону по тротуару полковник Леванзонский. Я тут же вскакиваю, одёргиваю гимнастёрку, поправляю на голове пилотку со звездой и этак браво, едва ли не с «гусарским вывертом» отдаю полковнику честь! На что полковник Леванзонский от разбирающего его изнутри полковничьего смеха, держится полусогнувшись за свой большой полковничий живот и машет рукой – типа:
          «Пошёл ты, прохиндей! Что меня, полковника (хитрой национальности) – вокруг пальца обвёл! Это же надо. Кому ни скажи – не поверят».
          Не знаю – как назвать то, как я сумел избежать гауптвахты и возможно даже штрафбата – может быть «солдатской смекалкой» о какой много слышал и читал, но воочию не знал, - как это быть смекалистым. Проявил ли я тогда смекалку, не выполнив приказ зам командира части по хоз-обеспечению, или это было обыкновенной изворотливостью разгильдяя?..  Не знаю. Пусть будет разгильдяйская смекался. Что было, то было. Рассказал всё,без утайки.  Хорошо запомнил, как полковник Леванзонский, не удержался проходя мимо меня, и от смеха за живот схватился.Не каждый рядовой солдатик такого эффекта в конце службы может добиться.
          Прошло после моей службы много-много лет, но говорят, на Камчатке этот случай до сих пор рассказывают, как анекдот, или местную армейскую байку.