Заметки из жизни моей в Петербурге 23

Барышня стояла у библиотечной стойки и разговаривала с дежурным библиотекарем. Его полусогнутая спина и поворот шеи выражали подчеркнутую учтивость. Мысль о том, что я могу подойти к незнакомой девице и попытаться узнать ее имя, напугала меня до дрожи в коленях.

Конечно, Л.М. могло означать «Леокадия Мухина» или «Лукерья Мерзлякова», но таинственная Людмила Леопольдовна Миллер-Закомельская должна была выглядеть именно так, как эта хорошенькая незнакомка:  носить пенсне, интересоваться естественными науками и изучать замысловатые извилины головного мозга!

Подойти к ней и представиться было бы самым немыслимым проявлением дурного тона, а упустить такой счастливый случай — непростительной оплошностью. Я попытался убедить себя в том, что стеснение это всего лишь страх показаться нелепым, но эта мысль, высказанная  некогда учителем словесности Хотмыжской гимназии перед самым экзаменом, на котором должен был присутствовать весь попечительский совет во главе с супругой градоначальника, не успокоила меня ни тогда, ни сейчас.
 
Так или иначе, Л.М.  могла оказаться единственной ниточкой, ведущей к бесследно исчезнувшей Лизaвете Павловне. У меня не было иного выхода, я должен был решиться и заговорить с нею.

В конце концов, барышня сама выказывала полное пренебрежение негласными правилами и условностями, принятыми в обществе!..

Незнакомка, словно догадавшись о моих намерениях, бросила в мою сторону быстрый полу-презрительный взгляд и слегка нахмурилась. Я сделал два шага вперед и оглянулся на Викентия Ивановича. Он улыбался, изящно откинувшись на спинку стула, и глядел на меня без тени насмешки, весьма добродушно и одобрительно, но с некоторым любопытством. Отступать было невозможно.

Я подошел к библиотечной стойке и остановился немного в стороне. Это должно было выглядеть так, словно мне нужен именно библиотекарь и я просто терпеливо ожидаю своей очереди. Л.М. просила найти «Философию помешательства» французского психиатра Дакена. Библиотекарь ничуть не удивился, словно не ожидал от нее ничего другого, и тотчас же  направился к стеллажам, отыскивать бессмертные творения французских психиатров.

В эту минуту меня словно молнией поразила мысль, что я никак не могу назваться ей собственным именем, и я растерялся самым преглупым образом, из-за чего все  сбивчивые «сударыня», «простите» и «позвольте» прозвучали для меня словно со стороны, произнесенные чужим голосом.

- Что вам угодно? - спросила Л.М., поправляя пенсне. У нее были синие глаза, такого глубокого и яркого ультрамаринового цвета, какие бывают только у немецких фарфоровых кукол. Конечно, она была старше меня, но не более, чем на два-три года и такое незначительное превосходство в возрасте отнюдь не давало ей права смотреть на меня, как на малого ребенка. Едва заметная, снисходительная усмешка, скользнувшая по ее губам, подействовала на меня, как ушат холодной воды.

- Разрешите представиться, - произнес я, холодея от собственной наглости. - Алексей Иванович Ильин, студент Технологического Института.

- Занятно, - ответила она, без всякой заинтересованности. Но я уже не мог отступать. Для большей убедительности, мне пришлось прибегнуть к спасительной лжи.

- Не сочтите меня слишком дерзким или навязчивым, но мне кажется, что я уже встречал вас в прошлом, на детской елке в харьковском дворянском собрании, но совершенно не помню вашего имени. С вами была девочка, которую звали Лиза… Ей подарили куклу с синими лентами...

И тут я заметил, что Л. М. удивилась. Ей даже не удалось этого скрыть! Это означало только одно: она действительно была на елке в Харьковском дворянском собрании и помнила куклу с синими лентами, подлинную деталь, добавленную мною для пущей убедительности! Оказывается, я ничего не придумал и мы действительно встречались раньше! Это была она! Людмила Миллер — вот, что означала металлическая монограмма на ее кожаном альбоме!

- Почем же вы узнаете, что я назову вам мое собственное имя, а не любое другое? - спросила она со все той же усмешкой. - И кто вас на самом деле интересует: я или девочка Лиза?

Я не нашелся, что ответить. Без сомнения, она была значительно умнее меня. Немного опомнившись, я пролепетал нечто вроде того, что буду рад любому имени, которое ей угодно будет назвать, и хотел бы продолжить знакомство, если она сочтет это возможным.

Она согласилась с неожиданной легкостью:

- Отчего же нет. Всегда приятно встретить давнего знакомца. У меня широкий круг научных интересов. Возможно, судьба сведет нас с вами на лекциях в университете. Впрочем, вы, помнится, студент Технологического Института? Кстати, какого вы мнения о профессоре Менделееве?

Я снова растерялся, потому что слыхом не слыхивал об этом господине и не имел ни малейшего представления о том, плох он или хорош, не говоря уже о том, что это могла быть ловко расставленная западня, с целью уличить меня в обмане, и никакого профессора Менделеева не существовало в природе. Я никогда не слышал от Ильина о каком бы то ни было Менделееве, а уж он точно прожужжал бы мне все уши, если бы этот господин представлял из себя что-то значительное или хотя бы необыкновенное.

- Более всего меня интересует строительство железных дорог, - ответил я невпопад. - Полагаю, что за ними большое будущее.

- Именно поэтому вы заказали два десятка книг по ботанике? - спросила Л. М. с явной насмешкой в голосе.

Выручил меня дежурный библиотекарь, отыскавший «Философию помешательства».

Л. М. вернулась за свой стол, так и не назвавшись. Дакен интересовал ее намного больше, чем жалкий лжец, еще десять лет тому назад посещавший дворянское собрание в костюме зайца.

- Ну-с, чем я могу быть вам полезен? - холодно осведомился библиотекарь.

- Простите великодушно, - пробормотал я в ответ, - мне уже ничего не нужно… я передумал…

- Воля ваша, сударь, - произнес библиотекарь, пожимая плечами. Предполагаю, что он подумал обо мне что-то очень нелестное.

- Вы удивляете меня все больше и больше,  - сказал Викентий Иванович, когда я вернулся на свое место. - Я даже не мог предположить, что вы увлекаетесь криптограммами.

- Чем, простите? - переспросил я. Все мои мысли были заняты в этот момент Людмилой Леопольдовной. Она была погружена в «Философию помешательства» и , наверное, давно позабыла о моем существовании.

- Тайнописью, - с улыбкой пояснил он приглушенным голосом. - Пока вы беседовали с барышней, я ненароком заглянул в ваш альбом. Должен признать, что вы весьма искусно обезопасили свои заметки от постороннего глаза.