История, записанная на папирусе

Алиса Ниджат

(Перевод с азербайджанского тюркского)

«... Имя мое Нофрет, сын Менхепера и благородной Сенмут. Тень великой пирамиды Хуфу лежит на нашем скорбном мире, простираясь до самых его пределов. И золотая колесница повелителя обоих миров, фараона Тутмоса Семнадцатого сверкает вдали в лучах его бессмертной славы...».

Я не знаю, сколько нас было. Может сто, тысяча, тьма, не знаю...

Люди каждого племени шли отдельно и у них были свои цари или исполнители воли фараона — точнее, обладатели одежд царей. Были среди нас и обладатели одеяний знатных господ, высших сановников, писцов и простого люда.

Сначала я не знал людей, которых судьба выбрала мне спутниками. Лишь много позже мне довелось узнать, что те, кто поддерживали меня во время тяжких переходов и утирали мои горькие слезы были отцом и матерью. А дети, что играли и ссорились со мной — братьями и сестрами. Вообще все вышедшие в этот дальний путь двигались племенами, охватившими пыльную равнину пустыни от края до края. Среди других наше племя выделялось своей сплоченностью и воинственностью; мы часто нападали на других и грабили, стаскивали с повозок и коней, отнимали одежды.

И все шли. Люди шли, задыхаясь от пыли, разговаривая и крича, плача и смеясь, приказывая и умоляя. Но никто не останавливался! Ибо про такого говорили, что он уже достиг пределов пути, снимали одежду и оставляли в пыли, стлавшейся за идущими. Никто не знал, что случилось с ними, да и кого это интересовало... Только и знали, что он отстал от идущих.

Одежды значили для нас все. Люди были одеждами и из-за них вспыхивали кровавые столкновения, слышались горькие жалобы... С детства я привык к тому, что люди меняли платье. Однажды пыль поднялась такая, что мы с трудом различали друг друга. Вдали слышались дикие вопли, лязг оружия и стенания. Когда же пыль спала, мы узнали, что царские одеяния перешли к другому человеку. Дед мой, видевший много таких происшествий, тихо поведал мне, что знает человека, овладевшего ими. Раньше он был обладателем одежд конюха. Скоро мы увидели бывшего конюха, надменно сидящего верхом на великолепном скакуне. Ярко сверкали золотые украшения на царской одежде. Дед, не отводя глаз от него, прошептал:

— Да, повезло конюху... Но только я уже видел несколько конюхов, сменивших друг друга на царском престоле.

Один из идущих был обладателем одежд богача. Рядом с ним шли люди, одетые в платья слуг; они кормили его и ухаживали за ним, а один забавлял, кувыркаясь в придорожной  пыли. Но когда взошло солнце, мы услышали звуки яростной борьбы. Отец послал меня узнать, что же произошло. Подойдя, я увидел, что богач, трясясь, покорно отдает свои одежды шуту. Теперь уже шут восседал на коне, наслаждаясь явствами. А бывший господин его, забыв о недавнем сане, так потешно подпрыгивал, забавляя своего нового хозяина, что все окружающие онемели от изумления.

Так дни проходили за днями, а мы все шли. Впервые я стал приглядыватся к одеждам отца и деда. Их одежды были белыми и никогда не менялись. Когда я спросил у деда причину этого, он ответил:

— Люди подобные нам редко меняют свои одежды. Наше дело — оберегать от страданий погибающих от бедности и притеснений сильных мира сего. Пока мы сами не достигнем конца пути, мы постоянно смываем пот и кровь простых людей.
— Значит, ни ты, ни отец никогда не надеваете одежды царей, — опечалился я.

Дед, усмехнувшись, погладил мою голову и проговорил:

— Но у нас есть другой обычай: мы никогда не надеваем одежд конюхов.

Тут вмешался отец:

— Зачем же, вот несколько лет тому назад один из таких, как мы, надел царские одежды.

Дед помрачнел.

...

...Дни шли, поднималось солнце на заре, золотя изгиб небосвода нежным румянцем. Тянулись долгие, тихие вечера. Люди ничего этого не замечали, они были очень заняты. Я все больше походил на отца. Отец — на деда. Дед мой был весь в пыли...

А кругом все меняли одежды. Судебный крючкотвор становился важным господином, богач — бедняком, свинопас — царем, писец — продавцом одежд, цирюльник — поэтом... Шум и гам от ссорящихся людей не прекращались ни на минуту.

Однажды вдали поднялся дикий крик. Дед, увидев мой испуг, спокойно проговорил:

—Спи внучок, в дороге и не такое случается. Иногда одежды меняют сразу миллионы людей...
— Как же так, дед, как это миллионы сытых людей разом становятся бедными и несчастными?
— Да и не только это, часто в один день множество господ могут стать рабами.

Странно, мы шли день и ночь, но никто не жаловался на усталость и тоску. Ведь все были так озабочены приобретением различными путями новых украшений и одежд, что у людей не оставалось ни мгновения свободного времени. Лишь видели, что прошел день, наступила ночь и ничего более... Многие не видели и этого.

Никто не знал, куда мы идем. Когда я спросил у деда, он ответил:

— А никуда. Просто так, идем, чтобы идти.

Пыль от множества путников застилала все вокруг. А вдали сверкал красками прекрасный мир, где есть могучие горы, чьи склоны покрыты белыми ледниками, текущие полноводные реки с растущими на берегах деревьями, шелестящими листвой под музыку тихого ветерка и синие моря, полные глубоких тайн. Никто не видел, не хотел видеть... Все были заняты своей одеждой.

Однажды мы заметили впереди какое-то сияние. Всмотревшись, мы увидели, что это всадник, одетый в ослепительную белую одежду. Миллионы людей, пораженные, разглядывали драгоценности на его платье и оружии.

Дед сказал:

— Это молодой завоеватель нашего мира, внучок. Смотри, через несколько мгновений он исчезнет. О нем останется только память, имя.

И в самом деле, не успел дед договорить эти слова, как великолепное сияние погасло. Началась оголтелая борьба за опустевший престол великой империи.

Прошло много времени. Но дерзкий облик прекрасного юноши долго не стирался из моей памяти.

...

Сколько еще шли, не знаю. Наконец, присмотревшись, я узнал знакомые очертания придорожных, рыжих от нанесенной пыли холмов. И закричал в ужасе:

— Что это дед, ведь мы шли этой дорогой, шли!

Дед спокойно погладил мою голову:

— Знаю дружок, знаю. И ты узнай, что мы каждый день проходим по той же дороге, которой шли вчера и так во веки веков. Иди, иди — или же погибнешь, будешь затоптан путниками, торопящимися пройти вперед по дороге, нами не раз уже пройденной...

Да, действительно часто мы видели племена, быстро обгонявшие других по пройденной дороге: остальные смотрели на них с бешеной завистью. Но дед, усмехаясь, говорил:

— Многие, что так торопились, в конце концов отстали куда больше, чем могли наверстать торопливостью. Мудрый не будет ни торопиться, ни отставать, идя по такой дороге.

Люди нашего племени целый день проводили в свирепых ссорах с соседями. Однако, соседние племена все же шли с нами. Они постоянно держали руки за спиной. Дед говорил, что это означает: мы навеки повязаны друг с другом. Поэтому никто из нас не может вырваться вперед.

Иногда словно бы поток проносился в людском море. Дед говорил, что это радость какого-то племени. В такое время в нашем племени люди даже не беседовали от охватывавшей их злобы.

Но вот однажды ясноокая красавица из нашего племени направила зеркалом солнечный луч на мое лицо. Я закрыл глаза, ослепленный — а затем бросился вперед, к ней. Когда мы, уставшие, вернулись с соседних холмов, где держась за руки, не смели спуститься на равнину, я увидел, что дед исчез. Отец стал дедом, а я — отцом.

Странно, раньше мне казалось, что время шло медленно. Дни тянулись и тянулись...

А теперь, наоборот, оно уподобилось лихому скакуну. Солнце вставало и садилось в одно мгновенье

Исчезновение деда нам дорого обошлось. В нашем племени начался разброд, никто не хотел понимать друг друга, все преисполнились ненависти. Каждый гнул свое и не желал слушать соседа.

Мы много натерпелись, пока отец надевал одежду деда. Все его, не знаю почему, проклинали. Наконец, когда он застегнул последнюю пуговицу, все упали к его ногам, клянясь в вечной преданности. Мы вновь стали дружным племенем.

Дни шли и шли, пыль оседала на одеждах путников.

...

И вот однажды наш мир погрузился в тьму и притом средь белого дня, когда солнце сияло на небосводе. Сначала никто не придал этому никакого значения. Подумали, тьма пройдет сама, ведь солнце так же ярко сверкало на одеждах племен, идущих впереди нас. Но сколько не шли, а тьма все не кончалась. Слуги в нашем племени, воспользовавшись темнотой, надели самые лучшие одежды и сели на самых лучших коней...

Шли месяцы, годы, и вот, толкаясь в темноте, путаясь в грязи и мерзостях, проклиная друг друга, мы шли в неизвестность по дороге, которая никуда не ведет. Отца уже давно ссадили с коня, а его измятые одежды переходили из рук в руки.

Шли годы и шум, проклятья, жалобы становились все тише и тише...

Лишь несколько таких людей, как я, с тоской смотрели на людей, счастливо шагающих впереди под яркими лучами солнца.

Вдруг тьма сгустилась и я радостно закричал:

— Братья, это хороший признак, значит солнце...

Но что это, никто не отозвался.

«...Не знаю, сколько прошел страдалец Нофрет, но победительное солнце, таинственный бог Ра озарил мир, где столько лет царствовала тьма. Никого не осталось от могучего племени. Лишь несколько существ, чудовищным обликом своим напоминавшим лис, шакалов, волков и мерзких свиней, рыча, визжа и хрюкая, толклись вокруг потрясенного раба твоего...».

Эта трагическая и несообразная ни с чем папирусная рукопись XVII века до нашей эры, содержание которой мы вам пересказали, была найдена в Египте, в пустыне.