Путь Ильи Габая

Предисловие

Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далеком отголоске,
Что случится на моем веку.
Борис Пастернак

Учитель, в безвестности канув, как капли,
Чем станем, учитель, мы? Посохом? Камнем?
Илья Габай

   Вы были на Красной Площади, читатель?  Уверен, что нет.  Когда-то вокруг Лобного места стоял народ и роптал, потом … безмолвствовал. За последние сто лет на площади никто не был, разве что на несколько секунд    в далекие шестидесятые. Были колонны танков,  шествия, концерты  оперной музыки и даже хоккей. Выйти на площадь,  словно актер, играющий Гамлета...  Это трудно. Наш герой тоже по странному стечению обстоятельств на Красной Площади не был, только стремился к ней всю жизнь,   только приветствовал товарищей, увезенных  с площади  на неправый суд. Но он  первым  вышел   на Пушкинскую площадь,  и с тех пор и до наших дней людей, стоящих  с плакатами у  памятника поэту,  окружают, грубо волокут по асфальту «космонавты» в черных шлемах и отправляют в тюрьмы. Государство со времен косноязычного  Радищева считает инакомыслие самым опасным преступлением. Красная Площадь пустынна, сурова и неприступна. А наш герой безвременно погиб полвека назад, так и не побывав на ней. Это был мой школьный учитель Илья Габай.
 Его друзья часто всматриваются в фотографии одноклассников, однокурсников на стенах своих квартир. Фотографии Ильи Габая вы там не увидите, это было бы слишком больно.
 Красная Площадь. Она была со мной даже до рождения. В семнадцатом году семья деда жила возле Боровицких ворот, а работал он в торговых рядах, что позднее станут ГУМом, в день штурма Кремля спокойно шел на работу и попал под обстрел. Камень от разбитой снарядом фрески над Никитскими воротами он хранил всю жизнь.
Скрещение судеб.    Наверное, впервые Габай не попал на площадь подростком, перед поступлением в библиотечный техникум и был он тогда насквозь советским и наверняка посетил  мавзолей, где лежал в гробу Ленин, а Сталин еще правил страной, прошел по вечной  черной брусчатке

Ты  по камню, как по книге Брайля
 пальцами незрячими провел.

 За год до этого я родился. Скрещение судеб.
А еще через несколько лет в мавзолее лежали и Ленин и Сталин, а по площади под музыку  грохотали танки. Моего отца, простого шофера, убежденного коммуниста,  часто выбирали делегатом  на конференции, съезды и парады. День был солнечный, молодые листья липы горели как фонари.  Мы, конечно, не сидели на трибунах,  стояли на другой стороне площади и никаких танков я не видел за спинами делегатов. Помню,  как  под гусеницами тряслась земля.  Габай, хотя как и все прослужил в армии, наверное, к тому времени уже стал пацифистом. Когда он впервые читал «Войну и мир», пропускал все военные сцены, Шенграбен, Аустерлиц, Бородино. Впрочем, думаю, как и большинство школьников,  он пропускал и пространные описания природы. 
Странно, когда танки шли по Праге, Габай работал в археологической экспедиции за тысячу верст от Москвы. Друзья вышли на Красную площадь с плакатами протеста без него. А в этот день за три тысячи верст от Москвы, в другой экспедиции, ботанической, мы слушали сообщение по радио в глухой деревушке и не верили, что такое может быть.
 Я тоже много раз  не был возле мавзолея, особенно  в школьные годы. Когда страна праздновала день пионерии, нас колоннами проводили мимо трибуны. Однажды на мавзолее нас улыбками приветствовали   Никита Хрущев и первый космонавт Юрий Гагарин. Я помню его улыбку.  Гагарин махал нам рукой, а мы подбросили в небо стаю  белых голубей, которых несли в руках от Каменного моста. Своего голубя помню до сих пор. У него были мохнатые ноги и стоячий высокий воротничок. Ленин в мавзолее лежал, а Сталина уже тайно  схоронили возле стены. Наверняка в школьной колонне шел Габай, но я его не помню.
Наверное,  и Габай с друзьями шел от Пироговки до брусчатки на демонстрациях и пел гимн Визбора, ставший гимном поющего института. Пединститут запомнился современникам  поющим, а учителя вдруг стали ... диссидентами. Или не вдруг? Сегодня учителя по совету Савельича целуют ручки чиновниками и усердно работают в участковых избирательных комиссиях.  Школа не место для дискуссий. Габай учил меня русскому языку и литературе, придерживаясь типовой программы, никогда я не слышал от него рассуждений о политике, тем более сведений о "Хронике текущих событий" в которой он участвовал. Как же он смог вселить в наши умы потребность инакомыслия в литературе? Любовь к чтению.
 Книги, они были всегда. Была библиотека Исторического музея, где-то наверху, под самыми звездами кремля. По вечерам зимой я спускался из читального зала,   выходил из высоких дверей на площадь и спешил посмотреть на смену караула. Били куранты, мелькали мерно белые перчатки. Но я не знал, что такое сталинизм, не знал,  какие они были, правозащитники, учителя-шестидесятники, которые хвалились, что они не Робеспьеры.

  Габай не был на Красной площади, но и в школе его не было, пришлось отказаться  от имени  отца. Мы помним его как Илью Яковлевича. Такова судьба нерусских учителей.  Национальные проблемы неразрешимы. Габай защищал права крымских татар, но слышал, как татары  мусульмане посылали проклятия на головы евреев.  Татары вернулись через поколение в Крым, но стали они счастливыми? Инакомыслящих татар государство продолжает преследовать, но никто уже не стремится в их защиту на Красную площадь.
  Теперь я  все чаще обращаюсь к образу Ильи Габая, надеюсь,  и для вас, читатель,  он станет близким человеком.