ДВЕ МАМЫ

Старые дедовские часы на кухонной стене отбивали ровный тик-такт. Кукушка выглянула из окошечка, оповещая весь мир, дом и шестилетнего Геру о позднем времени. Пора спать! Маятник качался. Тик-так, тик-так. Из приоткрытой двери спальни было видно, как отец, подобно маятнику, расшагивал из коридора в кухонку и обратно. Тик-так, тик-так.

Мама укладывала сыночка спать. Легонько гладила спинку и живот, целовала щёки, носик, ручки, ножки, тихо напевала старинную колыбельную. Она, конечно, устала после работы, а работала, как и отец – хирургом. Недавно закончившаяся война и сейчас требовала от хирургов особенного неустанного мужества – битва за жизнь раненых против старухи смерти не прекращалась ни на день, ни на час. Гера ласково обнимал маму, улыбался, хихикал от щекотки. Славный малыш! Он согревал душу, и усталость отступала. Отец заглянул в приоткрытую дверь спальни. Подмигнул жене, послал воздушный поцелуй. Закрыл дверь, почесал в затылке, опять нервно зашагал из коридора в кухонку и обратно. Туда-обратно. Туда-обратно…

Когда мать вошла в кухню, отец, сидя на табурете, читал газету.
– Маша, ты читала, что пишут? Опять про «врагов народа».
– Расскажи. Знаешь, прошлой ночью арестовали нашего коллегу Карпинского? Профессионал высшего класса, рука не дрогнет, скольких пациентов из лап смерти вырвал! Не бог, конечно, сам знаешь, у каждого хирурга своё кладбище. Но чтобы честнейший Маркович – и враг, «вредитель в белом халате»? Абсурд какой-то!

Всё чаще по ночам налетали на «воронках» люди в чёрных кожанках, безвозвратно увозили из дома в ночь. Однажды эти самые, в кожанках, постучались и к ним в квартиру. Резко распахнули дверь, отодвинув маму в сторону. Всё перевернули – книги, вещи, вытряхнули бумаги из письменного стола, не нашли ничего интересного. Забрали, увезли с собой на «воронке» отца и мать.

Мальчик лежал в холодной кроватке. Один в квартире. По стенам ползли чёрные бесформенные тени, в ночной тишине дом поскрипывал и постанывал. Герку морозило, колотило от страха больше чем от холода.

На следующий день пришла незнакомая сильно худая женщина с иссохшим строгим лицом и тугим пучком волос на затылке. Она приказала Герману собрать узелок с вещами. Пока он собирал одежду и игрушки, всё спрашивала сколько ему лет, да как звать, да есть ли у него бабушка и дед?

Эта тётя, похожая на сушёную селёдку, отвезла его на вокзал, где было много детей – мальчиков и девочек – все без родителей, запихнула вместе с ними в вагон. Он теперь ЧОСИР – член семьи изменников Родины… Паровоз гуднул, дёрнулся в сумрак ночи, набирая скорость.

С рассветом поезд остановился в широкой бескрайней степи. Приехали! Надзиратели-воспитатели разместили детей по белёным известью баракам. В каждом бараке стояло много, штук по сорок, двухярусных кроватей. Несколько бараков для мальчишек, несколько для девочек. Обеденный барак–столовая-и-кухня стоял отдельно.

Взрослых было немного, дети сами стирали свои вещи, дежурили по спальням и в столовой – сами мыли пол и посуду, растили картошку и другие овощи, выкармливали свиней, пасли коровку. Летом все в поле на прополке. Воспитатели велели складывать выполотые сорняки в мешочки. Рабочая норма и пайка измерялась весом вырванной травы. Если кто хитрил – подложил для веса камни в свой мешочек, содержимое высыпалось, начинай всё сызнова. Детей «врагов народа» наукам обучали незаслуженно осуждённые за «вредительство» и «контру» столичные профессора. Иногда приезжали «покупатели», выстраивали ребятишек в линейку, осматривали, заглядывали в рот, выбирали кого покрепче, увозили в неизвестность. Старшие ребята по секрету уверяли, что увозят «на мясо». Поэтому большинство детей, кто успел, убегали подальше в степь прятаться от приезжих...

В зимнюю пору сумасшедшие степные ветра Казахстана сбивают с ног. Дети цеплялись друг другу за полу фуфайки или пальтишка, так гуськом добредали до столовой.
Однажды Герман был последним в такой цепочке. Руки закоченели от ветра и мороза, пола пальто впереди идущего выскользнула из кулачка. Парнишка упорно продолжал двигаться, в снежной круговерти не видя куда. Он шёл, казалось, вечность. Пурга свистела, кружила, завывала, больно метала колючими ледяными крупинами в лицо, дико хохотала. Вдруг он споткнулся и упал на что-то мягкое…

…Волчата появились на свет маленькими серыми комочками. Волчица-мать заботливо и тщательно облизала каждого малыша. «Чудесные детки!» - не уставала она любоваться ими. Малыши скулили, смешно толкались, лезли к сосочкам за тёплым молоком. Год выдался нелёгкий. Отец-волк охотился для любимого семейства не покладая лап. Не везло, раз от раза пищи становилось всё меньше, из-за скудости молоко у мамы-волчицы убывало, волчата теряли силу, росли медленно…

И вот однажды наступил День Великой Печали. Волчица отправилась на охоту, оставив волчат одних в логове. В этот день госпожа Удача была на её стороне – короткая погоня, и – толстый заяц в зубах «ехал» накормить досыта выводок, но… Волчицу ждало опустевшее логово. Никто не встретил её радостным писком, никто не бежал к тёплому пузику с налившимися сосочками, только взъерошенный волк печально сидел у входа, виновато понурив голову. Она поняла – нет больше забавных волчат. Волк потёрся головой о шею подруги, извиняясь и оправдываясь: «Прости, дорогая, не уберёг волчат. Мы с тобой должны пережить эту голодную пору».

Печаль-тоска сжала, охватила осиротевшую мать, погнала в пургу. Волчица легла в снег и заплакала. Горько, протяжно завыла. Выла пурга, выла волчица. Наконец, силы, казалось, покинули её, замолчала. Метель заносила волчицу снегом всё выше и выше. Ну и пусть, зачем жить?..

Вдруг что-то упало на неё. Судя по запаху, это был маленький человек. От него пахло свежестью детства и молоком. Славный беззащитный человечек. Что он против этой неугомонной пурги? Волчица обнюхала, обняла мальчика лапами, прижалась всем телом. Она согревала его своим дыханием, не отпускала от себя. Так и лежали под наметённым снежным покрывалом. Долго лежали. Уже и пурга унялась, а они всё лежали, обнявшись. Лишь людские голоса, хором зовущие, ищущие мальчика, подняли эту парочку из снежного укрытия. Немного оттаявшая душой волчица потрусила в лес, а малой поковылял к людям.

Прошло несколько дней, погода наладилась, ветер стих. Волчица беспокоилась, жив ли мальчик. Она взошла на пригорок и из-за кустарника стала наблюдать за детскими играми. Герман сразу заметил её, побежал навстречу. Обнял, свалил, они весело покатились кубарем. Волчица по-своему улыбалась мальчику, он смеялся… Ещё не раз встречались они на любимом пригорке возле кустарника, не раз играли в снегу, в опавшей листве, на свежей и на выжженной солнцем траве. Играли, обнимались, боролись и улыбались…

Через несколько лет воспитатели интерната сообщили Герману, что за ним приехала родная мать, освободившаяся из заключения. «А где мой отец?» На это ему не ответили.

Мать. Он помнил её молодой и красивой. Десять лет лагерей и известие о расстрелянном муже сильно состарили её, сгорбили, частый надрывный кашель обессиливал. Все эти годы она думала о любимом сыне, мечтала быть с ним. И вот теперь он здесь, рядом. Но... это уже не мальчик нежного возраста, это подросток с пушком над верхней губой, с холодным, почти чужим взглядом.
 
Жернова истории перемалывали зерно пропаганды. Мать и сын. Они стали жить под одной крышей. Но до последнего её вздоха он так и не смог воскликнуть ласково: «Мама, мамочка!».