В лес по ягоды

ЛИЧНЫЕ МЕМУАРЫ О КРАСНОЙ ЭРЕ(112)
С фотоиллюстрациями смотреть здесь:
https://blukach.by/post/1687


 Мои любимые варенья – черничное и клюквенное. Это в старости. Они имеют истинный вкус дикой природы в отличие от сладкого блюда из садовых ягод. Но так было не всегда. В детстве самым невкусным вареньем для меня считалось именно сваренное из лесных ягод. И вот почему.

 Как только июнь начинал подходить к середине, сельчане вопреки ожидающим их неотложным делам бросали всё и на день уходили в лес, чтобы на долгую зиму заготовить для семьи важный продукт питания. Чернику не только варили. Её сушили на печи, чтобы потом готовить кисель, есть сырую в качестве медикамента от болей в животе и поноса. В сыром виде чёрную ягоду любили есть всякий раз, придя из леса и залив молоком. Невообразимая вкуснятина! До сих пор обожаю такую заливку.

 Но варенье из черники я ненавидел, потому что им каждое лето заполнялся чердак, и ели с чаем практически исключительно его, в меньшей степени – голубичное, а клюкву вообще замачивали в обычной воде и впоследствии пускали эту кислятину на кисель. Из года в год одно и то же варенье приедалось, и от него воротило. Впрочем, как и от малинового, о чём будет сказ чуть ниже.

 А ещё более важной причиной моей ненависти к продуктам из природных ягод было принуждение меня собирать их. Нет, это не прихоть моих родителей. Мамки всех детей гоняли своих чад в лес за дарами природы, дабы они помогали создавать продовольственный запас семьи, который поможет зимой не голодать. Даже ежели ягоды сдать заготовителю по 20 копеек за килограмм (средняя цена стоимости буханки чёрного и белого хлеба), то вырученные деньги пойдут не козе под хвост, а на покупку макарон, крупы, хлеба, сахара, соли и т.п.

 Девки, кажется, исполняли обязаловку беспрекословно, а мальцы всячески старались отлынить от неё. И было отчего. Сбор любых ягод был настолько монотонным занятием, что жить не хотелось. Жара. Пот выедает глаза. Одежда мокрая. Лютый гнус пожирает твою плоть. Колени мокрые от влажного мха. А прицепленный к поясу туесок всё не наполняется. Установленная мамкой норма никак не выполняется. А если дождь? Посидел в дырявом импровизированном укрытии и снова за дело. Жуть! Мракобесие! Катастрофа!

 Это если выполняешь принудиловку мамки. А однажды она предложила мне собрать ягод, сдать их заготовителю, а выручку забрать на личные нужды. Как же я добровольно корпел над черничным кустарником в бору на Язэпихе! Немногим более чем за полдня набрал семилитровое ведро ягод и получил за них чуть более рубля. Какое богатство! За честно заработанные деньги купил себе в лепельских культтоварах аж три комплекта карманных записных книжек. В один входила книжечка со съёмной обложкой и три блокнота без обложки. Более богатого приобретения для удовлетворения моральных потребностей я никогда одновременно не держал в руках.

 Сбор черники – более-менее сносное мучение: растёт в почти светлом бору в километре-двух от деревни. А малина! Она заселяет давно вырубленные делянки, до коих от Гадивли километры и километры. Только зайти чего стоит! А собирать? По оставленному лесорубами гнилому валежнику, под тучей объединившихся в огромный рой слепней и оводов. Уж лучше умереть…

 Настолько сражала наповал перспектива весь день собирать малину, что я однажды решился на отчаянный шаг. По дороге в делянку отстал от мамки и сестрёнки Аньки, достал перочинный ножик и лезвием проколол себе дырку в щиколотке. Пошла кровь. Я завопил и, хромая, поковылял к своим. Мамка испугалась, спросила, что со мной. Ответил: змея укусила. Меня начали обхаживать, выжимать из раны кровь. Когда стало понятно, что ухудшения самочувствия не наблюдается, мамка приказала мне осторожно идти домой. А я ведь только этого и ждал. Как только семья скрылась за поворотом, меня в Гадивлю будто чёрт понёс. Вечером ещё немножко прихрамывал: для приличия.

 Будто в Гадивле малиновых зарослей мало – придумали утром ездить на автобусе в Латыголичи и возвращаться лишь поздно вечером. Целый день надо собирать ягоду по несусветному валежнику в двух десятках километров от родной хаты. Отсюда не сбежишь. Остаётся лишь негодовать молча по поводу своей горемычной доли. И так несколько раз за лето.

 В конце августа 1967 года мне понадобилось съездить в Минск для утряски личных дел (заметьте: это в 15 лет). А мамка денег не даёт. Говорит, чтобы собрал малины и сдал заготовителю. Как я без передыху топтал малиновые заросли! Собрал и сдал столько, что заработанных денег хватило с лихвой. Сейчас считаю, что мамка правильно решила вопрос: и меня к труду в некоторой степени приучила, и чувство тяги к личному обогащению хоть чуть-чуть да привила.

 Женился на полешучке. В её Лунинецком районе в 70-х годах каждый выращивал клубнику на нескольких сотках. Выбирать её, скажу тем, кто не знаком с этим делом, не легче, чем чернику или малину: жара, пот, мошка, оводы… Но это деньги. Однако не хотел бы я таких заработков – слишком трудно они давались. Однажды под безжалостным солнцем изнываю от жары на тёщиной клубничной плантации. А ослушаться жену боюсь – психовать станет и меня всякими плохими словами обзывать. Последнее ведро наполняется. Отправляем тёщу к заготовительной машине посмотреть, большая ли очередь к ней. Возвращается. Спрашиваю, много ли людей там. Отвечает: как говна в туалете.

 Всем сразу стало понятно, что соваться пока к приёмному пункту не следует. А я упал в клубнику от ржачки – настолько понравилось тёщино сравнение. До сих пор при случае рассказываю о происхождении такого меткого афоризма.

 В 1973-м начинал семейную жизнь в Веребках. Соседский мальчишка Мишка Тухто повёл мою Наташу в голубику, которая растёт исключительно на болоте. Полешучка так надышалась доселе незнакомого ей багульника, что потеряла сознание. Мишка еле выволок бедолагу из болота, а потом прибежал ко мне за помощью. Я очень бедовал, что умрёт моя только что состоявшаяся благоверная.

 Клюква, будь ты неладна! В гадивлянских болотах её мало, мелкая. Поэтому браконьерить ходили на заповедное Домжерицкое болото или на Корчмище за Стайск. Это более десяти километров. По расшатанной и затопленной гребле. Аж за болотный остров, на котором в 41-м прятались первые лепельские партизаны московского диверсанта Григория Линькова, то бишь Бати. Умереть и не жить! А клюквы-то собирают не ведро, а как минимум два. А тащить столько 15 километров? Как ходули переставляешь ноги и думаешь, зачем вообще на свет народился, чтобы потом испытывать такие мучения.

 Однажды, уже в 80-е годы, мамка, жена и сестра потащили меня в клюкву на Корчмище. Как ни упирался, как ни просился – не помогло отлынить. Уже прошли большую часть пути, километров с восемь, уже по расквашенному сапогами болоту пошли, ногами нащупывая полуразрушенную греблю, как вдруг меня резко схватил живот. Да такие колики взялись, что все меня начали жалеть. Конечно же, я придурился. И сработало. Меня отправили домой. Летел я обратно как на крыльях, поскольку знал, что там ждёт меня муж сестры и мой лучший друг Витька-ленинградец (умер в 2004 году). Воссоединившись, мы непременно начнём поиски чего-нибудь алкогольного.

 Витька уже ждал, поскольку перед отходом пообещал ему улизнуть от ягодниц. Мы знали, что трёхлитровые банки с самогонкой стоят под половицей, а половица та находится под кроватью моей умирающей бабы Ганны (умерла в 1987 году). Но баба-то была недвижима. Мы её подняли вместе с кроватью и, под бабьи стенания и проклятья нас, взорвали половицу и достали один трёхлитровик. Помогал нам наш друг Валерик Кунчевский (умер, не помню когда). Когда возвратились ягодники, все трое валялись пьяными в хлам. Баба Ганна нас сразу же сдала. Заключение этой истории получилось таким, каким мы его и ожидали.

 Часть района, можно сказать, паслась в заповедных клюквенных болотах. Но не проедешь – шлагбаумов наставил заповедник. Народу туда низзя. Конечно, человеку можно подлезть под полосатую жердь, даже велосипед протащить. А мы с братом Васькой (умер в 2013 году) умудрились перетащить через шлагбаум минские мотоциклы. День собирали ягоды. На обратной дороге нас остановили главный лесничий заповедника Высоцкий с участковым милиционером. Потребовали штраф. Я заплатил. У Васьки не было денег. Стали снимать у него номерной знак. Пришлось мне раскошелиться и за брата. Отпустили. Вот только весь дневной сбор отняли. Печально, конечно, но ничего не поделаешь. И так легко отделались.

 В середине 90-х, когда я стал безработным, повадился в клюкву, которую сдавал заготовителям. Так зарабатывал на проживание семьи. Более 20 дней провёл на болоте. Мотоцикл оставлял в Барсуках у троюродного брата Савки Савченко (умер, не помню когда) и пешком топал полдесятка километров по болотной квашне. Однажды даже ночевал на болотном острове. А было дело, что и в бесснежный день 8 марта собирал клюкву. Весенний вариант наилучший – болотная квашня мёрзлая, ходишь по мху будто по асфальту. В моей квартире до сих пор занимают почётный угол шесть акварелей лепельского художника Женьки Самохвалова, которые тот за 10 долларов написал с моих чёрно-белых фоток. На них – фрагменты клюквенного Домжерицкого болота.

 Думаю, достаточно доказательств, почему сейчас меня в ягоды колом не загонишь. Нет, я их люблю так, что ежегодно покупаю, но чтобы собирать – пошли они в баню! А вот сбор грибов – любимое занятие. Об этом и будет следующий сказ.

25 июля 2020 года.