Моя волна или Мемуары бывшего хиппи

                МОЯ ВОЛНА
               (МЕМУАРЫ БЫВШЕГО ХИППИ)

Посвящается всем тем,
кого когда-то называли
«дети цветов»

 

 
 
 
 Порой я сталкиваюсь с такими молодыми людьми, которые говорят мне, что они живут неинтересно. Они говорят мне, что сейчас время борьбы с всеобщим терроризмом, сотовых телефонов и мыльных опер. Они говорят мне, что моя молодость проходила в более замечательное время – время космических полётов на Луну, сексуальной революции, молодёжных движений и повального раскрепощения разума наркотиками (1). Эти молодые люди завидуют мне. Меж тем, когда я был молод, я и не замечал, какое прекрасное время вокруг. Это сейчас, на склоне своих лет, можно всё вспомнить и рассказать тем, кому это интересно. Кстати, могу поделиться с вами, молодые люди, одной моей догадкой насчет молодости и времени. Мне кажется, что пройдёт лет эдак тридцать пять и вам, постаревшим и поседевшим, будут говорить, что ваша молодость прошла в довольно чудесное время. Ей-Богу, так оно и будет.

  С самых ранних моих детских лет мой папа чуть ли не каждый день вдалбливал в мою голову, что наш род вампиров - довольно редкий и исключительный.
 - Когда наши предки в старину жили ещё в Трансильвании, люди их очень боялись и уважали. Наши предки были знаменитыми! Вот так-то! – частенько говаривал мой папа.
 - Так это ж было так давно, - пытался я ему возразить на это.
  От этого моего пренебрежения к неувядающей славе нашего рода отец приходил в ярость и ставил меня в угол.
  Папа хотел, чтобы я тоже стал редким и исключительным. Поэтому он не выпускал меня из замка и я не имел возможности общаться с человеческими детьми. У папы волосы на голове вставали дыбом, когда он мысленно представлял меня в обществе человеческих детей. Ведь они будут, разумеется, относиться ко мне, как к равному. А значит это, что мне в таком случае не избежать обид, ссор, тумаков и другого подобного, что частенько происходит в среде детей. Я считал, что ничего страшного в этом нет. Но только не мой папа.
 - Они тебе не ровня, - внушал мне отец. – Они – люди. Понимаешь?
  Я не хотел этого понимать. Зачем мне эта дурацкая редкость и глупая исключительность? Чтобы до конца свое жизни прозябать в нашем пустынном, сером и одиноком замке? Грозные и унылые портреты предков на стенах вселяли в меня колоссальную тоску. Попа полагал, что всегда следовал заветам нашего рода и поэтому прожил достойную жизнь. Я так не считал, но, конечно, вслух этого не высказывал. Относительно наказаний отец никогда не проявлял скупости. Я считал своего отца одиноким и никому не нужным. Я знал, что папе от этого приходилось весьма туго, я знал, что тайком печалится и грустит. Несколько раз папа говорил мне, что я удался больше в свою мать, чем в него. И тут он был, вероятно, прав. Моя мама тоже происходила из “редкого и исключительного рода”, но продолжателем этой редкости и исключительности не стала. Ей никогда не сиделось на месте. Достигнув совершеннолетия, она сбежала из дома. Папа никогда не рассказывал, как они познакомились и вступили в брак. Так же папа никогда не рассказывал, почему она его бросила и ушла. Но мне кажется, что опять тут не обошлось без “исключительности и редкости”. Некоторое время мама присылала мне на день рождения поздравительные открытки. На них каждый раз обратный адрес всегда оказывался новым. Похоже, мама исколесила весь мир, до такой степени ей не сиделось на месте. Потом это прекратилось. Я имею ввиду – поздравительные открытки. По этому поводу папа говорил, что тут произошло, несомненно, что-то одно из двух – либо мама загремела за решётку, либо её угораздило попасть в автокатастрофу. По его мнению, это справедливый финал для всякого, кто не следует заветам своего “редкого и исключительного рода”. В его словах можно было расшифровать скрытый намёк и на меня.
  Что поделать… Таков был мой папа. К такому вот обществу принадлежала моя семья.

  Пришло время получать мне образование. Для папы это оформилось в проблему номер один. Он и слышать не хотел о том, чтобы отправить меня в обычную школу. Мои робкие увещевания на него не действовали. Наоборот, они его злили.
  Папа придумал выход. Он решил дать мне индивидуальное образование. То есть, попросту прибегнул к программе “обучения на дому”. Для родителей, подобных моему отцу, желающих уберечь своё ненаглядное чадо от тлетворного влияния общества его сверстников, это был самый оптимальный вариант. Я пришёл в ужас, когда узнал, что выдумал папа, но противоречить ему было бессмысленно, да и опасно для своего детского здоровья.
  Тут позвольте кое-что добавить. Нанять педагогов на дом, в принципе, совсем не трудно, лишь бы фамильный бюджет выдержал эту нагрузку. Но в моём случае возникала ещё одна проблемка. Большинство педагогов прекрасно было осведомленно о нашей “редкости и исключительности” и поэтому отказывалось от предложения моего отца. Но папа был упорен в своём намерении и, всё-таки, отыскал для меня учителей, которым наша “редкость и исключительность” не внушала особой опасности. Для отца эта педагогическая смелость обошлась довольно дорого, но ради сохранения семейных заветов папа закрыл стоически на это глаза. К счастью, моё индивидуальное образование длилось весьма и весьма недолго. Этому поспособствовали некоторые печальные инциденты. Дело в том, что когда люди переходили порог нашего замка моего отца подчинял фамильный рефлекс – он начинал чувствовать сильную “жажду крови”. И до такой степени начинал чувствовать, что забывал о такой вещи, которая называется “здравый рассудок”. Отец подобрался к одному педагогу, потом ко второму, и только приготовился было взяться за третьего, как педагоги наконец-таки обнаружили, что их контингент почему-то заметно уменьшается с каждым новым “учебным” днём. Это вызвало с их стороны всякие нехорошие подозрения, вследствие чего их визиты разом прекратились. Да-а… папа “облажался”. Если бы вы видели, как он корил себя за эту свою опрометчивость, как он проклинал свой “фамильный рефлекс”, ставшего причиной облома моего “редкого и исключительного” образования. Факт покушения на человеческую жизнь и кровь его отнюдь не смущал, он считал это нормальной родовой привычкой.
  Папе пришлось отдать меня в школу. Только совсем не в ту, в которую я хотел попасть. Папа отдал меня в школу закрытого типа, в школу-интернат для детей из элитных семей, которые традиционно полагали, что их отпрыски должны воспитываться и получать образование вдали от подрастающей плебейской массы. В таких учебных заведениях, помимо знаний, воспитатели и педагоги прививали нам всякие великосветские манеры – то есть, умение высокомерно задирать нос, не обращать ни на кого своего драгоценного внимания и ценить в этой жизни только свою личность. Любой молодой человек, выучившийся в этой школе, никогда бы не подал руки тому, кто висит над пропастью, дабы помочь ему и вытащить из этой пропасти. Вместо этого сей молодой человек не спеша подойдёт к ближайшему телефонному аппарату и позвонит в службу спасения. И пока она будет добираться, молодой человек станет спокойно себе смотреть на бедствующего и на пропасть, даже если служба спасения опоздает и этот человек сорвётся в пропасть.
  Это были ужасные годы, воспоминания о том времени до сих пор приносят мне боль. Как же повезло тем детям, которые учились в обычной школе и после уроков могли возвращаться домой, где их ждали любящие родители. А вечером эти дети имели возможность гулять во дворе вместе с друзьями. Я завидовал таким детям. Я бы с удовольствием променял свою “исключительность и редкость” на такое замечательное обычное и простое детство.

  Проучившись пять лет в начальной школе, я поступил в среднею, которая ничем не отличалась, только названием. А так – одну сменил на другую, на точно такую же. В ней я застрял на шесть лет. В итоге – одиннадцать лет своего детства и юности прошли для меня в казарменных условиях. Только во время каникул я мог вырваться из этого плена. Папа забирал меня в замок и я попадал в другую “тюрьму”. К сожалению, отец не замечал моего горестного положения, он был горд, он радовался, что его сын получает “подобающее воспитание”.
  Но последние два года мне было немного легче. Дело в том, что у меня в школе появились друзья. По словам наших педагогов, этих юношей ожидает вполне весьма незавидное будущее, если они не образумятся и не возвратятся на путь истинный, с которого по своей глупой неопытности имели несчастье сойти. И я понимал, что имели ввиду наши педагоги. Эти юноши своим поведением подрывали устои нашей “блестящей” школы. Одного из них звали Эндрю. Это был неугомонный молодой человек, он тоже принадлежал к почётному и уважаемому семейству. Но это не вгоняло его в такую тихую и отчаянную тоску, как, например, меня. Вместо этого он жизнерадостно протестовал. По своему характеру он был бунтарь. Однажды он и несколько его приятелей устроили в школьном дворе митинг, выражая своё соболезнование только что убитому президенту США Джону Кеннеди. В нашем учебном заведении так поступать было не принято, школьному руководству это очень не понравилось. Эндрю хотели исключить, но дело замяли его родители. Его оставили и внесли в списки “неблагонадёжных и не подающих надежд учеников”. Сей факт нисколько не образумил Эндрю. Последние два года он ходил с длинными волосами и курил марихуану. О марихуане преподаватели, конечно, не знали, но длинные волосы их очень раздражали. Длинные волосы представляли для них угрозу, хотя они сами точно не могли сказать, какую именно. Ко мне Эндрю относился снисходительно.
 - Ты – конформист, - обличал Эндрю меня. - Ты – неплохой парень, но у тебя нет настоящих идей и целей.
 - А зачем нужны идеи? Цели? – спрашивал я его. И получал ответ:
 - Ты этого не понимаешь. Идеи всегда нужны. Более того, идеи всегда существуют. Отсутствие всяких идей и целей – это тоже своеобразная в своём роде идеология, за которую многие люди умудряются проливать свою кровь.
  Эндрю говорил так:
 - Наш мир – дерьмо. И цена этому миру – дерьмо. И мы не имеем право замарать себя дерьмом.
  Под самый конец шестого года средней школы Эндрю принял участие в демонстрации, участники которой требовали прекратить войну во Вьетнаме (2). Полиции пришлось вмешаться, некоторых забрали в участки. В их числе оказался и мой друг Эндрю. Разумеется, школьному руководству об этом очень скоро стало известно, и Эндрю перестал учиться в нашей школе. На какое-то время он куда-то пропал, пошли слухи, что отец пристроил его в какое-то военное училище.

  Наши контакты со слабой половиной рода человеческого воспитательским составом не поощрялись и посему всячески пресекались. Но мы, всё-таки, умудрялись позволять себе некоторые вольности, несмотря на такой жесткий контроль. Ближайшее учебное заведение для девочек размещалось в десяти милях от нас. На стадии начального образования мы, конечно, и думать себе не позволяли о каких-либо сближениях с воспитанницами сей школы. Я, например, был до такой степени робок, что просто ужасно краснел, если замечал, что на меня смотрит какая-нибудь девочка. Но, когда начало подходить к концу наше среднее образование, воспитатели уже были не в силах сдерживать наши инстинкты к размножению. Более смелые из нас и более нетерпеливые тайком принимались общаться с представительницами слабого пола – либо из школ со смешанным обучением, либо из того самого учебного заведения, расположенного в десяти милях от нашего. У меня, разумеется, не хватало смелости на подобные подвиги. Таким, как я, приходилось ждать всякие там школьные праздники, которые порой устраивались совместно с женскими учебными заведениями. На таких мероприятиях я глазел на девушек, и пределом моей храбрости было разве что поздороваться и очень застенчиво спросить: “Как дела?”, не ожидая особо на продолжение беседы. Мне этого хватало с избытком, я считал, что это и есть настоящее общение с девушками. Хотя и понимал в глубине души, что это далеко не так. Ночами я умирал от зависти к тем моим сверстникам, у которых были девушки, с которыми они совершали вечерние прогулки по парку, целовались, а, может, даже и… Дальше я старался не представлять и поспешно отключал своё воображение, дабы окончательно не свихнуться. Сейчас я в некотором роде иронизирую над своими отроческими переживаниями, но тогда воспринималось всё это мной на довольно серьёзном уровне. Порой на меня накатывали уж очень серьёзные приступы душевного отчаяния.
  Последний учебный год ознаменовался двойным событием. Мне стукнуло восемнадцать лет и я встретил Присциллу. Я не помню уже сейчас, при каких обстоятельствах мы познакомились. Скорее всего, всё на тех же совместных школьных праздниках. Я воспринимал наши отношения довольно серьёзно. Ведь до неё у меня не было девушек, а значит, и не было никакого опыта общения с ними. Несмотря на жесткий регламент наших учебных заведений, мы, всё-таки, выкраивали немного времени для нас. Всего полтора-два часа. Но зато это происходило ежедневно. А по воскресеньям даже три часа. Понимаю, что это мало, но я был счастлив. Мы гуляли по парку, беседовали о искусстве и прочитанных книгах, я читал Присцилле стихи знаменитых поэтов, иногда катались на велосипедах. Присцилла играла для меня на пианино и пела песни, я посвящал ей хвалебные оды и сонеты, мною же сочинённые. Наша близость могла послужить образцом целомудрия. То есть, близости,  в понимании современной молодёжи, вообще не было. За шесть месяцев только пять поцелуев в щечку. А почему шесть месяцев? Да потому, что по истечению этого срока случилась трагедия и мы расстались. Дело в том, что Присцилла начала поговаривать о том, что наши романтические отношения надо переводить на другой уровень. Учебный год подходил к концу, на пятки наступали летние каникулы. Я догадался, что Присцилла желает помолвки. Я – желторотый юнец, никакого понятия не имеющий о браке и семье – обрадовался и чуть на облака не взлетел. Но вскоре пришлось резко пойти на посадку, в наши отношения врезался первый клин. Она хотела, чтобы я познакомился с её родителями, а она сама – с моим папашей. Я немного этому воспротивился. Это ей насторожило. Ей пришла в голову мысль, что я замышляю обман и скоро брошу её. Мне пришлось успокаивать её и придумывать массу отговорок. Мне очень не хотелось показывать Присциллу своему отцу. Она этого не понимала.
 - Наши родители должны благословить нас, - настаивала моя девушка.
  Вы не ослышались, молодые люди. В годы моей ранней юности у наших родителей было принято спрашивать разрешение на получение руки и сердца своей возлюбленной. Мода на вступление в брак, без предварительного уведомления родителей, укоренилась гораздо позже.
  Мне пришлось сдаться перед таким натиском. Сначала я познакомился с родителями Присциллы, которые оказались творческими людьми и свою жизнь целиком посвящали искусству. А если точнее – классической музыке. Обед у них дома прошёл непонятно для меня. После его завершения я терялся в догадках, понравился ли я этим творческим личностям или же они были против выбора своей дочери.
  И вот настал мой черёд. Я повёл Присциллу в свой дурацкий и унылый родовой замок. Конечно, за неделю до этого я предупредил отца, что приведу свою будущую невесту и попросил его проследить за своим “исключительным и редким” поведением. Папа самым благодушным тоном заверил меня, что так оно и будет. Но я не поверил ему. Во-первых, я его хорошо знал, чтобы верить ему. Во-вторых, меня насторожило, что он ничем не выразил своего недовольства в ответ на мою просьбу. Однако, выхода у меня не было, Присцилла настаивала на встрече с моим стариком. Я жутко переживал, мне казалось, что он что-нибудь да этакое да выкинет. И что же? Я словно в воду глядел.
  Первым делом он встретил нас у самого парадного входа замка, нарядившись в свой фамильный костюм. На такую чувствительную девушку, как Присцила, это сразу произвело впечатление. Я увидел, как она вздрогнула, и глаза её медленно расширились. По большей части дело было тут не в её впечатлительности, вы просто ещё не видели моего папашу в его фамильном наряде. От этого зрелища вы бы тоже были в ударе. Мой папа сиял, как начищенный медный грош, и не переставал всё время улыбаться, тем самым демонстрируя свои фамильные наследственные клыки. Я представил Присциллу папе, а потом его ей, после чего папа взял мою девушку за руку и повёл её по замку, дабы ознакомить её со всеми его достопримечательностями. Папа не дал маху и вёл себя, как заправский гид. Каждая деталь нашего родового жилища не обходилась без его подробного и правдивого комментария. Я схватился за голову. И на то был повод. Если бы вы знали, что такое вампирский замок. Ах, некоторые из вас прекрасно осведомлены об этом? Тогда вы можете меня понять и понять, почему я встревожился. После прогулки по замку Присцилла выглядела так, словно была ошеломлена и шокирована. По ней было очень заметно, что она сильно жалеет о том, что настояла на своём визите, и мечтает теперь только об одном – быстренько смыться. Конечно, перешедшее от родителей чувство такта сдерживало её от подобного порыва, но надолго этого чувства не хватило. Едва мы приблизились к обеденному столу чтобы потрапезничать, её чувство такта выбросило белый флаг. На столе вместо привычных Присцилле тарелок с едой, вилочек, ложечек, ножичек и всего такого, было поставлено несколько наших старинных фами-льных чаш. С точки зрения гигиены эти чаши представляли для всякого человека смертель¬ную угрозу. Но дело было даже не в этом. А в том, что эти чаши до самых краёв были наполнены кровью. Вероятно, папа купил её по дешёвке на мясобойне, я даже это по запаху по¬чувствовал, но вот Присцилла… как она могла это почувствовать? Разумеется, никак. Поэтому она побледнела и побелела, её лицо приняло цвет мела. А папа торжественно проговорил:
 - Что ж, юная мисс, осталось вас только угостить нашим традиционным фамильным блюдом. Смею заметить, кровь почти свежая. Вчерашняя, - тут папа мой проронил слезу, достал платок, вытер левый глаз и добавил: - Мой бедный Вильям... Самый лучший из всех моих дворецких. Мне так будет его недоставать... Теперь я остался совсем один.
  Разумеется, Присцилла отскочила от стола и залепетала что-то о том, что ей в самом деле искренне жаль, но она, увы, не сможет отобедать с нами, и вообще ей уже пора домой, она предупредила родителей, что вернётся ещё до обеда, она никогда не врала своим родителям, дабы не огорчать их и... и... и, в общем, до свидание, меня провожать не надо. После этих своих заключительных слов моя девушка быстренько рванула прочь.
 - Замечательная девушка, - прокомментировал мой папа. – Несомненно, она будет предана тебе до гроба.
  Его голос источал иронию, он даже не пытался скрыть этого. Я мрачно посмотрел на него и пустился вдогонку за Присциллой. Догнал её у самых ворот замка. 
 - Послушай, пойми, что… - начал было я.
  Но Присцилла не дала мне объяснить, она подняла руку и сказала:
 - Я всё понимаю. Твой отец не хочет, чтобы мы были вместе.
 - Нет, - стал я её горячо заверять. - Это не так. Просто он...
  Она опять меня перебила:
 - Это так. Это в самом деле так.
 - Даже если это так, то почему бы нам не плюнуть на то, симпатична ты моему отцу или нет? В конце концов, это наше личное дело. Зачем в это дело посвящать посторонних?
  Присцилла пришла в ужас от моих слов:
 - Как же так? Как ты можешь так говорить? Он же твой отец. К тому же, это не понравится моим родителям. Они не примут такие наши отношения. Прости, но мы должны расстаться.
  Я встал на колени перед ней, я заплакал и начал умолять её. Она тоже заплакала, но не сжалилась. Быть верной дочерью родительских принципов для неё оказалось сильнее, чем наша любовь. Она убежала, рыдая во весь голос. Я понял, что это конец нашим отношениям. И в ту же секунду меня так сильно придавило к земле, что я лёг на неё и пролежал так полчаса. Я не помню уже сейчас, какие тогда конкретные мысли вертелись в голове, но, когда я поднялся с земли, я окончательно всё для себя решил.
  Я вошёл в замок и направился в свою комнату. Я начал собирать свои вещи в большую сумку. Папа появился в моей комнате и некоторое время созерцал мои сборы. Потом он заявил:
 - Всё равно тебе было рано жениться.
  Я промолчал.
  Папа спустя минуту продолжил:
 - Да и не подходит она тебе.
  Я так же молчал и укладывал вещи в сумку.
  Ещё минута затишья и опять папа проговорил:
 - Надо же - не отвечает отцу! Хорошенького я паршивца воспитал!
  На теперь вещи были собраны, я закинул сумку за ремень на плечо и направился вон из комнаты. Мимо отца я прошёл, не глядя на него. Мне вслед неслись его слова, переходящие в крик:
 - Вернись. Я кому сказал? Делай, что тебе велено! Вернись! Ты меня слышишь?! Если ты сейчас уйдёшь, то никогда больше не вернёшься сюда! Вернись!!!
  Слова отца не сбылись. Но и в некотором роде оказались пророческими. Я ещё не знал, что открою ворота родового замка и войду в него только через несколько лет. И вовсе не для того, чтобы вернуться.


  Куда я мог пойти?
  Трудный вопрос. Да-а…
  Но я вовремя вспомнил о том, что у меня есть друг по имени Эндрю. Осталось его только найти. В его доме его уважаемые в богемных кругах родители так холодно меня приняли и так лаконично выразились, что понял я одно - из семьи Эндрю вытурили, и где он теперь обитает – неизвестно. Я чуть духом не пал. Но тут мне помогла сердобольная пожилая горничная из их дома. Она когда-то сильнее, чем его мать, прижимала Эндрю к своей груди и больше, чем, (опять-таки!) его мать, уделяла ему своего времени. Она просветила меня, что на данный момент “бедный мальчик” влачит жалкое существование в ужасном и грязном общежитие". И дала адрес этого социального заведения.
  Общага оказалась не такой ужасной. По крайне мере, для Эндрю. Выглядел мой друг великолепно. Его волосы на голове были длиннее, чем раньше, одет он был в узкие брючки и майку, а во рту сжимал сигаретку. Весь его жизнерадостный вид говорил о том, что он попал в свою родную стихию.
  Мы поприветствовали друг друга, и я рассказал ему о своей беде. Он рассмеялся и утешил меня так:
 - Не вешай нос, брат. Телок в нашем бедном пространстве больше, чем звёзд на небе. Не выгляди так глупо.
 - Да, - согласился уныло я с ним, но стоял на своём. - Однако, я же люблю её.
 - Что ты можешь знать в свои годы о любви? Насколько мне известно, ты даже ни разу ни с кем не перепихнулся. Но будь спокоен, я займусь твоим образованием. Восполню этот пробел.
  Я покраснел:
 - Что ты имеешь ввиду?
 - Не прикидывайся. Ты понимаешь, что именно. Смею тебя утешить. Тебе повезло, что она кинула тебя.
 - Почему?
 - Ты что, не заметил? В сущности, она такая же, как её родители, да и твой старик. Непоколебимо уверены в своей "исключительности и редкости". Многое из того, что заложено в душе и открыто для сердца, она приносит в жертву дурацким общественным предрассудкам. Разве не так?
  Я сдался. Не стал разводить полемику с этим неисправимым нонконформистом:
 - Ладно. Я пришёл по другому делу. Мне нужна крыша.
  Эндрю немного подумал прежде, чем ответил:
 - Я могу тебя отвести к кое-каким людям, у которых ты сможешь определённое время пожить. Но ты не захочешь. Откажешься от моего предложения.
  Я позволил себе усомниться:
 - Разве? Эти твои люди - преступники?
  Эндрю усмехнулся:
 - А это смотря с какой точки зрения на них посмотреть. Если с общепринятой, то вполне может создаться такое ощущение.
 - Можешь ты говорить понятливее?
  Вместо ответа Эндрю повёл меня за собой.
  Мы поехали на автобусе. Приехали туда, где заканчивался (а, может, и начинался) город. Всё так же, с какой точки зрения на это посмотреть. Около небольшой грязноватой речки размещался дряхлый вагончик с облупившейся местами краской. По-моему, этому вагончику стукнуло лет сто. Не меньше. Настоящий ветеран. Я бы здорово удивился, если узнал, что в нём кто-то обитает. И тут страшная мысль врезалась в мой мозг. А что, если Эндрю привёл меня на место моего будущего обитания? Меня прошиб пот.
  Около вагончика стоял определённой необыкновенности индивид и смотрел, как мы приближаемся к нему. Похоже, он был знаком с Эндрю. Индивид принадлежал к роду человеческому, но только телесным образом. Из одежды на нём были толь¬ко потёртые и дырявые брюки. Волосы на его голове были гораздо длиннее, чем у Эндрю. Но они были спутанными, грязными и склеенными. Весь он был проткнут колечками. На шее, руках, щиколотках ног, на голове какие-то фенечки, бусы, веревочки, амулетики, бантики и всякое такое. По всему телу татуировки. Индивид был тощ, но зато высок. Его лицо, разумеется, было небритое, но щетина росла довольно самостоятельным образом - местами она была больше, местами меньше, местами волосики соблюдали самопроизвольную дистанцию между собою.
  Индивид первым поприветствовал нас. Поднял верх руку и произнёс:
 - Мир, Любовь и Братство.
 - Вот, знакомься, вампирёнок, - подтолкнул меня Эндрю к индивиду. - Это Барсук. Такая его кликуха. Ты слышал что-нибудь о хиппи (3)?
  Я смутился:
 - Да так, немного…
  Индивид снисходительно улыбнулся, а Эндрю продолжил:
 - Барсук и есть один из хиппи. Определённой категории. Они называют себя Влюблёнными Зверями.
  Эндрю обратился к Барсуку:
 - Слышь, брат нуждается в жилье. Ты не против, если он перекантуется у тебя на какое-то время?
 - Нет проблем, - разрешил Барсук.
 - Иди, - сказал мне Эндрю, кивнув на вагончик. - Располагайся. А я тут немного потолкую с друганом о своём.
  Не стану описывать обстановку внутри вагончика. Нет таких слов, чтобы воспроизвести её детали на бумаге. Человеческий язык беден для такого вот процесса. Одно могу сказать точно: обозрев внутренности вагончика, я понял, что немного поспешил, когда покинул родительский дом. Мне жутко захотелось обратно. Но спустя полминуты я взял себя в руки и мысленно вытер свои мысленные сопли.
Посмотрев на стены, я увидел массу плакатов. На них изображались неизвестные мне личности.
 - Любуешься? - раздался позади меня голос Эндрю. - Что ж, не буду мешать. Это знаменитые парни. Уверен, что ты никогда не слышал о таких. Вон там - плакаты Джимми Хендрикса. А там – плакаты Битлз, Джимми Моррисона, Пинк Флойд и Лед Зеппелин (4).
  Эндрю вылез из вагончика, а я, открыв рот, обозревал “иконы” своего поколения, о которых до этого слышал только разве что краем уха.
  Потом я услышал, как кто-то наигрывает на гитаре и поёт. Я выглянул из вагончика и увидел Эндрю и Барсука среди троих таких же индивидов, как Барсук. Они сидели на земле, посмеивались, курили, один из них играл на гитаре и что-то пел. Я не запомнил слова, но содержанием этого шлягера был какой-то дом, Нью-Орлеан и солнце (5). Когда песня была отыграна, я робко спросил, что это за хит и кто его автор. В ответ мне раздался смех, а Эндрю искренне сказ мне от всей души:
 - Ну, ты и отстой, парень!
  Странное дело, но я не обиделся на Эндрю, а реально почувствовал себя отстоем.

  Целый день Барсук где-то пропадал. Я даже заскучал немногого. К вечеру он появился. Его немного шатало в разные стороны и разило от него, как от козла. Дыша на меня, Барсук осведомился:
 - У тебя какие планы на вечер?
  Отвернув нос от его запаха помойной ямы, я ответил:
 - Да я и не знаю сам толком, какие. Наверное, планов нет и вовсе.
 - Это хорошо, - одобрил он. - Можешь пойти со мной. Познакомлю с замечательными друганами.
 - Куда это?
 - На наш шабаш. Да ты не тушуйся, вампирёнок, тебе понравится.
  И мы пошли.
  Это в самом деле походило на шабаш. Сборище Влюблённых Зверей, которые прыгали вокруг больших костров на лесной поляне, пели свои песни или просто голосили. Некоторых из них можно было и в самом деле принять за животных. Я ходил вокруг костров, пялился на всё и силился понять, что это тут происходит. Барсук познакомил меня со своими близкими "друганами". Они представились мне Енотом и Бобром. Они встретили меня почти, как родного брата, проговорили что-то про Мир и Любовь, а потом предложили мне дымящуюся сигаретку.
 - Бьюсь об заклад, ты этого никогда не пробовал, - сказал мне Барсук.
  Я вынужден был признать, что его слова соответствовали истине.
 - Тогда попробуй. И не заметишь, как вознесёшься на облака, - продолжил Барсук.
  Я затянулся и… и меня пробил такой кашель, что я свалился на землю и долго не мог прийти в себя.
  Енот и Бобёр загоготали. Барсук покачал головой.
 - Довольно. Ему пока этого вполне хватит, - проговорил он.
  Тут со мной стала происходить какая-то перемена настроения и восприятия. На душе так стало хорошо, что я начал тоже улыбаться и смеяться. Мои новоиспечённые приятели встретили это весьма одобрительно.
 - Ну что я говорил? - гордо прокомментировал Барсук. - Он уже выше, чем мы.
 - Это верно, - согласился Енот. - Может, дадим ему ещё?
 - Вампирёнок, готов лететь, никогда не унывая? - спросил меня Бобёр. 
 - Конечно! - был далеко не против я.
  Я ещё раз затянулся, и меня так понесло, что сейчас взять и описать это "занесение" -  просто вне всяких там писательских сил. Пространство и время принялись вытворять со мной дивные вещи. Мне начало казаться, что я двигаюсь то медленно, то быстро. Порой я не понимал, где я нахожусь, и кто я вообще такой. В голове мозги растягивались и сплющивались. Это было моё первое знакомство с марихуаной (6).
  Ко мне прицепилась какая-то девка. Из одежды на ней почти ничего не было. А на голове располагался громадный венок из цветов и трав.
 - Идём, потанцуем! - взяла она меня за руку.
  Её имя было Белочка. Мы заскакали и запрыгали. Я не переставал смеяться. Впрочем, она тоже. Мои драматические мысли о первой любви напрочь вылетели из меня. Присцилла мне стала казаться довольно закомплексованной дурёхой. И как я мог так втюриться в неё…?
 - Тебе хорошо, вампирёнок? - постоянно спрашивала меня Белочка.
 В ответ я кивал головой и говорил, что мне не просто хорошо, а суперхорошо. На самом деле, я устал так беситься, но не хотел останавливаться. Я тяжело дышал, и ток бегал по моему телу.
 - Ты мне нравишься, вампирёнок! - кричала мне в лицо Белочка.
  Я весь пульсировал. Я превратился в комок пульсирующих вен. Мне показалось, что глаза сейчас вылетят из орбит.
 - Идём! Идём, чего ты боишься? Надо же, какой ты робкий! - слышал я голос Белочки.
  Оказывается, она тянула меня за руки в сторону деревьев. Там была укромная и уютная поляночка. А я просто не мог пошевелиться.
  Белочка опустила мои руки.
 - Ты что, не хочешь? - иронично усмехнулась она.
  Я с трудом пытался удержать очертания окружающего мира в своих глазах.
 - Дурачок, - рассмеялась она.
  Её смех распространился на много миль вокруг, и я уже не видел, где Белочка. Только в ушах звенел её смех, прерываясь и возобновляясь. Немного погодя мне стало казаться, что я вижу её около далёкого костра с каким-то типом. Они неистово плясали там вместе со всеми остальными.
  Около меня появился Енот.
 - Не дрейфь, - дал он мне совет. - Она - довольно вольная зверушка.
  И он протянул мне сигаретку.
  После третьего раза мир так поплыл в моём сознании, что я перестал соображать. Мне стало казаться, что, я несусь КУДА-ТО, кувыркаясь и глупо улыбаясь. Чувства нажали на некую педаль тормоза…

  Вот так я встретил Влюблённых Зверей. И стал обитать среди них. В вагончике Барсука, оказывается, жил ещё один индивид – Труп (не настоящий, конечно, его просто так прозвали). Он был не против моего присутствия. Он вообще, по-моему, не был против чего-то ни было. Я его видел всегда либо с сигареткой, либо в отключке. Чем он питался - было неизвестно. Но у меня были реальные предположения, что он ВООБЩЕ ничем не питался. И это было так похоже на факт.
  На что мы жили? Днём мы отправлялись в город. Там на рынке поддержанных вещичек у Барсука, оказывается, имелась небольшая лавочка. К нему приходили какие-то типы и сдавали всякую рухлядь. Конкретно, что именно – долго перечислять, рухлядь – она везде дрянь (будь то раздолбанный радиоприёмник или старые заштопанные носки). Барсук продавал этот хлам, получал свои комиссионные и существовал на эти деньги. За день он выручал совсем немного. В самый раз, чтобы хватило на еду. Но это его не беспокоило. Я стал работать вместе с ним. Я не мог взваливать самого себя на его шею. Мир, Любовь и Братство - неплохие вещи, но нахлебников любой пацифист долго не вытерпит. А вечером мы шли на шабаш. Кутили до полуночи. Одна сигаретка на троих и я превращался, в самом деле, во Влюблённого Зверя (7).
  Я привык к такой среде обитания. Мне это стало сильно нравиться. О прошлой своей жизни, о "исключительном и редком" отце, об одиннадцати годах школьного заточения я почти и не вспоминал. Я не грустил, я радовался, что это закончилось.
  С Барсуком можно было поговорить о том, о сем. Но только не о высших сферах. Из религии он воспринимал все те же Мир, Любовь и Братство. Когда я заговорил о политике, он прервал меня.
 - Всё это довольно примитивная шняга. Нет ни грамма чего-нибудь стоящего, - был его такой вывод, и политика в наших беседах канула в небытие. 
  Когда я заговорил об искусстве, Барсук обрадовался.
 - Я тебе покажу, что такое искусство, - пообещал он.
  Он взял кисть и ведро с краской. Мы отправились в город и зашли в довольно приличный район. Там люди верили, что являются пупом земли. Барсук принялся что-то малевать на кирпичной ограде. На это занятие проходящие мимо члены человеческого общества реагировали несдержанно. Они неодобрительно качали головами, бросали на нас смертоносные взгляды, а некоторые высказывали свои замечания. Несколько почтенных жильцов из близлежащих домов вышли и стали требовать, чтобы мы прекратили "это безобразие". Потом засвистел полицейский свисток. Мы увидели стража закона, решительно шагающего прямо к нашим персонам. Разумеется, нам пришлось дать дёру.
 - Вот видишь, - подытожил Барсук. - Люди не понимают, что такое искусство. Они - дебилы.

  Так прошло лето, и осень ступила в свои права…
  В один прекрасный день Барсук осведомил меня, что сегодня все наши устраивают акцию Любви (8). Мне стало жутко интересно. Что это за  акция такая? Я так и спросил Барсука.
 - Толком я сам ни фига не знаю, - честно признался Барсук. - Но можешь пойти с нами. Увидишь всё своими глазами.
  Конечно, я пошёл. А пошли мы в город.
  По дороге попили пивка, побаловались сигареткой. Периодически к нам присоединялись наши братья и сестры по духу и убеждениям. Так что, вышли мы на главную городскую площадь громадной толпой. Нас, наверное, было человек четыреста, не меньше. Я просто поразился, откуда столько появилось. На шабашах столько не бывает.
  Прямо рядом с площадью располагался большой красивый парк. В это время дня там всегда гуляло масса народу. Люди не спеша прохаживались, держались за ручки и о чём-то мило беседовали. Этакая пасторальная обывательская картинка. Хотя, раньше такая картинка радовала мои глаза, и я завидовал этим отдыхающим.
  Эти отдыхающие нам не очень-то и обрадовались. На лицах некоторых из них отразилось явное недовольство тем, что мы присутствуем в этом спокойном и весьма благонадёжном месте. Нашлись и те, которые поспешили на всякий случай от греха подальше убраться подобру-поздорову. Полицейских наш приход очень насторожил. Они с видом явного превосходства принялись патрулировать около нашего сборища. Но их было так мало, что они не осмелились предъявлять к нам свои претензии. Просто осведомились у нас, зачем мы собрались здесь в таком количестве.
  И тут я увидел, что Влюблённые Звери начинают РАЗДЕВАТЬСЯ. То есть, снимать с себя одежду. Всю. Полностью. До такой степени, до которой нас мамы рожали когда-то. Если я удивился, то можете представить, как пооткрывали рты отдыхающие. Они-то, наивные, наверняка думали, что мы сейчас начнём протестовать против политики и остального всего прочего типа этого. А мы этого делать не стали. Мы не стали кричать криком и обвинять власти и общество в равнодушие, жадности, лжи и страхе. Мы разделись и поразили, тем самым, всех в сердце. Мы стали ходить голыми среди них и говорить о любви и снисхождении. Многие почтенные члены социума от нас шарахались, многие тыкали своими пальцами и смеялись, но я видел, как, люди шокированы.
  Почему я говорю "мы"? Да потому, что Барсук тоже скинул с себя шмотки. Я посчитал нужным предостеречь своего приятеля:
 - Добром это не кончится.
  Барсук не спал опровергать мои слова.
 - Верно. Не кончится, - согласился он. Но, всё так же, остался голым.
  Интонация его ответа заставила меня узреть какой-то проблеск чего-то ещё невиданного в моей душе. И я тоже разделся. Да-да, я принялся шагать по всему парку без одежды, а потом меня угостили травкой. Я имею в виду ту самую "травку". Я присел на лужайке и предался своим мыслям. Они были безмятежными. Почему-то я не чувствовал никакого стыда.
  Разумеется, не прошло и получаса, как полицейских стало гораздо больше, чем тогда, когда мы пришли в парк. Она оцепили нас и потребовали, что мы оделись. Никто из нас не выполнил этого приказа. Тогда они принялись брать нас. Мы не сопротивлялись. Да и зачем? Всё-таки, это была акция любви.
  Мне тоже заломили руки за спину и затолкали в полицейский фургон.
  Особого обвинения мне не предъявили. Но когда мне говорили, что я нарушил общественный порядок, то делали это таким тоном, словно собирались устыдить меня до конца моей жизни. Само собой, у них этого не вышло.
 - Да кто ж твои родители?! - качали головами строгие дяди в форме. - Да как они воспитывали тебя?!
  Я мысленно иронизировал. Если бы они узнали, кто мой отец, им бы пришлось здорово изумиться.
  Меня продержали в камере целые сутки. Один толстый полицейский авторитетно  осведомил меня, что я мог бы схлопотать срок, если при обыске у меня нашли бы марихуану. Мне осталось лишь благодарить провидение, что этого не случилось. А так - пустяки. Долго с нами не возились. Чего с нас взять? Молодые и глупые. Одним словом, дураки. У кого-то из нас отобрали деньги, кто-то получил  дубинкой по хребту или по почкам. Обычная процедура. Возиться с нами для служителей закона было делом унизительным. Нас отпускали по двое или по трое.
  Барсука я не видел в участке. Может, его увезли в другое отделение. Может, он смог скрыться, когда нас брали. Мне оставалось лишь гадать о его судьбе.
  Когда мне дали пинка и вытурили из участка, я какое-то время стоял на улице и почесывал свой зад. Мне показалось, что улица была знакома. Так и есть. Я узнал её. На этой улице располагалась общага, где обитал Эндрю. Разумеется, я поплёлся к нему. Эндрю встретил меня с радостью. Он был сильно пьян и сильно обкурен. Я рассказал ему о своих приключениях. Он смеялся очень долго, а потом предложил выкурить травки. Я выкурил. Потом мы выпили. Потом…
  В общем, я пришёл в себя спустя месяц. Я находился всё это время в яростном угаре. Я практически ничего не помню о том своём жизненном отрезке, который я провёл в общаге Эндрю. Мы пили и курили, курили и пили. Я не понимал, когда день, а когда ночь. Бывало, я лежал в отрубе двое суток. Я познакомился со многими сомнительными личностями – все они были приятелями Эндрю. Они тоже пили и курили. Имён их я, конечно, не запомнил. И лиц их, собственно говоря, тоже. Это была какая-то безумная кульминация распада человеческого естества. Я ощущал, что напрочь утратил своё сознание и способность мыслить.
  Наконец, наш затяжной дебош окончательно достал администрацию общежития. Нас выперли. Вернее, вынесли чуть ли не за ноги и руки. И сдали полицейским, которых заранее для этого и вызвали.
  Опять целые сутки я сидел в камере. Точнее говоря, валялся в камере. Меня ломало так, что я желал смерти себе. Полицейские смеялись, глядя на меня. Их забавляли мои муки. Когда я смог подняться на ноги, меня выпустили. Эндрю отпустили раньше меня. Мне было плохо, и я попросил их подержать меня в камере еще несколько часов. В ответ блюстители порядка возмутились.
 - Иди-ка ты к чёрту, сынок! – орал меня один из них. – Ишь ты… на несколько часов… Да я тебя на несколько лет сейчас засажу!!
  Ох, как мне было муторно и нездорово. Но пришлось идти.
  Я вернулся к вагончику Барсука. Я добирался до него весь день. Вернее, к тому месту, где раньше стоял вагончик Барсука. От него остался лишь наш верный соратник по саморазрушению Труп. Он блаженно лежал на вонючем и дырявом матраце и его сознание было погружено в свои абстрактные миры.

  Вечером на сходке Влюблённых Зверей я сумел отыскать Бобра. Он был ещё не на столько ошарабанен, когда изложил мне, что произошло, и поэтому его слова мне были более понятны, чем мычание Трупа. Оказывается, Барсук в отличие от меня задержался в городе всего на неделю. Тоже зависал у каких-то своих знакомых. И, когда он возвратился, в тот же день своими глазами увидел, как к вагончику подъехали какие-то неприятные типы и сказали ему, что собираются сдать вагончик на металлолом. Они повыкидывали из вагончика наше барахлишко и забрали его с собой. Погрузили на какую-то платформу на колёсах и укатили. Видимо, от этого у Барсука съехала набекрень крыша и он малость тронулся.
 - В смысле?  - не понял я.
 - Наложить руки на себя пытался наш Барсучок, - пояснил Бобёр.
 - Так он умер? - пришёл я в ужас.
 - Нет, - улыбнулся Бобёр. - В критический момент ему пришла мысль, что и без вагончика на этом свете можно радоваться жизни.
  Потом Бобёр рассказал мне, что на следующий день после своего псевдосамоубийства Барсук пошёл в какую-то религиозную общину. Два дня спустя Барсук объявился на шабаше и стал всех призывать покаяться, спастись и отринуть от себя греховный образ жизни Влюблённых Зверей. Ему в ответ предложили сигаретку с марихуаной. Барсук невообразимо рассердился, у него от злости пар: пошёл из ушей, лицо покраснело подобно помидору, он покинул шабаш, напоследок объявив всем, что они скоро попадут в ад, где будут там вечно гореть за свои грехи. После этого инцидента Барсук больше не появлялся.
 - Ушам своим не верю! - воскликнул я. - Чтобы Барсук поддался в религию…?
 - А ты поверь, - посоветовал мне Бобер. - Ибо так оно случилось. Но мы на него не в обиде. Может, это даже и хорошо.
  И Бобёр мне рассказал, что тоже ходил в одну секту. Но потом пришлось перестать это делать. Дело в том, что он после пятой или шестой “ходки” вдохновенно исповедовался старейшине, что сидеть на собраниях, предварительно выкурив "травки", очень кайфово. Старейшина холодным тоном сказал, что налагает на него епитимью. Такое особое наказание.
 - Сказал мне, чтобы я в течение трёх месяцев подметал зал собрания. Три раза в день. Утром, в обед, и вечером, - поведал мне Бобёр.
 - Ну, а ты что?
 - А я что? Я его послал на хер. Сказал ему, что пусть дураков в другом месте поищет… Нет,  в религии нет места авангарду, - печально вздохнул Бобёр в конце своего рассказа.
  Я с ним спорить не стал, но спросил:
 - А где я теперь могу перекантоваться?
  Бобёр застенчиво что-то промямлил, но я ничего не понял.

 - Вот он, - указал мне Бобёр на тощего молодого человека, сидящего в позе лотоса под ветвями большого дерева.
  Мы подошли поближе.
 - Здорово, Аскет, - сказал тощему субъекту Бобер.
  Тот никак не прореагировал. Глаза его были закрыты.
  Бобёр приуныл.
 - Плохо дело, - заключил он. - Если он в своей нирване, нам придётся подождать несколько дней.
 - Он буддист? - удивился я.
 - Хуже. Он дурак.
  Аскет пошевелился.
 - Думаешь, я ничего не слышу? - правый его глаз открылся и строго посмотрел на Бобра.
  Тот смутился. Но повёл себя подобающе.
 - Извини, друг, - сказал он. - Но я к тебе привёл одного брата. Ему негде жить. Может, ты приютишь его?
  Аскет встал на ноги и рассмотрел меня. И потом только поприветствовал нас:
  - Хай, насекомые.
  Аскет обитал в "хижине одинокого отшельника, удалившегося от безумного мира, где так легко свернуть себе шею". Именно так гордо Аскет именовал своё жилище. Которое, на самом деле, напоминало большой шалаш из веток, палок и соломы. Мне в голову пришла сразу первая мысль: Интересно, думал я, как мы проживём зиму в этом замечательном курятнике? Но Аскет сказал мне, что до зимы ещё целый месяц, беспокоиться нечему и незачем, а когда она настанет, то, всё равно, можно что-нибудь придумать. Его ответ не утешил меня, но зато сохранил во мне крохи надежды. К тому же, он был на пять лет старше меня, поэтому я ему, отчасти, доверял. Вдали от суеты бренного и бесполезного мира он не первый год.
  Вообще-то, Аскет стойко переносил всякие лишения и неудобства. Он мне поведал, в чём тут секрет. Оказывается, он постиг какую-то некую тайну.
 - Какую? - стало мне интересно.
  И он стал рассказывать мне о сансаре и нирване. О карме. Он признался мне, что вместе с ежедневными медитациями ему “начал” открываться мир совсем по-иному. И он пообещал мне, что подробно поведает мне, что это такое и с чем это кушают. А если я захочу, то смогу сам всему этому научиться. Я подумал, что неплохо бы переносить все лишения и неудобства так же, героически, как Аскет, если принять во внимание, что у нас с провиантом всегда возникали катастрофические проблемы.
  К марихуане Аскет относился примерно так же, как влюблённый мужчина к своей избраннице. Он курил её каждый день, по два-три раза. Первое время я удивлялся, как ему это удаётся, но позднее сам стал так делать. По словам Аскета, так было легче постигать ТАЙНУ.
  Вот так пошло-поехало. Мы впадали в нирвану и возвращались в сансару, медитировали и курили марихуану, размышляли о своей карме и работали на фермах. Платили нам мизер, но на большее мы и не претендовали. А на зиму нас приютил один фермер. Мы у него следили за его скотиной. Вместе с ней в хлеву и перезимовали. И хорошо, я вам скажу, перезимовали. Почти не болели насморком и гриппом. Когда наступила весна и на ветвях деревьев принялись набухать зелёные почки, мы вернулись в нашу “хижину одиноких отшельников, удалившихся от безумного мира, где так легко свернуть себе шею”. Опять пронеслось лето, а за ним осень… Да, чуть не забыл. Летом я вспомнил неожиданно для себя, что целый год прожил вдали от родного дома. Я поделился своим открытием с Аскетом. Мой приятель отнесся к этому весьма философски. Что-то там о чём-то сказал. Но мог бы и не говорить. Я всё равно его не понял. Для меня моё открытие было простым, как день.
  Вы пробовали вести дневник? Я пытался делать сие дело неоднократно. Ещё когда учился в школе. Но вдохновения у меня хватало на неделю-другую, потом я почему-то переставал записывать и дневник каким-то неведомым мне образом исчезал. Но я особенно не расстраивался. И вот, живя жизнью Влюблённого Зверя, я опять взялся за такое занятие. На этот раз я вёл дневник довольно долго. Правда, он у меня невероятно короткий. Лаконичность изречений делает дневник с точки зрения литературы довольно бестолковым и бесполезным. Но я его приведу полностью, благо он каким-то чудом сумел сохраниться. Наверное, я его берёг. Точно и не вспомнить. Конечно, я могу своими словами рассказать, что со мной дальше происходило, но мне думается, что дневник тоже сможет осилить эту миссию.

  "ДНЕВНИК ВЛЮБЛЁННОГО ВАМПИРА
   Второй год.
  23 октября. Нирвана. Сансара…
  24 октября. Нирвана. Сансара…
  25 октября. Медитировал. Аскет что-то вспомнил и рассмеялся. Я спросил, почему он так сделал. Аскет поведал мне, что ему открылось, кем он был в сорок второй жизни. Даже не гадайте, лучше я сам скажу. Мужским половым членом.
  27 октября. Нирвана… Сансара…
  28 октября. Что-то надоело мне курить эту дрянь. Но после обеда я пересмотрел свои взгляды и уже так не считал.
  29 октября. Нирвана. Сансара…
  30 октября. Все фермеры - сплошные садисты. В гробу я их видел.
  3 ноября. Аскет смастерил нунчаки. Сказал, что занятие с нунчаками помогает самосовершенствоваться. И во время занятий угодил ими себе по лбу. Моментально отключился. Когда он спустя час пришёл в себя, нунчаков уже нигде не было. Я их выкинул от греха подальше.
  5 ноября. В такую нирвану я ещё не впадал. Полный абзац.
  8 ноября. Это кошмар какой-то. Я всё сильнее убеждаюсь, что фермеры - умственно отсталые существа. Уровень их интеллекта ниже нижнего. А, может, его и вообще нет.
  9 ноября. Нирвана… Сансара... Да. Похолодало что-то. Я с тоской вспомнил хлев. Как там наши коровки? Скоро мы их увидим.
  12 ноября. Зачем я существую на этом свете…? Просто удивительно.
  13 ноября. Аскет отыскал нунчаки. Разумеется, заехал ими себе по башке во второй раз. Я решил упрятать их подальше. Отнёс на одну ферму, сбагрил их хозяину. Если он угодит себе по лбу, то пользы будет гораздо больше. Поубавится в мире изрядный процент кретинизма.
  14 ноября. Аскет рассказал мне легенду о Дедале и Икаре. По его словам, эта легенда в достаточной мере повествует о некоторых разновидностях человеческой натуры.
  15  ноября. Совсем что-то похолодало. По-моему, у меня насморк.
  16 ноября. Впервые в этом году робко попытался заговорить с Аскетом о переезде куда-нибудь, где немного потеплее. Хотя бы в прошлогодний хлев. Но у моего приятеля другое на уме. Он уже два дня пытается найти свои нунчаки.
  17 ноября. Аскет в духе и весел. Танцует акукарачу. Он сказал, что узнал, где его нунчаки. Он думает, что их у него похитил тот фермер, которому я же и отдал эти нунчаки. То, что я приложил к этому делу свои руки, разумеется, до него не доходит. А я торопить события не хочу. Мне думается, что, после моего признания, Аскет горько разочаруется во мне.
  18 ноября. Аскет не в духе и мрачен. Фермер отказался добровольно возвратить ему его драгоценные нунчаки. Аскет признался мне, что замыслил против того фермера вендетту.
  19 ноября. Аскет молчит и думает. По-моему, он составляет план возврата своих нунчаков. Мне кажется, что он помешался на них. Больно не нравится мне, как дело принимает оборот. Я предложил Аскету сделать новые нунчаки. Пообещал, что помогу ему. Аскет закапризничал, как малое дитя. Он не хочет делать новые нунчаки. Мол, его старые нунчаки одухотворены. И воспроизвести новые - значит, совершить кощунство против Вселенского Мироздания. И еще. У меня уже нет насморка. У меня грипп.
  20 ноября. Свершилась трагедия мирового стандарта. Аскет стал Трупом Номер Два. Он ночью попытался пробраться на ферму, дабы восстановить справедливость. То есть, вернуть свои нунчаки. Фермер, конечно, подумал, что это вор и, разумеется, выстрелил из своего ружья. Попал с первого раза.
  Да. Что тут сказать. Печально. Это была колоссальная жертва во имя собственного грандиозного самосовершенствования. Мир праху твоему, Аскет. Да будет земля тебе пухом.
  Мне же пришлось в срочном порядке драпать. Мне совсем не нравится мысль общаться с полицейскими и давать какие-то ни было показания. Направился к Бобру. Еле отыскал его берлогу. А когда отыскал, то увидел, что произошли некоторые изменения. Бобёр открыл мне дверь, и я обозрел, что, одет он и выглядит, как всякий нормальный член нашего человеческого общества. Он впустил меня в свое жилище, и я убедился, что и оно выглядит теперь несколько иначе. Мебель, обои на стенах, порядок и никаких окурков и прочего мусора на полу. На его кухне какая-то миловидная девушка стряпала едьбу. Бобёр сказал мне, что это его жена и зовут её Кэтти. Он встретил её девять месяцев назад. В браке они уже шестой месяц. Бобёр признался, что теперь он по-настоящему счастлив. Кстати, теперь у него другое имя – Вильям Уилсон. Его дали ему когда-то его славные добрые родители. Живя жизнью Влюблённого Зверя, Бобёр его забыл. Но, когда совершалось бракосочетание, конечно, он его вспомнил. Я сказал, что рад за него, поздравил его и попросил дать мне что-нибудь пожевать. Бобёр выдал мне бутерброд, и сказал, что мне давно пора легализовано зарабатывать себе на хлеб и не попрошайничать. Во-первых, это стыдно. А во-вторых, тем самым, я наношу финансовый вред человеческому обществу. В ответ я рассказал, одновременно поедая бутерброд, что случилось с Аскетом. Бобёр выслушал меня и ответил мне, что так случается со всяким, кто вовремя не одумается и не станет правильно и нормально существовать в нашем мире. Я попросил второй бутерброд, получил его и попрощался с Вильямом Уилсоном.
  Дождался вечера и потопал на шабаш. Встретил Енота. Перекинулся словечком с ним, и надежда согрела немного мне сердце. Мне пообещали местечко, где можно несколько дней пожить. А дальше – одному Богу известно, каким боком повернётся ко мне судьба. Стараюсь, об этом пока не думать.
  21 ноября. Не нравится моим приятелям, что я так много травки курю.
 - На тебя и не напасёшься этой дряни, - посетовал Енот. 
  23 ноября. Не курю второй день. Всего выворачивает. Все кажутся мне извергами и садистами. Жалко им, подлецам, травки для меня. Я готов их убивать.
  23 декабря. Долго не писал. Целый месяц меня держали связанным на кровати и не давали курить. Я чуть копыта не откинул. Это было какое-то безумие. Сущий ад. Как я смог выжить?... Одному Богу известно. Да-а... Попал я в жернова. Спасибо моим приятелям. Вытащили меня, можно сказать, с того света. Сейчас уже гораздо легче. Не хочется так сильно травки. В данный момент чувствую себя заново рождённым.
  27 декабря. Енот не попёр меня из своей хатки. Живу по-прежнему у него. Он работает в кинозале для представителей рабочего класса. Я ему помогаю. Крутим фильмы.

    Третий год
  2 января. У Енота на всё один ответ. "Волк не съест, свинья не выдаст". Иногда непонятно, кто это волк, а кто – свинья.
  5 января. Енот обладает обширной идеологией. Она вбирает из политики в себя всё понемногу. Отчасти Енот коммунист, отчасти анархист, отчасти демократ и в какой-то мере пофигист. Енот мирный человек. Но его выводит из себя то, что он не имеет избирательных прав.
  1 февраля. В прошлый раз я забыл написать, что Енот ещё и барыга. Втихаря от меня он торговал “травкой”. И это занятие являлось его основным идеологическим мнением. Вероятно, так запишут в протоколе. Енота загребли. Посадят. Как пить дать, посадят. Меня чуть не сцапали. Я в бегах уже третий день.
  2 февраля. Я отправляюсь в путешествие. В фургончике. Держим курс фиг знает куда (9). Мне надо срочно менять место жительство. Ибо полицейские уверены, что я - сообщник Енота по сбыту наркотиков. Это не удивительно. У них там туго с мыслительными упражнениями для мозга. Так что, этот фургон и этот круиз мне на руку. И я еду не один. Со мной Скунс и Дикобраз. Они так же взяли своих подруг, чтобы им не было так одиноко - Травинку и Лисичку. Это две Влюблённые Зверюшки несовершеннолетнего возраста. Скунс и Дикобраз посоветовали мне тоже взять какую-нибудь подругу. Я ответил, что пока ею не обзавёлся.
 - Что ж, - признал Скунс. - В этом есть один плюс. По крайне мере, твоя рабочая рука не будет тебя ревновать.
  И они заржали. Когда до меня дошло, что они имели в виду, я непроизвольно покраснел.
  Ну что, в путь. Путешествия вносят разнообразие в жизнь. Родной город мне надоел. Родной город мне опасен. Он угрожает мне рукой закона. Тогда двинем в иные просторы. И это прекрасно. За двадцать лет своего существования я нигде не был толком-то.
  15 июня. Опять я долго что-то не писал. Путешествие увлекло меня. Масса новых впечатлений выкинула все мои старые мысли из моей головы. Сейчас я в Нью-Йорке. Ежедневно я валяю дурака на шабашах и хожу на концерты. Я смог попасть на Вудсток. Я до сих пор под впечатлением. Только подумать! Своими глазами увидел Хендрикса! Такое случается только раз в жизни (10).
  4 июля. Скунс и Дикобраз - весьма неплохие парни и истинные Влюблённые Звери. С ними почти не возникает проблем. Но мне надоело слушать, как они забавляются со своими дамами до двух часов ночи, а то и до трёх. Я уже забыл то время, когда мог спокойно высыпаться. Сначала я их просил по-хорошему. Сейчас уже кричу на них и требую, чтобы они делали своё дело немного тише. Они в ответ посмеиваются и шутят. Им всё по барабану. Обещают мне найти подружку, дабы я не завидовал им до такой степени. УРОДЫ!!! Что и говорить - УРОДЫ!!!
  15 сентября. Произошло некоторое событие. К нашему турне присоединилась Белочка. Как она в Нью-Йорк попала - чёрту это даже невдомёк. Весь день Белочка преследует меня.
 - Я хочу поговорить с тобой о волшебстве, - улыбается она мне.
  Я краснею. Я не нахожу себе места. У меня, по моему, жар по всему телу. Я уверен, что выгляжу полным идиотом. Это заметно даже моим приятелям. Но они на этот раз проявляют некоторую тактичность и не высказывают своих комментариев по этому поводу. Смогу ли я дожить до сегодняшнего вечера?
  16 сентября. Ночью у меня произошёл первый в моей жизни сексуальный акт. Разумеется, к этому приложила свою руку Белочка. Если сказать точнее, то не руку, а совсем другое место. Точнее - орган своего тела.
  В данный момент утро и мир для меня в ином спектре, чём доныне.
  18 сентября. Я влюблён. Белочка - моя фея. Я готов написать о ней роман. Пока не могу справиться со своими ощущениями, но я уверен, что чуть попозже смогу рассказать о Белочке более подробно. Пока ставлю точку.
  28 сентября. Белочка – отвратительная шлюха. Видеть её не могу.

  На такой вот записи был закончен дневник. Больше я к нему не обращался. Именно в тот день произошло многое. Я целую неделю до этого витал в небесах своих грёз и тонул в океанах своей любви. Мне думалось, что Белочка - моё предназначение. Мне думалось многое. Сейчас так иронично вспоминать это! Поверьте, я был по-настоящему влюблён. И меня водили за нос. Оно и понятно, почему так получалось. Я ничего не знал и не понимал в женщинах. Присцилла, разумеется, в счёт, не шла.
  Так вот, пора любви и грёз длилась неделю. Потом Белочка стала спать не только со мной, но и со Скунсом, а потом и с Дикобразом. Такое разнообразие меня в дрожь бросало и заставляло неистово страдать. Я отказывался понимать, что происходит. К тому же, Травинка и Лисичка совсем не ревновали своих "кавалеров ". В совместных оргиях они видели что-то такое новое и революционное. Я, как дурак, терпел это, а потом мне это надоело, и я вызвал Белочку на серьёзный разговор. В ответ на мои душевные излияния и переживания она рассмеялась мне в лицо.
 - Ну, ты и собственник! - сказала она. - Просто удивительно, как ты мог с такими вот своими принципами единоличной любви жить жизнью Влюблённого Зверя…?! Вампиренок, ты не обижайся, но я уже не хочу говорить с тобой о волшебстве. Ты, оказывается, об этом ничего не знаешь. Жаль, конечно...
  Меня это потрясло до глубины души.
 - Хватит, - сказал я самому себе.
  Продолжать это турне я уже не мог. Это было выше моих сил. Я собрал свои манатки и сказал всем:
 - Прощайте, насекомые.
  Скунс и Дикобраз отреагировали весьма вяло. Мне показалось, что они не понимали, чем вызван мой уход. Что ж, это было в духе Влюблённых Зверей.
  Это было непросто. Взять и уйти. Во-первых, куда я мог уйти? Денег совсем не было. Одет я как "обсос". Ехать в родной город? Зачем? Кто меня там ждёт? Родной папаша? Я буду подыхать на его глазах, а он даже не поморщится.
  Сами понимаете, настроение у меня было хреновое. Может, я поспешил сказать этим насекомым своё "прощайте"?
  В таком вот расположение духа я шествовал по городу, пока не купил пивка и не присел на скамейку. И стал потягивать пивцо в неспешном ритме.
  Неожиданно под ухом раздался знакомый голос:
 - А ты что здесь делаешь?
  Я медленно повернул лицо к обладателю знакомого голоса. И спросил:
 - А ты сам-то, что здесь делаешь?
  Бывают же такие неожиданности! Я отказывался верить своим глазам. Передо мной был Эндрю.
  Я ему обрадовался, как родному. Мы поприветствовали друг друга.
  Я увидел, что он немного изменился. Внешне. Волосы на голове у него были намного короче. Он носил галстук, рубашку и деловые брюки. На лице в области подбородка у него росла этакая модненькая бородка. Он стал походить на интеллигента. Поговорив с ним самую малость, я понял, что он, оказывается, ещё и умственно принадлежит к этой прослойке нашего общества. Эндрю работал в газете.
 - Наша газета передовая, - хвастался горячо Эндрю. - Мы там о таком пишем! Дух просто захватывает.
  Газета носила название: "В ногу со временем". По словам, Эндрю, газета разоблачала заговоры правительства против своего народа, финансовые махинации, политические аферы и всё такое.
 - Давай к нам, - зазывал меня Эндрю. - Мы им всем покажем, где раки зимуют!
  Я робко заметил, что у меня нет соответствующего таланта, да и опыта в данной профессии.
 - Но ты же когда-то писал своей бывшей дуре стихи, - настаивал Эндрю.
  "Бывшая дура" - он имел ввиду Присциллу.
  С подачи Эндрю меня зачислили в штат газеты. И первое время я жил в его однокомнатной квартирке. Потом появились деньги, и я съехал от него. Жить с Эндрю мне стало невмоготу. Надоело быть кухаркой, посудомойкой и созерцать его вонючие носки, которые он разбрасывал по всей квартире.
  Газета, конечно, оказалась не такой "бунтарской". Да, она рассказывала о молодёжи, о времени, в котором нам выпала честь пожить, и о стране, которая нам делает честь, позволяя нам жить в ней. Но газета повествовала обо всём этом более тактично. Я бы сказал - более точно и соответствующе. Она не ставила пред собой антиобщественные цели и "мятежные" задачи. Это только статьи Эндрю изобиловали этим. Редактор его побаивался. Он был его личным цензором.
 - Эндрю, - не раз говорил он, - из-за тебя, мой бедный мальчик, нас скоро закроют, а то и арестуют.
  В ответ Эндрю огрызался и обвинял всех в трусости.
  Первое время я работал "негром". То есть, писал статьи для именитых репортёров, которые публиковали их под своим именем. Прошло полгода и мне выделили колонку. Тема моих опусов была одна и та же - "передовое искусство". Для этого мне часто приходилось встречаться с представителями "передового искусства". Как правило, все они были молодыми и самыми разными. Художники, музыканты, писатели и режиссёры дешёвых искренних и настоящих кинофильмов. Мало-помалу, не сразу, конечно, но, всё-таки, мои статьи всё больше начинали нравиться редактору и он увеличил мне зарплату. Колее того, он разрешил мне печатать статьи для других журналов и газет, идеологически схожих с нашей газетой. Хозяева этих издании были друзьями моего редактора. Это была весомая причина, по которой он не видел особого вреда для себя. Но иногда, разумеется, мне приходилось выслушивать жалобы моего босса, что "для чужих я пишу более интересно и плодотворно". Я не обижался. Это была редакторская ревность, и она всегда проходила очень быстро.
  А Эндрю вскорости покинул газету. В очередной раз он крепко поспорил с шефом из-за своей новой статьи, и между ними встала барьером творческая бескомпромиссность. Это вывело Эндрю Эндрю из себя настолько, что он разразился оскорблениями в адрес редактора. Разумеется, ему пришлось уйти, громко хлопая дверью и кляня всех и всё на свете. В другую газету он не пошёл.
 - Я не горю желанием окончательно деградировать, - мотивировал мой друг. - С меня хватит, я не намерен прогибаться под всякими дебилами и идиотами.
  Но мне, хотя и вслух это я не высказывал, было известно, что он пытался устроиться в другие газеты. Просто его не взяли. Вероятно, были прослышаны о его опасной "идейности". Вероятно, даже читали его статьи.
 - Я начал писать книгу, - сообщил мне однажды Эндрю.
  Он показал мне несколько отпечатанных листов, прочёл вслух несколько фрагментов из своего будущего романа и непреклонно заявил мне, что скоро превзойдёт Олдингтона.
 
  Ровно год прошёл после того, как я устроился, в газету. И я встретил Клариссу. Это была такая молодая художница, пропагандирующая авангард. Мне предстояло написать о ней статью, и посему я решил встретиться с ней и узнать о её "искусстве" немного подробнее. Я встретил её. Почему-то мне казалось, что дверь мне откроет худощавая женщина со строгим лицом в тёмной одежде. Она: будет беседовать со мной отрывистым голосом, глядя в окно и нервно куря сигарету. Ничего подобного! Дверь открыла довольно милая девушка с робким улыбающимся взглядом. И сигарету она курила вполне безмятежно и довольно просто. Мне было очень приятно говорить с ней об авангарде. На прощание она попросила меня прийти к ней через два дня. Захотела изобразить моё лицо в стиле Сальвадора Дали. Или Пикассо. Я уже и не помню. Через два дня я явился к ней, и она взялась за работу над моим портретом. Потом я пришёл ещё через два дня. Затем стал ходить каждый день… В общем, статью я написал, портрет нарисовался, но мы продолжали встречаться. Она была не против этого, и я тоже. Началось зарождаться большое чувство.
  Больше я никогда не встречал своих друзей и знакомых из числа Влюблённых Зверей. Мне стало казаться, что жизнь среди них была сном. Долгим каким-то особенным сном. Я много чего неправильного узнал от них. Взять хотя бы ту же марихуану и ЛСД. Но зато много чего верного и истинного я перенял от них. Об этом и не напишешь. Но если читатель моих мемуаров попадётся довольно внимательный и понятливый, он поймёт, что я имею ввиду. Может, не сразу поймёт, а со второго раза. Или с третьего. Или вообще через год-два. Неважно. Если до читательского ума не дойдёт то, что можно выделить из моего повествования и поставить в качество примера, я особенно не огорчусь. Хотя бы потому, что жизнь среди Влюблённых Зверей научила меня не обращать внимания на такие "обломы" и пустяки (1)1.
  Полтора года прошло после знакомства с Клариссой. Меня взяли на радио вести несколько программ. С газетой я на время завязал. И в это же время я повидал отца. Нахлынуло на меня такое чувство… чувство ностальгии. Чувство утраты. Для начала я приехал в свой родной город. И откинув от себя всякие колебания, направился к родовому замку.
  Дверь я открыл ключом, который умудрился не потеряться во время моих приключений. Я некоторое время шагал осторожно по тёмным коридорам и вспоминал детство. Портреты моих предков выглядели так же уныло и тоскливо. Как я умудрился не сойти с ума, будучи ребёнком? Потом я заставил себя не думать так и просто стал смотреть и глядеть, словно я отставший от экскурсионной группы любопытный турист. Потом появился папа. Он заметно постарел. Я сказал ему:
 - Здравствуй, папа.
  Он кивнул мне, и мы какое-то время молчали. После этого отец предложил мне:
 - Отобедаешь со мной?
 - Да, - ответил я.
  Мы пообедали. В тишине. Я всё время думал, почему мы не говорим? Ведь если это не сделать сейчас, то, может быть, этого никогда не получиться.
  Но ничего не случилось. Стена между нами не рухнула. Тишина победила.
  Обед закончился, и я попрощался с отцом:
 - До свидания, папа.
  Он так же, как и при встрече, кивнул мне молча.
  Через два дня отец умер. Я похоронил его. Я стал хозяином своего фамильного замка. Но не стал жить в нём. Я вернулся к Клариссе. Меня ждало светлое и радостное будущее. Я не мог променять его на старое и затхлое обиталище. По крайне мере, мне так казалось.

  Это было то время, когда мы все двигались в сторону неизвестности. Я не знал, что дальше будет. Честно говоря, да и знать не хотел. В тот момент мне казалось, как это прекрасно – не знать, что будет дальше. Но я чувствовал, что это время длиться бесконечно не будет. Оно пройдёт. Я приду в себя, море успокоится, волна разобьётся о берег, и я останусь лежать на прибрежном песке и камнях нашего человеческого существования. Моё прошлое станет облаком воспоминаний, и я буду видеть его только тогда, когда изредка стану поднимать свои глаза к небу, пытаясь там различить, ради чего мы живём и кто мы такие на самом деле.


первый вариант рукописи был написан в 2007 г.
окончательная редакция – август 2020 г.


                ПРИМЕЧАНИЯ

1
    Имеется в виду «свингующие шестидесятые годы» или просто «шестидесятые», границы которого трактуют более широко: в него часто включают начало семидесятых, а также иногда конец пятидесятых годов XX века. Это было время радикальных, новых, захватывающих открытий и тенденций, которые продолжили развиваться в 70, 80, 90-х годах XX века. В Африке множество колониальных стран получили независимость. “Шестидесятые” стали началом эры пилотируемой космонавтики: советский космонавт Юрий Гагарин совершил полёт в космос, а американец Нил Армстронг был первым, кто ступил на Луну. Так же “шестидесятые” — это разгар “холодной” войны между СССР и его союзниками, с одной стороны, и США и их союзниками — с другой. В культуре это десятилетие характеризуется началом расцвета рок-музыки, авторской песни и авторского кино (в частности, французской новой волны), сексуальной революцией, зарождением культуры хиппи и психоделической эстетики.

2
  Имеется в виду «Поход на Пентагон» — акция протеста против Вьетнамской войны, организованная Национальным мобилизационным комитетом за прекращение военных действий на исходе «лета любви» — 21 октября 1967 года. Одно из знаковых событий в истории американского антивоенного движения. «Поход» стал кульминацией пятидневных общенациональных протестов против военного призыва. На выходные в Вашингтон прибыло по разным данным от 70 тысяч до 100 и более тысяч человек для участия в мероприятии. После митинга у мемориала Линкольну толпа численностью 50 тысяч человек двинулась в направлении Пентагона, намереваясь «изгнать духов ненависти» из здания и поднять его в воздух. Там она была встречена военными полицейскими и национальными гвардейцами. Противостояние у Пентагона продолжалось весь вечер и ночь. Небольшой группе демонстрантов удалось проникнуть внутрь здания. В ходе беспорядков демонстранты кидали в стражей порядка бутылки, камни, стреляли в них из водных пистолетов. Всего за время акции полицией было задержано более 600 человек.
  Большую известность получила фотография, сделанная французским фотожурналистом Марком Рибу. На ней запечатлёна семнадцатилетняя Ян Роуз Кашмир с цветком маргаритки в руке перед строем солдат, один из которых направил на девушку штык-нож. Журнал Smithsonian назвал такое «прозрачным соседством вооружённой силы и невинности ребёнка цветов».

3
  Хиппи — философия и субкультура, изначально возникшая в 1960-х годах в США.
  В 1940-1950-х годах в США среди представителей «бит-поколения» существовал термин  хипстеры, обозначавший  джазовых  музыкантов, а затем и богемную контркультуру, которая формировалась вокруг них. Культура хиппи в 1960-х годах развилась из бит-культуры 1950-х параллельно развитию рок-н-ролла из джаза.
  Первое использование слова «хиппи» зафиксировано в передаче одного из нью-йоркских телеканалов, где этим словом была названа группа молодых людей в майках, джинсах и с длинными волосами, протестующих против вьетнамской войны. В то время было популярным сленговое выражение «to be hip», означавшее «быть в курсе», «быть „мировым“», а нью-йоркские сторонники контркультуры из Гринвич-Виллиджа назывались «hips». В данном случае телевизионщики использовали слово hippie уничижительно, намекая на претензии намеренно плохо одетых демонстрантов, пришедших из пригородов Нью-Йорка, быть hips.
  Началом движения хиппи можно считать 1965 год в США. Основным принципом субкультуры являлось ненасилие. Хиппи носили длинные волосы, слушали рок-н-ролл, жили в коммунах, путешествовали автостопом, увлекались медитацией и восточной мистикой и религиями, главным образом дзэн-буддизмом, индуизмом и даосизмом, многие из них были вегетарианцами. Поскольку хиппи часто вплетали цветы в волосы, раздавали цветы прохожим и вставляли их в оружейные дула полицейских и солдат, а также использовали лозунг «Flower Power» («сила», или «власть цветов»), их стали называть «детьми цветов».
  Пик популярности движения пришёлся на 1967 год (так называемое «лето любви»), когда были выпущены неофициальные гимны хиппи — «San Francisco (Be Sure to Wear Flowers in Your Hair)» (автор — Джон Филлипс из The Mamas & the Papas, исполнялась певцом Скоттом Маккензи), «All You Need Is Love» и «She’s Leaving Home» The Beatles. Музыкальной проекцией движения стала психоделическая музыка. В 1967 году в Нью-Йорке состоялась премьера психоделического мюзикла «Волосы», участники которого появлялись на сцене обнажёнными.
  Культура «хиппи» имеет свою символику, признаки принадлежности и атрибуты. Для представителей движения хиппи, в соответствии с их миропониманием, характерно внедрение в костюм этнических элементов: бус, плетённых из бисера или ниток, браслетов («фенечек») и прочее, а также использование текстиля, окрашенного в технике «тай-дай». Примером могут служить так называемые фенечки. Эти украшения имеют сложную символику. Фенечки разных цветов и разных узоров обозначают разные пожелания, изъявления собственных музыкальных предпочтений, жизненной позиции и т. п. Так, чёрно-жёлтая полосатая фенечка означает пожелание хорошего автостопа, а красно-жёлтая — признание в любви. Следует отметить, тем не менее, что эта символика трактуется в разных местах и тусовках произвольно и совершенно по-разному, и «хиппи со стажем» не придают ей никакого значения. Распространённые тексты типа «Значения цветов в фенечках» считаются уделом так называемых «пионеров» (то есть начинающих) и в среде опытных, как правило, вызывают ироническую реакцию. Джинсы стали «фирменной» одеждой хиппи.
  Несмотря на закат хиппи-движения в мировом масштабе, его представителей до сих пор можно найти во многих странах мира. Некоторые идеи хиппи, казавшиеся в 1970-е годы консервативным обывателям утопическими, вошли в менталитет современного человека.

4
  1960-е годы отличительны тем, что на них приходится начало расцвета рок-музыки. Появляются рок-группы, впоследствии ставшими популярными на мировом уровне, оставившие значительный след в истории музыки ХХ-го столетия:
•   1960 — официально начала своё существование группа The Beatles.
• 1961 — Рэй Чарльз, протестовавший против расовой сегрегации, отменил свой концерт в Огаста, штат Джорджия, где планировалось, что белые и цветные зрители будут сидеть отдельно.
• 1962 — выход дебютного альбома «Bob Dylan» Боба Дилана.
• 1962 — официально начала своё существование группа The Rolling Stones.
• 1964 — гастроли The Beatles в США; начало «британского вторжения».
• 1964 — образование группы The Who.
• 1964 — вышла песня Роя Орбисона «Oh, Pretty Woman».
• 1965 — образование группы The Doors.
• 1965 — песня The Rolling Stones «(I Can't Get No) Satisfaction» стала № 1 в Billboard Hot 100.
• 1966 — начало музыкальной карьеры Нэнси Синатры.
• 1967, январь — дебютный альбом группы The Doors
• 1967 — вышел альбом The Beatles «Sgt. Pepper’s Lonely Hearts Club Band», одного из самых влиятельных альбомов рок-музыки всех времён.
• 1967 — дебютный альбом Джими Хендрикса «Are You Experienced»
• 1967 — вышел дебютный альбом Пинк Флойд.
• 1967—1969 — культурное движение «Тропикалия» в Бразилии.
• 1968 — распалась группа Cream, собрашаяся за два года до этого.
• 1968 — образование Led Zeppelin.
• 1969 — образование группы Машина времени.
• 1969 — сформирован классический состав группы Deep Purple, записавший большинство её хитов.
• 1969 — выпущен двенадцатый альбом («Abbey Road») группы The Beatles.
• 1969 — прошёл фестиваль Вудсток в США, символ хиппи-движения.

5
  Разумеется, это была песня «The House of the Rising Sun» (;«Дом восходящего солнца») — американская песня, фолк-баллада. Иногда называется также «Блюз восходящего солнца». Действие песни происходит в Новом Орлеане. В исполнении британской группы The Animals эта песня занимала первые строчки хит-парадов как США, так и Великобритании в 1964 году.
  Существует множество вариантов песни, в которых значительно варьируется сюжет. Во всех вариантах герой повествует о том, как погубил свою жизнь в доме «Восходящего Солнца», и предостерегает от такой судьбы; однако в разных вариантах это то женщина (в том числе в первоначальной фольклорной версии), то мужчина (в том числе в версии The Animals). «Дом Восходящего Солнца» одни понимают как публичный дом, другие как тюрьму, третьи как кабак или игорный дом. Неизвестно также, о реальном или вымышленном здании в Новом Орлеане идёт речь. В городе в разное время в XIX веке были два заведения с таким названием, но оба просуществовали недолго и об их дурной репутации ничего не известно. Ни то, ни другое здание не сохранились.
  Известный фольклорист и собиратель блюза Алан Ломакс писал в 1941 году, что слова этой песни (на музыку традиционной английской баллады) написаны двумя жителями Кентукки — Джорджией Тёрнер и Бертом Мартином. Есть и другие версии происхождения песни. Первая известная запись относится к 1934. Песню исполняли многие блюзмены 1930—1940-х (в том числе в одном из вариантов Ледбелли в сделанной незадолго до смерти записи), а затем огромное количество рок- и поп-музыкантов второй половины XX—начала XXI века.

6
  Относительно роли наркотиков хиппи придерживаются двух мнений. Согласно и первому и второму взгляду, наркотики способствуют «расширению сознания», создают условия, в которых человек начинает осознавать в себе наличие «души». Разногласия существуют лишь в вопросе о том, является ли наркотическое опьянение необходимым и достаточным условием или только одним из возможных средств «расширению сознания», для обретения «видения».
  Согласно первой интерпретации, тот, кто не вполне принял и усвоил опыт употребления наркотиков, остается чужд «видению» и, следовательно, не способен признать истинность идеологии хиппи. Затем, с той же точки зрения, любой, прибегнувший к наркотикам по необходимости, обретает «видение» в его идеологически фиксированной форме. Неудачный или катастрофический опыт галлюцинаций в таких случаях объясняется какими-либо обстоятельствами: «видение» было истинным, но новичок оказался неподготовленным к его правильному пониманию, или был слишком тесно связан с «обычным миром», или находился в неподходящем окружении, помешавшем «правильному» воздействию наркотиков.
  Согласно другому, более распространенному мнению, прием наркотиков не является идеологическим императивом: наркотики — только одно из средств, помогающих разрушить границы привычного восприятия, но сами они не преображают личность. С этой точки зрения, помимо наркотиков, существуют и другие способы достижения «видения»: медитация, восточные культы и до некоторой степени «западная» религия. В соответствии с такой интерпретацией нет никаких гарантий насчёт того, что именно человек обретет под действием наркотиков: «видение» ли, которое лежит в основе исповедуемой идеологии, или «видения», совершенно не совместимые с этой идеологией.
Однако, независимо от описанной разницы во мнениях, некоторые хиппи считают, что приём наркотиков непосредственно связан с идеологическими предпосылками, на которых основано их движение.

7
  Под обитателями вагончика Барсука автор подразумевает общество Весёлых Проказников - неформальной  субкультурной  коммуны, существовавшей с 1964 по 1966 годы в Соединённых Штатах Америки. Коммуна оказала существенное влияние на популяризацию ЛСД и спровоцировала психоделическую  революцию.
  Образование коммуны Веселых проказников и период её существования неразрывно связан с американским писателем Кеном Кизи, лидером и учителем Проказников. Зарождение коммуны началось в 1958 году, когда Кен Кизи получил Национальную стипендию Вудро Вильсона и был зачислен на курсы писательского мастерства в Стэнфордском университете, где был высоко оценён местной аудиторией. Он был принят на Перри-лейн, где образовалась стэнфордская богема. На Перри-лейн, ставшей для интеллектуальных кругов штата Калифорния в некотором роде культовым местом, в коттедже Кизи стали регулярно собираться разнообразные люди — многие из которых впоследствии вошли в коммуну Веселых проказников. Вскоре Кен Кизи купил себе и жене новый дом в Ла-Хонде (штат Калифорния), куда и пригласил переместиться всю компанию с Перри-лейн. Постепенно в новом доме Кена Кизи сложилась тесная компания единомышленников. В своеобразном «семейном кругу» Ла-Хонды зародилась идея о покупке автомобиля для путешествия в Нью-Йорк. Приобретя старый школьный автобус International Harvester 1939 года, проказники оснастили его многочисленной аппаратурой — динамиками, микрофонами, и средствами записи звуков как внутри, так и снаружи автобуса. Раскрасив его спектральными цветами — жёлтым, оранжевым, синим, красным и разнообразными узорами и мандалами, Весёлые проказники покинули Ла-Хонду весной 1964 года. Данная поездка окончательно сформировала коммуну Веселых проказников и послужила точкой отсчёта для «золотого» периода коммуны, периода её расцвета. Автобусное путешествие и первые месяцы существования коммуны сформировали её основной состав, отобрав идейных Проказников среди всех посвящённых.
  Бурная жизнь коммуны Веселых проказников и постоянные шумные вечеринки в Ла-Хонде причиняли много хлопот жителям окрестностей и в конечном итоге происходящим заинтересовалась полиция округа Сан-Матео и Федеральная служба по борьбе с наркотиками. В 1964 году за домом Кизи было установлено наблюдение — членов коммуны подозревали в употреблении наркотиков: героина, морфия и кокаина. Кизи и ещё двенадцать человек были арестованы. Все арестованные спустя небольшое время были выпущены под залог, хотя юридические претензии к Кену Кизи сохранились. Данное событие послужило крупнейшей рекламой для коммуны из-за поднявшейся в прессе шумихи вокруг ареста «известного прозаика» и привлекло в Ла-Хонду множество любопытных молодых людей, включая большое количество битников и прочих субкультурных групп того времени. Кизи был приглашён принять участие в конференции унитарианской церкви в прибрежном парке Асиломар, в Монтерее, и приехал туда на неизменном автобусе с внушительной группой Проказников на борту. Веселые проказники внесли суматоху в ход конференции и своими выходками и экстравагантным видом раскололи лагерь унитариев на две группы: тех, кто был в автобусе и тех, кто был вне его.
  Осознав сложившуюся к тому моменту социальную значимость коммуны и возможность Проказников влиять на умонастроения общества, Кен Кизи решил в противовес учению «ЛСДшных гуру» превратить приём ЛСД в безумную вечеринку. Начиная с ноября 1965, проведение Кислотных Тестов стало основным занятием коммуны и вся деятельность её членов сконцентрировалась вокруг изобретения новых способов технической оснастки вечеринок - видео и аудио сопровождения, звуковых и визуальных эффектов и, конечно, популяризации наркотика.
  Повышенное внимание прессы и сан-францисской молодёжи к Кизи и коммуне не могли не обратить на себя внимание местной полиции — и на главного Проказника была развернута настоящая «охота». Постановлением суда его вынудили съехать из Ла-Хонды, а сам дом был продан человеку, не имевшему ничего общего с коммуной. Кизи также было запрещено появляться в округе Сан-Матео. С отъездом Кизи золотой период существования коммуны логически был завершён.
  С уходом Кизи коммуна, возглавившая психоделическое движение 1960—1970 годов и ставшая фундаментом для движения хиппи, прекратила своё существование. Исследователи американских субкультур XX века по-разному расценивают роль Кизи и коммуны Веселых проказников — в одном случае их причисляют к ранним хиппи, в другом - к поздним битникам, в третьем их рассматривают как связующее звено между двумя субкультурами, что по ряду признаков наиболее близко к истине:
• Закат бит-поколения пришёлся на конец 1960-х.
• Коммуна Весёлых проказников существовала в период с 1964 по 1966.
• Расцвет движения хиппи начался в 1967-м.

8
   В данной повести акция Любви имеет прямые отсылки к реальному «Лету любви» - лету 1967 года, когда в квартале Сан-Франциско под названием Хейт-Эшбери собралось около ста тысяч хиппи, знакомых и незнакомых, чтобы праздновать любовь и свободу, создавая тем самым уникальный феномен культурного, социального и политического бунта. Хиппи собирались везде: в Нью-Йорке, Атланте, Лос-Анджелесе, Филадельфии, Сиэтле, Портленде, Вашингтоне, в европейских городах, но Сан-Франциско стал центром хипповой революции, кипящим котлом музыки, психоактивных веществ, сексуальной свободы, творческой экспрессии и политики.
  «Лето любви» стало кульминацией второй половины 1960-х годов, когда субкультура хиппи наконец заявила о себе во всеуслышание. Это беспрецедентное собрание людей иногда считают социальным экспериментом из-за образа жизни, который стал считаться нормой в «Лето любви» и в последующие годы. Он включает в себя жизнь в коммунах, равное и свободное распределение благ, нередко с участием незнакомых людей, употребление психоделических веществ, «свободную любовь». По иронии судьбы, лето 1967 года принесло США и один из сильнейших всплесков городского насилия, связанного, как правило, с расовой дискриминацией и последовавшими за этим столкновениями. Эту сторону лета 1967 года часто называют «Долгим жарким летом.
  Корни события находятся в таком явлении, как психоделическая субкультура. Она, в свою очередь, представляет собой синтез нескольких аспектов. Немалая часть соответствующей идеологии, мировоззрения, мироощущения заимствована из субкультуры битников, заявлявших о своей независимости от авторитарного строя США — но поколение второй половины 1960-х годов сделало больший упор на протест против коммерциализации американского общества. Хиппи имели минимально необходимый для выживания набор материальных ценностей, который зачастую обеспечивался диггерами и распределялся поровну.
  В течение «Лета любви» около ста тысяч человек со всего мира собралось в районе Сан-Франциско Хейт-Эшбери, а также в Беркли и других городах Области залива Сан-Франциско. Бесплатная еда, бесплатные наркотики и свободная любовь были доступны в парке «Золотые ворота», бесплатная клиника (продолжающая свою работу по сей день) Дэвида Смита открылась для оказания медицинских услуг, а бесплатные магазины обеспечивали всё возрастающее число хиппи одеждой и товарами первой необходимости. Лето любви объединило множество людей самых разных возрастов и профессий.
  Именно на этом мероприятии известный популяризатор психоделиков Тимоти Лири озвучил свою фразу: «Включайся, настраивайся, выпадай». Эта фраза способствовала развитию контркультуры хиппи, поскольку она озвучила ключевые идеи протестов 1960-х годов. Эти идеи включали общинную жизнь и политическую децентрализацию. Термин «выпадание» стал популярным среди многих учащихся средних школ, колледжей и университетов, многие из которых бросили учебу ради летней культуры хиппи.
  Новая концепция андерграундного празднования должна появиться, стать сознательной и распространяться, чтобы революциям могла бы сформироваться с возрождением сострадания, осознания и любви и раскрытием единства для всего человечества.
  6 октября 1967 года «Лето любви» «официально» завершилось церемонией «The Death of the Hippie». Новоиспечённые дети цветов, возвращаясь домой, к привычному образу жизни, распространяли в городах США, Канады, Западной Европы, Австралии, Новой Зеландии, Японии новые идеи, идеалы, принципы поведения и моды.

9
  Образ жизни хиппи предполагал периодическое совершение различных путешествий. Была даже Тропа хиппи - сеть наземных дорог для путешествий представителей субкультуры хиппи и подражающих стилю хиппи в период с середины 1960-х годов до конца 1970-х между Европой и Южной Азией Целью путешествий были в первую очередь Пакистан, Индия и Непал. Тропа хиппи представляла собой альтернативный туризм, при котором путешествия проводилось на минимальном бюджете, проводя длительное время в поездке вдали от дома. Тропу хиппи противопоставляли престижным путешествиям типа Kangaroo Route. Позднее, уже после прекращения наземных поездок по тропе хиппи сохранился стиль свободных путешествий и инфраструктура недорогих стоянок и курортов, привлекающих массовых туристов со всего мира. Возникали также целые поселения и колонии хиппи, в которых задерживались на длительное время или пытались жить постоянно.
  На каждой стоянке вдоль тропы хиппи появились отели, рестораны, кафе или целые микрорайоны и курорты, обслуживающие исключительно западных туристов, и объединённые в сети. В отличие от традиционных туристов, хиппи стремились больше контактировать с местным населением и в меньшей степени уделяли внимание традиционным туристским аттракционам.
  Хиппи стартовали обычно из западно-европейских городов  - Лондон, Копенгаген, Западный Берлин, Париж, Амстердам или Милан. Путешественники из США летели в Люксембург на самолётах Icelandic Airlines. Трассы опять сходились на единственном наземном переходе из Индии в Пакистан в Ганда-Сингх-Вала. Далее путь шёл в Дели, Варанаси, Гоа, Катманду или Бангкок — обычные цели путешествий. В Катманду сохранился район Jhochhen Tole, который получил название Freak Street, куда стекались тысячи хиппи.
  С целью минимизировать расходы, путешествия велись автостопом или на дешёвых местных автобусах вдоль трассы. Привлекались также местные поезда, в частности через Восточную Европу и Турцию, паром через озеро Ван и поезда на Тегеран или Мешхед. Группы собирались из Западной Европы, Северной Америки, Австралии и Японии. В придорожных гостиницах и хостелах обменивались опытом и планами путешествий, договаривались о местах встреч. Путешествовали как правило с рюкзаками, большинство путешествующих были молодого возраста, иногда ехали на собственных машинах всю трассу.
  Путешествие совершалось легко, без особых приготовлений и резерваций и детального планирования. Иногда группы собирались в автобусах или грузовичках или дорожных караванах, украшенных в стиле хиппи и символизирующих бродячее существование. «Дома на колёсах» иногда оборудовались лежанками, туалетами и плиткой для приготовления пищи.

10
  Вудстокская ярмарка музыки и искусств (Вудсток) — один из знаменитейших рок-фестивалей, прошедший с 15 по 18 августа 1969 года на одной из ферм городка в сельской местности Бетел, штат Нью-Йорк, США. Событие посетило около 500 тысяч человек, а среди выступавших были такие исполнители, как The Who, Jefferson Airplane, Дженис Джоплин, Джими Хендрикс, Grateful Dead, Рави Шанкар, Карлос Сантана и многие другие. Во время проведения фестиваля погибло три человека: один от передозировки героина, второй был сбит трактором, третий упал с высоких конструкций; произошло два неподтверждённых рождения ребёнка. В 1970 году был выпущен документальный фильм «Вудсток. Три дня мира и музыки», получивший в 1971 году «Оскар». Вудсток стал символом конца «эры хиппи» и начала сексуальной революции.

11
  Здесь главный герой пытается рассуждать в духе опрощения или минимализм как образа жизни. Подобная идеология основана на выборе человеком образа жизни, связанного с отказом от большинства благ современной цивилизации. Причины такого выбора могут быть различными — этическими, религиозными, экологическими и т. п. Опрощение не следует смешивать с аскезой, так как не всех сторонников опрощения будет правильно называть аскетами. В истории известно много случаев, когда люди жертвовали карьерой, социальным статусом, богатством в пользу духовного самосовершенствования. Так, римский император Диоклетиан отправился доживать свой век в провинцию, поселился там в своём поместье, где прожил 8 лет в уединении. Простую жизнь в гармонии с природой проповедовал американский писатель Генри Дэвид Торо — автор книги «Уолден, или Жизнь в лесу». Знаменитым примером опрощения является классик русской литературы Лев Толстой. После глубокого мировоззренческого кризиса, сопряжённого с религиозными исканиями, писатель пришёл к мысли, что лучшая жизнь - это жизнь земледельца, крестьянина, «простого трудового народа», не обременённого излишними материальными ценностями. Идеи Льва Толстого на практике пытались воплотить его последователи — толстовцы, создававшие земледельческие коммуны. А в США в свою очередь в 1960-е годы возникло движение хиппи, которые проповедовали уход из дома и общества для жизни среди единомышленников, в мире, основанном на любви, дружбе и взаимопомощи.