Блок. Том 2. Вступление

Ал. Блок. Из письма Андрею Белому:
     «...мне необходимо ответить Тебе, как самому проникновенному критику моих писаний, – это то, что таков мой путь, что теперь, когда он пройден, я твердо уверен, что это должное и что все стихи вместе – "трилогия вочеловечения" (от мгновения слишком яркого света – через необходимый болотистый лес {"Нечаянная Радость" – книга, которую я, за немногими исключениями, терпеть не могу. } – к отчаянью, проклятиям, "возмездию" и... – к рождению человека "общественного", художника, мужественно глядящего в лицо миру, получившего право изучать формы, сдержанно испытывать годный и негодный матерьял, вглядываться в контуры "добра и зла" – ценою утраты части души). Отныне я не посмею возгордиться, как некогда, когда, неопытным юношей, задумал тревожить темные силы – и уронил их на себя…»

Андрей Белый. Из статьи «Александр Блок. Нечаянная Радость. Второй сборник стихов»:
     «Да ведь это не "Нечаянная Радость", а "Отчаянное Горе"! В прекрасных стихах расточает автор ласки чертенятам и дракончикам. Опасные ласки! Ведь любой дракончик может вытянуться в настоящего дракона (туманы, как известно, растут). Рыцарь Жены всегда -- в борьбе с Драконом. А вот превратился Дракон в дракончика, и поэт его пожалел: пожалел и пригрел. Помнит ли он, что с нечистью шутки плохи?
     Но, сбросив с себя идейный балласт, поэзия А. Блока расцвела махровым, пышным цветком!
     Второй сборник стихов А. Блока интересней, пышнее первого. Как удивительно соединен тончайший демонизм здесь с простой грустью бедной природы русской, всегда той же, всегда рыдающей ливнями, всегда сквозь слезы пугающей нас оскалом оврагов, -- соединен в бирюзовой нежности просвета болотного, в вечном покое зеленых мхов. И нам страшно этого покоя: зачем эта нежность, когда она – "прелесть", наваждение.»

     В 910 году Блок осмысливал свой путь и в ответ на доклад Вяч. Иванова «Заветы символизма», выступил со своим докладом «О современном состоянии русского символизма». Это, наверное, единственная теоретическая, литературоведческая, философская работа Блока. Ибо «Прямая обязанность художника – показывать, а не доказывать». Стихи поэт должен писать, а не рассуждать о них!
     Об этой работе я уже писал («Александр Блок. О современном состоянии русского символизма. Прочтение.»), но приведу и здесь отрывок из неё, впрямую связанный со Вторым томом Ал. Блока. Тома антитезы русского символизма. 

     «Буря уже коснулась Лучезарного Лика, он почти воплощен, то есть – Имя почти угадано...»

     Это ещё теза. Дальше, в следующем предложении – «антитеза», другая теза, другая тема, другое явление, которое противостоит первому – «тезе».

     «...Предусмотрено все, кроме одного: мертвой точки торжества. Это - самый сложный момент перехода от тезы к антитезе, который определяется уже a posteriori…

  [термин книги Э. Канта «Критика чистого разума». Википедия:
  • априорные суждения (лат. a priori) не нуждаются в опытной проверке своей истинности,
  • для апостериорных (лат. a posteriori) необходима эмпирическая верификация. ]

     …и который я умею рассказать, лишь введя фикцию чьего-то постороннего вмешательства (лицо мне неизвестно). Вся картина переживаний изменяется существенно, начинается "антитеза", "изменение облика", которое предчувствовалось уже в самом начале "тезы". События, свидетельствующие об этом, следующие.
     Как бы ревнуя одинокого теурга к Заревой ясности, некто внезапно пересекает золотую нить зацветающих чудес; лезвие лучезарного меча меркнет и перестает чувствоваться в сердце. Миры, которые были пронизаны его золотым светом, теряют пурпурный оттенок; как сквозь прорванную плотину, врывается сине-лиловый мировой сумрак (лучшее изображение всех этих цветов – у Врубеля) при раздирающем аккомпанементе скрипок и напевов, подобных цыганским песням. Если бы я писал картину, я бы изобразил переживание этого момента так: в лиловом сумраке необъятного мира качается огромный белый катафалк, а на нем лежит мертвая кукла с лицом, смутно напоминающим то, которое сквозило среди небесных роз.
     «Для этого момента характерна необыкновенная острота, яркость и разнообразие переживаний. В лиловом сумраке нахлынувших миров уже все полно соответствий, хотя их законы совершенно иные, чем прежде, потому что нет уже золотого меча. Теперь, на фоне оглушительного вопля всего оркестра, громче всего раздается восторженное рыдание: "Мир прекрасен, мир волшебен, ты свободен".»

     Вообще-то, имеем классический искус. «Ты – свободен!»? Свободен от чего? – от долга. Свободен от кого – от Лучезарной…
     Повторю, несмотря на сюрреализм «иллюстрации»… Впрочем – благодаря ему! Ибо сюрреализм – это «сверхреализм»! То есть реализм истинный. Так вот и здесь не идёт речь о красивых «поэтических» фантазиях. Это именно то, что Блок ощущал, что он чувствовал – то, что он видел.
     Вот он из 18-ого года вспоминает о весне 901 года, об истоках этой антитезы: «После большого (для того времени) промежутка накопления сил (1-23 апреля) на полях моей страны появился какой-то бледноликий призрак (двойники уже просятся на службу?), сын бездонной глубины… К ноябрю началось явное мое колдовство, ибо я вызвал двойников».
     И продолжим его анализ из 910-ого года:

     «Переживающий все это – уже не один; он полон многих демонов (иначе называемых "двойниками"), из которых его злая творческая воля создает по произволу постоянно меняющиеся группы заговорщиков. В каждый момент он скрывает, при помощи таких заговоров, какую-нибудь часть души от себя самого. Благодаря этой сети обманов – тем более ловких, чем волшебнее окружающий лиловый сумрак, – он умеет сделать своим орудием каждого из демонов, связать контрактом каждого из двойников; все они рыщут в лиловых мирах и, покорные его воле, добывают ему лучшие драгоценности – все, чего он ни пожелает: один принесет тучку, другой – вздох моря, третий – аметист, четвертый – священного скарабея, крылатый глаз. Все это бросает господин их в горнило своего художественного творчества и, наконец, при помощи заклинаний, добывает искомое – себе самому на диво и на потеху; искомое – красавица кукла.»

     Вот так.  Ещё раз:
     теза – из Вне, из космического Вне к юному поэту-теургу прорывается зов. И когда удостоверяются, что зов принят, ему   даётся сила;
     антитеза – юный теург становится демиургом, то есть теперь он не общается с «богами» (теургия), а творит новые – свои! – миры (демиургия), в которых добывает «все, чего   ни пожелает», то есть в которых он сам – бог. И он создает симулякр Звавшей – «красавицу куклу».

     «Итак, свершилось: мой собственный волшебный мир стал ареной моих личных действий, моим "анатомическим театром", или балаганом, где сам я играю роль наряду с моими изумительными куклами (ессе homo!) [Се человек! (лат.)]. Золотой меч погас, лиловые миры хлынули мне в сердце. Океан – мое сердце, все в нем равно волшебно: я не различаю жизни, сна и смерти, этого мира и иных миров (мгновенье, остановись!). Иначе говоря, я уже сделал собственную жизнь искусством (тенденция, проходящая очень ярко через все европейское декадентство). Жизнь стала искусством, я произвел заклинания, и передо мною возникло наконец то, что я (лично) называю "Незнакомкой": красавица кукла, синий призрак, земное чудо.
Это – венец антитезы. И долго длится легкий, крылатый восторг перед своим созданием. Скрипки хвалят его на своем языке.»

(Полностью моя статья, например, вот здесь:  http://proza.ru/2017/09/19/731   )

     Повторю, «Том I» – это была книга-отчет о Тезе – о принятии Миссии, о попытке её исполнить и о её провале.
     Последние стихи того тома – это «Молитвы», – о перекладывании своего Долга на других, на аргонавтов; о Царевне, которая на самом деле – болотный морок; о мире-балагане и о непробудном сне – о сне Царицы истинной, который не получилось разрушить, от которого он не сумел пробудить!  «Спи — твой отдых никто не прервет.»
     А с героем, вроде бы, остались только его «каменные дороги»…
     («Стихи о Прекрасной даме»: «Тебя я встречу где-то в мире, / За далью каменных дорог») – его эвфемизм для блужданий с двойниками по тропе Миров – в последнем стихотворении «Тома I» про них намекалось так: «Мы — окрай неизвестных дорог».
     Антагонисты тезы, те силы, которые противостояли его миссии, победили: и гадалка – не дала раскрыть истинный облик – «Все в облике одном предчувствую Тебя»? – не тот это был образ, не тот; и двойники соблазном россыпи миров не дали сосредоточиться – сосредоточить все силы души своей! – на миссии. Ещё бы! – если тебе для начала первый тобою вызванный двойник являет Елену Троянскую… (стихотворение «Зарево белое, желтое, красное…»)
     Миссия не выполнена. Это осознано. Осознано, что возможность выполнить её – была, и её неисполнение – это его личная вина. Сбылось самое мрачное его предчувствие: «…что я вернусь некогда на то же поле другим — “потухшим, измененным злыми законами времени, с песней наудачу” (т. е. поэтом и человеком, а не провидцем и обладателем тайны).» (из дневников 18 года о весне 1901 года).
Весь второй том именно об этом: как провидец пытается вжиться в человеческое существование, как теург («Символист уже изначала – теург, то есть обладатель тайного знания, за которым стоит тайное действие» («О современном состоянии русского символизма»)), для которого Слово – это космического масштаба Дело! – пописывает стишки.
     Во второй том вошли стихотворения из второй изданной им книги – «Нечаянная радость».
     Но в отличие от первой книги – «Стихи о прекрасной даме»  - здесь не только поменялась внутренняя структура книги, но не сохранилось даже её название.
     Может, свою роль сыграла реплика А. Белого: «Да ведь это не "Нечаянная Радость", а "Отчаянное Горе"!», но скорее всего…
     Словосочетание «Нечаянная радость» для современников Блока – название одного из образов православной иконы Божьей Матери. «Значение образа состоит в милости Богородицы даже к нераскаянным грешникам, приводя их к покаянию» (Энциклопедия православия).
      Пока книга писалась, пока издавалась – надежда на покаяние, на прощение ещё была, но спустя всего несколько лет, когда он начал воспринимать всё своё творчество, как единую книгу, как трёхтомный роман в стихах, этой надежды, видимо, не осталось.