Наташа, цыганский барон, или иногда лучше не знать

     — Маленькая собачка до смерти щенок, — говорит про нашу Наташу подруга Любочка.

     Подруга Любочка тоже интересный человек. Яркая и безапелляционная. Припечатает, так припечатает. К слову сказать, часто очень метко, иногда — слишком, иногда — спорно. Но спорить не хочется, потому что бесполезно и глупо. Взрослый человек всегда останется при собственном мнении. Но мы сейчас не о ней, а о Наташе.

     И вправду небольшая изящная темноволосая Наташа казалась девчонкой долгие годы, особенно со своей милой привычкой сидеть за столом, подобрав под себя ножку. Это было так по-детски непосредственно, что окружающие ещё сильнее любили её за это. Её было трудно не любить, хотя она часто вмешивалась не в свое дело. Потому что в таких случаях Наташа всегда стремилась отстоять правду и помочь слабому. Все разговоры про детей заканчивала неизменным резюме:
     — Детей надо жалеть, любить и прощать!

     А если в этой фразе слово «детей» заменить на «людей», то с такой формулировкой вообще можно жить, не опасаясь сердечных приступов. Ведь любить, жалеть и прощать — это самый православный и самый правильный подход к людям.
Но вот как раз против религии Наташа всегда возражала, и очень активно. Она была из академически-профессорской семьи, и на всё у неё было собственное мнение. А что в этом плохого? Ведь «можно сметь своё суждение иметь». И Наташа бросалась в бой с открытым забралом, что подкупало:
     — Христианские заповеди — это веками выработанные законы для сохранения человечества в целом и больше ничего! — с горячностью убеждала она. — Причём тут вера?
     — Говори, говори, а сама поступаешь, как православный человек.
     — Как нормальный человек поступаю.

     Вы много видели таких нормальных людей? Людей, что навещают знакомых в больницах. Убираются в доме у дальних престарелых родственников, хотя у тех есть родные дети и внуки, но родным некогда — и они не помогают.
     К тому же Наташа каждый месяц выделяла (наверно, и сейчас выделяет) знаменитую «десятину» — десятую часть своей зарплаты, а десять рублей — немалые деньги по тем временам, — и отдавала самому нуждающемуся человеку из её окружения. Когда-то отдала и мне, когда умер мой отец, а хоронить его было не на что. И я ей за то безмерно благодарна.

     Её муж, яркий незаурядный человек, сменил несколько любимых женщин, а пришел умирать к ней — своей первой жене — Наташе. Это о чём-то говорит.

     Он был из Питера, она — москвичка. И у них была куча размолвок из-за непонимания особенностей менталитета двух столиц.
     — Купи булок к чаю! — просит Наташа.
     Молодой муж покупает белый хлеб, два батона, вместо ожидаемых калорийных булочек с изюмом и орешками. Потому что в Питере булка — белый хлеб.
     — Передай, пожалуйста, сахар, — и он лезет в шкаф в поисках рафинада, которого нет вовсе, вместо того, чтобы передать сахарницу с сахарным песком, что стоит у него перед носом на столе. Для нас это без разницы, а для питерцев — большая. И много такого.

     Однажды Наташа рассказала нам любопытную историю из своей молодости.
     — Как-то я поехала в Будапешт, навестить родственников. Моя двоюродная сестра Нора решила показать мне город. Мы долго бродили, а потом зашли с кузиной в ресторан пообедать. После полуденной жары мощёных улиц и ослепительного солнечного света прохладный воздух нарядного зала и мягкие кресла казались мечтой усталого путника. Мы заказали салат и мороженое. Я с любопытством разглядывала лепнину и золоченые зеркала, когда заметила огненный взгляд красивого мужчины за столиком неподалеку. Он был немолод, что-нибудь к сорока, гриваст, в бороде и усах — лев на отдыхе. В зале тихо наигрывал квартет скрипачей.
     — Ты у нас пользуешься успехом! Вон тот мужчина глаз с тебя не спускает, — сказала Нора и подцепила вилкой оливку.
     — Не смущай меня, я ему повода не давала, — ответила я, глядя в тарелку и изо всех сил стараясь не встречаться глазами со странным незнакомцем. — Не забывай, я — юная девица, недавно замужем и, заметь, очень счастливо!

     В это время мужчина сделал неуловимый знак рукой — и ансамбль подошёл к нему. Он что-то сказал им — и музыканты направились к нашему столику. Встали полукругом и заиграли, кажется, рапсодию Дворжака. Как же прекрасно они играли! Что это была за музыка! Душа моя против моей воли раскрылась и рванулась ей навстречу. Смолкли последние звуки — я была растеряна, почти раздавлена… Что мне было делать с таким щедрым подарком? Как себя вести? В недоумении я оглянулась на странного незнакомца.

     Он уже подходил к нашему столику, сел и заговорил со мной по-венгерски.
     Я смутилась ещё больше и непонимающе уставилась на Нору. Та стала переводить.
     Человек пять лет назад потерял жену. Очень переживал, считал, что жизнь его кончена. Но теперь увидел меня и понял, что я та, что ему нужна. Он богат. Музыкант. Дети выросли и живут отдельно. Он предлагает мне руку и сердце. Он взрослый, привык решать всё быстро. Чтоб я не отказывалась сразу, а подумала. Пока же он приглашает нас на праздничный вечер, единственное условие: там нужно быть в вечерних туалетах. С этими словами он протянул нам красивый билет-приглашение на два лица, сказал, что будет ждать, поклонился и отошёл.

     Я была ошеломлена. В прострации я доела мороженое, а, может, и не доела, схватила Нору за руку и мы вышли в реальный солнечный мир. Тут я пришла в себя и решительно сказала:
     — Что это было? Дядька какой-то ненормальный! Даже не будем ничего обсуждать! Я люблю мужа и ни на какой вечер не пойду. Тем более вечернего наряда у меня сроду не было, а без него же не пускают! — Этот аргумент показался мне особенно весомым. Красивый билет, повертев в руках, я сунула в сумку.

     Через два дня, роясь в сумочке, я положила билет на стол. Моя тётя Эстер тут же взяла его в руки, охнула и спросила, где я его взяла. Мы с Норой рассказали про странную встречу в ресторане. И тут тётя разразилась страстным монологом, она призывала в свидетели небо и землю, и готова была призвать все громы и молнии, чтобы испепелить меня, а заодно и Нору:

     — Какая же ты непроходимая тупица! Ты что, не могла раньше сказать? У нас в отеле есть вечерние платья на прокат. Мы бы тебя одели как принцессу. А за это ты бы нам потом всё подробно рассказала. Потому что цыганский бал — это нечто грандиозное! — глаза тёти сверкали. — И мы все мечтаем хоть одним глазком заглянуть туда! Мы, служащие отеля, вот уже несколько лет стремимся туда попасть! Но это абсолютно невозможно! Ни за какие деньги нельзя купить билет! Попасть туда можно только по приглашению! — и тетушка горестно всплеснула руками. — Господи, что за неразумное дитя! Подумайте: её пригласил сам барон! Это абсолютно безопасно! Ты могла сказать в тот же день? А теперь ничего не поделаешь! Бал был вчера! — и тётушка рухнула в кресло в изнеможении.

     Я была похожа на загнанного зверька, стояла раздавленная, но не сломленная. Внимание пожилого дядьки смутило меня. Откуда я могла знать, что упускаю редчайшую возможность?
     И сколько ещё возможностей я упустила в жизни?! Иногда лучше не знать, чтоб не жалеть!