Попытка спасения. Опыт соединения трёх сновидений

          
(Фрагмент)

                "... апаныў душой і думаў з трывогай:
                трэба змывацца..."


    ....Мы зашли в одно из зданий. Она повела меня на второй этаж, а далее по обшарпаному коридору.  Далее направо, на двери ничего не написано. Мы зашли в кабинет.
В кабинете было три стола, два были свободны, за другим сидел мужчина в такой же форме, на вид немного старше  сорока лет, он был занят перебиранием бумаг, казалось, что он собирается уходить. Он близоруко посмотрел на меня, вгляделся, кивнул, поздоровался и снова занялся собиранием бумаг в кучу. Женщина суетлтво указала мне на стул, села сама, подтянула папку, убрала её, вытянула другую, раскрыла, сложила в неё листы, убрала, и положила перед собой несколько других листов с печатным текстом. Только была готова взглянуть на меня, как зазвонил телефон: “Ale” - суховатым голосом. И тут же улыбка, доброжелательно: “ага, дошла… не-не, йош не можу.. запослена… а-а-а, та ладна, ладна… пуштай попоминает… и за учора и за три месэца назадэ… ", затем директивно: "не впысывайцэ… сутре домыслим и како уформиць … и пропуст термов и све-све… добщ..”.
    Она положила трубку, прищурившись, игриво посмотрела на мужчину за моей спиной, пошевелила улыбающимися губами, хотела, что-то сказать, но тут же остановилась, поджала губы. Она подняла на меня всё ещё весёлые глаза, выдохнула, помолчала, и, решив, видимо, демонстрировать доброе расположение, с полуулыбкой произнесла:
   - Розумеещте нас? (я смутился, по моему представлению, должно было быть: “Розумеете нас?”, или : " розумеете стэ нас", вариант с “щте” я слышал раньше, но мне казалось, что это дефект речи… или она перешла на “ты” и спрашивает: “Розумеещ ти нас?” или это диалект…. ) На её лице появилась некоторая тень. И она бегло, с какой-то привычностью, произнесла:
  - Verstehen Sie..?.. (я ещё не отошёл от размышлений, откровенно растерялся и не мог начать ответную фразу). Глаза её впились в меня, а она уже торопила: “Understand?” (ну это уже перебор), “ви панимаэтэ нас? ” – продолжала она. Я окончательно отогнал прежние мысли, и, чувствуя себя уязвлённым, посмотрел ей в глаза, и, с оттенком кротости и доброжелательности, произнёс:
- Розумею я па литвинску… речной праксы не мал, а розумею доста…
Она глянула вбок:
 - А дойче?
 - Ну тако… мало, но тераз… та бэз праксы я сам…
- Добро речетэ… литвинец сам? (с воодушевлением) Али сваяци ма? (с гаснущей, но живой надеждой).
      Помотал головой.
- Од кай познанье? (холодный взгляд, поджатые губы).
- Ну тако… сам наставилса, тиви гледал, чьитал шта био, са децинства йош … слично же (вот это я зря, они не признают схожести языков, это дурной тон). Но она лишь понимающие покивала.
   Далее она начала мне говорить, что нужно выяснить ряд некоторых моментов, задать ряд вопросов, возможно, именно Вы нам поможете лучше разобраться (вроде бы ничего страшного)… “Зошто нэ, молим, испрашайте, я хатоуы”. "От не усомлена, шта хатоуы… но мене треб не захитаны атвеци… имаю наджду… шта поречем жыве”. “Та молим… нема проблем”.
   Она вздыхает. Говорит, что сложно разобраться во взаимоотношениях такого непростого населения, такого разного, и, особенно, когда происходят такие экстраординарные ...само собой, этого же никто не отрицает... события, и людям, свойственно испытывать стресс, волноваться, возможно даже, не принимать вторгнувшихся в размеренную жизнь, а вот когда (смотрит с некоторой иронией и жалостью) ничего не меняется, словно это было ожидаемо… (выжидающе смотрит)…и человек продолжает жить как прежде, словно, зная как вести себя при произошедшем сценарии… (молчит и ласково вглядывается, прищуривается).
Я тоже молчу, что я должен сказать (вообще-то это было желаемо, правда не сейчас, но говорить ли так). Чувствую себя глупо… и испытываю к ней какое-то смешанное чувство… она молодая и красивая, и так не похожа ни на местных, ни на масвинских женщин, а это чудное свойство иностранцев, иметь иной блеск глаз (прежде всего при общении с другими иностранцами), который манит волнующими перспективами, надеждами, слышу этот беглый иноязычный говор, понимаю, что это вживую, здесь сейчас со мной, то  на что я и не рассчитывал… но… неужели все эти эпизоды интереса, в течение всей моей жизни, исключительно ради этого разговора непонятно с кем…
     Да, продолжает она, признаться, мы были несколько озадачены столкнувшись с реакцией местного, имеется ввиду исконного населения, на вхождение армии родной страны… исконное население опасается своего происхождения, словно по инерции маскирует это опасение агрессивной риторикой, этими шаблонами пропаганды времён Совместного Союза… а потом, когда начинаешь узнавать, откуда это конкретно… кого именно опасаются гонцлергернеры…  “розумеете шта речу?”. “Ja, ja, све разбираю, доста”. Она хочет что-то сказать и бросает взгляд за меня и слегка сводит брови, с каким-то разочарованием выдыхает, хмыкает… потом её посещает какая-то мысль, она шепчет мужчине: “другий”, усмехается… “знаещте а ко перший? ”.
- Штае?
- Ко перши, розмовляючи?
    Я сбиваюсь, не понимаю, что она имеет ввиду. И она тут же задаёт другой вопрос: так кто же, кто внушил страх гонцлергернерам…
    О чём тут говорить, это какая-то сетевая чушь. Называть так нынешних островитян… тех колонистов было-то человек двести а то, что среди них была часть тогдашнего имперского населения литвийского происхождения… этот ювенильный сюрреалистичный, но непоколебимый взгляд на историю, давно меня раздражал. Что думаю, то и скажу, выхода всё равно нет:
      - Мыслю, шта  овое не страх, за све ови години и луди мэнялысь… дэкады же ово, да и змешались… гонцлергернери уж годин сто как нэм… овые тутайшаи они потомци и крусинских и инших… и менталношчу све… униатовской… я сам ког тражил суразмовцев, та све, абцолютно све кажили, шта не треб размовляти, не хочемо, не наставлялися… не зачинай межнацыйну разлинчь, едана нацыя, от буде Уния… и све шаблони, како сте кажили… а на дойче тука то велики страм размовуляти… То све я йош десет годин назаде убачил.
- Угледал… - тихо и задумчиво поправляет она.
Она с какой-то печалью смотрит на меня… вздыхает.. смотрит на другого, слегка морщится. Вздыхает…
        Так… десять лет, Вы говорите, зная, какие здесь порядки, что вашим правительством целенаправленно изменён национальный состав, что стыдно говорить, как ты сам сейчас сказал, на родном языке, а ты ходил, допытывался, давил на них, на самое больное, понимал ты при этом, что ты сам, а не кто-то другой способствовал отрыву их от исторической родины, ты поселился в доме колонистов, видимо там тебе нравилось, хотя дом-то не твой…      Лицо у неё не сильно злое при этом, наоборот выражение такое, что она ищет взаимопонимания, и говорит как-то мирно, просяще… но подтверждать такой бред я не готов…
- Извинитэ…овые хатни на тщечь запущэны… "немчурские дома" зовут… на свэй инсуле и сто човэк не зтражитэ, са дойчески… литвински призвищча… а за их мэнталношчь уж кажил…
нэ правыя стэ…
- Штае?! Ко те нареджал тутайших да се затрава, речи ко твой куратор од бази, администраци, милици…
- Не мал нико и никог…
- Све… Све тако кажут попершости (устало и тускло) … а затам… (и вдруг звонкий почти крик): речи! Али допомочи? (стучит ладонью по столу). Хватает бумаги правой рукой и трясёт ими перед собой как доказательством.
Ну вот, но что я могу сказать, сердце начало биться где-то в животе…  Я понимаю всю нелепость ситуации… но что делать, ведь отсюда-то никто не вернулся… Что говорить… если бы я мог, но даже оговорить мне некого… я диковато смотрю на неё…
- Знаэтэ…
- Све вемаю, та речи сам… паправерым за тваю скреннаст…
- По-по-слухайтэ… мыслитэ шта хочетэ, но не мал… я сам от фаты до тука бегте… йош десет годин назаде…
- О-ох, слухали уж овте! Коо с милиции знаш?
- Нико… нико пэрсонално… ажи м-м только… ажи ток… лэкарил, самих, сваяцев их… едажды быу овде на за допытанье… мэсэц назадэ и свэ.. За свэ врэме…
Она вскидывает глаза, смотрит на человека моей за спиной, на её лице ленивое выражение какой-то очевидности, быстро собирается, прежнее заинтересованное выражение лица, понимающие глаза, кивает: говори.
Преодолевая недостаток словарного запаса, начинаю рассказывать. Ночью ко мне приехали, сказали, что какой-то пенсионер отравился спиртом. Меня эти вопросы никогда не касались, я не специалист, но они настояли, чтобы я проехал с ними, высказал своё мнение. В машине, подвозивший сотрудник в панибратской ("розумеете, панибратской? ", "угу, панибрачкой, фамилярно") манере, задавал никчёмные вопросы, потом меня опросили. Задавали вопросы, сами отвечали на них, в конце добавляли: "да ить?", а записывали, до того как я успевал открыть рот. От них выяснилось, что гул и грохот, на днях, был от пролетавших литвийских истребителей… И они, кстати тоже, как и Вы, спрашивали меня вопросы немного не о том, например,  что я думаю об этом пролёте, хотя речь шла…
- Ти казал шта негативно…(беспрестрастно холодно)
Да, действительно, так я тогда и говорил… (это было похоже на сходящие на нет огрызания сторон, но об этом я говорить не буду).
- А шта я йош мог казати?… Али у милиции мене быо треб казати, шта потдержую овое?
- Ко допытывал?
Их было там трое, говорил больше один, он и записывал. Называю фамилию.
- Мэсэц назадэ?
- Так…
Она смотрит перед собой. Посмотрела ещё раз в пространство за моей спиной. Покивала второму. Звук шуршащей бумаги. Он передаёт ей листы с печатным крусинским текстом. Она с видимым затруднением вчитывается в неродной шрифт. После того как прочла несколько строк, открывает последнюю страницу и что-то обводит карандашом, по этому месту проходит глазами раза три… с возмущением хватает со стола флакон со штрихом, проверяет плотно ли он закрыт, и кидает в другого. За спиной сдавленный смех. "Ох ти, ну шта я яво… а зараз кажити, ц-ц… колко времена"(сердито и громко) . Лицо принимает деловое выражение. "И? Кога?"(голосом на два тона ниже), кивает. Он выходит.
Она помолчала, с какой-то неохотой продолжает:
- Койи йош езыки сте розумеете?
- Торкийскому наставилса… за интэрэс же… ангельский тераз…
Её что-то не устраивает, но не в моих ответах, они ей безразличны… что-то в целом. Она сидит и смотрит перед собой, о чём-то напряжённо думает... Кто Вы по специальности? С нервами? Научная степень? Работы много? Отдохнуть есть где? Почему? Необщительный значит… Говорят здесь холодные зимы. Нет? Она нервно ждёт чего-то.  А где родители?.. (ну теперь пойдёт как у всех?), когда прибыли на остров? Общаетесь с кем, какие отношения? Ещё и ещё вопросы, ни о чём. Я замечаю, что вопросы идут как-то не по порядку, описывали не так… и ответы она почти не  записывает. Звонок: “Ale… так, так, седа… затворе мыслю… та ништ, ништ йош…”. Это со мной “ещё ничего” и меня в тюрьму… какая подлость. Я сам виноват, что поехал сюда, как можно жить в этом совмейском заповеднике, ненавидеть его, получать зарплату в разы превосходящую столичную, пытаться за счёт него же сбежать… и надеяться, что всё обойдётся… У меня уже нет сил… может зря я презирал всех этих допрошенных, считая, что так им совмейцам и надо. Она чем-то тяготится. Вопросы задаёт вымученно, невпопад, иногда рассеяно кивает. Проходит десять минут.
Дверь открывается, входит второй, у него смеющиеся глаза. Он показывает движением головы на дверь. Она с нетерпением включает электрический чайник, прикасается к приёмнику, негромко слышится развлекательная музыка. Встаёт, жестом показывает, чтобы и я встал, подталкивает меня ладонью в коридор… что… то есть сейчас в тюрьму…
- Молим почекайтэ…
Выставляет в коридор стул. Давит мне на плечо:
- Седайтэ, чекайтэ, одзовэм.
Хлопает дверью. Пустой коридор. Понимаю, что сейчас организуют конвой. Хочется подойти к окну и посмотреть на деревья и небо, но боюсь, что это расценят как попытку к бегству. Сижу, разглядываю трещины на полу и трясусь.… но был бы я виноват… То есть, вина в том, что я запугал… да это бред… ну неужели они действительно такие тупые…
            Через минут двадцать появляется, видимо, бывший милиционер, тот самый, что допрашивал меня. Это высокий, полноватый человек. Он идёт быстрой уверенной походкой, одет в джинсы и рубашку, держит в руке блокнот-книжку в толстой обложке с заложенной в неё ручкой. Увидев затравленного меня, он громко, пренебрежительно и бодро бросает: "Здрасте". С размаха открывает дверь, заходит, захлапывает её. Через несколько секунд дверь приоткрывается. Некоторое время стоит тишина.
   Разговор начинает второй. Он говорит по-крусински с едва заметным акцентом, почти что не съедает окончания, только иногда смягчает звуки.
Послушайте, мы как договаривались, Вы предоставляете обличающую информацию, хотя бы формально соответствующую действительности, что Вам для этого не хватает?.. Происхождение есть, опыт есть… В чём состояла Ваша работа… Заменить слова в донесении? Переменить День Победы на День Независимости. Получается, что он избегал посещения парада на День Независимости? Как это? Он что проводился? И поэтому брал на этот день дежурство? Хорошо, если Вы указываете это всё: и День Независимости и негативную реакцию на истребители, и стремление подавить местных, лишённых возможности знать свой язык, его совершенным знанием, повышенный интерес к Торкии, то как это указывает на его контакты с крусинским военным руководством… во-первых, Вы должны понимать, что эти факты скорее можно трактовать…
    - Та шта овде… панимат… такого страма не имала за све сваё радно време, шта не писано, то све flausen… шта ни спрашуэ, ништ… (она бросает это словно нехотя с какой-то столичной пренебрежительной интонацией).
     Тако, чекайте, чекайте…. Но всё это правда, где внутренняя логика? Да, а денежные переводы в Нострию… это-то к чему вообще?
     - Ну так давайте я перепишу…
    Перепишите… Это уже зарегестрированное… но милиционер перебивает громким обиженным голосом:
      - А негативный фон, сами говорили! … а как вы хотели… обличать сами же сказали, да переделал, а как нужно-то было…
    Мы обсуждали детально как нужно… Соответствие общей установке, конечно, должно быть, это не оспаривается…
      - Так вот и я о том же…
    А что нам с ним теперь делать? …
      - Да как со всеми… тут уж деваться некуда!
    Но мы уже доложили руководству о несоответствиях… И если бы не мы это сделали, а те кто эти противоречия выявил… мы опередили, поэтому для Вас всё может ограничиться разъяснениями… мне лично пришлось вчера доказывать Вашу пригодность… Я доказал…
      - Спасибо тарищ… герр обарст… дякую, данке…
Конечно недовольство, я Вам скажу прямо, прозвучало… но, представьте, что если кто-нибудь с соседнего этажа невзначай так спросит меня, почему твой сотрудник никак не пытался даже воздействовать все эти годы на провокатора?
    - Тоже верно, осечка...
   Если при таких заданиях у Вас возникают такие сложности… это не просто оплошность, это даже не халатность… Я предупреждал о вероятности международной оценки каждого случая переселения, о необходимости наличия веских оснований, обоснования непримиримости, и что же выходит… на десятерых пишете, как и договаривались, на каждого заменяете слова из прежних докладов в комитет и даже формулировки в выводах оставляете соответствующие прежнему законодательству… я могу понять, что  Вы писали в первый день, суета…
    -Первый блин комом, хааа….
    Полковник помолчал и после паузы продолжил. Мы провели… ну эксперимент что-ли… формально, поработали исключительно по Вашему докладу… ну, это невозможно…
   - Заусим не могашно! (а это она произносит почти капризно).
    А ведь это первый претендент… почему именно он, кстати, первый?
Милиционер помолчал.. Но и в тишине чувствовалось досада.
    -А что… разница есть, я не понял…
    А всё-таки… робкий такой, вежливый, безобидный… Разве Вы не знали кто в самом деле был осведомителем? Да и совершенство языка преувеличивать…
    Милиционер недовольно сопит…
    -Притворяется, наигрывает (разоблачительного) … да его люди не любят (уговаривающе-жалобно). Да понял я, понял, давайте, перепишу (брезгливо и требовательно).
    Знаете, мне кажется, что правильнее написать объяснительную, где Вы укажите как именно Вы писали свои доклады, достаточно подробно, опишите все… ну, в том числе и оправдывающие обстоятельства… нет, ещё лучше дать объяснение, в рамках его, получается, дела… Где бы Вам присесть-то. Нам же нужно с ним разобраться. Сейчас Вас проводят, там будет наш человек, язык найдёте, да он и в курсе, только быстро… как можно скорее…пять минут… буквально..так и  скажете, как и почему… ну что из прошлых донесений информацию брали… Просто, чтобы было, нам ведь тоже надо будет оправдаться, времена стремительные, за всем не углядишь, кто знает, может и пригодится…
    - Яволь, герр обарст!
    Приходит солдат, и, бывший милиционер идёт с ним. Как только он пересекает дверной проём начинает, полковник окликает его.
     - А где сейчас (называет распостранённую фамилию)?
     - Да не знаю я (хрипло и тихо)... Нет…
     - Ладно, хорошо, как договаривались…
   Они заходят в кабинет в конце коридора…
   Меня приглашают внутрь. Он говорит на крусинском. Посидите пока здесь. Хотите чай, кофе, чем бы Вас угостить… (Что.. они в своём уме?) Форточку надо открыть… Мы-то перекусили, а Вы всё ждёте, слушаете наши дрязги, волнуетесь… так чай или кофе… не отказываетесь, я всё равно налью… кстати, Вы-то у нас второй, кто говорит по литвински, а первый знаете кто? Называет фамилию завуча местной школы, конечной совмойки (она пыталась заставить меня выступать в какой-то сцене по случаю какого-то праздника, кое-как отбился, но промолчу об этом..) А она у нас тут кричала, что кто на каком хочет, на таком и говорит, вот , смотрите, я и так могу и "тако можу", думали она скажет две-три фразы из старых фильмов, а нет, под конец потолковали… но, в итоге, она только как мученица сидела и повторяла: "ништ не кажу сте"... А в молчании-то ответов больше…
    Он, с несколько натянутой улыбкой, делает пригласительный жест ладонью, показывая на чашку и вазочку с печеньем, мне не по себе и я мотаю головой, но он повторяет его и не убирает ладонь, пока я не взялся.
    Я отхлёбываю чай, и заедаю литвийским печеньем, наверное, это в последний раз, не откажусь уж… Странно и жестоко закончится соприкосновение с иллюзией…
Женщина сидит и печатает...
    Так вот, продолжает полковник… какие есть варианты.. Смотрит на неё…она не отвлекается, печатает...Каи вершии маем… и опять смотрит на неё… Она не отвлекается. Он переводит взгляд на меня (тут она бросает на него молнию из глаз и сразу отворачивается). А Вы сам чего бы хотели? Пожимаю плечами. (Всего им рассказывать не стоит) . Просто поймите, ну проберётесь Вы на корабль, где гарантия, что Вас не выкинут по пути в море. (Как он это узнал? Я смотрю в пол). А знаете, что в Торкии, в новостях, события на острове даже не упомянули, как и на Вашей родине. Будете там туристов масквитских удивлять, и не исключено, что потом на чужбине поскользнётесь как-то не так, отравитесь и что ещё может прийти в голову… лучший путь легальный, не так важно откуда он… (что он хочет сказать…) Что Вам будет лучше, это вопрос… да и что там делать, чужая страна… но пока что этот вариант оставьте, побега сейчас мы не допустим… заходить, к нам наверное больше не придётся… наверное.. А этого-то Вы близко знаете? Только тогда? Подумайте-ка. А, ну ясно, ясно…
    Он смотрит на неё и отвлечённо говорит: не знает он…(смеётся радостно недобрым смехом, она коротко улыбается)... Устроим им… Сустрэчу...
    Он вновь переключается на меня. А Ваш интерес, Ваш живой и активный интерес… опасный и самоотверженный интерес… к нашей истории и языку… а Ваш дом, да там же хоть сейчас можно открывать музей… Это без поощрения от нас не останется…
    Я не выдерживаю, чётко говорю:
    - Та я све слыхал…
    Она отвлекатся, продолжая печатать :
    - Дзвер-то я атворила…
    Да мы специально приоткрыли… чтобы послушали… а пригодность его я доказал… правда не для работы…
    Она снова отрывается от экрана,  смотрит в пустоту:
     - Апрос израджен и извершэн…
    Он смотрит в сторону, молчит и кивает…
     - Изгода… ради… 
     - Тако я уж…
    Он едва заметно поднимает бровь.
    Она расслабляться, откидывается в кресле, смотрит на меня с прищуром.
     - Дойду йош до сте… Попити каву…
    Он опять смеётся прежним смехом, но чуть потише, говорит ей:
     - Чашицы?..
    Она радостно кивает ему:
     - И каварник йош…
    Я понимаю, что они обсуждают найденный мной когда-то в подвале старый кофейный сервиз.. Она обращается к нему:
     - А… така файна книжица ма… пра религиозны мативы у крусинской паэзии… ах… знахадила таку Нордвестен…
    Да, есть такая, редкость, но мутновато… автор ушёл с оккупантами лет семьдесят назад. Приводил в книжке оригинал и вольный перевод на немецкий… но это уже было скучное беспредметное экуменическое нытьё ... Куда как интереснее были его рассказы о послевоенном пребывании в вечном городе, но там он лицемерно проигнорировал действительные зверства оккупантов на родине… покупал я её не здесь… а уж его посмертную, изданную в тропиках "Я человек круский" даже смотреть не стал...
       Он отвечает ей:
     - Ай шта ти читаш…
Он молчит секунд десять, обращается ко мне: ах да, нормально так у Вас с языком… Всю беседу?(спрашивает у неё, она мелко и часто кивает)...произношение подтянете…
Обращается к ней:
      - И поданье истовременно иому додаш… тут уж деваться некуда…
    И добавляет в никуда:
      - Наше заединство найперше културно… (это лозунг времён отделения республики, правда относился он к детям литвийских репатриантов из Нострии, которые разговаривали уже только по-немецки).
    Она смущённо поджала губы и покивала. Он помолчал.
      - Тако а рапорт на иого… Ну на того…
      - Може да сутре? Данес йош…
      - Не...седа… како оддзвоню… и барзо.. Зараз после…
    Он читает на экране написанное, пододвигает клавиатуру и хочет допечатать, но довольно хмыкает, оставляет как есть, потом вскакивает и быстро удаляется, резко останавливается, оборачивается ко мне:
      - Вроде всё сказал, Auf Wiedersehen.
    Она вдруг обращается к нему:
      - А та нэнормална опет дуралася... (И кивает на меня).
        Он с несерьёзным лицом качает головой, на ходу бросает, что разберётся и убегает.
    Присаживайтесь ко мне, говорит она, я вижу, что у неё перед клавиатурой лежат мои документы, все справки, направления. Она зачитывает мне: я такой-то тогда-то по предложению сотрудника министерства обороны такого-то тогда-то получил направление для осуществления трудовой деятельности на территории… согласие связываю с тяжёлыми жизненными обстоятельствами… В общем вышло, что приехал по предложению, работал, почти ни с кем не общался, имел интерес к истории острова, считал своим долгом её активное изучение, поскольку был озадачен почти полной утратой исконной культуры, по своей инициативе в контакты с сотрудниками милиции, военной и гражданской администрации, иных служб, не вступал, от них предложений сотрудничества не имел, планировал покинуть территорию по миновании пятнадцати лет, что оговаривалось в заключённым договоре…
       - Истуварно ли?
   Ну в целом, можно и так взглянуть на вещи… Она распечатывает. Нужно расписаться. Я прошу ещё раз перечитать, но практически не читая, подписываю. Она отдаёт мне беспорядочно сложенные документы, я начинаю их быстро раскладывать в сумку, в которой они хранились. Итак, говорит она, эту справку отдадите на работе, никаких других подписок не беру, надеюсь понимаете, что ничего никому рассказывать об этом милиционере не надо. В справке указано, что опрошены Вы были дома. Будут спрашивать, так и отвечайте, опрашивала я, одета была так как сейчас, вопросы были соответствующие данному протоколу. Хотя никто уже ничего не спросит, тем более Вас. Будете болтать, снова окажетесь здесь, ясно?
    Ясно, но что дальше…
    Она моментально отвечает: дальше Вы поедете домой, Вас отвезут…
    Молчу...хотя нет, говорю, что хочется большей ясности…
    Она непонимающе смотрит, взгляд начинает блуждать… Звонок, "Ale", "ага, ага", вскакивает, открывает дверь, садится на место, прижимает палец к хитро улыбающимся губам, пальцем показывает на ухо и коридор.
    Через секунд двадцать слышно как несколько человек идут в другой конец коридора, слышно как открывается дверь, дикий рёв и матершина, звуки  борьбы, сухой треск, вой, волочение…
    Она смотрит мимо меня довольным сытым взглядом, улыбаясь вглядывается в мои глаза, но это постепенно тает и она стаёт скучной и отрешённой…
Что ещё скажешь. Как мне идти, куда… Сейчас я Вас провожу… пойдёмте… встаёт.. Нет, надо спросить, что со мной будет, когда планируется депортация… надо задержаться.. Спрашиваю, почему в одном случае "розумеещтэ", а в другом "розумеете". Она продолжает выводить меня, через несколько шагов приостанавливается, заглядывает в мои глаза с каким-то любопытством… иронично качает головой.. Это диалектная форма, был бы шпионом, знал бы… Больше ни на что я не решаюсь.
Дежурный на первом этаже провожает меня хмурым подозрительным взглядом.. Она подводит меня к гражданской машине, говорит водителю, чтобы тот отвёз меня домой, тот секунду пучил на неё глаза, но потом произнёс: "Jawohl, madam".
     На прощание она машет ладонью и с тёплой улыбкой произносит:
     - Auf Wiedersehen, доктар…
По дороге он пытался заговорить со мной, я отмалчивался и пожимал плечами. Он спрашивал скольких я сдал, что меня отпустили, на это я всё же задумался. Говорить, что я никого не сдал, наверное, неправда, потому что я ничего не скрывал, сказать, что я сдал этого кабана, тоже неправда. Это он пытался оговорить меня… Но думать что оговор был причиной расправы над ним… Нет конечно, он просто чего-то недопонял, что-то сделал не так… машина подъехала к дому, развернулась, так, чтобы я сразу вышел у ворот. Было пусто, он огляделся и разрешил выйти. Дома, каких-либо явных следов обыска не было, может какие-то последствия утреннего посещения.
    Информации так и не было никакой. Не работали ни сеть ни радио, ни телевидение. Я вышел на терассу, лёг на скамейку и стал припоминать детали дня.
    Ощущение эйфории и недоумения… мысли путаются, но среди них чувствуется, одна звонкая и невозвратная: "предательство". Теперь как никогда оно будет видеться во мне… ушёл живой, не вступился, пообещали поощрение… даже этот, скажут потом, сопротивлялся, а тебя купили. Это и только это сохранится в воспоминаниях окружающих… и для чего нужна была эта глумливая инсценировка… и что я могу сделать...
    Следующий день прошёл обычно, а через день ко мне на дежурство пришёл чумазый молодой человек, которого раньше я не встречал. Кроме того, без медкарты. По какой-то извивающеся манере поведения, стало сразу сразу ясно, что он не по делу. Сначала он как-то уклончиво говорил, что у него голова болит, в такое время у кого она не болит…  хи-хи… чё-то без таблеток обойдёмся наверное… поговорить просто… да на допрос меня вызывали, успокоиться не могу… думаю, у Вас спрошу переживать или нет…не можете да сказать, ага…  сам-то чё до сих пор не побывал?.. был что ли?...а чё на дому?.. Не знаю, говорю, проверяя рефлексы и имитируя досаду и собственную утомлённость неопределённостью… столько дней... все пять дней оккупации без внимания, а позавчера приехали, вопросы вроде те же что и всех… ну нервная процедура, документы проверяли… женщина в тёмно-синей форме… не, не представилась…но фамилия немецкая, когда протокол подписывал, заметил… так у них у всех… (я говорю и понимаю, что иду по грани, любым уточнением он может разоблачить меня)… вывожу его на то, что в такое время лучше быть осторожнее в высказываниях… Кто его знает, какие последствия, может прослушивают, о, нет-нет и не спрашивайте, давайте ничего об этом больше обсуждать не будем, бережёного, сами понмаете… Говорю, с разочарованной обескураженностью, что это делается, уже и с пациентом как на допросе, затем спутываю, что непонятно только кто кого допрашивает (хочу добавить: "И вообще, не сомневайтесь, что у меня есть мать, отец, Родина", но не решаюсь) ... Он ничего не может ответить … губа его дёргается, он пытливо вглядывается… ну ладно чё, пойду… у выхода останавливается и добавляет с обидой в голосе, прикрывая её скользким хихиканьем, чё-то всё  не как у людей у тебя: не волнуешься почти, допрашивает прокурор военный, и рассказать ничё не можешь… или не хочешь… и не шпион ведь вроде… хеее..
    Когда он уходит, то я остаюсь в непонимании, с чьей стороны он являлся: разоблачает несоблюдение позавчерашних указаний о молчании или это новоявленный крусинский подпольщик. Пойдёт отчитается, что разглашал тайны или доложит, что по-прежнему вызывает сомнения…
    Следующий раз я увидел его на фотографии через три дня. Она приехала ко мне, повесила автомат на вешалку, попросила заварить кофе в колонистской посуде, полистала книжки, поразглядывала разные безделушки. Когда она откинулась на терассе к каменной стене и стала задумчиво смотреть в пасмурное небо, я спросил о нём. Она сразу поняла о ком речь. Достала телефон, покопалась в нём: "овой?". Да, но приглядевшись я заметил, что это труп. Она немного спохватилась, стала объяснять, что они сами напали на патруль, мы лишь фиксировали… нет, ну напасть их тоже мы, конечно, вынудили… того милиционера мы вчера выпустили, а при нём обсудили кое-что и провели ещё одного рядом… ты извини, извини за тот бред, но, действительно, если бы он увидел тебя спокойным… а так он ещё надеялся… да и про этого знали, что приходил… он же без оружия был… ну пришёл-ушёл, говорят, сердитый был после тебя… да не жалей их, они же не жалели... Потом она ещё долго сидела и рассказывала, что уже почти пять лет как на службе, сразу после окончания университета мобилизовали и отправили на Северо-Западное побережье, была там ранена, много читала, пока была в госпитале, что после этих пяти лет подаст рапорт (тогда уже можно), и хочет вернуться домой и, что ей так интересно беседовать со мной… когда заметила, что я отодвигаюсь от сигаретного дыма, пообещала, что бросит курить… упомянула, что через месяц откроется сообщение с материковой частью страны… рассказала, что, когда разгромили на днях военную базу, то в море стали вздыматься какие-то столбы, наверное подорвали что-то, на берегу остались какие-то ошмётки… О себе я почти ничего не рассказывал, она и так знала вообще всё… в середине беседы она положила передо мной бланк с заявлением о вступлении в литвийское гражданство с моими данными и уже проставленными печатями… Подпиши… я крепко задумался… Мне пришлось дать однозначный ответ… а потом мы ещё много-много беседовали… она была очень интересной собеседницей…
    В тот день, впервые за долгое время, тень от туч накрыла остров, жара прошла, страх поутих, жизненный путь продолжался. Я снова не сомневался в его прямолинейности.