Забор - Гюльчатай, открой личико!..

       Наши гастарбайтеры — узбеки из Таджикистана.

       Тут вот какая история приключилась. Когда-то, на заре советской власти, делили территорию между азиатскими республиками, проводили границы. Так вот, по кишлакам ходили знающие люди и говорили, записывайтесь таджиками, потому что здесь будет Таджикистан, если назовётесь узбеками, вас выселят из родных мест. То же самое говорили таджикам в Узбекистане, вот люди и записывались теми, кем надо, чтобы остаться жить там, где жили испокон веков их предки. Вот так и получилось, что в горных районах Таджикистана живут узбеки, и наоборот.

       Мы — разные, у нас разный менталитет, культура, привычки и обычаи. Им ближе камень, глина, песок, из цветов — жёлтый и красный. Нам милее дерево, зелёный и голубой цвета. Наш взгляд отдыхает на зелёной траве, листве на деревьях, тонет в голубых небесах. Их мир ярче, наш — нежнее.
       Мы любим штакетник. Он лёгкий, изящный, милый с детства. Но сейчас штакетник не выпускают, делают только на заказ. А на деревянные заборы теперь пускают строганую доску двенадцатисантиметровой ширины. Материал диктует и форму. Заборы в последнее время стали забористей: высокие, глухие, всё больше профнастил, высотой уже по два метра, а бывает и выше. И нам из такой широкой доски уже не сделать низенький палисадничек.

       В детстве мы весело распевали песенку:

       Зачем человеку заборы?
       Заборы мешают людям!
       Я верю, что очень скоро
       Заборов совсем не будет!

       Не вышло, вместо коммунизма в нашей стране построился капитализм. И люди стали охранять своё добро металлическими дверями и металлическими заборами.
Справа и слева у соседей заборы по два метра. Мы покоряемся и встраиваемся в общие ряды. Нельзя же всё время выделяться, или можно? И мы не соглашаемся на сплошной забор, а на воротах и калитке просим сделать красивые решётки в стиле «прованс» с квадратными ячейками.

       Мы сделали подробный эскиз со всеми размерами и показали рабочим. Смогут ли? Берутся ли?
       Мы и сами с руками, все заборы раньше делали сами, дети помогали. Но теперь они выросли и разъехались. Мы ждём их как праздник. Вот и обращаемся за помощью к «таджикам».

       — Конечно, сделаем! Мы тринадцать лет здесь строим. Всё умеем!

       Русские мастера, что строили нам дом в прошлом году, отзывались об этих трудовых мигрантах отнюдь не пренебрежительно:
       — Они, конечно, не всё умеют. Но они активно учатся, перенимают, внимательно смотрят, как мы работаем, приглядываются. Со временем научатся!

       Поэтому, на всякий случай, я всё же уточняю:
       — Решётка и доски на воротах и калитке строго под сорок пять градусов. Это легко! От угла откладывайте вбок и вверх равное расстояние, тогда всегда получится равнобедренный треугольник. Все доски сами лягут как надо — и решётка получится под прямым углом в девяносто градусов! Понятно?
       «Таджик» кивает.

       Но пока рабочие делают сам забор. Ставят столбы, к ним прикручивают поперечные бруски и вот уже в ход пошли доски.
       — А покрасить? — спохватываюсь я.
       — Потом! — невозмутимо отвечает работяга.
       — Ну, уж нет! Гораздо легче и аккуратнее покрасить до того, как прибьёте.
А так я не согласна! — упираюсь я.
       — Хорошо, — покорно соглашается прораб Эдик. Он видит, что вредная хозяйка не уступит. — Скажите, какой цвет нужен, мы привезём.
       — Нет, поеду с вами за краской сама.
       Я ещё не решила, какой забор мне хочется: нежно-голубой или бледно-зелёный, как весенняя зелень?

       Огромный добродушный Назар едет со мной на строительный рынок. Ему тридцать три года. Он — старший сын и любимчик родителей. Он только что женился во второй раз на хорошенькой смешливой Гюльчатай, потому что первая жена за тринадцать лет супружества не подарила ему ни одного ребёнка. У брата Эдика за меньший срок родились три сыночка и лапочка-дочка.
       Назар азартный, он любит полихачить. Я сижу на переднем сиденье и в ужасе закрываю глаза, когда нам лоб в лоб несётся трейлер. Назар уверен в себе и лихо выворачивает.

       Мой муж тоже любит погонять и очень хорошо водит, у него не мозг, а бортовой компьютер. Но подчас я не выдерживаю и ойкаю. Это напрягает моего мужа больше препятствий, в таких случаях он говорит мне:
       — Ложись и спи, лучше отвернись, не смотри на дорогу, приедем, разбужу.
Он давно уже возит мне подушку на заднем сиденье, где я обычно сижу, потому что переднее сиденье после аварии я предпочитаю не занимать. Именно на таком сиденье погиб наш старший сын, когда за рулём был его друг. И это не прибавляет мне оптимизма.
       Моя подруга Валенька как-то посоветовала мне:
       — Ты лучше не ахай, а молитвы читай! Скорее поможет!
       И теперь я всю дорогу, как настоящая блондинка, читаю подряд все молитвы. Особенно успокаивает: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас!»

       Но сейчас заднее сиденье занято хорошенькой Гюльчатай. Она решила не расставаться с мужем, поехала с ним в Россию.

       Вот и рынок. Какую же выбрать краску и не ошибиться? Посоветоваться не с кем. Любовь моя Тиккурила! Ещё ни разу я не пожалела, что купила их краску.
       — Что хотите? — спрашивает продавец.
       — Деревянный забор нужно покрасить.
       — Прозрачную или укрывистую?
       — Хочу сохранить текстуру дерева. У нас доска строганая, красивая.
       — Тогда Valty Color. Выбирайте цвет.

       Продавец кладёт передо мной знакомый буклет. Вот мой любимый «Камыш». В жизни он лучше, чем на картинке, как нежная прохладная вода в жаркий день. Вот серо-голубой «Рассвет». Хочется его взять, но всё же это не небо, не крыша или потолок, а забор на земле. Значит, зелёный! «Лето» — чудесный светлый цвет, но такой нежный, что будет почти незаметен. Этого я и хотела. Но продавец называет мне цену за большое ведро с колеровкой. Цена кусается. И я меняю решение. Платить за эфемерность, отблеск такие деньги? Нужно что-то поярче. Я беру следующий тон «ельник», потому что совсем тёмный не хочу. Покупаю три кисти.
Продавец любезно доносит мне ведро до машины.

       Гюльчатай сидит в машине и так сладко уплетает мороженое, что я думаю, почему я не жена Назара? Вон как он жён балует!

       — Почём краску брал?
       — Четыре тысячи.
       — С ума сошёл! Такие деньги!

       Молчу, забор обходится мне в такую сумму, что на краске я точно экономить не буду. Пусть будет красиво!
       Ведро устраивается рядом с Гюльчатай. Мы возвращаемся на дачу.

       — Кто, однако, красить будет? Мы не будем, — говорит Назар.
       — Хорошо, тогда ждите, пока покрашу я.

       Я старательно крашу бруски на столбах. Назар всё же не выдерживает, помогает.
       Потом раскладываю оставшиеся бруски на земле, на них укладываю доски — и крашу их. Здесь есть свои секреты. Беру доски по пять штук, кладу рядком на бок и крашу торцы и боковину. Потом стопку переворачиваю, крашу другую боковину. Затем кладу доски в ряд и крашу оборот, в последнюю очередь лицо. Строганые доски, гладкие, шелковистые, краска водицей растекается по ним и придаёт зеленоватый цвет — и видно, какие они разные, каждая со своим древесным узором.
Десять минут доски сохнут, а я крашу следующие пять.
       Через двадцать досок прораб Эдик начинает нервничать, что золотое время уходит, и посылает мне на помощь Гюльчатай, что помогала Назару прикручивать доски.
       Девушка не говорит по-русски. Начинаю на примере показывать ей свои премудрости, делюсь опытом. Она быстро схватывает и дело спорится. Бок, другой, изнанка, лицо. Только я аккуратно размазываю краску по всей длине, а Гюльчатай красит, не жалея, главное чтобы вся доска была выпачкана краской, пусть и в потёках. Я, где успеваю, растираю потёки.

       Назар же лихо прикручивает доски. Я подхожу к нему.
       — Плохую краску брал! Как вода! Придётся ещё раз красить! — пеняет он мне.
       — Нет, это специально так. Чтобы было видно, какое дерево красивое и разное, узорное! — И тут я ахаю.
       Половину досок он прикрутил изнанкой вверх.
       — Ты половину досок наоборот прикрутил!
       — Что ещё? — Назар не понимает. — Я же тебе сказал, плохой краска, ещё раз покрасишь!
       — Нет, краска хорошая. Если ты глазами не видишь, я тебе объясню.

       Я несу неокрашенную доску, беру его руку и веду ею сначала по одной гладкой стороне, потом по другой шероховатой. Рука чувствует разницу. Лицо Назара начинает проясняться. Я зову Гюльчатай, показываю ей доску, объясняю. Беру в руки край её шёлкового разноцветного сюзане и показываю подкладку-изнанку и лицо, потом опять доску. Она кивает и улыбается. Поняла!
       — Так — красиво! Так — нет! — втолковываю я и заканчиваю:
       — Пусть Гюльчатай смотрит! Женщина такие вещи, как красота, лучше понимает.

       Но на всякий случай, чтоб не было осечки, я отчёркиваю гвоздём линию на изнанке.
       На самом деле изнанки у строганой доски не должно быть! Просто, когда бревно распускают на доски, работникам их лень развернуть, для них тоже время — деньги, вот и пускают в обратную сторону доски «против шерсти» — и они получаются с рваными волокнами. Результат этой торопливости — только одна сторона строганой доски качественная и гладкая!

       Всё это время Миша занимался воротами. Он уже собрал и прибил часть решётки на воротах. Я иду к нему.
       Он доволен собой, но я жалобно ахаю. Миша пугается, что опять не так?
       — Миша, где мой рисунок? Где сорок пять градусов? Ты же говорил, что всё понял!
       — Рисунок где-то там, — он машет неопределённо в сторону сарая. А про углы он, похоже, вообще не понимает.
       Но я не сдаюсь, тычу пальцем в угол. Откладываю равное расстояние от угла в обе стороны, ведь если вверх столько и вбок столько же, будет равнобедренный треугольник, всегда получатся углы в сорок пять градусов и квадраты.
       — А у тебя сюда столько, а здесь в два раза больше, углы по тридцать и шестьдесят градусов, поэтому получаются ромбы, а квадрат никогда!
       — Я сделаю квадрат! — успокаивает Миша.
       — Это будет уродство. Всё должно быть симметрично. Красота — это ритм, в данном случае симметрия.

       Парень непонимающе смотрит на меня.
       — Вас что, геометрии, математике не учили? Они иногда в жизни нужны бывают! Здесь всё просто! Откладывай равные расстояния! Даже думать не надо! Позвал бы меня!
       — Всё переделывать? — он сникает. — Я никогда таких ворот не делал. Первый раз. Давайте вам ещё кто-нибудь их сделает!
       — И я с ним рассчитаюсь? Ты устал, я тоже! Давай отдохнём. А завтра встретимся. Не переделывай, ты уже половину прибил. Пусть будет ромб.
       — Да. Так тоже красиво, — оживляется Миша.
       — Но только я хотела квадрат. Он спокойный, уравновешенный. Это же дача! А ромб угловатый, острый, напряжённый. Другая философия! Понимаешь? Хочется отдыха, а не напряга.
       Миша неуверенно кивает.

       И тут я понимаю, что ребятам по тридцать и меньше. Их детство пришлось на перестройку и войну в Таджикистане. Вряд ли они учились нормально. Тем более тринадцать лет ездят в Россию на заработки. Не от хорошей жизни!

       Ухожу в дом — зализывать раны. Но и в доме я слышу турецко-индийские мотивы, что третий день врубают ребята на полную мощность в своей машине. Так им кажется, что они дома.
       Признаюсь, сначала мне были приятны эти мотивы. Я с удовольствием вспоминала детские годы и походы с мамой в кино на индийские фильмы, своих индийских знакомых и поездки на отдых в Турцию.

       Но через день, другой азиатская музыка начала доставать, и я — спасибо радио «Орфей» — попыталась заглушить её Рахманиновым и Чайковским. Прости, Пётр Ильич, что так тобой воспользовалась! Но очень хотелось, чтоб ребята прислушались, заслушались и прониклись нашей культурой. Восхитились! Очень надеялась, что заслушаются. Но не вышло!.. Они только сделали свою музыку громче! В какой-то момент нервы мои не выдержали, и я включила динамики на полную громкость, но потерпела полное фиаско! Колонки у них были мощнее!!!

       Проснулась с утра, пошла посмотреть, что получается. Увидела планки, прибитые наизнанку, отвратительно покрашенные дорогой краской, все в потёках. Кругом в грязи валялись наши прежде чистенькие материалы и инструменты, а также гнутые гвозди.
       Больше всего хотелось выгнать нерадивых работников. Доделаем всё сами, медленно, но хорошо. А пока стала подбирать, оттирать от грязи и складывать аккуратно доски. И тут наступила на ржавый гвоздь! Не выдержала и расплакалась.
Но сжала волю в кулак и принялась растирать потёки, где ещё возможно, и красить доски дальше.
 
       Искупалась в речке, успокоилась, слезами горю не поможешь.
Боже милостивый! Как бы мне хотелось облизывать на жаре эскимо, а не красить и ругаться! И я иду к нашим милым соседям за утешением.

       Вечером одна створка ворот готова. Вполне приличные ровные ромбы. Миша — молодец! А забор красуется зелёными потёками больше, чем наполовину. Я вздыхаю, вооружаюсь кистью и изо всех сил растираю потёки. Но в некоторых местах краска уже схватилась и тут и там я вижу отпечатки пальчиков Гюльчатай.

       Наутро ребята обещают закончить сегодня работу и даровать мне заслуженную свободу от турецко-индийских мотивов.
       С лёгким сердцем я жду окончания работы, не особенно обременяя своим надсмотром моих азиатских тружеников.
       Они ловкие, мускулистые, поджарые, кроме Назара (он — великан), симпатичные. А Миша по-европейским меркам даже красив, наверно, он — таджик.

       Таджики — особенный народ. Они, конечно, смуглые, но у них европейские черты лица. Когда-то, во времена похода по Памиру, нас, туристов, этот факт очень поразил. Мы принялись выспрашивать, почему они так отличаются от киргизов, казахов и других окружающих народов. И услышали, что таджики — потомки войска Александра Македонского, и среди них часто встречаются голубоглазые и светлокожие. Вот! За что купила, за то и продаю.

       От нечего делать я местами подкрашиваю забор. Назар одобрительно кивает и подсказывает:
       — Лучше третий раз покрась! Зря всё-таки ты вместо краски эту воду купила, — сетует он.
       — Нужно было лаком покрыть, как дом, — поддерживает его Эдик.
       — А мне нравится, видно, какое дерево красивое. Мы любим дерево, ценим его красоту и тепло. А вам ближе камень, вы же горные жители.
       — А это что? — Назар показывает на потёки и «пальцы».
       — А это вы так покрасили! Будет память о вас! — смеюсь я. У меня не осталось сил сердиться на них. Я рада окончанию работ.

       Вот и настал конец. Я иду вдоль забора и дохожу до ворот. Вот тебе на! Одна, вчерашняя, створка ворот ровная, а у другой ромбы завалены.
       — Миша! — раздаётся мой стон. — Они же кривые!
       — Где?
       — Ты не видишь? Смотри, они валятся в одну сторону. Вершины должны быть напротив друг друга, а у тебя смещены. Ты же сделал одну створку хорошо, нужно было сделать так же!
       — И так красиво! Я первый раз делал! И в последний!.. — прибавляет он с угрозой. — Вы знаете, а все идут мимо купаться на речку и говорят: «Ой! Как красиво!» — пытается он защищаться. — Что переделывать? — он смотрит на меня с надеждой.
       — Пусть остаётся так! Будет о тебе память! А всё-таки жалко, что вам так плохо преподавали геометрию, если вообще преподавали... — говорю я со вздохом. — А по поводу, «не буду больше делать», зря! Теперь ты знаешь, как делать красивые ворота. За них можно дороже брать. Красота стоит дорого. Запомни, главное, везде откладывать равные расстояния и нарезать равные брусочки, тогда совсем не надо думать, всё само ляжет — и получатся ровные квадраты. Меня спроси, если что понадобится. Я тебе рассчитаю.
       — Да, считаете вы хорошо, — соглашается Миша.

       Каждый день я угощаю их чаем с конфетами.
       — Ты что, даёшь им наши чашки?! Я не буду из них больше пить! — неожиданно говорит моя дочь.
       — Нет! Это ты что?! Они же люди! Помоем хорошенько. Ничего страшного!
       — Сама мой! Я не притронусь!

       Я обескуражена и вспоминаю «белую женщину».
       Несколько раз я встречала на речке довольно приятную женщину и уже собралась с ней поближе познакомиться, как один разговор изменил мои планы.
       — Представляете, — сказала она, — я вчера купаюсь, а недалеко, у противоположного берега, где помельче, стоит таджик, руками рыбу ловит, и, кажется мне, он — без трусов. Мало приятного!
       А он увидел меня и говорит:
       — Хотел трусы прополоскать, да упустил. Ищу!
       Я как закричу:
       — Вон из реки! И не смей лезть в воду, пока белая женщина купается!
       И он полез на тот берег, прикрывая «стыд» руками.
       — Обнаглели! Они уже везде! Зимой захожу в норковой шубе в лифт, и такой же тоже лезет. Я ему: «Вон! Жди, пока белая женщина доедет».

       Я с ужасом смотрю на «белую» женщину. Расизм в чистом виде. Что не мешает ей пользоваться их трудами. Я сама не с восторгом воспринимаю неуправляемую миграцию, что захлёстывает Россию. Всё чаще люди ставят в пример батьку Лукашенко с его девизом: «Работа нужна своим рабочим!» Сама иногда неуютно чувствую себя в родном городе.

       Вспоминаю случай зимой. Нужно было прокопать путь машине в отвале снега, чтобы выехать на проезжую часть с нашего двора. И я попросила лопату у дворника-азиата. Ещё год-два назад они сами любезно откапывали проезд. Застенчиво улыбались. Но сейчас уже не откапывают. А выехать надо.
       — Я работаю. Сто рублей давай! — отзывается он.
       — Да я сама откопаю, — улыбаюсь я.
       — Сто рублей давай — и бери лопату, — невозмутимо отвечает дворник.

       Улыбка сползает с моего лица. От неожиданности и наглости я теряюсь и отхожу. Замок багажника, где лежит наша лопата, замёрз. Мы уехали в объезд, не стали платить «любезному» гастарбайтеру.

       Всё так. Но с «белой» женщиной подружиться расхотелось.

       Работы окончены. До свидания Эдик, Назар, Миша, Гюльчатай! Храни вас Бог!

       P.S. Вот что любопытно. Наши таджики рассказали, что в Узбекистане жизнь меняется к лучшему. Китайцы начали строить у них качественные дороги. Почему не они сами? Феномен экономики? Гастарбайтер всегда дешевле?!
       Платить честные деньги за честный труд и лучше своим согражданам — это утопия? Этого бы я очень хотела!!!