Красота и Одиночество

Орёл видит мышь с расстояния в десять километров. Вероятно, ему удаётся удивлять нас зоркостью высшей пробы благодаря природной остроте зрения и сосредоточенности на том, что критически важно для выживания. Моё внимание с детства до первых седин привлекает не то, что важно для выживания, а то, что прекрасно, красиво, грациозно, что дарит чувственное наслаждение, и потому орлом мне не быть никогда. Если подбирать к моему характеру аналогию в мире животных, то я, пожалуй, остановился бы на льве: пока прайд вне опасности, лев сутками нежится на ветке, свесив лапы, всем довольный и погружённый в радость бытия.

В юности я выбирал друзей из числа тех немногих, которые оказывались способными не мешать моему созерцательному марафону. Хотя бы не мешать! Потому что дышать со мной в унисон не смог бы ни один из моих сверстников. Возможно, проблема была во мне, а не в моих знакомых. Возможно, проблема была даже не во мне, а такова особенность юношеского возраста, для которого характерен постепенный отказ от поиска душевной опоры в окружающих. Возможно, мы все слишком разные, и никогда не сможем начать мыслить и чувствовать одинаково. С тех пор понятие "друг" в моей трактовке обязательно означает "тот, кто не мешает" мне вкушать блаженство – как минимум. 

Наслаждение прекрасным, без преувеличения, уже тогда было моим образом жизни. На поиск существующей и на сотворение новой красоты были нацелены мои зрение, слух, обоняние, осязание, чувства и интеллект, интуиция, и всё моё существо. Я посвящал своей миссии львиную долю времени, и направлял на неё мои душевные и физические силы, которыми располагал – хотя не осознавал преклонение перед красотой как миссию. Между мной и моим отечеством разверзлась пропасть, которая ширилась день ото дня и, в конце концов, увы, стала непреодолимой. Моё отечество искало мирового господства коммунизма, а я искал царства красоты. "Не я уехал из страны, а страна уехала из-под меня". (Приписывается Ивану Бунину).

Невозможно внимать голосу прекрасного в присутствии непосвящённых, как невозможно с усердием молиться Богу в толпе атеистов, поэтому моё социальное поведение тогда напоминало отшельничество. Другими словами, моё поведение было асоциальным, несмотря на мою врождённую открытость и склонность к откровенности. Некоторые мои знакомые принимали мою отчуждённость за снобизм – и ошибались. Снобизм не мой диагноз, я знаю точно. Да, я не открывал никому душу, ни перед кем не заискивал и, тем более, не пресмыкался, не примыкал к дворовым шайкам, не метал перед толпой бисер и не поддавался влияниям – можно ли на этом основании зачислить меня в снобы? Я не виноват в том, что чужак, оказавшийся вблизи, на расстоянии вытянутой руки, буквально изводил меня самим фактом своего присутствия. И я не виноват в том, что старшеклассником предпочитал одиночество. "Зеркало – мой лучший друг, потому что, когда я плачу, оно не смеётся", – говорил Чарли Чаплин. Я бы добавил: лучший и единственный.

Достигнув возраста студента ВУЗа, я стал допускать возможность близкого соседства с посторонним человеком, если событие происходило в картинной галерее или на концерте хорошей рок-группы. Пребывая в качестве зрителя или слушателя на одной территории, мы, в какой-то степени, молчаливо проявляли единомыслие, пусть в течение непродолжительного времени. Пока звучала музыка, близкая нам по духу, душевное единение оказывалось приятным – даже с совершенно незнакомыми людьми. Пресловутое чувство локтя. Прекрасное, транслируемое авторитетным артистом со сцены в зрительный зал, настолько могущественно, что в его власти объединить необъединимое. Временно объединить! По окончании зрелища я торопился вернуться домой, в свою комнату, в привычную обстановку, к своим грёзам о совершенной красоте.

Гитара – тоже верный друг человека, как и зеркало. Потому что она всегда искренняя, правдивая. И потому, что чутко следует за исполнителем, отзываясь на тончайшие нюансы настроения исполнителя, на взаимные прикосновения. Из гитары, при умелом обращении, можно извлекать прекрасное в чистом, рафинированном, виде. Звуки. Мелодия. Гармония. Ритм. Настроение. Философия. Ограничение, пожалуй, всё же есть: лучше не брать в руки гитару, предварительно наслушавшись Ричи Блэкмора или Пако де Лусия. Разочарование и сомнение в собственной творческой состоятельности – неминуемы. Неуклюжее не может быть совершенным, а значит не может быть и прекрасным.

Старенькое здание музыкальной школы, в которой я оканчивал семилетку по классу фортепиано, и сквер вокруг неё, казалось мне странным местом. Не пугающе-странным, а совсем наоборот, каким-то сказочным. Полуразрушенный фонтан, который вряд ли когда-нибудь видел воду. Скульптура молодого человека в полный рост, с раскрытой книгой, и вместо одной руки торчал ржавый обломок арматуры. Пункт приёма тары от населения – сбитый из досок сарай, выкрашенный ядовито-зелёной краской, наполовину сгоревший и заброшенный. Гулкие сумрачные коридоры. Высокие потолки залов с подтёками на побелке. Невообразимые запахи. И вот там, посреди полной разрухи и серости, мне почему-то легко дышалось, и легко думалось, и настроение становилось приподнятым, без всяких видимых причин. Ничего подобного больше нигде со мной не происходило. Странное место пробуждало во мне странное чувство, которое я назвал бы "розовыми очками": ни с того, ни с сего, я безотчётно любил всех людей, весь мир, и себя в этом мире.

Переступая повидавший множество каблуков порог школы, я предвкушал встречу с прекрасным. С музыкой и с музыкантами, преподавателями, некоторые из которых для меня были непререкаемыми авторитетами. Человек, играющий сложное музыкальное произведение с листа, казался мне божеством. В этом секрет странности места? Может быть. А, может быть, в чарующем чувстве "сию минуту, сейчас, я вдалеке от родителей, я взрослый, самостоятельный и свободный"? Или своими необычными переживаниями я обязан красивым одарённым одноклассницам, которые мне симпатизировали? Кто знает… Много лет спустя после выпускных экзаменов, проезжая мимо школы, я по-прежнему испытывал тот же эмоциональный подъём. Это не мистика, не фантастика. А что же это? Не знаю. Я носил своё открытие в себе, не пытался его объяснить, и ни с кем не делился, поскольку опасался быть непонятым.

"Чтоб музыкантом быть – так надобно уменье, и уши ваших понежней". Несомненно, автор басни "Квартет" прав. Однако, не приведи, судьба, иметь тонкий слух. Настойчивое повторение диссонирующих звуков для людей, наделённых способностью воспринимать едва уловимые нюансы звучания, ничем не лучше средневековой пытки "испанским сапогом". Много таких людей или мало, я не знаю, и дело не в статистике. Мой слух, например, всегда терзала плохо настроенная семиструнка Владимира Высоцкого, хотя умом я понимал: настройка гитары с огрехами – это творческий приём, это одна из форм его протеста, и он имеет право к ней прибегнуть, потому что он – Владимир Высоцкий. Я любил слушать его песни, но обходился теми записями, которые этот властитель наших дум, и наших душ, сделал в содружестве с профессиональными музыкантами – например, с оркестром Георгия Гараняна.

Однажды я присутствовал на концерте самодеятельных артистов, весьма посредственных, с весьма сомнительным репертуаром, и в момент очередной музыкальной кульминации встал и покинул зрительный зал. Со стороны это выглядело как вызывающий демарш. На расспросы, которые потом последовали, я отвечал, что ничего особенного со мной не случилось, просто захотел в туалет. Почему не дождался окончания номера? Приспичило. Такова была предложенная мной официальная версия событий. Не мог же я сознаться в том, что певец, не вытягивающий нужную высоту ноты, меня медленно и мучительно убивает! Хотелось бы предложить вопрошающим попробовать "приласкать" свои барабанные перепонки пилой, но вряд ли поэтическая метафора произвела бы на них нужное мне впечатление, и вряд ли разъяснила бы им суть моих страданий.

Девушка. Женщина. Олицетворённая красота. Квинтэссенция красоты. Чтобы наслаждаться женской красотой, мужчине не нужны ни глубокий ум, ни внушительный жизненный опыт, ни образование живописца. Мне было достаточно мельком увидеть черты красивого женского лица, стройный силуэт, чтобы впасть в экстаз, и я мог часами, а иногда и днями, пребывать в неземном блаженстве. Красота молодой девушки и красота зрелой женщины отличаются, но меня и то, и другое зрелище завораживало одинаково. Желание снова и снова видеть милые черты сродни жажде, одолевающей путника в африканской пустыне. Спустя несколько десятилетий после юности, я забыл многие лица, места и события, но живо помню ежедневные приступы желания созерцать женскую красоту. И тщетность надежд на сближение с понравившейся девушкой тоже помню. Чем сильнее страсть, с которой мужчина предаётся любовному восторгу, тем сложнее ему построить отношения с предметом обожания, и тем неотвратимее его одиночество.

Хотелось ли мне видеть обнажённое женское тело? Да, очень хотелось. Женская нагота не унижает мужчину, а возвышает – этому меня научили испанец Франсиско Гойя и итальянец Джорджоне. (Любопытный факт: величайший скульптор эпохи Возрождения, Микеланджело, привил мне комплекс неполноценности, потому что моё тело не шло ни в какое сравнение с телом изваянного им Давида). Хотелось ли мне обладать женской красотой? Да! Обладать женской красотой для меня означало слиться с ней воедино и достичь наивысшей степени наслаждения. Кто меня научил этому – не знаю. Природа научила. У Эриха Фромма есть книга – "Искусство любви" – весьма известная и цитируемая. Автор высказывает в ней мысль, что потребность в любви возникает из необходимости в единении с другим человеком, чтобы преодолеть отчуждённость и страх одиночества. Оргазм – высшее проявление такого единения. Поиск группового секса – также от глубинного стремления человека уйти как можно дальше от состояния одиночества.

В близости с женщиной я не усматривал ничего пошлого и предосудительного, а тем более ужасающего, вопреки преобладавшей точке зрения. У женщин, и у девушек, однако, был другой взгляд на близость с парнем: разговор о блоковском культе прекрасной дамы и об эстетике гуманизма эпохи Возрождения они, как правило, всерьёз не принимали. Годами искать ту единственную, которая войдет со мной в эмоциональный и интеллектуальный резонанс? Годами хранить верность мечте? Я не был готов к добровольному затворничеству. Если мучимому жаждой предложить воду, слегка замутнённую, он не станет дожидаться шанса напиться более чистой. Другими словами, получить от красивой девушки желаемое я мог только хитростью, в ущерб чистоте и полноте моего восторга. Впрочем, любовь мужчины к женщине – другая тема, и изложить мой ответ на вопрос "что такое любовь?" я предпочёл бы отдельно.

Меня восхищали парни и девушки, умеющие одеваться красиво и в соответствии с модой. Впрочем, наличие эстетического вкуса я тоже подмечал сразу, несмотря на очевидное отсутствие у виз-а-ви возможностей раскрыть его в полной мере. В пору моей молодости поспевать за тенденциями моды было по карману лишь немногим баловням судьбы. У большинства граждан и гражданок одежда существовала сама по себе, а тело её владельца – само по себе, и назвать подобные взаимоотношения гармоничными не поворачивается язык. Европейские и американские идеалы, увиденные мной по телевизору и в кинотеатре, были отвлечёнными и недосягаемыми, как Луна на ночном небе.

Таинственна и эфемерна материя, из которой соткано прекрасное – и одна из тайн заключается в лёгкости, с которой прекрасное разрушается. Грубость, а, тем более брутальность, разрушает прекрасное немедленно, быстро и до самого основания. Такое же действие на прекрасное оказывает пошлость. И глупость. Прекрасное хрупко. Почти призрачно. Неловкий нажим, едва заметное насилие, и случается непоправимое: крушение чуда. Увлечённому созерцателю остаётся боль, опустошённость – и жажда поскорее вновь обрести утраченное чувство. Мне в такие минуты казалось, что небо упало на землю, ни больше, ни меньше.

Сила. Воля. Сила воли. Характер. Решительность и твёрдость. Непреклонность в достижении поставленных целей. Хвалёные достоинства, и одинаково бесполезные, когда речь заходит о достижении и постижении прекрасного. Зато наивность, непосредственность, обычно воспринимаемые окружающими как повод для насмешек, чрезвычайно облегчают и укорачивают путь к обители прекрасного, по моим наблюдениям.

Почему красота так могущественна и важна для человечества? Красота есть разновидность истины. Красота – одно из явлений той сущности, которая называется истиной. "Красота – тот же Гений, она выше Гения, ибо не требует понимания", - это мнение Оскара Уайльда. Как примириться с несовершенством Вселенной, в которое вступаешь на каждом шагу, словно в грязную лужу? Прискорбно, но никак! Принять уродливое, восхищаться им, и любить его, я категорически не способен. Подозреваю, что никто не способен. Переделывать себя не считаю нужным и возможным. Единственный способ сохранить бодрость духа, который я для себя открыл – переместить внутренний взор с недостойного предмета на что-нибудь прекрасное. А если красоты вокруг мало или совсем нет, то приходится уйти в себя, и создать её силой собственного воображения.

Завещанная мне судьбой дорога, начавшись у восхищения красотой, петляя, всегда вела меня к щемящему чувству одиночества. Снова и снова. Как заколдованный круг. Так происходит со мной и сегодня, в зрелом возрасте, спустя несколько десятилетий тщетных поисков перманентного царства красоты. Возможно, красота и одиночество – две стороны одной медали и существовать могут только вместе? Здесь есть парадокс, и заключается он в том, что ежеминутная опасность острого приступа одиночества не отвращает меня от странствий в блузе и кюлотах пилигрима. Пожалуй, наоборот! У неизбежности очарования и разочарования есть своя прелесть, смысл которой тот же, что в существовании цветка: цветок появляется, яркий и удивительный, ненадолго украшает собой мир, а потом вянет и исчезает – чтобы на том же месте вскоре явился другой, не менее прекрасный...