Gosick RED. Гл1. Ну здравствуй, Нью-Йорк! Часть 2

Gosick: RED(ISBN 978-4-04-110640-2)
Автор: Кадзуки Сакураба
Перевод с японского: Юрий Крестиничев

Глава 1
Ну здравствуй, Нью-Йорк!
 
Часть 2

Потолки здесь были низкими, а сам дом не электрифицирован, поэтому стоило закрыть дверь, идти до квартиры придётся в кромешной темноте. Но Кадзуя знал этот место как свои пять пальцев. Там, где все поднимающиеся по изогнутой лестнице ударялись об стену, падая вниз, он прошёл спокойно. На каждом этаже имелось по два балкона. Один с видом на улицу, другой на внутренний дворик. И добравшись до четвёртого этажа, Кадзуя увидел, как дверь, обитая кожей, распахнулась.

— Вик… торика?

Через несколько секунд случилась неприятная оказия. От доносившегося из коридора грохота, Кадзуя чуть не растерял все купленные у дочери газетчика угощения. Расстояние между ним и потолком было настольно мало, что, влетев из рук, они могли бы легко намертво прилипнуть к верху. Дважды окрикнув Викторику, он, наконец-то, осознал, что случилось нечто из ряда вон выходящее. Если Кадзуя правильно помнил план квартиры, то прямо за дверью начиналась кухня. То ли из ближней к нему по соседству квартиры, то ли из дальней доносились звуки радио. Вот откуда такой шум. Из мебели на кухне стоял лишь стол да два стула. Большего себе эмигранты позволить пока не могли.

— Надеюсь, она никуда не вышла. — Сделав глубокий вдох, Кадзуя приготовился вбежать в спальню.

А потом…

Снизу послышались оглушительные вопли консьержа.

— Господин Кудзё, совсем забыл вам напомнить! Раз уж вы здесь, напоминаю! Срок квартплаты истекает завтра! Не забудьте!

— Не забуду!

— Не забудьте не забудьте! — Доносился снизу писклявый, звонкий, как колокольчик, голос консьержа, вытянувшего шею на приделе своих возможностей. — Если, конечно, вы не возжелаете всю следующую ночь смотреть на проходящие мимо облака.

— Само собой…

Когда визжаниям консьержа пришёл конец, Кадзуя снова потянулся к ручке…

И открыл дверь.

Спальная комната заметно превосходила жалкую кухню по размерам. Круглове оконце, камин, стулик на четырёх ножках. От деревянного пола к потолку поднимались обои с нарисованными цветами, а все стены кто-то забил книжными стеллажами. По внешнему виду комнату и не отличишь от убежища радиотехника. На трёх разных языка одновременно вещали три приёмника, перекрикивая друг дружку, а по ковролину рассыпались серебряные пряди волос, точно Млечный путь на просторах необъятной вселенной. У Кадзуи словно камень с души спал.

При первой встрече с этой девушкой можно подумать, что вам соизволила показаться керамическая кукла, вот только живая. Вы бы перепутали её с ребёнком, не увидев лица. Глаза девушки, изумрудно-зелёные, источали будто свет луны, что лился на её предков из века в век. И во всём этом, в неописуемом дивном величии, она представляла собой нечто потаённое, скрытое от людского глаза. Мистическое, сверхъестественное. Аккуратный маленький нос и вишнёвые губы. Всё мирское меркло перед ней.

Волнами на девушке расстилалось тёмное бархатистое платье, с отделкой из французского малинового кружева. Алые оборки колыхались в подобие ночной тьме, восходящей над вечерними просторами. Шляпа ослепляет пятью самоцветами, на ноги натянуты шёлковые чулки, чёрные лакированные туфли украшала имитация под веточку лаванды.

В комнате происходила настоящая звуковая пытка. Одновременно, сами того не ведая, между собой вели диалог английский, французский и китайский радиоведущие. На полу веером разложены книги, а в центре к ним прилагается молодая девушка, читая тяжеленный справочник у себя на коленях.

Викторика де Блуа.

Девушка, пересёкшая Тихий Океан от края до края, прибыла в Америку первый раз за всю жизнь. Здешние понятие красоты с европейским заметно разнилось, и, дабы поспеть за красавицами Нью-Йорка, Викторика, даже прибывая в домашней обители, не смывала марафет, и без того обладая обворожительной, если не демонической внешностью. В воздухе приятно пахло пудрой.

Длинные пряди Викторики окутывают всё кругом, добираясь и до радио, и до книг. Наверное… именно так будут выглядеть андроиды будущего. Несмотря на молодость, по голосу её не трудно перепутать со старухой.

— Ах… Кудзё? — сегодня Викторика прибывала не в самом удачном расположении духа.

Кадзуя в ответ улыбнулся.

— Здравствуй, Викторика.

— Ох, ё…

— Я пришел к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало!

— Пш… — Фыркнула, как змея, Викторика, покачиваясь на стуле. — Надо полагать, ты снова занялся бандитскими разборками, вернее статьёй о них? Не лёгкая же у тебя с Ником намечается работа. Заниматься отбросами общества, чтобы просто-напросто оплатить аренду и купить еды, в конце концов.[;]В обычной речи Викторика всегда относиться к Кадзуе уничижительно, используя рад конструкций(например, постановка местоимения «kimi» на последнее место), на русский язык переводимых как: «Эй, ты!» или «Слышишь, ты!». Такое отношение к собеседнику никогда не поощряется в приличном обществе и куда более применительно к слугам, нежели к полноправным участникам диалога. Хах-ха…

— Зачем ты такое говоришь, Викторика? Я не настолько помешан на работе. — Нашёл, чем возразить Кадзуя, попутно вырубая третий радиоприёмник. — Буду честен, такими делами должно заниматься твоё детективное агентство, но не наша газета. Я подумывал остаться с Ником на обед и… — И вдруг Кадзую будто молния ударила. — Постой, откуда ты узнала, что мы занимаемся мафией?

— Легче лёгкого. — Отрезала Викторика безучастно насупившись. Вместо того, чтобы раскурить любимую позолоченную трубку в форме ящерицы, она просто прикладывала её к губам и время от времени посасывала. — Источник мудрости вывел меня на верный путь.

— Ну раз он самый…

— Кудзё! Вот скажи, когда ты последний раз наведывался в Итальянский квартал не по рабочим делам? На лице же всё написано, на унылом и серьёзном лице. А Маленькая Италия она, знаешь, другая. Не подливай ложку дёгтя в бочку мёда.[;]Аналогично русской пословице: «Добавить ложку дёгтя в бочку мёда» в японском языке существует пословица: «Добавить масла в воду», которую Викторика и произносит на 28 странице оригинала. Эти кексы, что ты принёс, они оттуда? Взгляни на них, а потом на себя и сравни, кто выглядит ярче и привлекательнее. Я уже не говорю о пятнах на брюках, которые ты, между прочим, в этом смысле бездарь, простирываешь пять раз на дню, а с твоей работой когда-нибудь я перепутаю их с кровью. Кудзё! Не слишком ли ты хилый для такой работы?

— Пятна?!.. Точно! Я и забыл! Если не почистить их сейчас, к вечеру уже бесполезно. У меня ведь всего две пары на выход! Ты гений, Викторика!

— Господи, кому я говорю…

Кадзуя был не из медлительных. Викторике оставалось лишь замолкнуть, понурив холодный взгляд в омрачении. Друг её склонил голову и подмигнул.

— Хотел порадовать тебя гостинцем, обзавёлся выпечной на любой вкус. Этакое внезапное приложение к нашему труду. Лимонный кекс, моккачино, ваниль. Был ещё фисташковый, но, признаюсь, выглядел он на любителя.

— Так неси их все сюда!

— Угу, ноги в землю и пошёл. Тебе самой расхаживаться нужно. — Но Кадзуя понимал, его слова ни к чему не приведут, покорно наклонившись он отдал Викторике сумку.

Комнату разразило попеременное с разговором чавканье. «Снова балуется», –

решил Кадзуя, держа наготове носовой платок. Викторика безустанно пожинала кексы, и число тех неумолимо стремилось к нулю.

— Впредь земля делиться на два мира. — Обратилась к Кадзуе Викторика, доедая последнюю сладость.

— Что ты там говоришь? — Отозвался он с кухни, доставая бирюзовый чайный сервиз.

— Есть мир дня, есть мир ночи. Но за каждым стоит политика, деньги, классы, сообщества. Мафия на них и зиждиться.

— Будешь чаю?

— Благодарю. Ай… горячеватый. — Викторика малость с опаской коснулась чашки. — Так о чём это я? Есть мир старой эмиграции и мир новой эмиграции, ветром войны принесённый. Противоречий им не избежать.

— Я наверняка сам пожалею о сказанном, но… Неужто ли все не угомонятся ещё долго?

— Долго. Наука, называемая историей, простирается дальше китайской Хуанхэ, дальше индийского Ганга. Безусловно, и той реки, которую ты пересекаешь изо дня в день на пути ко мне. — Сделав глоток, довольная Викторика успокоилась и покраснела. В глазах её забегали искорки, словно отсветы болотной глади.

— Мне бы в офис вернуться…

— Я не договорила. Молчи и слушай.

— Прости, от твоего настроения мой график не зависит.

— Ты же пообедать собирался!

— Затянулся обед. Викторика, ты не маленькое дитя, соберись. Я погляжу, в компании трёх кавалеров на радио тебе куда интереснее жить.

Камин потрескивал, не впуская уличный холод. Кадзуя смерился с тем, что Викторика его не отпустит.

— Послушай! Просторы, открывающиеся нам, не за пару дней отстроили. Всё началось с пуритан, иноверцев, ищущих спасения.

— И?

— Как итог двух мировых войн, континент наводнили «синие воротнички»,[;]«Синие воротнички» — рабочие, чья жизнь сопряжена с физическим трудом. живущие без дисциплины и строгих порядков. Ирландцы, евреи, русские, итальянцы, подобные Нику. Заметь, от родной культуры они не отказались, а решили продавить Нью-Йорк под свои ценности. Бруклин держит еврейская диаспора.

— Угу, вроде бы два района одного города, Маленькая Италия и Бруклин, но настолько разные…

— Тебя не учили слушать молча?

— Прошу прощения…

— И тогда засилье пуритан в правящей верхушке выразило ноту протеста. Переселенцев это не колыхало. Они пили, гуляли и прелюбодействовали! Пока в силу не вступил печально известный сухой закон.

— Про него-то я знаю…

— Выражусь так, он оказался контрпродуктивным. — Викторика пропустила слова Кадзуи мимо ушей. — Выяснилось, ни что не остановит человека, когда тот захочет напиться. Противники решения ответили законодателям дружным запоем. Тогда у мафии и начались золотые деньки.

— И?

— Образовалась преступная картель. Ирландцы производят крепкий виски, евреи занялись пивом. Но обе конторы не идут в сравнение с итальянским делом. С их винными погребами. Правда, догмы, действующие с древнейших времён, сухой закон отменить не в силах. За жаждой следует грех, за грехом следует убийство, за убийством следует месть, за местью следует… убийство. Порочный круг. Рассматривая иначе, следует начать с вопроса, а кому нужен мир, предлагаемый теми же пуританами? «О, дивный новый мир!». Молодёжь взволновалась первой: «Какой там Кельвин? Вы о чём?». Глупо и предсказуемо… Ах!

Викторика внезапно зависла на стуле без движений.

— Викторика?

— Ах, снова скучно стало… развесели меня как-нибудь. Подохнуть от скуки — трагичная участь.

— Умереть так, не воспитав в себе нравственные принципы, поистине ужасно. Я буду крайне сожалеть о твоей кончине! В офисе! Я опаздываю!

Так легко Викторика сдавать позиции не собиралась.

— Разве тебе не скучно жить? Может, потанцуем?

— В… В каком смысле?

— Ну, я кое-что придумала.

Эти двое смотрят друг на друга в умилении, хотя желания их прямо противоположны.

— О, нет уж. Не как в прошлый раз. Ты ведь помнишь? Предлагаю поступить иначе.

— Всегда помню. Предложение принимается. Рассказывай.

— Ты поможешь мне с работой, а отдамся тебе в увеселение. Случай интересный, не хочешь узнать? Вчера вечером я брал интервью с места убийства банкира на Уолл-стрит. Интригующе?

— Не особо, но за неимением альтернатив… Слушаю.

Викторика развернулась к окну, и, всматриваясь в прохожих, приложила ко рту трубку. Треск камина, хруст книжных страничек. Атмосфера завораживала.

— Банкир работал по совести… И вот, однажды, перепутал цифру в декларации, подставил клиента, осознал ошибку, не на шутку перепугался, закрылся в кабинете и прострелил голову пистолетом.

— Прострелил голову?

— Он застрелился ориентировочно во второй половине дня, во время обеда, а незадолго до самоубийства ходил на сторону к секретарше, от которой получил от ворот поворот. В полицейских сводках значиться, что смерть наступила во время обеденного перерыва. Но коллега убитого, работающий по соседству, услышал не один, а два выстрела.

— Пока никаких преступных связей не прослеживается.

— Одновременно в приёмной находят завещание. По словам секретарши, в тот день она видела мужчину, старательно скрывающего лицо. Графологи не смогли определить подлинность завещания. Оно было напечатано, а не написано. До работы банкиром убитого отчислили из престижного университета в Гринвич-Виллидж[;]Гринвич-Виллидж — часть Манхэттена., он, в добавок ко всему, монах-расстрига, работая, трудился в поте лица. Родился и вырос в неблагополучном районе Бронкса[;]Бронкс — боро Нью-Йорка, на юге граничит с Манхэттеном., по первому образованию машинист. Мне об этом сестра рассказала, она пересекалась с убитым по работе.

— Рассказала в таких подробностях?

— Часть ищу сам. Я ещё не прошёл испытательный срок, пытаюсь разузнать каждую деталь. Полиция сочла самоубийство ложным. До трагедии у банкира был конфликт с работодателем. Лучше бы разобраться с этим делом до окончания судебного процесса. Обвинение настаивает на вине работодателя, мнения присяжных заседателей разнятся. Женщины говорят, что нужно проверить слова секретарши, а мужчины, что виновен кто-то из ближних к убитому.

— На чём порешали-то?

— Свидетели в унисон доказывают честность секретарши.

— Честность? Бездари не могут отличить суд от лестничной клетки? Однако… самоубийство не подстроено.

— К-как не подстроено? — Кадзуя изменился в лице.

— Опять забил себе уши печеньем с предсказаниями, возвращаясь из Китайского квартала? — Викторика улыбнулась, скучающе глядя в пустоту, но улыбка её была едва ли заметна. Глаза просияли, серебряные волосы замерцали. — Частицы хаоса сложились воедино. Я внемлю источнику мудрости. Банкир правда застрелился. — Кадзуя пристыл к полу. Викторика косо взглянула на него, посасывая трубку. — Кудзё, ты не всё рассказал…

— Я рассказал всё, что знаю. — Кадзуя ответил ей словами скептика, но Викторика без спешки расставляла все точки над «и».

— А я ведь лишь сейчас поняла, что ты съел один из двадцати моих кексов по дороге домой!

— И ничего страшного, это не уголовное преступление!

— Конечно, не уголовное, так, слегка подсудное.

— Не пройдёт и дня, как ты что-нибудь с меня спросишь!

— Спрошу и сегодня. Ты, уподобившись не шибко умной свинье, украл у меня черничный кекс. Между прочим, вкуснейший из когда-либо мной удивленных.

— А чего ж ты раньше молчала?

— Изначально я и не хотела говорить вообще.

— Возможно, я и «не шибко умный», а игру твою понять сумею. Первое, что ты придумала, и сразу невпопад. Глянула на синие шторы и сравнила по цвету с черникой. Версию с самоубийством ты выдвинула по схожему принципу?

— Схожему? Ты полагаешь, я не верно высказалась? — Казалось, Викторика могла опротестовать слова Кадзуи по щелчку пальца. — Тогда раскрою все карты. Мужчина не хотел привлекать к себе внимания.

— Ты уверена?

— Бумаги написал, вероятно, под давлением пришедшего человека. — Продолжила Викторика, цокая язычком об нёбо. — Он умён, знал, что такое завещание не признают. После передал его на проходную стойку. Застрелился в обед, значит между двенадцатью и часом, когда люди ушли. Хотел подать сигнал кому-то? Хотя нет, это уже мои домыслы. — Девушка отложила трубку. — Если я расскажу тебе всё, это бремя ляжет на твою душу. Сердце у тебя доброе, Кудзё, ты не поймёшь. Застрелился он не сразу, ставил печать на завещании. А человек из соседней комнаты принял звук печати за первый выстрел. Вне сомнений, звук настоящего выстрела от ложного, он уже не различил. Страшное свойство всякой сентиментальности. Перед смертью с убитого стребовали подписать неясное завещание. — Скрипучий голос Викторики зазвучал мелодичнее. — Кудзё. За человеческим молчанием стоят куда более сильные чувства, чем за человеческими словами. Но эти чувства рано или поздно дадут о себе знать. И случится то, что случилось.

— Я передам твои слова главному редактору. — Кадзуя не знал, о чём и думать. — Викторика, ты… Ты, наконец, отпустишь меня?

Викторика снова насупилась.

— Это дело для вас настолько тяжкое? Я, вот, снова заскучала. Кудзё…

И тут Кадзуя не выдержал.

— Викторика, поднимай детективное агентство.

— Не твоё агентство, не тебе и решать.

Он подбежал к ней рука к руке, глаза к глазам, обуреваемыми мольбой. Викторика от неожиданности взвизгнула.

— Пока ты просиживаешь дни на стуле, людей безбожно убивают. Не дойдёт это до нас сегодня, дойдёт завтра. И обладая всеми средствами и возможностями, ты не хочешь помочь? Возьми это дело в свои руки, встань во главе полиции!

— Кудзё, но…

— Чего?

— Я-я хочу, но я не могу.

— Что тебя держит? — Кадзуя в мгновение остыл, услышав далеко не высокомерные обвинения в свой адрес.

— Я говорила, мы живём в самый разгар столкновения двух миров. Новые порядки довлеют над старыми. Высунемся, и нас раздавят! Не жди концам бандитским стрелкам. А скоро президентские выборы. Успехи на бирже, новый Голливуд, ФБР сулят нам вымышленные надежды, придуманный мир. За ним последуют новые смертоубийства!

И Кадзуе было невыносимо больно смотреть на Викторику в таком состоянии. Однако он понимал, он понимал самое главное, то, чего Викторика желала. Она хотела защитить их обоих. Но внезапно на улице появилась боль посильнее. Размахивая металлическим колоколом из дома выбежал консьерж.

— Господин Кудзё! Письмо от вашей сестры с пометкой «срочно»!

— От Рури?!

— Да! И не забудьте заплатить за… — Но окно закрылось.

Кадзуя вернулся к размышлениям: «Сперва, наведаюсь к Рури, отправлю Викторику работать и вернусь в издательство». Впрочем, одна забота уже решилась. Не открываясь от трубки, со стула встала Викторика.

— Порочен этот мир… Хаос в нем достиг апогея.