Жажда приключения, или Девчонки любят парашютистов

          Рассказ
 
          Аннотация: Каждому человеку свойственно стремление испытать в жизни нечто сверхъестественное, выходящее за рамки привычного, размеренного быта. А герой биографического рассказа и подавно одержим мечтой: он грезит совершить первый прыжок с парашютом. Повествование ведется от первого лица сквозь призму юношеского восприятия этого значимого в жизни подростка события, а также связанных с ним ситуаций, в которых формировался твердый мужской характер и рождалась нежная симпатия — первая любовь.



   В шестнадцать лет меня вдруг охватила непреодолимая жажда приключения. Не просто какого-нибудь выпендрежа с друзьями на мотоциклах по Волоколамскому шоссе, подальше от Красногорска, а именно приключения — большого, по-настоящему «мужского». Словом, чтобы только от воспоминания о нем дух захватывало.
   На ум чего-нибудь интересного, оригинального не приходило. А обращаться за советом к друзьям — дело проигрышное: ни Андрюха, ни Леха особым воображением похвастать не могли: для них любое мероприятие — от прогула уроков до тумака от парня покруче — уже являлось не иначе как приключением.
   — А может, сарайчик подожжем? — осенило скуластого и узкоплечего Леху. — Во бабка Надька позлится! — И разразился таким гаркающим смехом, будто уже задыхался от дыма пожарища.
   — Дурак, — как обычно, словно самому себе, поощрительно улыбнулся остриженный налысо щекастый Андрюха.
   — Да чо, ты чо, здорово ведь! — загоготал в ответ тот.
   Лехе всегда было свойственно говорить такие глупости — сколько знаю и помню его (все мы с одного двора, отправились в один детский садик, а оттуда с рюкзаками-близнецами двинули в школу). Благо завсегда большинство из его глупостей оставались на языке. Более собранный в мыслях и поступках Андрюха тоже не выходил за рамки обычных мечтаний. Для него пределом удовольствия оставалось стремление по максимуму оградить себя от ученья, по минимуму — не попасть под горячую руку батяни, а для золотой середины — пофлиртовать с незнакомой девчонкой, каких в нашей округе видимо-невидимо (рядом стоял кинотеатр, куда молодежь по пятницам и субботам сплывалась, как рыба на нерест).
   Девчонок постоянных ни у Лехи, ни у Андрюхи на то время не было (да и вообще никаких!), а у меня завязывались отношения с однокашницей Аленкой Устиновой. Училась классом младше, любила биологию, домашние цветы и соседских кошек.
   — Представь, какая она будет хорошенькая, если ее расчесать, правда ведь? — смеялась она, держа в руках очередную свою фаворитку из семейства дворовых кошачьих. При этом ее васильковые глаза смотрели на меня прямо и совсем не весело (видимо, понимала, что говорит не по делу, и чувствовала себя от этого глупой).
   Что до меня, то, глядя на нее, я вовсе не хотел думать о прихорашивании кошары, беспричинно таращившейся на меня с тигриной злобой. Аленка всегда представлялась мне какой-то светящейся, легкой как облачко: ее пшеничного цвета волосы, вьющиеся от природы, развевались даже при легком ветерке, а фигурка выглядела настолько субтильной, что казалось, будто этот ветерок вот-вот сорвет ее с поверхности земли и унесет как пушинку вдаль.
   На «приключение» с ней мне намекали друзья, но от одной только мысли, что моя «избранница» неправильно растолкует даже невинное предложение сходить в кино, у меня внутри все съеживалось от стыда и… страха.
   — А в кино не хочешь сходить? — ее вопрос застал меня врасплох, губы напряглись в полуулыбке, а глаза сделались сосредоточенными, будто сама девушка испугалась, что я неверно растолкую ее предложение.
   — Конечно! — воскликнул я в тот момент то ли от радости, то ли от чувства избавления. — А на какой фильм?
   — Узнаешь — скажешь, — она сбросила наземь мяукнувшую кошку, отвела взгляд, делая вид, что о чем-то задумалась, а на самом деле стараясь утаить волнение…
   Друзьям о первом свидании не проронил ни звука, а то засмеяли бы от зависти. Чувствовал себя очень взволнованно, по сто раз придумывал реплики, которыми хотел сразить наповал воображение девушки, но назвать это свидание приключением не мог: что-то внутри меня взывало к ответственности перед этой кудряшкой, пришедшей на помощь в тот момент, когда вконец растерялся и не знал, что предпринять дальше.
   С первой минуты встречи с Аленкой в кино вечером волновался так, что вспотели ладошки, в которых держал плитку шоколада. Ее разломили поровну и молча жевали полфильма.
   Крутили американский триллер девяностых «Зона высадки» с чернокожим Уэсли Снайпсом в главной роли (узнал для себя потом, пару лет спустя, когда пересматривал фильм). Все шло спокойно, обычно до зевоты: неотрывно глядели на экран и жевали шоколадку. Как вдруг там, в кино, в ходе фильма случился эпизод, взорвавший меня каскадом эмоций и впечатлений. Это был фрагмент виртуозного, головокружительного прыжка с парашютом!
   В одно мгновение мне стало ясно все: вот оно, мое приключение, вот то, к чему я стремился изнутри, не понимая до сих пор, чего желая, то, о чем мог только мечтать! «Жажда приключения» нашла свое удовлетворение, а я теперь загорелся целью: уподобиться парашютисту — совершить прыжок с высоты птичьего полета!
   Я был искренне благодарен Аленке за все: и за предложение сходить вместе куда-то, и за этот фильм, мне даже хотелось ее расцеловать, но больше мне мечталось…
   — Прыгнуть с парашютом? — спросила она днем позже (мы встретились по дороге в школу не случайно — нарочно поджидал ее у подъезда).
   — Ты обиделась? — прямо спросил ее, потому что сам вчера после фильма был настолько поглощен мыслью о парашюте и прыжке с ним, что несколько раз, задумавшись, опережал девушку…
   — Неа! — звонко рассмеялась та, и на ее щечке (причем только на одной — левой) появилась задиристая ямочка. — А друзья твои тоже хотят прыгнуть с парашютом?
   — Нет, они не видели фильм.
   — Знаю: струсили!
   — Да нет же! Они не могут в эти выходные, у них дела! Да и вообще...
   Аленка ничего не ответила, только усмехнулась моей глупой и неудачной попытке спасти товарищей от уличения в трусости, покивала головой, мол, все ясно, и широко зашагала вперед, давая понять, что разговор окончен.
   Она ушла, а я остался стоять на месте, понимая, что, солгав, предстал перед ней не в лучшем свете. Изначально друзья взаправду поддержали мою идею с парашютом, даже выразили желание испытать себя. Но в день прыжков у них неожиданно появились отговорки и «веские» причины никуда не ехать. Андрюха сказал, что отец велел оставаться и помочь чинить мотоцикл, хотя «железный конь» только вчера исправно вздымал колесами клубы пыли в подворотне соседнего дома. Леха же сказался занятым: с матерью уезжал за город, на дачу — грибы собирать. Своим родителям не обмолвился ни словом, а то не пустили бы тоже.
   Словом, поехал на аэродром один. В нужный час вместе с другими ребятами, кто тоже записался на инструктаж и прыжки, собрались в скверике напротив проходной Красногорского механического завода (ныне — имени С.А. Зверева). Вскорости загрузились в микроавтобус и поехали в Домодедово.
   Напряженно смотрел в окно, на обгоняющие нас машины. В середине девяностых такой, как сегодня, автомобильной потенции на МКАДе еще не было. Люди привыкали жить по-новому: отоваривались в продуктовых магазинах по талонам, брали кредиты в нескольких банках за поручительство чуть ли не первых встречных, сколачивали казенный капитал под запредельные проценты, чтобы обзавестись новенькими «жигулями», и искренне верили, что наступило долгожданное завтра, когда они стали хозяевами своей жизни. Правда, всего этого, в свои зеленые шестнадцать, не понимал, осмысление пришло с возрастом и опытом.
   На аэродроме нам вкратце, как бы в воздух, прочитали правила, потом чрезвычайно веселонравный инструктор (этакий крепыш с мускулами вместо мозгов) продемонстрировал на тренажере, как следует прыгать с парашютом и правильно применять его в полете. Несколько раз повторил нам, словно каким-то тугодумам, когда следует дергать за кольцо и как приземляться на обе ноги. Одновременно поведал нам о других смельчаках, которые утонули в озерах, насмерть разбились о землю или порвали животы по самые кишки о сучья деревьев. Рассказывал он об этом тоже весело, но взбодрить кого-нибудь из нас такими подробностями не удалось: у всех через напряженные улыбки сквозили страх и неуверенность.
   Плюнуть на все и — обратно домой? Уж нет! Леха и Андрюха на смех поднимут. Трунить не станет только Аленка — ей будет стыдно за меня…
   В вертолете все напускное геройство враз улетучилось, стало безумно страшно (никогда теперь не поверю, чтобы люди в первый прыжок с парашютом чувствовали себя уверенными и веселыми!). Все сидели молча, стараясь даже не пересекаться взглядами, впечатление такое, будто всех нас везли в каталажке на эшафот, и мы втихую напоследок читали спасительную молитву.
   Когда воздушная машина набрала нужную высоту, инструктор с косой улыбочкой открыл дверь в бездну:
   — Добро пожаловать! — прокричал во всю мощь своих легких. — В очередь становись!
   Я должен был прыгать вторым, но с парнем передо мной случилась истерика (даже веснушки побелели на его круглом лице), и инструктор ласково «помог» ему покинуть воздушное судно:
   — Валяй, Веснушка, приятного полета!
   Душераздирающий крик парнишки слился воедино с гулом самолета, взорвав меня изнутри непреодолимым страхом, колючим комком подкатившим к горлу.
   — Не трогай! — рыкнул я на инструктора, который уже намеревался проявить ко мне вежливость наподобие той, что продемонстрировал минуту назад. — Руки убрал, говорю! — вперился в него исподлобья и так сильно стиснул зубы, что скулы свело от боли. Инструктор отступил, а я прыгнул в устрашающую пустоту, мысленно простившись с жизнью…
   С широко раскрытыми, но ничего не видящими глазами, клокочущим сердцем и бешеным стуком в висках я летел в никуда. Тело мое будто налилось свинцом и, с умопомрачительной скоростью пронзая свистящую пустоту, неслось в пропасть. Скованный животным страхом, не ощущал ничего, кроме леденящего нутро чувства обреченности. Внизу стремительно обрисовывались контуры, и я, забыв о регламентных «…503, 502, 501…» интуитивно дернул за кольцо. После того как парашют раскрылся и я чуть не задохнулся от мощного притока воздуха в легкие, меня поразила абсолютная тишина, только ровный, едва уловимый шум ветра — именно так звучала тишина в последние мгновения прыжка.
   На определенной высоте автоматически раскрылся запасной парашют (его-то забыл разблокировать). Приземлился с двумя огромными воздушными шарами прямо на проезжую часть дороги, едва не угодив под взвизгнувшую шинами желтую «шестерку». Уши заложило, так что не слышал, о чем кричал мне водитель, только когда разложило одно ухо, в него тут ворвалось:
   — Все нормально, спрашиваю, сынок?
   Слава богу, не чертыхался, что чуть не попал под копыта его железного огнегривого скакуна, а только любопытствовал, здоров ли я, не повредил ли чего ненароком. В ответ показал водителю оттопыренный большой палец и, шатаясь, принялся наспех собирать парашют, покамест на дороге было пусто.
   До точки сбора добирался пешком, проклиная каждое мгновение, проведенное в небе (страх тесно сплелся с воспоминанием о полете — поклялся тогда, что одного прыжка с парашютом хватит на всю жизнь, и «в небо больше ни ногой»). Плелся без малого два с половиной километра, волоча на себе парашют, который постоянно то разматывался, то съезжал с плеча, и его все время нужно было подбирать, сматывать как ни попадя. А еще всласть разыгралось полуденное солнце, от которого на открытой местности не было спасения. Вот такой, мокрый от пота, с высохшим языком, выпачканный в пыли, уставший настолько, что круги в глазах рисовали радужные самоцветы, добрался до пункта сбора. В мыслях стучало только одно — пить! Впервые тогда понял, что никакая тяга к приключениям не сравнится с жаждой воды! Никогда она не казалась такой вкусной…
   — Молодец, мужик! — с какой-то извиняющейся ноткой в голосе инструктор шлепнул меня по плечу.
   — Не трогай, — я медленно отвел плечо, окинул ребят, но Веснушки среди них не разглядел.
   Инструктор как будто понял мой взгляд, широко и покровительственно улыбнулся:
   — Девчонкам не место среди мужиков. Сидит где-нибудь в кустах, сопли мотает и… — он не успел договорить — я из последних сил проехался ему кулаком по подбородку и, едва держась на ногах, выдохнул презрительно:
   — Мужиком себя считаешь после этого…
   Не знаю, что произошло бы со мной дальше, не подоспей вовремя ребята: они гурьбой навалились со всех сторон на инструктора, не позволяя ему дотянуться до меня. А доберись он, то уж наверняка не оставил бы на мне живого места: парнишка он крепкий, подкачанный (видимо, со штангой или на турнике баловался, а может, и там, и там вперемежку). Словом, инцидент был исчерпан… в мою пользу. Всю дорогу обратно инструктор не проронил ни слова; иной раз, правда, наши взгляды пересекались, и тогда я видел, что в его глазах отчетливо отражалась одна-единственная мысль: «Мы с тобой еще увидимся». Сбыться этому негласному пророчеству так и не довелось — наши дорожки, на мое (или его?) счастье никогда больше не пересекались. Да и к лучшему. С годами осознал причину своей неконтролируемой агрессии. Скорее, мне было обидно не за Веснушку, а за себя: нерешительность и страх подростка усиливала и подчеркивала насмешливая уверенность инструктора — все это жуть как раздражало тогда...

   По возвращении в Красногорск первым делом побежал увидеться с Аленкой. К этому времени от всех моих страхов, жажды, усталости и пыльных пятен на лице и теле не осталось ни следа. Я чувствовал себя атлетом, покорившим землю, причем целиком и сразу! Это ощущение вселенского превосходства непременно хотел разделить не с Лехой и не с Андрюхой (они мне, Гулливеру, казались теперь лилипутами), а именно с Аленкой. Почему? Не знаю, а если и знал на тот момент, то не осознавал еще по-настоящему.
   На звонок в дверь никто не вышел. Надавил на кнопку еще раза три-четыре, все одно — абсолютное отсутствие жизни по ту сторону двери. «Ну и пусть сидит себе взаперти!» — обиделся я, заподозрив девушку в нежелании встречаться со мной.
   Обиделся не на шутку так, что даже не заметил, как стремглав преодолел три лестничных марша и, озлобленный на весь мир, недавно триумфально покоренный, пулей вылетел из подъезда.
   Аленка вскрикнула от неожиданности, ее волосы кудрявым облачком вспорхнули и снова рассыпались по плечам; она едва удержала в руках очередную из любимиц — дворовую мурку. Я вмиг остолбенел, увидев ее прямо перед собой — слегка испуганную и удивленную, но бесконечно невинную ни в одном из тех обвинений, которые адресовал ей в своих мыслях еще минуту назад.
   — Ты? — только и смогла выговорить от перепуга.
   — Я был там! В небе! Прыгнул с парашютом! — воздал в тот миг себе хвалу, но вдруг осекся, поняв по взгляду Аленки, что ей неприятно наблюдать мое хвастовство.
   — Молодец, Саша, — только и сказала она, слегка пожав плечами, потом спросила без интереса: — Ну, и как там, в воздухе, с парашютом?
   — Ты ждала меня? — спросил ее прямо, серьезно.
   — Еще чего! —тоже посерьезнела, закусила губу, а васильковые глаза настороженно округлились.
   Такой ответ показался мне недостойным моих заслуг перед планетой Земля, внутри снова взбрыкнула обида, и спросил почти угрожающе:
   — Скажи, что не ждала, и я…
   — И ты? — она демонстративно шагнула к двери подъезда, но я загородил ей дорогу.
   — Уйду, — поджал губы, готовый взаправду сделать то, о чем, наверное, потом пожалел бы. — Ответь честно…
   Аленка вдруг прыснула и — чего вообще не ожидал! — медленно бросила в меня кошку, так, чтобы успел сориентироваться и поймать мурку. Когда питомица оказалась у меня в руках, сама девушка проскользнула мимо нас и скрылась в темноте подъезда, только звонко прошлепала сланцами.
   И вот тогда-то до меня дошло. Вдруг понял, что…
   Да ничего я тогда не понял!