Подражая Нацумэ Сосэки

         Трудно мне читать современную японскую прозу – уж больно она депрессивная. Главные герои обязательно страдают и мучаются, но не говорят друг другу о своих проблемах, о своих чувствах и мыслях, потому что у них не принято «грузить» другого своими невзгодами. Как говорится: сердцем плачь, а лицом смейся.
          Впрочем,  старая японская проза и поэзия вся насквозь проникнута этими невысказанными эмоциями, поэтому почти в каждом произведении – если не трагедия, то драма обязательно. Но  человек всегда человек, и природой ему дано пропускать через свою душу и сердце всё, что с ним происходит, однако русский человек легко может найти собеседника и вывалить на него всё что накипело, включая подробности интимной жизни и сложности общения с близкими и далёкими.
       А японцы вынуждены молчать, терпеть, низко кланяться и помалкивать. Если только не напьются и в порыве откровенности чуть-чуть не приоткроют свою душу полузнакомому человеку за стаканчиком сакэ в каком-нибудь идзакая (по-русски в питейном заведении).
            А всё почему? Потому что страна хоть и достаточно большая, но 80 процентов территории – горы, не очень-то расползёшься в разные стороны, надо приспосабливаться и жить. Как говорится,  в тесноте, да не в обиде. Точно как на подводной лодке: строго соблюдать все правила и инструкции, включая отношения между моряками, офицерами и другим персоналом. Иначе – хаос и смерть. Не в переносном, а в буквальном смысле.
           Поэтому у японцев столько вежливости, воспитанности и хладнокровия, тем более в прошлые века любое неподчинение и неуважение каралось смертью! Не какой-нибудь тюрьмой (их просто негде было строить), а натуральной казнью. Волей-неволей научишься быть вежливым.
        Много я читала японских книг, но иногда могла дойти только до двадцатой страницы, потом мне становилось ощутимо плохо, сердце сжималось и хотелось утопиться от беспросветности тяжелой, но скрытой жизни бедных японцев. Найти что-то весёлое, оптимистичное и радующее сердце – почти невозможно. Наверное, поэтому у них на первом месте по популярности стоит наш Федор Михайлович Достоевский, здесь попадание в мировоззрение и традиции японского, так сказать, менталитета стопроцентное.
          Юмор почти отсутствует, про иронию уж и не говорю. Тонкое подшучивание со скрытым издевательским смыслом – это такое оскорбление, за которое и голову могли снести с плеч. Поэтому всё отмеряется скрупулёзно точными граммами и сантиметрами – не должно быть даже никакого намёка на обиду, на высмеивание или оскорбление.
       Хотя… не бывает так, чтобы монета не имела второй стороны. За закрытыми дверями можно и ругаться, и драться, и оскорблять, и высмеивать. Главное, чтобы это было не на людях….
           Известный всем Харуки Мураками, которого в Японии считают «ненастоящим» классиком из-за того, что он долго жил на Западе и пишет не так, как принято на родине, потому и  стал популярным, что постарался примирить жесткие правила жизни японцев  с относительной свободой чувств и эмоций, принятых в Европе и Америке.
        Честно говоря, я не очень люблю его книги, потому что все истории мне напоминают рассказы и песни чукчей: что вижу, о том и пою. Там почти нет сюжета, интриги, «движухи». Всё идёт плавно и однообразно, как «Болеро» Равеля. Но у Равеля эта монотонность зажигает в душе какой-то внутренний огонь. Хочется встать, раскинуть руки и, постепенно ускоряясь, танцевать до изнеможения одни те же па и улетать в другой мир.
           А у Мураками – встал, оделся, почистил зубы, посмотрел в окно. Сел за стол,  съел немудрёный завтрак, снова посмотрел в окно, увидел дом напротив. Там мелькает какая-то фигура. Она мелькает каждое утро, интересно, кто это, но надо почитать книгу или написать письмо. А фигура всё ходит туда-сюда и отвлекает. И так про эту непонятную фигуру на пяти страницах..
             Хорошо, что его книги не большие и не толстые, поэтому «чукотские песни» хоть и навевают скуку, но, в конце концов,  можно их осилить, хотя и странно это человеку, привыкшему к тому, что история должна чему-то учить, о чем-то предупреждать, что-то открывать новое.
       И так бы я и пребывала в недоумении по поводу классических канонов японской прозы, как тут неожиданно попалась мне книга Нацумэ Сосэки  «Изголовье из трав». Вот откуда растут ноги у Мураками! Этот Сосэки – человек из позапрошлого века (1867-1916) и считается классиком японской литературы, хотя и не так известен как Кобо Абэ и Ясунара Кавабата.
          Но что меня подкупило? Хоть и немного занудно, потому что опять же во всех историях нет никакой интриги, никакого нравоучения, никакого юмора, но есть живая мысль и очень тонкая философия. Я читала у него про явление творчества, буквально открыв рот, настолько это было близко мне по восприятию нашего мира и места человека в нём. Он даже ссылался на философа семнадцатого века, который утверждал, что человек всего лишь кисточка в руках Бога, картины, которые создаёт художник, это отраженный свет небесного царства, а поэзия, проза, хореография, опера  и другие виды творчества – крошки со стола небесной трапезы. Для меня, в мои уже преклонные годы – это абсолютная истина. И я много раз замечала, что сюжеты, которые приходят ко мне в голову, особенно японские  (хоть я никогда не была в этой жизни в Японии), абсолютно реально выходят на письме. И многие подробности, пусть даже я о них узнала из книг, настолько правдоподобны, что я сама удивляюсь и восхищаюсь. То есть я, как английский философ, всего лишь кисточка-перо в руках Всевышнего.
       И вот сижу я в автобусе, читаю  Сосэки и вдруг захотелось мне тоже попробовать написать рассказ в его стиле. Ведь каждый музыкант, который бьет по клавишам много лет, в конце концов сам может сочинить что-то в стиле Гайдна или Шнитке.
           Итак вот что получилось:
           Сегодня опять сильный ветер. Небо почти без туч, но те небольшие облака, которые всё-таки плывут в небесной голубизне,  быстро рвутся и расползаются, как старая марля. Солнце хоть и светит, но тепла от него нет, потому что холод заползает и сверху, и снизу, и сбоку. Я держу руки в карманах и жду автобуса. Народ на остановке жмётся поближе к стене и стеклянной витрине диетического магазина, -  так теплее, особенно если можно спрятаться за спину какого-нибудь мощного дяди. Машины проносятся так быстро, что иногда кажется, что это просто жирные чёрточки, нарисованные художником-сюрреалистом на сером холсте. Напротив нас дом с красивым фронтоном над верхними окнами, иногда стёкла в окнах вспыхивают  ослепительно ярким светом, как встречные фары на темной дороге. Это лучи  солнца прорываются сквозь светлые облака и заставляют людей жмуриться и вспоминать о летней теплой погоде.
          Наконец, подходит автобус, из него выходит довольно много людей, потому что рядом метро, и все спешат поскорее спрятаться там от пронизывающего холодного ветра.
      Мне повезло и я сажусь на свободное место у дверей. Достаю очки и книгу Сосэки, чтобы почитать о его путешествии в горный онсен. Однако читать расхотелось, мне интереснее наблюдать за теми, кто сидит напротив меня.
          У окна расположился довольно колоритный персонаж – это мужчина лет пятидесяти, у которого голова намылена мылом и волосы блестят, как будто их намазали жидким серебром. Мылом? В такую холодную погоду? Я специально еще раз надеваю очки и разглядываю мужчину так пристально, что он начинает шевелиться и посматривать на меня с недоумением. Луч солнца  влетает в окно, и я вижу, что на самом деле у мужчины просто такие плотные кудрявые короткие волосы, поэтому они кажутся намыленными. Я с облегчением вздыхаю (всё-таки я еще не сошла с ума, хотя говорят, что после шестидесяти 80 процентов людей страдают легкими формами шизофрении. И, как добавляют остроумцы, остальные 20 – еще об этом не знают.)
          Тем не менее я продолжаю наблюдать за дядькой, он толстый, смуглый, одет в темную не новую одежду, в руках мобильный, но он не смотрит в него, а закрыл глаза и как бы дремлет. Я понимаю, что он приехал откуда-то издалека, скорей всего с юга, может быть даже из Узбекистана. Здесь ему несладко, но он терпеливый и думает, что всё-таки сможет устроиться и как-то прижиться на новом месте, даже несмотря на холод.
        Подходит кондуктор, внимательно смотрит на мужчину, но он спит, поэтому она пожимает плечами и идёт дальше проверять карточки и отрывать билетики для тех, кто платит наличными. Ветер за окном продолжает так же носиться по улицам и разбрасывать мусор, который не помещается в урны.
        Я вспоминаю, что в Японии нет урн из-за боязни  терактов (в Европе часто в урны подкладывали бомбы), поэтому если японец съел мороженое или выпил воды,  упаковку и бутылку он доносит до дома.
      Через две остановки дядя просыпается и поспешно выходит. А я остаюсь со своим японским писателем и продолжаю читать тягомотную, но интересную прозу. Как будто продолжая танцевать болеро….

Вот такое получилось подражание. К  сожалению или  к счастью, мне это не очень близко. Всё-таки я люблю интригу, приключение, игру ума и иронию. Описание тонких душевных движений и длинная философия меня даже утомляют, но…. Сосэки примирил меня с таким видением мира, так что возьму я в библиотеке еще его книги, вдруг смогу влюбиться в это скрупулёзное воспроизведение самых мельчайших движений души….И стану еще умнее…. Хотя куда уж больше?!
Смеюсь!