Альтовый ключ. Повесть. Глава 10

10.
Был вечер вторника, когда Женя с альтовым футляром за плечами садился в метро. Почему-то интуиция подсказала ему, что на машине к старому мастеру лучше сегодня не ехать. И он послушался, как делал всегда.
Мастер жил далеко от центра города, по Казанской дороге. Облокотившись на альт Марины Леонидовны, Женя подрёмывал в вагоне и обдумывал положение дел. Положение было не из лучших. Он ехал по новому, незнакомому адресу, а значит, рисковал встретиться с Любиным мужем… Что это за человек, Женя даже не догадывался, знал только, что музыкант. Скорее всего, тоже струнник. Люба не приглашала его на свадьбу.
Но вот именно сейчас – странное дело! – меньше всего хотелось об этом думать. Хотя раньше порой бывали моменты, когда Женя представлял себе, как теперь выглядит Люба, какая у неё семья, есть ли дети. Сейчас Женя был спокоен. Он ехал к своему мастеру, а личные дела… зачем?
Дверца вагона чмокнула и растворилась. Чей-то неприлично громкий голос сказал «ВЫ-ХИНО». Женя обернулся. Ему показалось, что он почувствовал на себе чей-то взгляд. Но за окном никого не было.
Он вышел на станцию, пересел в маршрутку.
Белые полосы на асфальте улетали вдаль. По стеклу ходила букашка.
Квартира мастера находилась на шестом этаже.
Женя опустил букет с ирисами и позвонил. Ему открыл сам Фёдор Игнатьевич.
– Здравствуй, Евгеша, – сказал он тихо.
Мастер сильно изменился за это время. Его лицо вытянулось, а глаза словно бы смотрели внутрь собеседника. Редкие светлые волосы Фёдора Игнатьевича были вспушены и стояли дыбом, словно наэлектризованные. Во всем его облике чувствовалась тревога.
– Что с Вами, Фёдор Игнатьевич? – спросил Женя, тоже почему-то шёпотом.
– Заходи, заходи, – мастер махнул рукой, - ботинки снимай.
Женя вошел. Стены были облицованы плиткой, словно в поликлинике. Стоял едкий запах какого-то тоника. Через приоткрытую дверь в комнату виднелась пара кресел в дизайне «хай-тек».
– Линолеум, – сказал Женя вслух.
– Не понял, прости?
– Линолеум повсюду.
– Ну да, линолеум… Зятёк постелил, старается… – Федор Игнатьевич усмехнулся. – Это чтоб полы не мыть. А то я уже ста-аренький и очисток после меня много…
– Что за глупости?!
– Деку я выстругивал, видишь ли. Для четвертушки[xliii]. Насорил немножко, ясное дело. Ну и…
– Кто там, опять из жека? – раздался звонкий мужской голос, и в коридор вышел Иволгин.
Два концертмейстера, не говоря ни слова, смотрели друг на друга. Наконец Женя нагнулся и поднял выпавший из рук букет.
– Здравствуй, Ким, – сказал он.
– Что ты здесь делаешь? – пренебрежительно бросил Иволгин.
– Так, зашел на минутку, – Женя сглотнул. Поправил очки. – Значит, это ты её муж?
– По всей видимости, да.
– Жаль.
– В каком смысле?!
– Любу жаль. Фёдора Игнатьевича. Они у тебя тут живут все время в темпе molto moderato[xliv].
– Не хами, – сказал Ким, подёрнув носом.
– Я не хамлю. Просто ты не можешь понять одну вещь.
– Что это я не могу понять?
– Людей нельзя убедить перенять твоё настроение беспрекословно. Для этого нужно быть на одном уровне с ними. Не дальше и не выше, а рядом.
Ким сделал шаг вперёд. Теперь Женина макушка находилась на уровне его кадыка.
– Не надо мне советовать, – произнес Ким Иволгин.
– Молодые люди! – воскликнул Федор Игнатьевич. – Ну не ссорьтесь хоть здесь, пожалуйста!
Это чуть-чуть осадило Кима. Он отвернулся и пошёл прочь по коридору.
– Но ведь Гриша, – сказал Женя. – Гришу я тебе не могу простить.
Ким не обернулся. Фёдор Игнатьевич вздохнул и стал подметать пол.
– Григорий… Андреевич, кажется, – это ваш дирижёр? – спросил он.
Женя кивнул.
– Он заболел из-за него на нервной почве. Сдаёт теперь анализы в поликлинике. Он мнительный, конечно, я его уже давно знаю. Всё равно, для него это опасно – так надрываться. А ему вот (он показал ложечкой от обуви) совершенно неважно, стоит дирижёр или лежит, есть у него голос или нет.
– В былое время я бы предложил тебе его позвать к нам. Посидели бы, отдохнули, - на лице мастера появились солнечные зайчики, – а теперь вот..!
– Люба-то дома? – спросил Женя.
– Не-а. Вечером придёт. – Федор Игнатьевич вдруг бросил веник, схватил Женю за плечо и зашептал ему в ухо: – Ким уедет часа через полтора, он репетиторствует где-то.
– Неужели он занимается с детьми? – Женя схватился за голову.
– С семиклассниками. К поступлению готовит.
***
–…Я правильно понял, что тебе нужна моя помощь? – спросил Фёдор Игнатьевич неуверенно.
– Именно так. У меня возникли трудности с опознанием одного альтика, – начал Женя. Ему не хотелось сразу обрушивать на мастера свои догадки и сомнения.
– Вот как? Ну что ж, давай-ка, покажи.
– Судя по всему, – говорил Женя, открывая «молнию» футляра, – это наш отечественный мастер, причём не самый лучший. Клейма на нём нет, однако есть одна загадка. Вот, взгляните.
Фёдор Игнатьевич бережно принял инструмент из рук ученика. Поглядел на него, чуть-чуть склонив набок голову. И тут Женя увидел, как озарились светом ямочки на его морщинистых щёчках:
– Давне-енько мы с тобой не виделись…
Он покрутил альт на вытянутых руках, похлопал его по спинке, проверил строй.
– О, так вам знаком этот альт? – обрадованно спросил Женя. Фёдор Игнатьевич повернулся к нему.
– Ещё бы не был мне знаком, – произнёс он с достоинством, - Мариночкин альт, который я сам сделал!
Женя даже рот открыл от изумления. Он был подавлен. «Отечественный мастер, причём не самый лучший», вспомнил он и мысленно обругал себя. Позорище. Не признать работу Федора Игнатьевича, балда! Впрочем, он тут же взял себя в руки:
– Так это же… замечательно! Выходит, вы и сочинили этот мотив?
– А вот это не-ет. До такого я бы не додумался. Я его только записал… А придумала его Марина. Бывает, дождь пойдет, на улице слякоть, из подъезда не выйдешь… А я возьму скрипочку, сижу вот здесь на тахте, в окошко смотрю и Мариночку вспоминаю.
Женя умолк и слушал мастера. Ему вдруг отчетливо представилось, какой он маленький в душе, словно ребёнок, со своей виолончелью. И очки окутаны липкой туманистой завесой – не поймешь, в какую сторону двигаться… Но вверху, над ним, прозвучала мелодия, та самая, увиденная им, она словно подхватила его и повела за руку. Так всегда она выручала меня – мелодия домашнего очага, песенка тёти Марины. Я раньше не знал о ней и думал, что это – моя интуиция. Но разве интуиция может подсказать человеку, кто его друзья, любимая женщина, родной композитор?.. Да-а, тут не справится ни один волшебный барометр. Это можно ощутить только душой. И Женя начал расстёгивать ремешок часов.
– Эй-ей-ей, ты что ж делаешь? – возмутился мастер. – Я тебе его подарил, а ты – назад? Не пригодился, что ли?
– Не пригодился, Фёдор Игнатьевич, - вздохнул Женя. – Я пока сам справляюсь… Уже тридцать с лишним лет не загадывал желаний.
– Ты лучше подожди. Может, понадобится.
– Что ж, ладно. Наверное, вы правы, - Женя поднял руку с часами, посмотрел, как в стёклышке отражается свет от лампы. – Не мне, так может, Пашке или кому-нибудь другому…
Странный чирикающий звук внедрился в их разговор.
– Что это за бяка? – брезгливо спросил Женя. – Телефон?
– Это звоночек дверной, - покивал Фёдор Игнатьевич. – Всё Кимушкины проделки.
– Я открою, можно?
– Ким закрывал снаружи! – крикнул вдогонку мастер.
Она распахнула дверь так легко, словно входила в кукольный домик. Это была она, Любочка, милая Любовь Фёдоровна Бархатцева, кандидат всевозможных наук, которая – подумать только! – любила когда-то его, растрёпанного и в веснушках, в очках, склеенных на переносице. Женя не заметил, постарела ли она или изменилась, он протянул руки, чтобы снять с нее пальто и удивился, когда она отшатнулась.
– Добрый вечер, Люба, – сказал он. Она моргнула ресницами – раз, другой, быстро прижала руки к груди. Её сумка шумно опустилась на пол. Люба совладала с собой, посмотрела на него пристальным взглядом и заключила:
– Ты поправился. Я помню тебя другим.
– Ну вот, начинается! - воскликнул Женя. - Я думал, ты будешь рада встрече.
– Да я... и рада, и не рада... Кто же знал, что так получится? Что я буду стоять вот здесь, смотреть на тебя... и знать, что ты счастлив где-то ещё.
Женя поднял глаза из-под очков:
– Разве это плохо?
– Смешной ты. – Она облокотилась об вешалку. – И всегда был смешным.
– Нет-нет, извини, я таким не был. Я таким стал.
– У тебя нет закурить? - спросила она шепотом.
– Я ж не курю.
 Она растерянно подняла брови.
– Не помнишь... – протянул Женя. – Ты путаешь меня с ним.
– Ой, а ведь у нас к чаю ничего нету! – всплеснул ручками Фёдор Игнатьевич и стал поспешно одеваться. – Я – в «Радиус», за продуктами, а вы тут пока поболтайте… Тебе вафельки взять с халвой или с орешками?
– С халвой, – сказал Женя.
– Па-ап? – оторопела Люба, но старенький мастер уже застегнул воротник пуховичка и выскочил в подъезд. Женя с Любой остались одни.


Продолжение в главе 11: http://proza.ru/2020/11/09/2089

[xliii]Для детской скрипки размером 1/8 от целой (4/4). Бывают: 1/32 и 1/16 (для годовалых вундеркиндов), 1/8 (для дошкольников, которые ходят на подготовительное отделение, в кружок или занимаются с репетитором), а для учашихся ДМШ – детских музыкальных школ – 1/4 (четвертушка), 1/2 (половинка), 3/4 (три четверти) и, собственно, целая. Если у ребёнка большие руки, ему предлагают перейти на альт. Обычно это происходит в последнем, 7-8 классе школы, или на первом курсе училища. Можно и раньше, но это бывает реже.
[xliv]Весьма умеренно (итал.) Ещё один музыкальный термин. Женя хочет сказать «однообразно».