Судьба переводчицы и перевода

В предисловии к объемистой книге «Строфы века-2» недавно умерший поэт-переводчик Евг. Витковский приводит забавную байку, выдуманную, возможно, им самим: «Курица — не птица, Болгария — не заграница, переводчик — не поэт». Действительно, труд переводчиков художественной литературы, — даже, как ни странно, поэзии, — зачастую недооценивается читателями, а многие из них попросту забыты. «Почтовыми лошадьми просвещения» назвал переводчиков со свойственной ему тонкой, но беззлобной иронией Пушкин, которому принадлежит ряд блистательных переводов из поэтов разных эпох и стран. Его современник Н. И. Гнедич, весьма посредственный стихотворец, создал блистательный перевод «Илиады», положивший начало великой — не побоюсь этого эпитета — школы русского художественного перевода. Другой поэт того времени В. А. Жуковский в равно степени прославился как оригинальными стихами, так и переводами (впрочем, его первое опубликованное стихотворение «Сельское кладбище» многими воспринимается как самостоятельное, а не как перевод из английского поэта-сентименталиста Т. Грея). Как переводчик испанской драматургии «золотого века» и «Божественной комедии» стал знаменитым лауреат Сталинской премии М. Л. Лозинский, дебютировавший как автор забытого поэтического сборника «Горный ключ». Вот как по-разному складываются судьбы и переводов, и переводчиков.
Вряд ли найдется русский человек, на слуху у которого не была бы ставшая народной песня «Гибель Варяга». Но не всем известна история ее появления, которую мы и намерены поведать.
Во многих источниках указано, что автор стихов — Е. Студенская, но обычно не говорится, что это перевод с немецкого.
Впрочем, всё по порядку.
Родилась Евгения Михайловна Студенская (видимо, Студёнская) 7 декабря 1874 г. в нашем городе. Отец ее Михаил Маркович Шершевский (1846 — 1910) — из мещан Виленской губернии, крещеный еврей, выпускник Императорской Санкт-Петербургской медико-хирургической академии, десять лет служивший личным врачом великого князя Николая Николаевича Старшего, удостоенный звания лейб-медика двора Его Императорского Величества, чина действительного статского советника, кавалер ордена Св. Владимира 4-й степени (дававшего потомственное дворянство) и нескольких иностранных орденов. Мать — Ольга Алексеевна, урожденная Пушкарёва (ум. 1899), отец которой тоже занимал видное место среди петербургских медиков, был секретарем Общества русских врачей. Оба родителя пережили единственную дочь.
Еще на студенческой скамье историко-филологического факультета Императорского Санкт-Петербургского университета Евгения Шершевская активно занялась переводом поэзии и прозы с немецкого, английского, итальянского, датского и шведского языков. Всеми ли этими языками владела Е. Шершевская и, если да, то в какой степени — доподлинно неизвестно; во всяком случае, в XIX — нач. ХХ в. подстрочниками, в отличие от современной эпохи, пользовались немногие (упоминавшийся Жуковский — одно из немногих исключений). Впрочем, помогать в работе над текстом оригинала ей могли коллеги по факультету. Есть достоверные сведения, что большую поддержку оказывал ей академик А. Н. Пыпин — двоюродный брат Н. Г. Чернышевского, автор капитального труда «Русское масонство». Печаталась она в основном в «Вестнике иностранной литературы» и «Новом журнале иностранной литературы, искусства и науки» под монограммами Е. Ш. и Е. М. Ш. Там же она помещала критические этюды о зарубежных поэтах, среди которых — король Швеции и Норвегии Оскар II, выдающийся шведский лирик граф Сноильский и королева Румынии Елизавета, взявшая псевдоним Кармен Сильва (ее сказки недавно вышли на русском языке). Упомянем также ее обширный биографический очерк, посвященный любимой внучке императорицы Екатерины II великой княгине Александре Павловне, и статью о польской графине Любомирской, известной также как «Розалия из Чернобыля», которую отправили на гильотину в лихолетье «великой» французской революции за месяц до падения Робеспьера. Обе работы опубликованы в журнале «Исторический вестник». Редактор этого журнала С. Н. Шубинский был близким другом ее отца.
В конце 1897 г. Е. Шершевская вышла замуж за некоего Студенского, о котором не сохранилось никаких биографических сведений. Не известны ни его имя и отчество, ни происхождение, ни род занятий, ни общественное положение. Возможно, что он состоял в родстве с приват-доцентом Военно-медицинской академии А. А. Студенским (а может быть, это он и был?) Ясно, что он был достаточно состоятельным человеком — иначе супруги после бракосочетания не могли бы отправиться в длительное путешествие во Францию и Италию. Париж, как писала Е. Студенская Шубинскому, «стал так пуст и бессодержателен, как его газеты. Ничего живого, ничего нового, какая-то подавляющая пустота». А Италия ее «разочаровала, вероятно, потому, что классический мир всегда был мне как-то чужд и не возбуждал сердечного интереса <…> Про Италию можно смело сказать, что она живет лишь своим прошлым. Это, конечно, очень интересно для истории, но вряд ли хорошо для страны и во всяком случае производит грустное впечатление. Тяжело думать, что чуть ли не целый край живет воспоминаниями, и это в наше-то горячее время…»
Бог благословил чету Студенских рождением двоих детей. Но семейное счастье длилось недолго — в 1904 г. Евгения Михайловна овдовела. Выдержав положенный траур, она вторично сочеталась с браком с Ф. А. Брауном (1862 — 1942), филологом-германистом, учеников А. Н. Веселовского, профессором кафедры истории западноевропейских литератур на романо-германском отделении историко-филологического факультета Санкт-Петербургского — Петроградского университета. Отправившись в 1920 г. в зарубежную командировку, он, подобно большинству деятелей науки и культуры его времени, на Родину не вернулся и завершил долгий жизненный путь в Лейпциге, где преподавал в местном университете.
Второе супружество Е. Студенской тоже оказалось коротким. Дело в том, что, ухаживая за больным первым мужем, она сама заразилась туберкулезом, чему способствовала сильнейшая простуда, перенесенная в Италии. Полгода лечилась она в одном из саксонских санаториев, но это ненадолго отдалило роковой исход: 31-летняя Евгения Михайловна отошла ко Господу 17 мая 1906 г. в Царском Селе. Ни одного портретного изображения Студенской не выявлено.
В историю отечественной культуры, — констатирует Г. Таракановский в журнале «Кортик» (2004, вып. 3, с. 92 — 96) эта весьма талантливая петербурженка вошла только словами песни «Наверх, о товарищи, все по местам!» Но зато какой — широко известной, поистине всенародной, воспевающей мужество и стойкость русского народа, нашедшей живой отклик в сердцах наших воинов в тяжелые дни Великой Отечественной войны».

* * *
Перейдем теперь к песне.
Подвиг бронепалубного крейсера «Варяг» вызвал широчайший общественный резонанс не только в Российской Империи, но и за рубежом. «На страницах отечественных и зарубежных журналов и газет того времени, — констатирует Г. Таракановский, — появились многочисленные очерки, статьи, беседы с участниками боя, поэтические произведения, посвященные героям достопамятной морской баталии — русским морякам. Пожалуй, одним из первых на это событие откликнулся немецкий поэт Рудольф Грейнц (1866 — 1942), который под свежим впечатлением героической гибели “Варяга” и сочинил уже 12 февраля 1904 года опубликовал на страницах десятого номера мюнхенского журнала “Jugend” (“Юность”) стихотворение “Варяг”».
Внесем уточнение: хотя Рудольф Генрих Грейнц (Rudolf Heinrich Greinz) и сотрудничал с мюнхенским журналом “Jugend”, причем весьма активно, родом он был не немец, а австриец из Инсбрука. Написал он около сорока романов и множество рассказов и стихов. На русский язык ни одно из его сочинений, кроме «Варяга», не переводилось, если не считать сатирических стишков про виселицу, на которой должен быть повешен британский министр иностранных дел сэр Эдуард Грей, один из поджигателей Первой мировой войны. Они приведены в романе Гашека «Похождения бравого солдата Швейка».
«Можно предположить, — сообщает крымский краевед В. Гуркович, — что имя Рудольфа Грейнца впервые было отодвинуто на задний план в 1814 году, когда началась мировая война с волной антигерманских, да и антиавстрийских, настроений. В 20 — 30-е годы его имя окончательно предали забвению, поскольку из советского репертуара песня «Варяг» была вычеркнута. вычеркнута. Зато в годы борьбы с немецко-фашистскими оккупантами она была “реабилитирована” на государственном уровне. При этом власти четко определили нового автора. Отечественного автора. Русского. Им стала Евгения Студенская».
Поскольку перевод Студенской, посмертно включенный во множество песенников, подвергался многочисленным искажениям, позволим себе привести его полностью:

Наверх, о товарищи, все по местам
Последний парад наступает!
Врагу не сдается наш гордый «Варяг»,
Пощады никто не желает!

Все вымпелы вьются, и цепи гремят,
Наверх якоря поднимая.
Готовятся к бою орудий ряды,
На солнце зловеще сверкая.

Из пристани верной мы в битву идем,
Навстречу грозящей нам смерти,
За Родину в море открытом умрем,
Где ждут желтолицые черти!

Свистит, и гремит, и грохочет кругом
Гром пушек, шипенье снаряда,
И стал наш бесстрашный, наш верный «Варяг»
Подобьем кромешного ада!

В предсмертных мученьях трепещут тела,
Вкруг грохот, и дым, и стенанья,
И судно охвачено морем огня, —
Настала минута прощанья.

Прощайте, товарищи! С Богом, ура!
Кипящее море под нами!
Не думали мы еще с вами вчера,
Что нынче уснем под волнами!

Не скажут ни камень, ни крест, где легли
Во славу мы русского флага,
Лишь волны морские прославят вовек
Геройскую гибель «Варяга»!

Процитируем первое четверостишие подлинника и его подстрочный перевод:

Auf Deck, Kameraden, all` auf Deck!
Heraus zur letzten Parade!
Der stolze 'Warjag' ergibt sich nicht,
Wir brauchen keine Gnade!

На палубу, товарищи, все на палубу!
Наверх для последнего парада!
Гордый «Варяг» не сдается,
Нам не нужна пощада!

Начнем с формы. Размер перевода хоть и близок к размеру подлинника, но это силлабо-тоника (четырех- и трехстопный амфибрахий), а не дольник, в силу ряда причин быстрее и прочнее укоренявшийся в немецкой, нежели в русской версификации. Вряд ли Студенская предвидела, что ее перевод «обрусеет» и станет народной песней, но если бы она сохранила дольник, шансы бы сильно уменьшились.
В подлиннике нечетные стихи остаются без рифмы, в переводе — тоже, но не везде: они рифмуются в 3-й и 6-й строфе, не считая ассонанса или рифмоида тела — огня в 5-й. Не исключено, что переводчица первоначально собиралась везде зарифмовать нечетные стихи — для благозвучия, — но передумала, ибо лишняя рифма нередко сковывает творческую мысль (хотя бывает и наоборот — рифма ее дисциплинирует). Действительно, отступления от подлинника минимальны, что видно уже из первой строфы, где рифмуются Parade (парад) — Gnade (милость, пощада). Казалось бы, так и напрашивается русская рифма парада — пощада. Этой возможностью переводчица почему-то пренебрегла, отдав предпочтение тривиальной глагольной рифме наступает — не желает. Однородная рифма и в следующей строфе, на сей раз деепричастная. Но поскольку деепричастные обороты более присущи книжной, нежели песенной поэзии, то при превращении стихотворения в песню она тоже была заменена на глагольную: поднимают (вместо поднимая) — сверкают (вместо сверкая), что не слишком украшает текст. Зато в той же строфе песни появляется отсутствующая в стихотворении рифма гремят — в ряд (вместо ряды).
Вряд ли будет преувеличением сказать, что популярности песни после революции способствовало зазвучавшее по-новому двукратное обращение товарищи (Kameraden), что отчасти «компенсировало» упоминание Бога, каковое слово стало набираться в песенниках со строчной буквы. «Директива писать Бога с маленькой <буквы> есть дешевая атеистическая мелочность», — писал А. Солженицын. Однако о товарищи — слишком выспренне-торжественное и книжное обращение, вовсе не характерное для разговорной и песенной речи, и потому заменено на вы, товарищи.
Хуже обстояло дело с 3-й строфой, где упоминаются желтолицые черти (в подлиннике, правда, в единственном числе — gelben Teufel, желтый дьявол). Заметим, что в этом четверостишии одно из ключевых слов — смерть (Tod), с которому во всех падежах существует очень мало точных рифм, данном случае: смерти — черти. Однако во время Первой мировой войны эту строфу перестали петь, так как Японию, вступившую в войну на стороне Антанты, врагом больше не считали, и словосочетание желтолицые черти явно оскорбительно для японцев. Но удивительно, что в одном песеннике 1970-х вместо последнего стиха я обнаружил слова: Но будем до крайности биться — и рифмы нет, и фраза вопиюще безграмотная. Налицо превратно понятая политкорректность.
Не вдаваясь в подробный разбор перевода, уверяем читателей, что его достоинства несомненны, а недостатки носят частный характер. Отступления, сделанные в тексте для превращения его в песню, незначительны и, кроме последнего случая, оправданы.

* * *

Остается сказать несколько слов о музыке.
В большинстве песенников значится: «Музыка народная». Под народной музыкой нового времени, тем более ХХ столетия, следует понимать сочинение неизвестного автора. Более серьезные источники указывают его имя: Алексей Турищев. Вызывает, мягко говоря, недоумение, что неизвестным автором окрестили его еще при жизни.
Алексей Сергеевич Турищев (1888 — 1962) родился в Калуге в многодетной рабочей семье, Мальчик рано обнаружил склонность к музыке, благодаря чему его отдали воспитанником в 12-й Астраханский гренадерский полк и определили в Московскую консерваторию по классу кларнета. Вскоре после окончании консерватории, в 1912 г. стал капельмейстером 177-го Изборского пехотного полка, расквартированного в Пензе, что предоставило ему возможность организовать класс кларнета в Пензенском музыкальном училище. Турищев — участник Первой мировой войны, а в гражданскую встал на сторону красных и служил капельмейстером в 1-м Пензенском советском полку. С Пензой оказалась связана и вся его дальнейшая жизнь: вплоть до выхода на пенсию он около 50 лет работал директором местного музыкального училища. Всю Великую Отечественную войну он опекал эвакуированных в Пензу воспитанников Центральной музыкальной школы при Московской консерватории.
В 1905 г. император Николай II устроил торжественный прием в честь офицеров и матросов крейсера «Варяг» и канонерской лодки «Кореец». Победив в конкурсе на лучшую песню-марш для этого приема, Турищев получил право дирижировать первым исполнением «Варяга». «Капельмейстер 12-го гренадерского полка Шретер Христиан Мартынович, — вспоминал впоследствии Турищев, — дал мне слова, и я написал песню — “Наверх вы, товарищи, все по местам”. Эту песню я оркестровал на духовой оркестр и разучил с хором и оркестром. Оркестр был в составе 80 человек. Я разделил оркестр: часть музыкантов пели, а часть играли. К хору были дополнены лучшие запевалы по 3-4 человека от роты, и, таким образом, хор был примерно в 100 человек, оркестр — в 40 человек. Исполнялась песня с оркестром на перроне Курского вокзала при встрече героев с “Корейца” и “Варяга”, второй раз на торжественном обеде в Спасских казармах (около Сухаревой башни). <…> Солдаты, уходя в запас, распространили эту песню среди народа. Таким образом, песня стала народной, а истоки этой песни идут от меня, как автора этой песни. К тому времени я уже учился в Московской консерватории и занимался небольшой композицией — писал песенки, военные марши, вальсы и др.»
«Гибель Варяга» стала не просто народной, но и поистине военно-морской песней. «Великая Отечественная война, — сообщает В. Гуркович, — возродила эту народную песню. Она приобрела совершенно неожиданное качество, став, по существу, неофициальным гимном наших моряков. Удивительное и в то же время естественное воскрешение! Особо хочется отметить, что это была единственная боевая песня в Советских Вооруженных Силах, где упоминалось имя Бога, где упоминается крест как символ христианства. Парадоксально или закономерно, но в годину Великой Отечественной под нашим Севастополем, на Балтике, везде, где шли в бой советские моряки, они поднимались в атаку не с пением “Интернационала”, а с “Варягом”, русской песней, у истоков которой стоял австриец Рудольф Грейнц, земляк Адольфа Гитлера».
Считаем нелишним добавить, что 29 октября 1955г., когда в Севастопольской бухте погиб линкор «Новороссийск», что стоило карьеры адмиралу Н. Г. Кузнецову, обреченные на смерть моряки пели «Варяга». Пел его и экипаж подводной лодки К-278 «Комсомолец», затонувшей 7 апреля 1989 г. в Норвежском море из-за пожара после шестичасовой борьбы за жизнь. Во время другого пожара, вспыхнувшего 25 февраля 1977 г. в ныне снесенной московской гостинице «Россия» посетители ресторана тоже пели «Варяг», что иностранные корреспонденты по простоте душевной приняли за «Интернационал».

* * *

Остается добавить несколько слов о других переводах Е. Студенской.
Обстоятельно изучив историю западноевропейской словесности, переводчица, как ни странно, мало интересовалась классической литературой. Как мы помним, в  письмах она сама признавалась в нелюбви к классике и в стремлении к новому. К сожалению, именно это как раз и не способствовало посмертной известности Студенской. Ведь классика — это то, что выдержало испытание временем, а что из современного выдержит такое испытание, предсказать бывает порою весьма затруднительно. Среди переведенных ею западноевропейских поэтов — Густав Фрёдинг, Хольгер Драхман, Антонио Фогаццаро, Лоренцо Стеккети, Джованни Пасколи, Энрико Панцакки — а кто сейчас их помнит? Исключение составляет один лишь Редьярд Киплинг — и, надо сказать, именно Студенская принадлежит к числе его первых переводчиков. История литературы знает подобные примеры. Так, вклад великого А. Н. Островского как драматурга переводчика ограничивается интермедиями Сервантеса да комедией Гольдони «Кофейная», остальные же его работы такого рода — это хорошие переводы обреченных на забвение оригиналов.
Стоит, однако, отметить ее переводы из шведского короля Оскара II, о котором уже говорилось. Этот монарх, пожалованный, между прочим, российским орденом св. Андрея Первозванного, уделял больше внимание науке и искусству, сам писал исторические труды, сочинял музыку и стихи. Многие помнят его киновоплощение в сериале «Анна Павлова», где неплохо соблюдено его портретное сходство. Приведем его стихотворение «Мгновение» в переводе Е. Студенской:

Видишь в будущем ты только свет и отраду,
И желанная радость пытливому взгляду
В полном блеске весны предстает.
Ты молчать заставляешь свои опасенья:
Если голос надежды так полн упоенья,
Что же час наступивший дает?

Ах, один только миг, — и мелькнувший стрелою,
В парке Вечности смятый всевластной судьбою
Незаметный и хрупкий бутон;
Миг, исчезнувший прежде, чем понял ты ясно
Все, что было в нем чудно, светло и прекрасно,
И что вновь не воротится он.

Но зато никакой человеческой властью
От тебя не отнять миг короткого счастья;
Миг тот был и остался твоим.
Он живет в твоем сердце, как память былого,
Будит тысячи мыслей в уме твоем снова:
Так он вечен и неистребим.

Перевод вполне на высоте, кроме разве что неблагозвучного словосочетания "полн упоенья". Стихотворение и само по себе достойно внимания, и думается, что для русского читателя представит интерес поэтическое творчество короля страны, литература которой представлена у нас практически только Стриндбергом да двумя дет-скими писательницами.
Проиллюстрируем переводческую деятельность Студенской стихотворением еще одного малоизвестного шведского поэта Тура Хедберга (1862 — 1931) «Колокол»:

Меня так кротко в тишине
Коснулись сумерки крылами,
И колокольный звон во тьме
Несется тихими волнами.

Зовет, быть может, на покой
Он дух, что тело покидает,
Быть может, клятвою святой
Две жизни вместе сочетает;

Быть может, к бытию зовет
Младенца жребий неизвестный...
О тяжкий бой! О жизни гнет!
Мир всем, кто спит в могиле тесной!


Завершить очерк хотелось бы цитатой из биографии нашей героини, размещенного на сайте упомянутого в самом начале Евг. Витковского «Век перевода»: «Студенской мы обязаны не только “Варягом”, но и новым подходом к отбору переводимых авторов, когда во главу угла ставится не табель о рангах в хрестоматиях, но прежде всего художественные достоинства оригинала и возможность его русского прочтения».

Опубл.: Сфинкс, вып. 72, 2020.