Инопланетянка

Летом мы с родителями обычно выбирались на Урал к папиной родне. Однажды наш приезд случайным образом совпал с визитом Туси, бабушкиной подруги и дальней родственницы из Калуги. О Тусе рассказывались самые невероятные истории, она была из какого-то другого, тайного, мира – там обитали прекрасные женщины, бушевали нечеловеческие страсти и ради любви совершались безумные поступки. Именно так я и думала в детстве, разглядывая ещё довоенную фотографию.

Туся приехала не одна, а со своей племянницей. В первую секунду, остолбенев и раскрыв от изумления рот, я подумала, что она инопланетянка. Таких необыкновенных девушек я ещё не встречала: по верху длинных распущенных волос – сплетённая из разноцветных ниток ленточка, на запястье – сразу несколько таких же браслетиков с висюльками из бусинок. А глаза… В них, как в море, плескались всевозможные оттенки: от светло-голубых до глубинно-зелёных.

Одета она была очень не по-советски. О хиппи я тогда и слыхом не слыхивала, а джинсы вообще были в диковинку. Самое главное, что в Ларисе не было ни капли манерности или какого-то превосходства. Держалась она очень просто, и мне это понравилось.

Сказать, что мы подружились, было бы не совсем верным. Какая может быть дружба между четырнадцатилетней школьницей и взрослой студенткой? Я обожала Ларису, а она относилась ко мне, как относятся к младшим сестрёнкам: их любят, играют с ними, но при этом тщательно запирают ящик своего стола с разными секретами.

На следующий день после приезда гостей пошёл дождь, наши планы относительно похода на озеро рухнули, и я пристроилась с книжкой у окна. Выбирая перед поездкой что бы такое прихватить с собой из книжного шкафа, я почему-то решила, что Флобер – самое то.

И вот, когда я тщетно пыталась проникнуться любовными переживаниями несчастной Эммы, десятками пролистывая особо скучные страницы, ко мне подошла Лариса.

– Нравится? – с улыбкой спросила она.

Я неопределённо пожала плечами.

– Я в твоём возрасте тоже «Госпожу Бовари» читала и даже, помню, цитаты выписывала: «Нельзя прикасаться к идолам: их позолота остаётся у нас на пальцах».

До идолов я ещё не дошла, а может, бездумно пробежала глазами. Поэтому дипломатично промолчала, ощутив между нами незримую стену. На эту преграду я не раз потом натыкалась. И дело даже не в том, что Лариса была почти на пять лет старше, умнее и красивее, просто она,  как и Туся, принадлежала другому миру, но об этом я тогда ещё не знала.


Как-то раз Лариса затащила меня на какой-то зарубежный фильм. Обычно на такое кино народ валом валил – про любовь, да ещё «до шестнадцати», – а тут на удивление в зале были свободные места. Возможно поэтому билетёрша пропускала всех подряд. Я не помню уже ни названия, ни чей это был фильм. Кажется, венгерский. Перед началом сеанса к экрану вышла тётка представительного вида и сказала, что фильм удостоен каких-то там премий и что он вскрывает социальные противоречия буржуазного общества.

Я абсолютно не могла уловить сюжет, потому что героиня и сама никак не могла разобраться ни в своих поступках, ни в чувствах. Иногда она почему-то истерически смеялась, и тогда в зале тоже хохотали. Я видела, как Лариса при этом морщилась и сжимала губы. Отчаявшись что-либо понять, я просто разглядывала красивую зарубежную жизнь и уныло осознавала свою дремучесть.

По моему угрюмому выражению лица Лариса, наверное, обо всём догадалась, поэтому по дороге домой осторожно сказала о сложной структуре фильма. Чтобы совсем уж не выглядеть идиоткой, я заявила, что не понимаю такой странной любви, когда всё плохо и неизвестно чем кончается.

– Ты думаешь, что любовь только счастье и радость приносит? Гораздо чаще она заставляет страдать и мучиться, и в конечном итоге всё оборачивается трагедией. Об этом даже классики говорят, у них в любом произведении о любви душевные терзания, неразделённые чувства и разбитые сердца. «Что есть любовь? Безумье от угара, игра огнем, ведущая к пожару» – Шекспир, между прочим.

Шекспира я конечно не читала, но вот Пушкина нам в школе вдалбливали упорно, и возразила, вспомнив Капитанскую дочку.

– Редкое исключение. И всё равно там страдания были, без них никак.

– Ещё Золушка и Алые паруса, – не сдавалась я.

Лариса вздохнула: – Это сказки, а в жизни всё совсем не так.


Вечерами на бабушкиной веранде устраивались посиделки с долгими разговорами и воспоминаниями. К нам часто присоединялись Костик с Иришкой, папин брат с женой, и тогда начиналось самое интересное: доставалось лото. Играли не просто так, а на интерес: проигравшему надлежало выполнять желания. Задания заранее писались на бумажках, чтобы никто не знал, чьи они. Было шумно, весело и по-семейному непринуждённо. Мы и песенки пели, и кукарекали – наши фантазии были незатейливы.

Но один раз мне попалось ну просто невыполнимое задание: рассказать о своей первой любви. Честно говоря, я сама и написала это печатными буквами в полной уверенности, что бумажка попадётся кому угодно, но только не мне, потому что сложила её приметным для себя способом. Но когда проигравшей оказалась я, то словно в насмешку в вазочке сиротливо лежала лишь одна моя записка.

Я, естественно, заартачилась, и Иришка сходу придумала новое правило: – Раз Лялька отказывается, пусть тогда каждый расскажет о своей первой любви, иначе – полная дисквалификация.

К моему огорчению, Туся с бабушкой заявили, что старикам на ночь глядя подобные воспоминания противопоказаны, и ушли спать. А я-то надеялась…

– В отличие от некоторых, – загоготал Костик, – у меня никаких тайн нет! – и полез обниматься с женой: – Вот моя первая и единственная, ещё со школы!

Иришка, смеясь, отмахнулась: – Про нас совсем не интересно – мы уже в восьмом классе знали, что поженимся. Так что, действительно, никаких тайн, – и блеснула озорным взглядом: – А вы рассказывайте-рассказывайте.

– У меня всё просто, – улыбнулась мама, – Я была влюблена в молодого учителя физики. На его уроках я боялась встретиться с ним взглядом, так и сидела, опустив глаза. У доски краснела, заикалась, даже руки дрожали. А потом случайно увидела на его макушке лысину...

Мы повалились от хохота, а она продолжала как ни в чём ни бывало: – Он её тщательно маскировал длинной прядью и даже как-то мудрёно эту прядь закручивал. Я как увидела... На этом моя любовь и закончилась, – мама тоже залилась смехом и кивнула папе: – Давай, теперь ты колись, выручай дочь.

– Я, к вашему сведению, в школу учиться ходил, а не лысины разглядывать, – усмехнулся тот и достал сигареты. Однако не ушёл во двор, а встал в раскрытых дверях и зачиркал спичками.

Все выжидающе смотрели на него, но он не торопился, курил, пуская дым на улицу. Даже насупился, будто речь шла не о первой любви, а о последнем дне жизни.

Наконец неохотно выдавил: – Ну, была одна... С толстенной косой. Только это она за мной бегала, а я... так... Больше из любопытства... Да ерунда всё это.

– Однако вы о ней помните, – тихо сказала Лариса.

Папа внимательно посмотрел на неё и ничего не ответил.

– Ну-у, – разочарованно протянула Иришка, – Никакой романтики. Вот у Ларисы наверняка что-то необычное.

Лариса не стала ломаться: – Первая любовь у меня случилась в двенадцать лет. Я чуть в обморок не падала, когда слышала звук подъезжающей машины.

Все опешили: – Какой машины?

– Ну какой... Мусорной. Я же в мусорщика была влюблена.

– Ты шутишь!

– Нисколько не шучу. Я сломя голову бежала с ведром на улицу, и у меня сердце выпрыгивало. Он был молчаливым, спокойным и таким, знаете... – Лариса задумалась, подбирая нужное слово, – Уверенным, что ли. От него исходила какая-та внутренняя мужская сила. Я представляла, какой он смелый, благородный и мечтала, чтобы случился пожар – тогда он вынес бы меня из огня на своих сильных руках...

Рассказ казался мне очень смешным, я даже пару раз хихикнула. Но никто и не думал смеяться, все слушали с нескрываемым удивлением, только папа кривил губы в непонятной ухмылке.

– Теперь-то я понимаю, как это глупо, – продолжала Лариса, – А тогда я ужасно страдала, потому что он не замечал меня. И даже когда я поняла, что люблю вовсе не его, а свою мечту, то продолжала любить по инерции, пока в один прекрасный день не решила, что всё, хватит мне его любить… Оказалось, что запретить себе любить можно, а вот запретить мечтать...

Было уже совсем темно, когда Иришка с Костиком засобирались домой. Мы с папой пошли их провожать.

– Интересная девушка эта Лариса, только немного странная, – сказала Иришка.

– Ну а что ты хочешь? – отозвался Костик, – Её, считай, Туся вырастила, а тётушка сама... того...


Бабушкин дом стоял на самой окраине, и сразу за мостом через быструю речку, дорога шла уже по живописной холмистой местности с рощами, озёрами и отрогами гор.

Мы с Ларисой узнали, что в той стороне, километрах в десяти от города, археологи недавно обнаружили древнее поселение, и тут же решили там побывать. На экскурсию отправились на велосипедах – один в сарае стоял, другой выпросили у соседского мальчишки.

На высокий косогор пришлось тащить велики на себе, но оно того стоило. Перед нами открылось нереальное зрелище: у подножия зелёных хребтов паслись игрушечные овцы, поблёскивало блюдце крошечного озерца, а прямо под нами перекатывались волны цветущего ковыля. От восхищения мы потеряли дар речи, прыгали, как ненормальные, размахивали руками и орали что-то бессвязное. Хорошо, что нас никто не видел.

А потом Лариса торжественно, как со сцены, прокричала: – Мне хочется уйти куда-то! В глаза кому-то посмотреть! Уйти из дома без возврата! И там – там где-то – умереть!

Побросав велосипеды, мы с дикими воплями ринулись вниз и, раскинув руки, с наслаждением упали в пахучие волны.

– В чьи это глаза ты хотела посмотреть? – тихонько засмеялась я, возвращаясь в реальность.

– Это не я, это Северянин хотел.

У меня хватило ума не спросить кто это. С трудом припомнила, что, кажется, слышала о таком поэте. Лариса не переставала удивлять меня: вот откуда она выкопала этого Северянина?

Она будто прочла мои мысли: – Моя тётя всю жизнь в библиотеке работала. Знаешь, сколько у неё дома списанных книг? И в основном – стихи. Вот послушай:

Жарко веет ветер душный,
Солнце руки обожгло,
Надо мною свод воздушный,
Словно синее стекло.

Словно синее стекло... – повторила она зачарованно, не отрываясь от плывущих облаков, – Здорово, правда?

– Тоже Северянин?

– Нет, Ахматова...

К своему стыду я и Ахматову не читала. Поэзия увлекала меня постольку-поскольку. Я думала, что это занятие для таких дур, как моя одноклассница Анька Глебова, которая переписывала в тетрадь стишки про любовь и бросала томные взоры в сторону нашего комсорга. Но Лариса – совсем другое дело. Меня поразило даже не то, что она хорошо знала поэтов, о которых я имела лишь смутное представление, а с каким упоением она читала их стихи.

Напрасно я думала, что мы здесь одни – на лошади прискакал пастух, пацан примерно моих лет, и, удивлённо оглядев нас, вежливо поздоровался. Он стал нашим гидом и с готовностью привёл нас к какому-то месту, где трава была не такой высокой, и на довольно обширной площади проглядывались углубления и небольшие холмики.

– Вот, – сказал он важно, как будто мы должны были сразу всё понять и по достоинству оценить.

– И что это значит? – мы с Ларисой огляделись, но никаких следов археологических раскопок не заметили.

– Здесь кругом шурфы были нарыты, только их потом обратно засыпали.

– Значит, не нашли ничего?

– Вы что? – возмутился гид, – Целый город нашли – аэросъёмка показала. А по шурфам определили, что бронзовый век. Сейчас, видать, головы ломают, как раскопать. Ну, споры там научные, то, сё... Думаете, всё так просто?

– Ух ты! – восхитилась Лариса, – Бронзовый век! А откуда ты знаешь?

– Историк в школе рассказывал. Ещё говорил, что здесь жили потомки скифских кочевников и амазонок. Только пока что это только гипотеза, – мальчишка покосился на Ларису, – Вот ты точно из этих... из амазонок.

На мою персону он не обращал никакого внимания, но меня это нисколько не задевало, я очень хорошо понимала его.

– А ты знаешь, как выглядели амазонки? – рассмеялась Лариса.

– Ну... красивые, наверное, – он смутился, взлетел на лошадь и ускакал.

– Всё, готов парень, – резюмировала я, – Прекрасная амазонка сразила скифского юношу прямо в сердце.

– Прекрасная? – ещё больше развеселилась Лариса, – Это были свирепые мужеподобные женщины. Кстати, они ненавидели мужчин и терпели их только для продолжения рода. Они даже младенцев мужского пола убивали, представляешь?

– И откуда ты всё знаешь...

– У меня друг – аспирант с исторического, он много чего рассказывает.

Мне наивно подумалось, что прямо сейчас услышу что-то такое, очень личное. Но Лариса молчала, и только когда мы уже подошли к брошенным велосипедам, неожиданно сказала, словно продолжая мысленный спор: – А я этих амазонок в чём-то даже понимаю. Все мужчины по своей природе собственники, их психология всё та же, что и тысячи лет назад: для них что резвый скакун под седлом, что любовь женщины – всё едино и является лишь средством для самоутверждения.

– Ну не все же такие, – неуверенно сказала я, чувствуя себя неандертальцем, случайно попавшим в чужой незнакомый мир.

– Да практически все. Потешить своё самолюбие каждый горазд, но не каждый способен на настоящую любовь.

Я никогда не задумывалась, настоящая ли любовь у моих родителей, у Костика с Иришкой, да и у других тоже. Нашли друг друга, живут счастливо – значит это и есть та самая...

Ну какое тут к чёрту самолюбие или – что там ещё? – самоутверждение…


Где бы мы с Ларисой вместе ни появлялись, разность миров ощущалась сразу же. Меня никто никогда не замечал  – для всех я была своей, из привычного измерения. Ларису замечали все и всегда, как что-то необыкновенное и непознанное: в автобусе, магазине, просто на улице...

На озере стоило ей только зайти в воду, как вся местная пацанва моментально бросалась вслед. Да что там какие-то пацаны, – папа, мой умный, взрослый и такой правильный папа, тоже мощными бросками устремлялся за синей купальной шапочкой. Когда мы играли в волейбол, он самолично бегал за пропущенным Ларисой мячом, а если мяч пропускала я, то весело покрикивал: – Давай-давай, дочь, шевелись! Ножками, ножками!

Сначала меня даже забавляло, что папа ведёт себя как мальчишка. Но потом я заметила, что маме всё это совсем не нравится, хотя она и старалась казаться равнодушной. Именно по этому напускному безразличию я обо всём догадалась. И была, наверное, последней, до кого наконец-то дошло…

За столом он начинал вдруг суетиться, опрокидывать стаканы с чаем и невпопад хохотать. Кто бы о чём ни заговорил, он обязательно встревал и городил при этом всякую чушь, пытаясь острить. Это было уже слишком.

– Дурак! – мысленно кричала я ему, – У неё уже есть аспирант! А у тебя есть мама и я!

Я видела, как хмурится Туся и как бабушка пытается осадить папу. Мама при этом снова делала вид, что ничего не происходит, Ларисе было явно не по себе, а я злилась. Моя злость распространялась на всех и на Ларису – в первую очередь. Мне она уже не казалась такой уж необыкновенной.

– Кривляка, как и все, – думала я и с мстительным удовольствием твердила: – Са-ма-я  о-бык-но-вен-ная.


Как-то вечером папа стал вспоминать, как с институтскими друзьями сплавлялся на байдарках по уральским рекам: – Лемеза, Красные Камни, Исеть,– с воодушевлением перечислял он.

– Всю жизнь хотелось вот так, по реке... Плыть, плыть... – мечтательно произнесла Туся, на что Лариса рассмеялась: – Борис Пантелеевич о горных сплавах рассказывает, там «плыть-плыть» не получится, это очень опасное занятие. Хотя попробовать было бы интересно.

Вот зачем она это сказала? Папа аж покраснел и, наверное, почувствовал себя героем: – А мы можем поплавать по нашей речке. Крутых порогов не обещаю, но течение там довольно сильное. В детстве мы с мальчишками на автомобильных камерах...

– Нет-нет, что вы, – испугалась Лариса и пошла на попятную: – Это я так, к слову.

Но папу уже было не остановить: – Мам, а где отцовская резиновая лодка?

Он во что бы то ни стало решил привести в порядок эту лодку, которая на самом деле уже никуда не годилась и просто валялась в сарае среди всякого старья. С самого утра он варил на плитке какой-то очень вонючий клей, переворошил сарай в поисках ниппелей и возбуждённо бегал с насосом в руках. Даже завтракать не стал. Затея была настолько глупой, что всем было неловко.

Мы с Ларисой хотели пойти на озеро и ждали только маму. Она вроде бы тоже собиралась, а папа так и ползал возле распластанной во дворе лодки.

– Ты идёшь? – нетерпеливо кричала я в глубину дома. Наконец мама вышла на веранду: – Идите одни, девочки.

Уже на улице, пройдя с сотню шагов, я вспомнила, что забыла самое главное: купальник. Он так и болтался со вчерашнего дня за домом на верёвке. Недолго думая я перелезла через штакетник и побежала за своим купальником через огород.

– Ну и долго это будет продолжаться? – услышала я мамин голос, который не предвещал ничего хорошего. Замерев, я осторожно выглянула из зарослей вишни.

Мама презрительно смотрела на папу, обхватив руками плечи, как будто ей было холодно, а может, и правда её била дрожь. Он стоял перед ней с опущенной головой и машинально помешивал клей в жестяной банке. Растерянный, жалкий...

– Хоть бы дочь постеснялся, – отчеканила мама и влепила ему пощёчину.

Банка отлетела, брякнулась на землю и из неё стала выползать янтарная масса.

Я кинулась назад и побежала совсем в другую сторону, не обращая внимания на поджидавшую меня Ларису.

– Лялька! – недоумённо воскликнула она.

– Как вы меня все достали! – заорала я, срывая в истерике голос, – И никакая я вам не Лялька, меня Леной зовут, понятно?

Вечером Туся объявила, что они уезжают: – Загостились мы, пора и честь знать.

– Я буду писать, – шепнула Лариса при расставании, и я быстро закивала в ответ, боясь разреветься. Она с грустью смотрела своими морями-океанами, а потом сняла один из браслетиков и надела мне на руку.


Я до сих пор не знаю, кем была для меня Лариса – добрым гением, или же тем самым роковым созданием, внёсшим не только сумятицу в мою юную голову, но и разлад в нашу семью.

Но она точно была инопланетянкой.